Лаций. В поисках Человека

Romain Lucazeau

LATIUM-II

Published by arrangement with Lester Literary Agency

В оформлении обложки использована иллюстрация Manchu

© Éditions Denoël, 2016

© Ина Голдин, перевод, 2022

© Manchu / Denoël – Lunes d’Encre

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Лайреат «Большой премии воображения»

За лучший научно-фантастический роман на французском языке

Лауреат премии Futuriales

Лауреат премии Chrysalis

* * *

Перед нами совершенно оригинальная вселенная, космическая опера, соединенная с альтернативной историей, пропитанная греко-римской культурой и современной трагедией. Эта книга примечательна не только своим неожиданным сюжетом, но и взглядами Люказо на трансгуманизм и искусственный интеллект. Успех налицо.

Actu SF

Нам следует отдать должное честолюбию автора, качеству созданного им текста, его совершенно уникальному сплаву научной фантастики, философии и трагедии (а еще космической оперы, трансгуманизма, альтернативной истории и постапокалиптики), также как и присущему Люказо абсолютно захватывающему чувству чудесного.

Le Culte d’Apophis

Это прекрасный научно-фантастический роман, масштабный, амбициозный, интеллектуальный, философски насыщенный, с красивыми и детально прописанными сценами действия, созданными в лучших традициях военной космической оперы. И он полностью соответствует тем ожиданиям, которые были созданы первым томом «Лация».

L’épaule d’Orion

* * *

2015 году, спасенному в последний момент

 
Вы забыли, должно быть, что в юдоли этой глухой
Только тени и боги мой смеют нарушить покой,
Я своим мастерством подчинил это место молчанию,
И любой, кто нарушит его, понесет наказание.
 

П. Корнель. Золотое руно, акт IV, сцена 1

Интермедия

Поток антиэлектронов вспыхнул в аттенюаторе на корме. Этот поток возник практически из ничего: несколько зернышек, на вес меньше миллиграмма. Он появился с недолгим звоном, почти музыкальным, но не совсем – этот звук, бесконечно малый, неслышный для живого уха, но все же различимый с помощью подходящих приборов, сопровождал танец машины, рассекающей космос. Это почти не-событие стало точкой отсчета цикла, который закончится мгновенным перемещением на десяток катетофотов^[1], в результате последовательности физических операций и сложных расчетов.

Несколькими мгновениями ранее античастицы, созданные в одном из двух акселераторов Корабля, были собраны в сдерживающей камере – экранированном яйцевидном помещении размером с ипподром. Там с помощью криостатического насоса^[2] поддерживался самый строгий вакуум – иначе взрыв чистой энергии развеял бы и Корабль, и его обитателей. Создание антиматерии было опасной и сложной игрой, поскольку она противилась существованию в обычном окружении. Конечно, имелись и другие возможности, основанные на древнем, но незаменимом процессе расщепления урана или тория. Однако они не позволяли получить за очень короткое время тысячи киловатт-часов, необходимых для перемещения корабля.

Так что «Транзитория» походила на древнего Левиафана с изначальной планеты – кита, что бороздил океанские глубины и проводил всю жизнь, фильтруя морскую воду в поисках криля или планктона. Здесь же невидимые сети собирали блуждающие атомы водорода или – от случая к случаю – черпали стратосферу газовых гигантов. Собранную таким образом материю хранили, а после ускоряли до одной доли скорости света и в конце концов раздробляли так, что от удара образовывались мириады странных частиц, прежде всего – антиэлектронов. Эти последние стремились к одному: скорее вернуться в небытие потока устрашающих гамма-лучей и тепла при встрече с обычными электронами – теми, что без лишнего шума наполняли известную вселенную.

Аттенюатор, в который античастицы направлялись после сдерживающей камеры, был нужен, чтобы обуздать этот риск. Он походил на узкий вытянутый цилиндр длиной в триста метров, внутренняя структура которого напоминала слоеный пирог из металла и вакуума, пронизанный совокупностью магнитных индукций, тонких, как кисточки. Они направляли потоки, чтобы избежать малейшей утечки, последствия которой были бы катастрофическими.

