Шкатулка королевы

Дизайнер обложки Dominique Leostelle

© Робин Каэри, 2023

© Dominique Leostelle, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-5367-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог. Последние секреты Мазарини
Март 1661 г. Париж. Дворец кардинала

Колоннаду внутреннего двора Лувра огласило гулкое эхо от грохота колёс, топота конских копыт и громкого звука фанфар. От парадного крыльца отъехала золочёная карета, запряжённая шестёркой лошадей под голубыми чепраками с вышитыми на них золотыми лилиями. За королевской каретой следовал кортеж из трёх карет и двенадцати верховых дворян и пажей, а замыкал эту процессию отряд из двадцати мушкетёров, одетых в тёмно-синие мундиры и голубые плащи с серебряными крестами.

Король отправился в кардинальский дворец, чтобы лично навестить первого министра, чьё здоровье резко пошатнулось, а в последние дни ухудшилось настолько, что внушало серьёзные опасения не только врачам, но и самому кардиналу. И хотя пешая прогулка из Лувра во дворец Мазарини занимала всего несколько минут, на этот раз визит короля к первому министру был официальным, и требовалось строгое соблюдение придворного этикета. Да и талый снег после проливных дождей поздней весны утопил парижские улицы в непроходимой грязи, а посему, отправляясь куда-либо, следовало помнить о сохранности и чистоте своей обуви. Верховая прогулка не представлялась возможной альтернативой, так как появиться у постели тяжело больного в кавалерийских сапогах Людовику не позволяло ни личное уважение к кардиналу, ни осознание того, что эта встреча могла оказаться последней.

Всё время пути маркиз дю Плесси-Бельер, единственный из приближённых, кого Людовик пригласил ехать в своей карете, чувствовал напряжённость в молчаливом внимании короля. Не проронив ни слова, Людовик то и дело бросал в сторону своего спутника взгляды, в которых сквозили горечь и желание излить душу. Догадываясь, что причиной тому была цель их поездки, маркиз не спешил начать разговор. За те несколько лет, которые он провёл рядом с королём, он успел изучить его характер и привычки, и не единожды подмечал склонность к замкнутости. Отчасти Франсуа-Анри было понятно, отчего Людовик не спешил делиться с кем-либо своими переживаниями и сокровенными мыслями. Да маркиз и сам был готов обсуждать серьёзные вопросы только после того, как сам тщательно анализирует их. На откровенность даже с самым близким ему человеком – его старшим братом – он решался крайне редко, но и тогда это была не беседа, а, скорее, попытка взглянуть на вопрос глазами собеседника. Теперь же, глядя на сидящего напротив него короля, маркиз взвесил все известные ему факты и пришёл к выводу, что на душе у Людовика царило смятение, как это бывало, когда от него ожидали принятия важного решения, и он не был готов делиться своими переживаниями ни с кем.

– Пале-Кардиналь! – громко объявил герольд, когда карета и сопровождающий короля эскорт въехали во внутренний двор, образованный между двумя флигелями огромного дворца.

Сделав полукруг, карета остановились у ступенек высокого парадного крыльца с четырьмя колоннами каррарского мрамора, которые были увенчаны классическим треугольным фронтоном.

Подбежавшие к карете лакеи в красных ливреях с золотыми эмблемами кардинальского герба услужливо откинули подножку и распахнули дверцу.

– Вы идёте со мной, маркиз? – спросил Людовик прежде, чем выйти.

Этот вопрос прозвучал весьма неожиданно из уст человека, который с раннего детства привык отдавать приказы всем, даже своим близким друзьям. Но дю Плесси-Бельера насторожили отнюдь не нотки внезапной неуверенности в себе, его чуткий слух распознал в этом вопросе важность всего происходящего для Людовика и то, что в ту минуту он отдавал себе отчёт в том, что предстоящая встреча с кардиналом неизбежно повлечёт за собой перемены в его личной жизни и в управлении государством. Заданный королём вопрос означал, что для него было важным присутствие человека, которому он всецело доверял.

