Дело Варнавинского маньяка

3. На Ветлуге

Уже две недели, как Лыков проживал в квартире на Моховой один, только лишь с кухаркой. Ходить по шестикомнатным хоромам и кричать «ау!» было грустно. Варенька с детьми уехала на все лето в далекий Варнавин, и встреча с ними ожидалась только в конце августа. А тут вдруг – неожиданный отпуск! Алексей пробежался по гостиной, насвистывая что-то веселое из оперетки, опрокинул на радостях получарку рябиновки и полез в шкап собирать вещи.

Большое заповедное имение Нефедьевых досталось сыщику в опеку после женитьбы. Оно включало в себя тридцать тысяч десятин строевого леса, большую усадьбу над поймой Ветлуги и дом со службами в крохотном, окруженном тайгою городке. Все эти богатства долго мешали нищему чиновнику сделать предложение. Несчастная сирота, Варвара Александровна три года дожидалась, пока лихой коллежский асессор решится к ней посвататься. Сейчас майорат принадлежал в равных долях близнецам Лыковым-Нефедьевым: Павлу (семейное прозвище Брюшкин) и Николаю (по прозвищу Чунеев). Богачам было год и девять месяцев, и они перебаламутили все население поместья. Супруга давеча прислала Алексею описание их проделок – такое и трехлеткам не всем под силу… Дети росли крепкие (было в кого), веселые, но немного озорные. Яан Титус, друг и управляющий в одном лице, тоже успел родить двух девчонок. Получилась настоящая банда, за которой требовался неусыпный надзор. Варенька, жена Титуса Агриппина, няня Наташа и две горничных едва с этим справлялись.

Лыковское семейство отдыхало в Нефедьевке впервые. В прошлом году дети были еще слишком малы для таких переездов. Да и главный дом требовал починки – в нем давно уже никто не жил. Титус усиленно занимался стройкой, благо лес был собственный, а ветлужские мужики топором владеют, что Паганини смычком. Вернувшись тогда с Кавказа, Алексей испросил недельный отпуск и съездил в Варнавин на разведку. Увиденное поразило его. Широкая стремительная Ветлуга, тайга без конца и края, наполненные зверьем дебри, тихие лесные ручьи, скрытые в чаще староверческие скиты… Редко где в уезде встретишь запашку: людей кормят лес и река. Ветлугаи – особый народ, ни на кого не похожий. Яан, сидя с Лыковым на высоком обрыве, подробно описал ему местный хозяйственный механизм.

Все угодья, за вычетом казенных дач, находятся в частном владении. Владение это очень выгодное – стоимость леса каждые десять лет утраивается. По Волге ниже Казани все давно уже сведено, по Каме с Вяткой тоже. Настоящий лес в Европейской России остался только тут, в Поветлужье. Спрос же постоянно растет, особенно в Закавказье и на Украине. Шахты и пароходное движение потребляют дерево в огромных количествах. Сейчас значительную часть дела держат в руках два «лесных туза» – дворянин Лугинин и купец Ефремов. Каждый из них сплавляет по весне до трехсот плотов из собственных делянок. Почти все угодья, до самых верховий Ветлуги, уже скуплены ими, но есть и еще серьезные лесовладельцы. Самая большая дача – старика Челищева, но он сплавом не занимается и леса свои забросил. Следующие за ним по значимости – Нефедьевы и Базилевские. У Алексея с Варенькой – 30 000 десятин, у Базилевского – 21 000; после них идут уже менее значительные хозяева.

Заготовка леса выглядит так. Лесоохранительный комитет доводит до владельцев годовые нормы вырубки. Имея эти цифры, хозяин дачи осенью сговаривается со «съемщиком» – главным лицом всего процесса. Тот «снимает» леса под зимнюю вырубку на определенных условиях, чаще всего из трети, но иногда и исполу^[16]. Целую зиму нанятые им мужики валят строевые деревья и на своих лошадях волоком стаскивают их к берегам лесных ручьев. Бревно стоит 15–20 копеек; обычно с десятины делянки снимают только один, самый спелый ствол. Хищники пилят и больше, но такая делянка погибает безвозвратно, лес на ней больше не восстанавливается.