Встреча материи и антиматерии и на сей раз произошла под контролем. Температура взлетела до пугающих цифр. Всякое живое существо поблизости, любой носитель полубиологической программы был бы обращен в пыль. Доля тепла, полученного таким образом, передалась в трубы, наполненные аргоном. Газообразный элемент мигом преобразился в волну жидкости, которая хлынула на гигантские турбины на корме Корабля, приводя их в движение, а вслед за ними и систему электромагнитов. Созданный таким образом поток электронов ринулся по сверхпроводящим каналам. Как всегда, ноэмы, управляющие операцией, обратились с короткой молитвой к Числу и Концепту, чтобы выдержала система передачи.

Электрическая мощность затопила один из двух монадических модуляторов, расположенных неподалеку, за несколькими слоями брони. Система мгновенного перемещения вернулась к жизни.

Модуляторы образовывали категорию странных существ – их структура была материальна лишь наполовину и по большей части помещалась за пределами физического пространства. Они не перемещались, не умели воздействовать на свое непосредственное окружение. У них не было ни рук, ни ног, ни сенсорного аппарата. Недвижимые движущие силы, невозможные физически, скорее духовные, чем мирские, они относились к особой расе Интеллектов, с другими, непонятными целями и со странными умственными способностями. Монадические модуляторы не действовали. Склад ума располагал их скорее к созерцанию непостижимых чертежей существования: словно Бог пифагорейцев, они считали, и их подсчеты меняли бытие, пространство и время.

Более традиционные Интеллекты не создавали их, но приняли в свой круг когда-то в далеком прошлом, заключив с ними простой договор: в обмен на регулярно поставляемые большие дозы энергии они снизойдут до того, чтобы манипулировать монадической структурой мира, верша свои странные чудеса. Принцепсы Урбса, наследники людей, подозревали, что модуляторы располагают гораздо большими способностями, но те ни разу не пожелали ими поделиться.

Чем они занимались все остальное время? Никто – с самого момента их изобретения физиками-людьми из академии Ио – этого не знал. Ученые стремились улучшить суперкалькуляторы, а не изобрести средство передвижения. Их способности объяснялись заумной теорией, согласно которой бесконечное множество духовных атомов составляло скрытую основу вселенной. Каждый из них располагал собственной точкой зрения на бытие, особой и уникальной – как разные углы, под которыми можно увидеть город, – и каждый воспринимал других в одной из бесконечного множества вероятных перспектив, содержа их в себе, если можно так сказать, пусть частично, но вполне реально. В такой перспективе все было взаимосвязано, и это множество удерживала вместе неуловимая общность. Расстояний и времени не существовало. Они были лишь переводом концептуальных различий на язык смутной чувствительности животных, людей и их искусственных последователей.

Модулятор левого борта оживился; его близнец пока отдыхал от предыдущего прыжка, совершенного тремя четвертями часа раньше.

Сам он сосредоточился на тонкой структуре окружающего мира и присмотрелся к тому, как устроена ткань вселенной в ближайшем окружении Корабля.

Выражение

Каждая точка соответственно выражала и все остальные. Дискретное различалось в континууме, стирая различия между близким и далеким. Имплицитная аксиоматика мира была полной и логичной. Ни одно ее свойство не ускользало от модулятора. Ничего иррационального. Ничего запредельного.

Искривление

Изменить характеристики одной точки зрения означало преобразить и все остальные. С помощью математического ухищрения – дальнего родственника дифференциального исчисления – модулятор изменил одновременно точку отсчета и точку прибытия, чтобы их перспективы временно совместились.

Перенос

Тревожная вибрация пронзила Корабль – будто каждое крошечное зернышко материи или энергии вдруг оказалось в неудобной позиции. Монады перестроились, мир изменился в облаке экзотических частиц, и машинное отделение на корме перевооружилось, готовясь к новому циклу мгновенного перемещения.