– Да, сир, – ответил Франсуа-Анри, а чтобы этот лаконичный ответ не показался проявлением безразличия, добавил:

– Я подожду вас в приёмной. Если это будет приемлемо.

– Тогда мы идём вместе! – с долей облегчения промолвил король.

С этими словами он вышел из кареты и, против обыкновения, неспеша размеренным шагом поднялся по ступенькам крыльца, а затем по парадной лестнице на второй этаж.

Людовик шёл через анфиладу парадных залов, рассеянно глядя впереди себя и лишь изредка отвечая короткими кивками на приветственные поклоны собравшихся во дворце кардинала придворных, служителей церкви, чиновников, дипломатов и родственников Мазарини.

Ради соблюдения строгих правил дю Плесси-Бельер отставал от короля ровно на один шаг. Ведь ничто, даже болезнь и близящаяся кончина первого министра, не могли послужить оправданием для нарушения придворного этикета. Более того, маркиз отдавал себе отчёт в том, что именно в этот день всеобщее внимание к персоне самого короля и к его окружению было наиболее пристальным и критичным. И дело обстояло вовсе не в подковерных интригах или закулисной борьбе в Королевском совете за назначения на государственные посты, а в том, чтобы не допустить к этим источникам влияния и богатства никого из близкого окружения короля. Все эти молодые дворяне из числа друзей Людовика внушали серьёзные опасения вельможам, маршалам и министрам, за плечами которых был многолетний опыт в плетении интриг наряду с ведением государственных дел и влиянием на внешнюю политику. Они никогда не пожелали бы делиться властью, которая давала им неограниченные возможности вмешиваться в управление государством, с неопытными и ненадёжными, с их точки зрения, юнцами, склонными только к легкомысленным увлечениям литературой, танцами и охотой. Куда могут завести благословенную Францию все эти безрассудные и до крайности изнеженные сибаритствующие бездельники! Впрочем, подобные суждения были далеки от истины и, скорее, отражали стремление приближённых королевы-матери и кардинала, в большинстве своём являющихся представителями старшего поколения, считать лишь самих себя единственными достойными доверия государственными мужами, способными мыслить стратегически и действовать соответственно, а, главное, добиваться настоящих результатов в политике, не в пример всей этой разнузданной в ленной праздности молодёжи.

В приёмной кардинала было тесно, как и всегда, но не только из-за постоянно растущего количества предметов мебели, статуй, ваз, картин и шкафов, полки которых прогибались под тяжестью драгоценностей, артефактов, манускриптов и книг. В последние дни в этом просторном зале было невозможно протолкнуться из-за большого наплыва желающих выказать уважение тяжелобольному министру и его скорбящей родне. По большей части все эти люди явились во дворец Мазарини с целью напомнить о себе в надежде на то, что они окажутся упомянутыми в завещании кардинала в длинном перечне получателей долей от обширного наследства, о котором ходило множество невероятных слухов. По примерным, но всё же далёким от истины подсчётам, состояние Мазарини превосходило втрое те суммы, которыми располагали самые знатные и влиятельные княжеские дома Европы.

Проходя мимо оригиналов мраморных статуй, выкупленных кардиналом в Италии и привезённых во Францию для украшения дворцов и парков в его обширных владениях, Людовик не сумел скрыть лёгкой усмешки. Мысль о том, что, будучи князем церкви, Мазарини не чурался телесной наготы и высоко ценил красоту человеческого тела, вызвала эту мимолётную улыбку.

– Его величество король! – торжественно объявил мажордом кардинала месье Жером, исполняющий роль церемониймейстера во время этого своеобразного приёма, который длился вот уже несколько дней.

По залу тотчас же пронеслась волна смешавшихся между собой звуков приглушённого шёпота, шороха платьев, щелчков раскрываемых вееров, шелеста перьев на плюмажах снимаемых шляп и царапающего слух скрежета каблуков на скользком паркете. Отовсюду были слышны удивлённые комментарии при виде короля, выбравшего для визита к своему первому министру необычайно строгий костюм, лишённый каких-либо украшений в виде ярких лент или пышных бантов.