К началу весны возле маленьких речушек скапливаются огромные штабели леса, и те же рубщики начинают «свивать» стволы в звенья, по две-три штуки в каждом. В качестве вязи используются ветви – никаких веревок или канатов, за их дороговизной, не применяется. Широкие звенья здесь связывать нельзя – узкое русло не пропустит. Когда реки и ручьи вскрываются, рубщики производят последнее для себя действо – спускают звенья до Ветлуги. При этом бревна должны быть наполовину очищены от коры, чтобы обнаружить качество древесины. У места впадения речушек в главный поток мужиков уже дожидается съемщик и производит с ними расчет. Если ствол принят, он ставит на нем свое клеймо. Рядом выжигает казенное клеймо лесник и сообщает данные о вырубках в комитет. После приемки мужики возвращаются по домам, а их место заступают новые действующие лица – бурлаки. Народ это смелый, даже отчаянный, и происходит почти исключительно из верховьев Ветлуги. Жители нижнего и среднего ее течений недолюбливают верхних своих собратьев и презрительно называют их «адуи – зеленые глаза». Это – самое страшное оскорбление для бурлака: заслыша его, он бранится и, при возможности, лезет на кулачки. Происходит слово «адуи» от названия Спирино-Адуевской волости Ветлужского уезда Костромской губернии^[17], все население которой поголовно бурлачит.

Между тем работа у адуев самая тяжелая. Сначала они из пригнанных по малым речкам звеньев связывают (опять ветками) так называемые челены – большие звенья, состоящие из 40–60 стволов. Затем скрепляют их воедино в плот. Бывают простые плоты-однорядки, составленные из 6–8 челенов; управлять ими относительно легко, но доход бурлакам они дают незначительный. Опытные плотогоны поэтому связывают грузовики, или, иначе, соймы. Грузовик – это тяжелый многослойный плот, где каждое челено состоит из 3–4, а то и 6 рядов бревен. Любой плот – и легкий, и тяжелый – составляется в виде длинной трапеции, у которой головное челено шире концевого. Впереди ставят носовой руль – навесь, а в конце – хвостовой руль, или поносное. На втором от хвоста челене обязательно помещают шалаш. Все связки бурлаки производят вручную в ледяной весенней воде. Работа кипит лихорадочная – надо успеть провести неуклюжие плоты на Волгу до окончания паводка. Сплав по Ветлуге, как и судоходство, возможны только до первых чисел июня. Когда талая вода спадает, всякое крупное движение по реке останавливают перекаты. Их много, но есть лишь три опасных, труднопреодолимых: Карандышевский возле Варнавина, Благовещенский против одноименного села и еще в устье, при впадении Ветлуги в Волгу. Этих трех препятствий летом достаточно, чтобы парализовать всякое судоходство. Напрасно лесопромышленники и администрация трех губерний много лет умоляют власти выделить средства на доставку сюда землечерпалок и карчеподъемниц^[18]… Правда, в иные годы обильный паводок позволяет плавать аж до средины июня, но такое выпадает не часто. Съемщики торопят бурлаков – им надо успеть проскочить все перекаты и доставить груз в Козьмодемьянск. Этот небольшой городок на правом берегу Волги несколько ниже впадения в нее Ветлуги на несколько недель становится главной лесной биржей империи.