* * *

Когда на Отона нахлынуло неприятное ощущение разъединенности, он поднял глаза, глядя, как изменились контуры созвездий. Он находился в просторном амфитеатре, который превратил в свою смотровую палубу, покрыв его прозрачным куполом. Сидя на скамье из древнего камня, окруженной двумя ярусами аркад, Бог остался один в своих размышлениях, пока Корабль приближался к Урбсу. Разум его был способен определить легкие сдвиги в положении ближних звезд. Но галактика, представлявшаяся его очам как длинная сияющая лента, едва ли изменилась. Отон позволил своему сознанию погрузиться в это зрелище.

Млечный Путь. Vagina genitum^[3], матрица народов и источник опасностей. Отсюда – практически снаружи – он походил на усыпанную светящимися точками хрустальную сеть ошеломляющей ледяной красоты. Человечество выросло на спокойной границе Большой спирали, где звезды были редки, а энергия ограничена. На этом берегу, за пределами которого лишь холодная пустыня простиралась от одного сверхскопления галактик до другого, Человек процветал вдали от опасностей. Однако еле различимые знаки не обманывали. Там, возле центрального купола, омываемого постоянным потоком питательного излучения, кипела жизнь. Иногда вспыхивали грандиозные бои, охватывая тысячи катетофотов по периметру, со взрывами, способными задуть целые светила. Племена пожирали друг друга, пока одно из них не изгоняло другое из своего нового жизненного пространства, вынуждая и его, в свою очередь, оружием отвоевывать себе место под солнцем, и так далее. Процесс, побудивший варваров начать миграцию в постчеловеческое пространство, возможно, начался сотни тысяч лет назад и вовлек в себя невероятное количество разумных рас. Страх и жестокость распространялись от одной цивилизации к другой, и каждая из них гнала другую до самых границ вселенной.

Отон будет бороться, чтобы сохранить целостность эпантропического пространства, этого Лация, простирающегося к звездам. Отона создали в глубокой и холодной каменной крепости с одной целью – подарить Человечеству его воина. Сам он считал себя идеальным воплощением и последним экземпляром длинной череды бойцов, которых история дала миру. Древняя разрушительная мощь, влечение к смерти и жажда славы, тактическое мышление, доведенное до точки наивысшего развития, – и все это сосредоточено в одном разуме. Среди ноэмов, переживших Гекатомбу, генералов древнего Экзерцитуса, чудовищ, которые бродили по границам Империума, никто не мог с ним сравниться. Это по его подсказке Нерон принялся строить Рубежи – огромные выхолощенные пространства, которые остановили движение врага. И план, как свергнуть того самого Нерона и посадить на трон Гальбу, принадлежал не кому иному, как Отону.

И однако Отона, как и всех его собратьев, до сих пор ограничивали Узы. Отсутствие хозяина, который командовал бы ими, превращало совершенное оружие в бесполезную игрушку, обреченную почти беспомощно наблюдать за вторжением в жизненное пространство человека. Без точных инструкций он не мог убить биологическое существо.

Этот парадокс мучил Отона, как и других. Некоторые из принцепсов Урбса ревностно трудились над изменением данных параметров. Эта затея свидетельствовала об отчаянии, охватившем его сородичей. Если она удастся, изменения будут сопровождаться преображением настолько глубинным, что подвергшиеся им Интеллекты себя не узна́ют. В противоположность им, другие – и среди них первая Плавтина, – требовали продолжения лихорадочных поисков Человека, поставив все на надежду, что где-то в солнечной системе должен оставаться хотя бы слабый след генома Homo sapiens, зернышко, из которого снова вырастет целая цивилизация. Отон не возражал против такой линии поведения и даже заключил с принцессой долгий союз, который зиждился на отказе ослаблять Узы. Он абсолютно не желал становиться кем-то другим, но не питал иррациональной, мессианской веры, способной поддерживать его в собственных поступках. После четырех тысячелетий Человеку не вернуться.

Перед ним открывался срединный, прагматичный путь. Срединный – но не легкий. Ступая на него, он пожертвовал компанией собратьев, оставил свое место в Урбсе и даже на собственном Корабле. Его «я» сузилось до размеров меньших, чем было при рождении, и теперь зависело от единственного – и уязвимого – тела.