На краткий миг взор короля просиял, когда у входа в личные покои кардинала среди многочисленных родственниц из семей Манчини и Мартиноцци, одетых в платья тёмных тонов, он увидел молодую особу в неожиданно ярком платье из парчи тёмно-вишнёвого цвета, смелое декольте которого прикрывала наброшенная на плечи кружевная накидка, повязанная крест на крест.

Замедлив шаг, Людовик приблизился к Олимпии де Суассон и заглянул в её осунувшееся, бледное лицо, в то время как она опустилась перед ним в глубоком реверансе.

На мгновение графиня подняла на короля взгляд чёрных с янтарными всполохами глаз.

Всего лишь краткий миг, но и этого было достаточно, чтобы их взгляды встретились и вспыхнули огнём тщательно скрываемых чувств.

Людовик молча кивнул и тут же прошёл вперёд, стараясь не вызвать своим поведением пересудов у публики, привычной к искреннему изъявлению чувств только на подмостках театров, но никак не у дверей в покои тяжелобольного.

Приглушённые голоса и шум расступающейся толпы у него за спиной, заставили короля обернуться. Королева-мать спешила к нему навстречу с решительным и одновременно скорбным выражением на усталом лице, бледность которого ещё больше подчёркивал чёрный вдовий плат.

Прибыв во дворец кардинала задолго до приезда Людовика, Анна Австрийская провела несколько часов в томительном ожидании новостей о состоянии больного.

– Луи, мой мальчик! – негромко заговорила она, близоруко всматриваясь в лицо сына. – Наконец-то вы приехали! Он совсем плох.

– Меня это очень печалит, матушка, – стараясь не отводить взгляд от её блестящих глаз, король говорил с почтением, но в его голосе сквозило желание пресечь на корню начатый ею разговор.

– Он заговорит о завещании, – прошептала Анна Австрийская, пренебрегая тем, что обсуждение заботившего её вопроса было неприятно её сыну, и, не обращая внимания на то, что все, кроме неё, смиренно дожидались официального приветствия короля.

– Я всё уже решил, – холодно ответил Людовик, отстраняясь от матери.

Прежде чем войти в личные покои, он обратился ко всем присутствующим, при этом глядя только на Олимпию де Суассон:

– Дамы и господа, я благодарю вас за то, что в это тягостное для нас время вы собрались здесь, чтобы разделить нашу печаль!

– Я уверена, сын мой, что вы всё тщательно взвесили, прежде чем принять ваше решение! – перейдя с шёпота на властный тон, произнесла королева-мать.

Чувствовала ли она в его поведении постепенное отдаление от себя – этого было не понять. Однако в ту минуту её взгляд отражал накопившиеся за последние недели волнения и тревоги. Многие из присутствующих в приёмной отнесли слова королевы на счёт переживаемого горя от неотвратимой теперь уже утраты доверенного лица и министра. И лишь немногие из них сумели бы распознать во всём этом тщательно скрываемое беспокойство о делах земного, точнее, финансового характера.

За несколько дней до этого Жан-Батист Кольбер – личный секретарь кардинала, человек неприметный и пока ещё ничем не выделяющийся среди чиновников канцелярии первого министра, представил королю заверенную личной печатью Мазарини копию завещания, в котором кардинал объявил короля единственным наследником всего своего состояния. Каким образом содержание этого документа стало известно не только обитателям Лувра, но даже за пределами Парижа, можно было только догадываться, но к вечеру того же дня новость о неимоверной щедрости кардинала облетела весь Париж, а наутро была доведена до сведения самой королевы-матери. Нежелание сына советоваться с ней и обсудить этот жест умирающего насторожило и даже напугало Анну Австрийскую. И всё-таки она лелеяла надежду на то, что упорное молчание Людовика было всего лишь очередным проявлением мальчишеского упрямства с его стороны, но в итоге он поступит так, как и всегда: сделает всё, как она считает единственно правильным. Пусть он смотрит на принятие этого решения как на своё личное дело, если это греет его самолюбие. Для Анны Австрийской в этом вопросе гораздо важнее было то, чтобы принятое королём решение было правильным в соответствии с единственно верным мнением – её собственным, и только!