Итак, бревна приняты и заклеймены, челены связаны в плоты, команда адуев набрана. Начинается собственно сплав. Длинный тяжелый плот движется по быстрой и очень извилистой реке, словно поезд летит по рельсам. Каждый поворот – страшное испытание для людей: нужно успеть повернуть малоподвижную махину прежде, чем ее вынесет на берег. Еще хуже перекаты. Уровень воды на них меняется несколько раз в сутки. Перекат обозначен бакенами, на которых цифрами выставлена глубина. Однако верить этим меткам нельзя. Бакенщики – самый дрянной и безответственный народ на реке; не зря их называют «лень перекатная». Своим главным занятием эти пьяницы считают не промер глубин в интересах судоходства, а ловлю стерляди. Последнее бакенщики производят действительно мастерски. Продав же добычу, покупают на вырученные деньги водку, напиваются и засыпают в теньке. А тяжелый плот, если вылетит с разбегу на мель, застревает на ней так, что не сдвинешь. Тогда бурлаки, матерясь, раздеваются и лезут в воду. Разбирают сойму на челены, челены – на звенья, перетаскивают через мель и у берега заново связывают. Но самая большая опасность – это острова, перегораживающие русло. Если плот не сумел прошмыгнуть в узкий рукав, он налетает с разбега на остров и разбивается. Челены от удара рассыпаются, и деревья по одиночке уплывают вниз по реке. Кто-то их там, конечно, подберет, но для съемщика это большой убыток. А для лоцмана на плоту конец всей карьере – больше никто и никогда не доверит ему вести сойму в Козьмодемьянск. Самое опасное из таких мест – остров Прудовский выше села Благовещенского, прямо напротив усадьбы господина Поливанова. Сколько плотов там разбилось – страсть; и народу немало погибло. На Ветлуге это запросто. Стоит, к примеру, на головном челене бурлак и толкается от дна длинным шестом, помогает править рулевому. Вдруг попадается яма. Шест проваливается вглубь на всю длину, бурлак по инерции летит вниз головой в воду… Когда длинный плот пройдет над несчастным, то даже шапку его уже не отыщешь. Каждую весну река забирает несколько жизней, но промысел продолжается. «На воду суда нет», – говорят об этом сами бурлаки.

Есть и другие, не столь опасные способы лесного сплава. Так, в верховьях Ветлуги из бревен собирают беляны. Это такие несмоленые плоскодонные барки, сложенные без единого гвоздя и проконопаченные лыком. Беляна – груз, который везет сам себя. В отличие от сойм, барки доводятся своим ходом до Саратова и даже Астрахани, где разбираются. В трюме и на палубе перевозится самое ценное – тес, доски, брус и даже собранные избы. Плывет такая дура по реке – будто деревня путешествует! Самая маленькая беляна тащит товара на 15 000 рублей. А порой собирают чудище пятидесяти саженей в длину и двенадцати – в ширину. Грузоподъемность такой барки составляет до 800 000 пудов, со стоимостью товара свыше 50 000 рублей. Крушение подобного гиганта – а это редко, но случается – означает разорение съемщика.

Беляны, как и соймы, сплавляются силой течения, но и от людей требуются большие труды. По руслу реки тяжелые барки сами маневрировать не могут; это делает команда с помощью особых лотов. Большие чугунные болванки весом до 300 пудов имеют на боках крупные выпуклые шишки. Специальным воротом болванки спускаются в воду на крепких канатах и начинают волочиться по дну, цепляясь шишками за его неровности. Этим бег плота или барки сдерживается и направляется. Особо необходимо применение лотов в узких проходах или на повороте. Спуск и подъем лота очень опасны. Если канат оборвется под тяжестью, лопнувший его конец разит всех вокруг, словно меч. Известны случаи, когда стоящему на вороте человеку срезало голову…

Короткий по времени сплавный промысел кормит тем не менее тысячи людей. С начала апреля и по июнь идут по Ветлуге бесконечные караваны плотов. Словно канонерки, несутся по сильному течению беляны. Все напряжены, все торопятся. На ночь сплавщики чалятся к берегу, выставляют на плотах особые огни, разжигают рядом костер и наспех отдыхают. Днем каждый плот имеет еще и флаг с инициалами лоцмана. В конце мая на реке тесно. Случаются зацепы и столкновения, а с ними и драки. Все бранят бакенщиков, а те спят в кустах. Жители прибрежных сел делают свою коммерцию – подвозят бурлакам провизию и водку. Тогда начинаются стычки посерьезнее, даже с увечьями. Однако по пути вниз бурлаки напиваются относительно редко: работы много, и деньги еще не получены. Они возьмут свое на обратном пути. Когда плоты делаются уже редки, снизу появляются ветлужские пароходы. Маленькие и грязные, они везут адуев по домам. На палубе яблоку упасть некуда, а пьяная залихватская песня слышна на весь плес. Буфет мгновенно опустошается, и плавание проходит впроголодь для всего населения парохода. Чистая публика негодует, но молчит – с адуями шутки плохи. Значительную часть своей скромной выручки они тратят на выпивку. Когда триста пьяных мужиков начинают хозяйничать на судне, никому не приходит в голову им перечить. Особенно любят бурлаки высмеивать припозднившихся своих товарищей со встречных плотов. Когда пароход поравняется с таким, адуи сбегаются на ближний к ним борт, грозя опрокинуть посудину. Начинаются соленые шутки, насмешки и издевки над своим же братом – бурлаком. Пароходы развозят сплавщиков по ветлужским пристаням. Постепенно на палубе становится все просторнее и просторнее. Капитаны тоже спешат – им нужно вернуться в низовья до спада воды. Расписания поэтому никакого не существует, торговые интересы игнорируются, пассажиры не берутся. Народ скандалит, но изменить ничего не может. Иногда мужики, пристань которых пароход хладнокровно проплыл без остановки, бьют капитана и всю команду по мордам. Вот такая навигация…