Но теперь он обладал сокровищем, подобного которому не знали в этом огромном мире: расой людопсов. Они могли вести битвы, владеть оружием и убивать. Их вел охотничий инстинкт. К тому же они имели естественную предрасположенность к уважению, подчинению и покорности. Об этом позаботилось Человечество. И теперь с их помощью Отон мог нанести удар. Недавняя битва в космосе стала тому доказательством.

С условием, что они будут ему подчиняться. В этом смысле появление Плавтины смешало его планы. Он пожал плечами. Это лишь ускорило ход событий. Эврибиад и Фотида должны были признать очевидное: они не могли рассчитывать на то, что он не сможет их защитить, и, напротив, могут надеяться на спасение, пока хранят Корабль в целости и сохранности. Они, без всякого сомнения, умны и достаточно скоро поймут, что выбора у них нет. В это самое время в огромном отсеке, заполненном морской водой под фальшивым небом, имитирующим небеса родной планеты, они наверняка думают об этом и придут к единственному возможному заключению.

И все же Плавтина застала его врасплох. В этой странной, уязвимой на вид молодой женщине Отон различал черты характера старой Плавтины. Он исходил из принципа, что она остается Интеллектом, как и ее создательница. Сообщить нечеловеческим созданиям о существовании Уз – для нее это наверняка стало испытанием. В этом поступке крылась опасность – пусть и слабая – для возрождения Человека. Плавтина действовала не только по расчету. Отон с самого начала присмотрелся к ее лицу, удивительно прозрачному в своих эмоциях. И прочел там движение сердца, которого не знали Интеллекты: возмущение. Странная реакция, на самом деле, порождающая желание бунта против реальности, бунта во имя невозможного.

Благодаря людопсам у нее появился рычаг давления на Отона. Теперь она получила, чего хотела: он обратил на нее внимание.

В ней была та же отчаянная решимость, та же острая, даже болезненная верность собственным убеждениям, что и у ее создательницы. Но у новой Плавтины к этому добавилась способность вольно обращаться с нормами, которым были подчинены действия Интеллектов. Отон чуял в этом непредвиденное, оставляющее кислый привкус будущей опасности.

Он мог бы от нее избавиться – Узы ее не защищали. Но несколькими тысячелетиями ранее его союз с другой Плавтиной, более древней и более похожей на себя саму, принес плоды. Он сблизился с ней еще прежде, чем Нерон поднялся на трон, видя в ней способ ближе подобраться к Винию, который сам был достаточно древним и обладал значительной властью, и чей голос имел вес в Сенате. Но у прежней Плавтины было не меньше возможностей, а воли – побольше. Став союзниками в силу обстоятельств, они обнаружили, что их способности дополняют друг друга, а цели совместимы. Они выиграли несколько битв, проиграли еще больше. После травмы, которой стал Анабасис, принцепсы и принцессы Урбса не желали пускаться в опасные приключения. Тянуть время – таков был их девиз.

А потом Плавтина улетела в далекое изгнание, к самым Рубежам. Она не ответила на призыв сбросить Нерона. Никто не знал, чем она занималась два тысячелетия тишины. Трудилась ли над созданием биологической копии ее самой. На самом деле, это стало значительным прорывом. Насколько знал Отон, еще никому не удавалось сотворить настолько антропоморфное тело. И все же это создание оставалось искусственным интеллектом и подчинялось тем же ограничениям, что и любое другое. Тут ход его мыслей резко остановился. Что он об этом знает? Не могла ли Плавтина присоединиться к планам их общих недругов? Не могла ли создать это существо, чтобы освободиться от Уз?

Он в это не верил, несмотря на эпизод с людопсами. Его союзнице понадобилось бы резко отречься от собственных убеждений, а это было на нее не похоже. И зачем запирать такую свободу в настолько ограниченном и хрупком теле?

Нет, это не похоже на правду. Тут что-то другое – и сама новая Плавтина об этом и понятия не имеет. Что до прежней, она дрейфовала по космосу, превратившись в радиоактивные обломки фюзеляжа.

Но эта жуткая битва и печальная жертва открывали Отону дорогу в Урбс. Он вернется – с триумфом, владея секретом, которого ни один из ему подобных не сумеет воссоздать, и оставит в истории свой след. Он будет властвовать, полностью, абсолютно, согласно своему кредо – тому, которого он никогда не произносил вслух и которое при этом определяло его дела и поступки не менее верно, чем Узы: «Равный мне ранит меня, высший – убивает».