– Ступайте, сын мой! Бог с вами! – с этими словами напутствия королева-мать посмотрела вслед удаляющемуся Людовику, после чего вернулась в глубокое кресло с высокой спинкой, которое, как одинокая скала, выделялось в окружении предметов искусства из обширной коллекции кардинала: застеклённых стеллажей с экзотическими диковинками и драгоценностями; выставленных на треногах картин в массивных позолоченных рамах; статуй и бюстов римских богов и императоров на мраморных постаментах.

Разговор короля и министра должен был состояться с глазу на глаз, поэтому никто не посмел войти следом за ним в кабинет, временно превращённый в спальню больного. Как и остальные дворяне, прибывшие вместе с королём, дю Плесси-Бельер остался ждать в приёмной, выбрав для себя место подальше от дверей в покои кардинала.

Расположившись рядом с бюстом Меркурия, Франсуа-Анри, сам того не замечая, наклонил голову, повторяя наклон головы божества. Со стороны могло показаться, будто Вестник Олимпа и маршал королевского двора с едва уловимой иронией в улыбке наблюдали за любопытными образчиками людских страстей.

Лёгкий аромат фиалок привлёк внимание маркиза, заставив его обернуться, и тут же лукавые огоньки блеснули в прищуре его синих глаз.

– Явились выхлопотать для себя внеочередное повышение? – негромко поинтересовалась Олимпия де Суассон, скользнув взглядом по муаровой маршальской ленте.

– О, дорогая графиня! Прошу прощения, я не заметил вас в этой юдоли слёз, – вежливый вопрос резко контрастировал с дерзкой усмешкой в глазах молодого человека, – надо полагать, что и вас привели сюда такие же хлопоты?

– Он – мой дядя! Или вы уже успели забыть об этом? – тоном упрёка напомнила Олимпия и заняла обитую бархатом скамеечку, тут же отвернувшись к сидящим напротив неё сёстрам и кузине.

Не найдя достойного ответа на эту шпильку, Франсуа-Анри промолчал и обратил заинтересованный взор на небольшой портрет, выставленный на треноге, в безыскусной раме с облупившейся позолотой.

С карандашного наброска смотрела молодая женщина, и всё в её облике: изящный наклон головы, струящиеся локоны волос, нежная улыбка на губах и тёплый взгляд притягивали внимание зрителя, заставляя любоваться ею. Казалось, что они знакомы вот уже много лет, и именно ей Франсуа-Анри доверял свои секреты, делясь сокровенными чувствами, спрятанными в глубине сердца, и находил целительное утешение в её молчаливом присутствии.

– Господин маршал!

Кто-то осторожно тронул его за плечо, и, отвлекшись от своих мыслей, Франсуа-Анри заметил в шаге от себя бесшумно закрывающуюся дверь, замаскированную за книжной полкой.

– Вы меня спрашиваете, сударь?

– Это для вас, господин маршал.

Слуга в чёрной ливрее протянул ему записку со словами:

– Королю доложат о вашем уходе.

Приподняв брови от удивления, дю Плесси-Бельер развернул листок бумаги и прочёл краткое послание: «Вас ждут в полдень на улице Сен-Мишель у калитки, ведущей в сад.»

Этого было и слишком мало, чтобы объяснить хоть что-то, и в то же время достаточно для человека, сведущего и знакомого с расположением многочисленных комнат и коридоров в огромном дворце кардинала, который постоянно достраивали и дополняли новыми галереями и пристройками. Франсуа-Анри понял, что его пригласили к калитке, ведущей в сад, окружающий южное крыло дворца, и, вероятнее всего, для сугубо личного свидания. Но кто именно: кардинал собственной персоной или кто-нибудь из его доверенных лиц – это оставалось загадкой.