4. Плохая телеграмма

Все это рассказал тогда Лыкову Титус, сидя на крутом берегу Ветлуги. Объяснил и свои планы усовершенствований в имении. Во-первых, Яан сам предполагал выступать съемщиком, что экономило лесовладельцам до половины выручки. Во-вторых, он решил отказаться от плотов и весь материал сплавлять белянами. Риск катастрофы меньше, лес доставляется быстрее и сразу большими партиями. Если нанять лучших капитанов и лоцманов, даже за хорошее жалованье, в Козьмодемьянске окажешься раньше многих и успеешь снять сливки. И в-третьих, он предлагал от торговли лесом перейти к продаже продуктов переработки. Управляющий уже поставил на Нефедьевской пристани лесопильню, а в самой даче планировал устроить паркетный завод. Следующей весной он собирался привезти на Козьмодемьянскую биржу не дешевые бревна, а тес, штакетник, рейку и готовые избы. Даже стружка у Яана не пропадала – она шла на конопачение тех же изб и еще закупалась посудными фабриками для упаковки. Отдельно Титус обдумывал поставлять дрова – на безлесый юг и Каспий.

Лыков одобрил все эти планы и сказал бывшему сыщику с уважением:

– Ты, Яша, словно всю жизнь коммерцией занимался. А я думал, только жуликов ловить умеешь…

– Эх, Леха. Это для меня такая радость: мирным трудом семейство содержать. Надоели эти жулики! Всегда желал ходить без шпалера, а по вечерам детям книжки читать, а не в засаде париться. Так что новой жизнью я весьма доволен.

– И не тянет к прежнему? – удивился Алексей. – Я бы, наверное, не смог…

– А ты и не пробовал. Имение есть, семья. Займись хозяйством! Тут дел – до скончания века не переделать.

– Нет! – в ужасе вскричал коллежский асессор. – У меня для этого ты нанятый, вот ты и улучшай. А я останусь при прежнем ремесле. Скажи только – каково оно, ходить без револьвера?

Титус вдруг при этих словах оглянулся по сторонам и ответил вполголоса:

– Не знаю. Я тут, понимаешь, своими нововведениями много чужих интересов задел. При Нефедьевской даче раньше куча народа жировала. Лес снимали только исполу – сразу вдвое хозяина обирали. Притом хищничали, валили по пять-шесть стволов с десятины вместо одного. На лесном кордоне объездчики сговаривались с крестьянами и дозволяли им за взятки незаконную порубку. Я весь сброд повыгонял, а хищников оттер. Ну и… Получил предостережение. Зря, мол; нужно с людьми договариваться, а не то…

– Та-а-ак… – протянул Алексей. – А чего молчал? Давно было предупреждение?

– Молчал потому, что тебя ждал. Такие вещи в письмах не объясняют. Разговоры – их было три или четыре – прошли все в этом апреле. Я сделал по-своему, в итоге нам подожгли лес. Потушили быстро – я ожидал подобного и подготовил пламегасительные снаряды, но убытки мы понесли. Потом выстрелили в меня на лесной дороге.

– Выстрелили?!