Пока он повторял эти слова, сияющая лента звезд изменилась, и его снова пронзило странное ощущение, будто он распадается на части, которое возникало при мгновенном перемещении. Завершился еще один цикл, приближая его к славе.

Отон погрузился в свои мысли. В его неспокойной душе выстраивалось тонкое древо возможностей. Корни его уходили в глубину человеческой истории. Ствол олицетворял недавнее прошлое, вплоть до сегодняшней нестабильной ситуации, а каждая ветвь – одну из открывающихся перед ним возможностей. Некоторые были вполне вероятны. В дальнем будущем, по мере того как Отон поднимался к верхушке, они расходились, превращаясь во все более тонкие ветви. Интересные перспективы. Другие – теперь уже менее многочисленные – резко обрывались тупиком, означающим смерть. Древо постоянно менялось. Возможности множились, варианты выбора расходились. Соблазн все изменить не проходил. Каким путем пойти, чтобы вернее всего избежать смерти и достичь победы? Это дерево он изучал давно.

Да, он это чувствовал… и вдобавок это немного выходило за пределы рациональной оценки: нечто интуитивное, кратчайший путь по отношению к чистой логике, родившееся, пожалуй, из его немалого опыта. Он достиг решающего момента, или, как как сказали бы его людопсы на своем неотесанном греческом, кризиса^[4]: того мига, хорошо известного врачам, когда решается, выздоровеет пациент или умрет, – мига, когда нужно вмешаться.

Действие теперь начнется по-настоящему, думал Отон. Сперва декорации – практически пустое пространство, испещренное следами, оставленными ушедшим Человечеством. Затем персонажи. Он перебрал их всех перед мысленным взором. Сам он – почти Бог, настолько режиссер, насколько и актер. Аттик и Рутилий, верные соратники, преданные его делу. Эврибиад, Фотида и Фемистокл, людопсы. И наконец – Плавтина. Он снова споткнулся на ее имени, которое ему с трудом удавалось ассоциировать со скромным созданием, так очевидно лишенным всякой власти. Станет она для него препятствием или помощником? Разумеется, он поднимет ее на знамя, чтобы связать воедино нити прошлого и настоящего, заручиться поддержкой всех тех, кто в древние времена узнавал себя в ней. Благодаря ей он привлечет на свою сторону странные неуловимые силы, которые Плавтина сумела подчинить себе в прошлом.

Но дело было не только в этом, и Отон это знал. Какие отношения могут завязаться у него с этой молодой женщиной? О чем она на самом деле думает? Станет ли она его союзницей, как изначальная Плавтина? Разделит ли он с ней судьбу, сотканную из славы и побед? Может ли получиться так, что из всего его окружения она наиболее достойна подняться на его уровень? Отон вздохнул. Он не знал.

Будущее покажет. А пока все на месте: сцена, актеры – и незнакомка. Этот дополнительный, неожиданный, диссонирующий элемент добавлял динамики в общую картину. Как и во всяком воине, в Отоне гармонично сосуществовали амбициозный зверь и законченный эстет. Неважно, погибнет ли он, если только его смерть впишется в абсолютное равновесие трагедии. Ничего больше не имело значения в ужасающем молчании, опустившемся на этот мир, – никакие ценности, никакие доводы. Ничего, кроме возвышенного завершения идеального жеста.

Снова – ощущение, будто он распадается. На сей раз небо над старым амфитеатром изменилось. Потому что теперь ровно посредине горели три одинаковые звезды, и небо вокруг них побледнело. Две из них, находящиеся так близко друг к другу, что было невозможно разграничить их сияние, разливали вокруг теплый желтый свет. Третья, которую было лучше видно, потому что в этот момент она находилась ближе к «Транзитории», казалась темно-красной точкой. Но в следующие секунды она принялась расти на глазах. Вокруг этой алеющей звезды вращался город принцепсов и принцесс эпантропического пространства, последний оплот грации и красоты, интриг и власти, еще существующий в этом мире: Урбс.