Заинтригованный, Франсуа-Анри осмотрелся вокруг, чтобы оценить, насколько его внезапный уход мог привлечь внимание собравшихся в приёмной сплетников. Однако же повода для опасений не было, поскольку интерес к нему угас с появлением других высокопоставленных особ. Кроме того, он заметил, что под влиянием траура, преждевременно воцарившегося в доме человека, близкого к порогу вечности, многие предпочитали и вовсе не замечать ничего вокруг себя, кроме суеты, которая то вспыхивала, то угасала вблизи дверей в личные покои кардинала.

Выждав для верности несколько минут, дю Плесси-Бельер почтительно склонил голову и, напустив на себя торжественно-скорбный вид, неторопливой походкой направился к выходу.

Взглянув мимоходом на стрелки каминных часов, он убедился, что время приближалось к полудню, и у него в запасе оставалось несколько минут. Это давало возможность без лишней спешки покинуть дворец, не вызывая подозрений и ненужных расспросов.

***

От парадного крыльца ему потребовалось пройти всего лишь несколько шагов в сторону улицы Вивьен, обойти дворец с южной стороны и явиться точно в назначенное время к садовой калитке на улице Сен-Мишель.

– Господин маршал!

Некто, кого он не сумел разглядеть из-за живой изгороди из высоких кустов самшита, окликнул его тотчас же, как только Франсуа-Анри подошёл к указанному месту.

– Да, это я! – ответил он и приблизился к изящной чугунной решётке с ажурными переплетениями в виде веточек лавра и оливы с сидящими на них птицами.

– Мне приказано встретить вас, господин маршал. Я прошу вас следовать за мной.

Так и не рассмотрев лица человека, стоящего за оградой, дю Плесси-Бельер подошёл к калитке и, толкнув наудачу носком сапога, отворил её и беспрепятственно прошёл в сад.

– Следуйте за мной, – с поклоном повторил незнакомец, после чего, не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл вперёд по одной из садовых дорожек.

– Ну что же, ведите меня, сударь! – согласился дю Плесси-Бельер, мысленно просчитывая маршрут отступления на случай, если это приключение обернётся скверной шуткой или ловушкой.

Незнакомец провёл его вдоль всего южного крыла дворца к дверям галереи, которая соединяла эту часть дворца с главным зданием. Обилие цветов и вечнозелёных растений, которые были высажены в расставленных вдоль стен огромных вазонах, делало галерею похожей на Оранжерею в Лувре. Разве что застеклённые потолки были значительно ниже. Дю Плесси-Бельер с улыбкой отметил спрятанные в глубоких эркерах скамеечки. Укрытые за кустами роз и бегоний, они показались ему привлекательным и укромным местом для романтических свиданий.

– Сюда, господин маршал!

Оглядевшись, он понял, что вернулся в центральное крыло дворца, к личным покоям, доступ куда был открыт только для слуг кардинала и доверенных лиц, приглашаемых для тайных встреч.

Любопытство дю Плесси-Бельера вызвали многочисленные книжные шкафы, за которыми должно быть скрывалась не одна, а сразу несколько потайных дверей, похожих на ту, которой воспользовался слуга, передавший ему записку в приёмной.

– Подождите меня здесь, господин маршал!

Его провожатый был немногословен, но иного Франсуа-Анри и не ожидал. Скорее всего, это был один из тех, кому Мазарини доверял исполнение самых деликатных и секретных поручений.

Ждать пришлось недолго, но и за те несколько минут, пока он был предоставлен самому себе, Франсуа-Анри успел изучить порядок расположения книг и их названия, вытесненные золотом на корешках. На основе этих наблюдений он попытался угадать, за которым из книжных шкафов могла быть спрятана потайная дверь.

– Его высокопреосвященство ждёт вас!