– Тут с этим просто. Места глухие, чащобные. А я весь день в хлопотах, туда-сюда езжу; устроить засаду ничего не стоит. Народ опять же лесной – и беглые есть, и дезертиры. Уренская волость вся старообрядческая, они там черта укроют за малую мзду.

– Как же быть? Может, ты того… отъедешь маленько? Денег нам хватит, а твоя жизнь дороже выручки. Яш, брось свои принципы к лешему! Я, в конце концов, приказываю!

Титус очень серьезно поглядел Лыкову в глаза и вздохнул. Снова оглянулся через плечо, и только сейчас Алексей заметил, что вид у его друга очень озабоченный.

– Нельзя отъезжать, Леш. Ты уж мне не приказывай такое. Им сунешь палец – откусят всю руку, я знаю. Нефедьевых при прежнем управляющем обворовывали ежегодно не менее чем на тридцать тысяч. Половина уезда этим кормилась! Отпустим сейчас вожжи и уже не удержим их никогда, все на старые круги вернется. Или они меня запугают и сломают, под себя переделают, или у твоих детей в имении будет порядок.

– А полиция? Ты обращался?

– Полиция здесь, Леш, только пьяных у кабаков собирает, чтобы потом выпустить с пустыми карманами. Что ты, не знаешь, какая полиция бывает в уездах?

– Я сегодня же побеседую с исправником! Пугану так, что мало не покажется – пусть помогает тебе.

– Чем же ты его пуганешь? Своей службой в департаменте? Так ведь Петербург далеко, и чин у тебя незначительный. Приедешь раз в год на неделю и опять укатишь. И в Костроме мы с тобой никого не знаем. Не обольщай себя.

– Хорошо. Чем я могу тебе помочь?

– Я хочу заменить всех объездчиков. Всех. Развращенные люди, их уже не переделаешь. Найму честных мужиков, лучше из бывших егерей и пограничной стражи. Придется – объявление дам в газетах. Жалованье, жилье, пенсия – только служи на совесть.

– Одобряю. А еще?

– На заводах у меня люди надежные, вся беда в кордонах. Заменю объездчиков, и все поймут, что у меня не забалуешь. Тогда отстанут.

– Возьми себе охрану, один больше не езди. Выпиши опытного человека из Нижнего, а лучше двух. Таких, кого сам знаешь и доверяешь. Денег на это не жалей. Что еще? Говори сейчас, пока я не уехал.

– Этого достаточно. Но есть еще дело. Посерьезнее этого.

– Что может быть серьезнее? – удивился Лыков.

– Кто-то в Варнавине детей убивает.

Лыков опешил:

– Здесь? В этом сонном царстве? Маньяк?

– Да.

– Когда это началось? И сколько жертв? Кто они?

– Три ребенка за последние два года. До этого не случалось.

– Черт! Вот это новость… А я своих сюда собираюсь на лето отпускать; а твои вообще тут живут… Расскажи все в подробностях! Что говорят исправник и судебный следователь, какие имеются улики или догадки; о жертвах расскажи.

– Судебный следователь молчит под предлогом тайны следствия. Я для него частное лицо, он мне отчетом не обязан. Исправнику вообще все безразлично. Он вообще какой-то… снулый. Поэтому об уликах ничего сказать не имею. Вот про жертвы кое-что знаю. Я сунул пятишницу нашему становому, и тот рассказал. Он осматривал два трупа из трех. Мальчика десяти лет и одиннадцатилетнюю девочку.

– То есть убийства были в вашем стане?

– Нет, в самом Варнавине. Становой оба раза замещал городского пристава^[19]; тот что-то часто бывает в отъезде. И в оба раза случилось такое несчастье. Детей удавили.

– Где и как нашли тела?

– Оба тела нашли в овраге между крайними домами и кладбищем для бедных. Кстати, в трехстах саженях всего от вашей городской усадьбы. Место хоть и близко от жилья, но нехорошее. Глубокое ущелье, заросшее лесом. Черт ногу сломит. Люди там не ходят, боятся.

– Детей просто удушили? А…

– Нет, полового насилия не было. Но удушили их не просто, а сначала мучили.