Бесшумно возникший прямо перед ним слуга приглашающим жестом указал на узкий проём за приоткрытой дверью, которая была замаскирована за старинным гобеленом, по странной случайности не привлёкшим внимание Франсуа-Анри.

Из глубины просторной комнаты, в которой он с трудом узнал кабинет Мазарини, послышался тихий, но всё ещё властный голос:

– Входите, маркиз! Входите же скорее!

Несколько секунд Франсуа-Анри оставался на месте, стараясь привыкнуть к полумраку. Первое, что он различил перед собой, был массивный письменный стол, вплотную придвинутый к изголовью кровати. Он был завален свёртками чертежей, документами и разбросанными в беспорядке очинёнными перьями. Отдельным рядком стояли несколько чернильниц с открытыми крышками, а возле подсвечника с оплавившимся огарком свечи лежали палочки красного сургуча.

В тусклом свете от неровного пламени свечей в канделябрах, стоящих по обеим сторонам кровати, вырисовывалось изжелта-бледное лицо человека, полулежащего на больших подушках, которые поддерживали его голову и плечи.

Поседевшие волосы и заострившиеся черты лица изменили кардинала до неузнаваемости. Всегда цветущий и моложавый, благодаря тщательному уходу и вниманию ко здоровью, теперь он выглядел состарившимся на добрый десяток лет.

Не ожидая увидеть столь разительную перемену в его облике со времени их последней встречи, дю Плесси-Бельер застыл в оцепенении, не находя слов, уместных для приветствия.

Кардинал избавил его от этой необходимости:

– Присядьте, – тихо произнёс он и приподнял левую руку над одеялом, указав на стул у изголовья кровати.

Он говорил шёпотом похожим на свист, так что Франсуа-Анри пришлось напрячь слух для того, чтобы разобрать отдельные слова.

– Я не задержу вас надолго. Вы освободитесь ещё до отъезда короля. Сейчас его занимают разговорами мой секретарь и врач. Мэтр Лаворио обладает глубокими познаниями в медицине и похвальным умением поведать правду о болезни такими словами, чтобы пациент мог стойко принять неизбежное. Что же касается господина Кольбера, то с ним самим и с его талантами вы уже знакомы.

Франсуа-Анри присел на краешек стула. От едва слышного и натужного звучания голоса безнадёжно больного человека ему стало не по себе, но он прислушивался к каждой произносимой фразе. Из того, что ему доводилось слышать в беседах с Мазарини, на треть шуток и замечаний по пустякам две трети приходились на важные сведения, известные только кардиналу. Именно эти сведения он любил маскировать за кажущимися бессмысленными отступлениями от темы разговора, словно проверяя собеседника на внимательность.

– Во-первых, – начал кардинал после того, как убедился, что маркиз внимает ему, – вы должны обезопасить положение двух, а, возможно, и трёх королевских домов Европы.

Удивление вместе с замешательством, отразившееся на лице дю Плесси-Бельера, было предсказуемым. Кардинал встретил это с улыбкой удовлетворения и со слабым вздохом произнёс:

– Да. Всё именно так, как я и сказал. Несколько европейских королевских домов могут подвергнуться шантажу, если вовремя не вмешаться.

Издав шумный выдох после сказанной им фразы, кардинал замолчал. Его взгляд потух, словно он впал в дремоту, но стоило Франсуа-Анри произвести осторожное движение, как он вновь открыл глаза и продолжил неожиданно окрепшим голосом:

– Вы должны отыскать архив королевы Марии Медичи. Она состояла в переписке с неким Гонди. Нет, не с герцогом де Гонди, – тут он слегка поморщился, и мимолётный ироничный прищур в глазах итальянца напомнил того прежнего, всё замечающего и держащего под своим контролем человека, каким Франсуа-Анри всегда знал кардинала, – и не с коадъютором, конечно же! Это был человек незнатного происхождения, который не занимал сколь-нибудь значимое положение при дворе. Он прибыл из Флоренции в качестве пажа будущей королевы и приходился дальней роднёй тем Гонди, которые утвердились во Франции при короле Генрихе III задолго до того, как трон занял дед нашего короля Генрих IV.

– Имя того человека – Рене Гонди? – осмелился предположить Франсуа-Анри, и вместо ответа кардинал зашёлся в приступе сухого кашля.

– Он самый, – едва откашлявшись, подтвердил он, – это и был первый хранитель перстня Принцессы.

– Какого перстня? – не понял маркиз, и при виде алого пятна на платке, который Мазарини отнял от своих губ, в его взгляде отразилась глубокая горечь.

– Старая история. Но она важна. И поэтому…

Новый приступ кашля заставил кардинала прерваться, и на этот раз гораздо дольше. Заметив озабоченный взгляд дю Плесси-Бельера, который тот обратил в сторону двери, он поднял вверх трясущуюся руку и качнул ею из стороны в сторону, запрещая звать кого-либо на помощь.

– Сначала я должен изложить всё, что вам необходимо узнать, – прохрипел Мазарини сквозь сухой кашель. – Подайте мне. Да! Вот тот стакан! Отвар слишком едкий для моего желудка, но действенный. Он помогает остановить приступы кашля.

Сделав несколько медленных глотков из стакана, который маркиз помогал ему удерживать в ослабевших руках, кардинал со вздохом облегчения откинулся на подушки.

– Вот так. Мне уже лучше. А теперь слушайте. Ещё до приезда королевы Марии Медичи во Францию, Рене Гонди был пажом в её свите. Более того, он был её рыцарем. Звучит немного сказочно, но сюжетами сказок часто служили события, которые на самом деле имели место в жизни. Этот Рене Гонди подарил Марии Медичи перстень с аметистом столь необычного цвета и чистоты, что невозможно найти второй такой же. В случае любой нужды или опасности королева должна была послать этот перстень Гонди. Это было сигналом, и Гонди незамедлительно являлся на помощь. Нет достоверных сведений о том, что королева на самом деле посылала ему этот перстень. Что касается меня, то я не верю в спекуляции и домыслы без фактов и доказательств. Доподлинно известно, что между Марией Медичи и Рене Гонди были особые отношения, и некоторые злые языки называли их более доверительными и близкими, чем это допустимо между Дамой и её Рыцарем. О том, что было между ними на самом деле, никому неизвестно наверняка, но недобрые слухи просочились за пределы двора королевы Марии, и со временем Гонди пришлось покинуть Париж. После того, как Мария Медичи обосновалась в Блуа, между нею и Рене Гонди завязалась переписка. Письма хранились в двух шкатулках, а пересылали их в третьей. Все три шкатулки идентичны и похожи друг на друга, а внешне ничем не примечательны. Однако их замки выполнены по специальному заказу. Если воспользоваться неверным ключом или ошибиться при наборе шифра такого замка, то внутри шкатулки разобьётся стеклянная ампула с кислотой и сожжёт всё содержимое. Кроме того, – внезапно кардинала заговорил громче, а в его голосе даже послышались нотки смеха, – если я не ошибаюсь, ядовитые пары кислоты могут повредить зрение и даже смертельно отравить человека, взломавшего замок.

– Столь суровые меры предосторожности для переписки с простым пажом! – не удержался от ремарки дю Плесси-Бельер.

– То-то и оно! Но слухи о том, что Рене Гонди был не простым пажом королевы, время от времени всплывают из небытия, – тут Мазарини иронично подмигнул озадаченному собеседнику, – я не склонен доверять им, и всё же…

– И всё же? – Франсуа-Анри смотрел в глаза кардинала, взгляд которого прояснился настолько, что можно было обмануться, предположив, что ему стало значительно лучше.

– И всё же, – тихо произнёс кардинал, – велика вероятность того, что всего одна неосторожная фраза в письме Марии Медичи или Рене Гонди к ней может скомпрометировать одного, а то и сразу трёх европейских государей.

– Это слишком серьёзно! Неужели она могла быть настолько…

Франсуа-Анри не договорил до конца, но Мазарини, поняв его мысль, утвердительно кивнул и прошептал:

– Любовь способна ослепить и лишить рассудка даже самых достойных из нас. А Мария Медичи отличалась импульсивностью и безрассудством. Какими могут быть письма, которые она писала человеку, которому всецело доверяла и кого, возможно, любила? Любила она Гонди, как друга или более того, гадать не стану, – кардинал развёл руками в неопределённом жесте, который мог подразумевать самый широкий спектр предположений.

– Но разве она не опасалась, что её письма могли перехватить шпионы? Ведь у неё было предостаточно врагов!

– В том-то и дело, что все письма доставляли ей в шкатулке с секретным замком. И хранили их в двух таких же шкатулках!

– Подумать только… Ни Ришелье, ни король ничего не знали об этой истории! – невольно восхитился Франсуа-Анри.

– Даже я ничего не знал об этом, – карие глаза Мазарини хитро блеснули, – Рене Гонди написал завещание, указав меня в качестве наследника одной из тех шкатулок. Незадолго до своей смерти он послал её мне. Поломав голову над шифром, я наконец получил ключ к разгадке и для другой посылки, которую я получил от поверенного семейства Гонди, – кардинал указал на небольшой ящик на столе у изголовья постели, – это личные бумаги Рене Гонди. Среди них – дневник. Из его записей я и узнал о тайной переписке с Марией Медичи, а также о существовании архива, разделённого на две части. Одну из шкатулок с письмами вместе с аметистовым перстнем королева передала на хранение младшей дочери Генриетте-Марии, которая стала королевой Англии. Возможно, что она привезёт эту шкатулку с собой, когда прибудет во Францию на свадьбу своей дочери с герцогом Орлеанским. Это более чем вероятно, на мой взгляд. Вторая шкатулка затерялась в одном из поместий, принадлежавших семье Гонди. Вы должны отыскать обе эти шкатулки. Сожгите их! Уничтожьте! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы хотя бы одно письмо из этой переписки попало в неверные руки! Ни один из трёх монархов, которые являются внуками королевы Марии Медичи, не должен оказаться во власти шантажиста. Я настоятельно не желаю, чтобы Людовик получил этот архив и воспользовался им. Это навредит всем. Катастрофа будет неизбежной, а её последствия навредят и самому Людовику.

В комнате повисло тягостное молчание. Пока дю Плесси-Бельер переваривал услышанное, кардинал закрыл глаза и погрузился в размышления. Казалось, будто бы он уснул, но вдруг его плечи вздрогнули, он приподнял дрожащую руку и заговорил:

– Я хочу, чтобы вы поклялись мне, маршал! Вы должны дать слово, что вы приложите все силы для того, чтобы отыскать и уничтожить весь архив Марии Медичи.

– Я клянусь, – твёрдо пообещал Франсуа-Анри, не дав никаких других заверений.

И снова воцарилось продолжительное молчание.

Как это ни странно, но несмотря на то, что все окна были заперты и завешаны плотными гардинами, в комнате кардинала не было душно. Проведя там более получаса, Франсуа-Анри так и не почувствовал удушливых запахов лекарств или самой болезни. Он даже перестал осознавать, что находился рядом с человеком, чьи дни уже сочтены.

И в то же время ощущалось незримое присутствие границы между жизнью и смертью, которую видел перед собой кардинал. Это сквозило в его словах и особенно во взглядах, которые он обращал к нему время от времени, пока оба хранили молчание. А кроме того, маркиз чувствовал скрытую силу и превосходство, с которым Мазарини смотрел в будущее. Как будто кардинал был уверен в том, что и после его смерти всё будет происходить так, как он планировал задолго до того. Может быть, в том-то и было дело – он знал наперёд, что успел предпринять все необходимые шаги, чтобы повлиять на исход событий, которые произойдут в отдалённом будущем?