Сыщики – бывший и настоящий – замолчали. У Лыкова под скулами ходили желваки. Наконец он сказал:

– Ты упоминал о трех жертвах. Кто третья?

– Еще один отрок, постарше, двенадцатилетний. Его обнаружили месяц назад под мостом через речку Красницу. Становой сам тела не видел, но говорит – тот же почерк.

– Каких семей были дети?

– Мещан и проживающих в городе крестьян. Все из простого сословия.

– Значит, у вас тут маньяк…

– Маньяк.

– Етит твою!!! – рявкнул Лыков, грозя кому-то кулаком. – Тихий сонный городок!

– Да. И в нем мои дети. А со следующего лета и твои.

– Надо поймать этого гада. Ты уже об этом думал?

– Разумеется. Я же не самый плохой был сыщик, правда? Придется только одному, на полицию рассчитывать нельзя.

– Жалко, я тебе тоже не помощник. Благово телеграмму прислал – надо срочно ехать в Варшаву. Там опять пристава убили. Как же ты один-то?

– Придется постараться. Очень!

На этом тогда их разговор закончился. Лыков перед отъездом зашел к исправнику, но того не оказалось на месте. Замещавший его помощник оказался человеком недалеким и не смог дать никаких разъяснений. Всю осень и зиму Алексей интересовался у Титуса, как продвигается расследование. На Рождество тот сам приехал в столицу. Рассказал, что все тихо, новых убийств не было и улик никаких добыть не удается. Отсылая две недели назад Вареньку с детьми в Варнавин, Алексей вынужден был рассказать ей о страшных происшествиях. Строго-настрого запретил оставлять мальчиков без присмотра даже во дворе дома, а за ворота выходить только в сопровождении Степана Окунькова. Степан был дюжий парень, из бывших нефедьевских крепостных, преданный и надежный. Его приставили к Павлуке с Николкой на правах дядьки, ко всеобщему удовольствию и пользе. Тем не менее варнавинский маньяк не выходил у Алексея из головы. Нежданный отпуск оказывался очень кстати – теперь можно будет помочь Титусу.

Собрав вещи, коллежский асессор сунул в карман пачку червонцев и бегом спустился вниз. Хорошо быть состоятельным! Первым делом он отослал помощника дворника на вокзал за билетом до Москвы. Прибавил полтинник, и детина полетел на всех парах… Далее Алексей отправился по гостям. Начать он решил с городового Федора Кундрюцкова. Этого человека сыщик три года назад встретил в Первопрестольной, когда разыскивал убийц бывшего министра Макова. Хлопца тогда звали Федя-Заломай, и он за еду и выпивку охранял аборигенов Котяшкиной деревни от бандитов Грачевки. Схватившись в минуту знакомства с Лыковым на кулачки и получив тумаков, Федя проникся к нему уважением и поступил в полное подчинение. Недалекий, очень сильный и очень простодушный, он как раз тогда стоял на грани: сделаться бандитом или остаться честным человеком. Алексей увез его в Петербург и взял шефство. Теперь никто уже не помнил, что такое был Федя-Заломай. Существовал городовой среднего оклада Федор Кундрюцков, образцовый служака. Великан успел уже и жениться на мещанке с Охты, причем Лыков выступил на свадьбе посаженым отцом. По случаю женитьбы Федор выселился из казарм Полицейского резерва и въехал в полуподвальную квартиру на Малой Морской.

Нынешний император не любил Зимнего дворца и в редкие свои приезды из Гатчины в столицу останавливался в Аничковом. (Там он жил еще цесаревичем.) Градоначальник Гессер приметил это и поставил осанистого и представительного Федора на Невском против ворот царской резиденции. Расчет его оправдался: в очередной свой приезд Александр Александрович заметил нового городового, подозвал и поговорил с ним. Простая благообразная речь постового понравилась государю. Гессер сиял, а сам Кундрюцков был на седьмом небе от счастья. Служба Федору весьма удавалась. Необычайно эффектный в мундире и при оружии, аккуратный, степенный и надежный, он со всеми ладил. Многие находили в его рослой могучей фигуре сходство с молодым императором (сейчас, надо признать, их величество сильно располнели). Сигклитиния, молодая жена Федора, оказалась доброй и приветливой женщиной, души не чаявшей в муже. Она обнаружила большой житейский ум в соединении с тактом и скоро стала направлять своего Феденьку, иногда уж слишком простоватого, по скользким тропинкам бытия. Делалось это незаметно для окружающих, но успешно. Сошлась супруга и со своей свекровью. Платонида Ивановна хоть и постарела, но была довольна ходом жизни; составилось замечательное семейство. Все шло к тому, что к следующему Рождеству Алексею предстояло перелицеваться из посаженого отца в крестные.

Выйдя на Невский, сыщик издали увидал своего подопечного, шефство над которым он постепенно передавал Сигклитинии. Федор, обнаружив наставника, растянул рот до ушей и молодецки откозырял. Договорились, что в девятом часу Алексей зайдет на Малую Морскую испить чаю, и сыщик отправился дальше. Вечерело, но белые ночи чудо как хороши в столице. Это время года Лыков особенно любил в Петербурге. А тут еще предстоящий отпуск! Скоро он обнимет Вареньку, взгромоздит на плечи Брюшкина с Чунеевым. Коллежский асессор шел навестить другого своего приятеля, подполковника Закс-Гладнева.

Этого человека сыщик впервые встретил в Забайкалье. Три года назад по поручению уголовного «короля» столицы Анисима Лобова он пробрался в Нерчинский каторжный район. После череды кровавых событий «демон» Лыков открыл свою личность приставу района и получил от него поддержку в выполнении августейшего поручения. Закс-Гладнев оказался достойным человеком. Лыков с Благово перетащили его из каторжного угла в петербургское градоначальство. Сейчас Александр Витальевич состоял в должности участкового пристава в Казанской части. К следующей Пасхе он должен был получить чин полковника и сразу же – производство в полицмейстеры второго отделения. То-то возвысится человек… Пока еще не зазнался, надо его навестить. Лыков зашел на Офицерскую, в помещение «Казанки». Договорился там с Заксом, что заглянет к нему нынче на вечерок, по выходе от Кундрюцкова (они удобно жили по соседству), и возвратился домой.

Жаль, что в городе не было самого верного друга, подполковника Таубе. Вот с кем хорошо славно получается выпить! Правда, с тех пор как тот женился на докторше Атаманцевой, встречаться они, по правде сказать, стали реже… Очередная пирушка как раз была назначена на середину июня. Но барон неделю назад отбыл в командировку в Гороховецкие лагеря, и не один, а с Федором Ратмановым, по прозвищу Буффаленок. Федор был сыном лыковского товарища, погибшего шесть лет назад в Нижнем Новгороде при предотвращении покушения на покойного государя. Спас его тогда, но сам не уберегся… Буффаленок появился неожиданно, в восемьдесят третьем году, приехав из Америки на поиски отца. Смышленый подросток заинтересовал военную разведку: вырос за границей, знает тамошние обычаи, свободно владет английским. Таубе стал готовить из него агента-нелегала длительного внедрения, сам обучая премудростям тайной службы. В Гороховецкие лагеря Федор укатил за погонами вольноопределяющегося. После месячных курсов парня должны были зачислить в роту охраны Военного министерства. Оттуда Таубе переведет его писарем в Военно-Ученый комитет, и обычная жизнь для Буффаленка на этом навсегда закончится. Через два-три года в Англии или Германии появится молодой человек, сирота, лишившийся родителей в далекой колонии. Освоится, получит образование, «обрастет биографией» и станет делать карьеру. Военую или политическую, Таубе еще не решил. И однажды у России в стане противников окажется глубоко законспирированный резидент. Лыков и Таубе могут и не дожить до того времени, когда Буффаленок начнет приносить пользу – операция расчитана на десятилетия… На обратном пути с лагерных сборов барон обещал заехать в Нефедьевку, навестить лыковское семейство и привезти папаше от них поклоны.

Все вечерние планы перечеркнул клочок бумаги, ожидавший Алексея на квартире. Это был экспресс из Варнавина. Варенька прислала телеграмму только из пяти слов, но они ударили сыщика в самое сердце: «ТИТУС СМЕРТЕЛЬНО РАНЕН СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ».