Понтификум. Пепел и грех

Иллюстратор Мария Могилевич

© Николай Могилевич, 2022

© Мария Могилевич, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-1022-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог
Кто знает, что нам принесёт новый Темпус?

В зале было тепло и сухо, хотя за стенами бушевала свирепая буря. Месяц Благого Звона богат на жуткие, завывающие подобно грехам, ветра. Конец года каждый раз ознаменовывался страшными буранами, которые срывались с молочно-белых вершин гор Безмолвной Скорби и наперегонки отправлялись к городам и деревням, дабы стонать и сетовать на то, что ещё один год подходит к концу.

Казалось бы, в такую погоду никому не придёт в голову покидать стены своих домов и отправляться в путь. Однако таверна «Под юбкой святой Гиниты», что стояла на Паломничьем тракте, собрала под крышей разношёрстную публику: компанию угрюмого вида мужчин в латаных туниках и меховых плащах, что двигались на восток – к столичным деревням; нескольких паломников в чёрно-белых рясах, подпоясанных верёвками, которые шли в столицу этих земель – Левантию, чтобы своими глазами увидеть Великий собор Скорбящего; двоих закованных в латы воинов с вышитыми на плащах божественными символами – весами, на которых покоились человеческие грехи и добродетели. За соседним столом сидели их оружные, которые весело галдели, то и дело с грохотом опуская на столешницу глиняные кружки.

Запахи немытых тел и кислого эля пытались перебить пучки сушёных трав и головки чеснока, что свисали с закопчённого потолка. На стенах, как и всегда перед концом года, висели ароматные венки сероцвета¹, призванные отгонять грехи. Над балюстрадой второго этажа было растянуто боевое знамя одного из святых легионов. С выцветшей от времени ткани на посетителей милосердно взирала святая Гинита, держа в руках белоснежную розу и тонкий клинок. В камине, что занимал почти всю западную стену, металось пламя, отбрасывая рваные тени на собравшихся в зале людей.

Нынче ночью хозяину не повезло – ни одного бродячего менестреля. Приходилось слушать пьяные окрики гостей и невнятные праздничные тосты. «И ведь ни одного эклессиара* сегодня» – с досадой подумал тавернщик, проходя между столами с глиняным кувшином и разливая эль в щербатые кружки. «Лучше бы святая Гинита привела сюда трубадура, чем воинов ордена. Хотя они ведь тоже путешественники. Видимо, усерднее молились ей» – мужчина налил тёмный горький напиток сидевшим в дальнем углу людям в доспехах и благожелательно улыбнулся.

– Господа фортисы*, буду рад услужить воинам Скорбящего. Праздничной дичи ещё много. Моя дорогая жёнушка наготовила на целый святой легион. Отбросьте скромность, сегодня же праздник.

– Благодарю, добрый человек. Греху обжорства всё равно, какой сегодня день. Нас удовлетворит скромная трапеза. Того, что уже стоит на столе довольно.

Как только хозяин удалился, один из воителей сплюнул и задал вопрос:

– Проклятье, и почему в ночь Бледного Покрова всегда так холодно? Вот скажи мне, книжник, всегда ли мороз так сильно кусал нас за жопы, а? – проворчал он. Затем воин сделал глоток из кружки и вытер пышные усы тыльной стороной ладони. – Ну, ты ж у нас умный. Чего молчишь, будто воды в рот набрал, Ликурис? Я что, зря тебя в Витровере спас от охочей до твоей кровушки толпы?

– Нет-нет, что вы, мастер Кандидус, что вы, – человек, сидевший напротив воина, примирительно вскинул руки. Сухопарый и невысокий, он, казалось, сделался ещё меньше под суровым взглядом собеседника. Поправив обитый мехом плащ, он несколько раз кашлянул, прежде чем продолжить.

– В летописях Ламентарума сказано, что до Погребения зимы были куда мягче нынешних. Ещё до образования Понти́фикума. И, коль мы заговорили про времена Идара-Ваятеля, мастер Кандидус, я надеюсь, что вы спасли меня не для того, чтобы передать в лапы экзекуторов* эклессии? Если так, то лучше бы меня в Витровере камнями забросали.

– Не бойся, Ликурис. Я в Скорбящего верую и эклессию почитаю, но отдавать человека экзекуторам за то, что он не те книги читал, не буду. Слишком мало в Понтификуме людей, которые читать умеют. Тем более манускрипты на священном языке. Если только среди этих добрых господ… – Кандидус обвёл рукой собравшихся в таверне людей. – Не прячутся их соглядатаи. До тех пор тебе нечего бояться, книжник.

– Отрадно слышать, – выдохнул Ликурис. – Это всё, что вы хотели знать, мастер Кандидус?

– Пожалуй. Одно радует – в такой лютый буран Алая Дева не выгонит грехи на охоту. Хотя я бы лучше схватился с грехом в битве, чем сидел здесь, просиживая зад.

– Не к добру Алую Деву к ночи поминать. Пускай сегодня и ночь Бледного Покрова, – подал голос сидевший рядом с Кандидусом юноша с завитыми длинными волосами. – Я слышал, на плато Заката ещё холоднее. Даже летом. И как святые легионы умудряются биться с еретиками в таком холоде?

– Эх, Регилус, – вздохнул Кандидус и хлопнул юношу по плечу. – Вот слушаю тебя и думаю: вроде ты мне родственник, а иногда такую чушь несёшь. Да если бы передо мной еретик был, то я б ему мигом голову с плеч снял, пускай хоть тело моё льдом целиком покрыто было! Ничего, скоро предателей всех сбросят в Провал Грешника. Надеюсь, мы с тобой успеем к тому моменту оказаться среди святых воинов.

– Вечно ты меня попрекаешь, дядя. Небось, и взял меня с собой только для того, чтобы потешаться по дороге, – молодой воин снял со своего плеча руку Кандидуса и закатил глаза.

– А вот тут ты дал маху, Регилус. Я тебя с собой взял, потому что ты знаешь, как с клинком управляться. Знаешь ли, в дороге с самых восточных границ Понтификума, я бы предпочёл, чтобы рядом был кто-то надёжный. Мы едва Левантию миновали. До Тенебриума ещё несколько месяцев пути. Милует Скорбящий, доберёмся к месяцу Объятий Девы. А там и до твердыни Альмадор недалеко. Любой лорд Гербов нас с распростёртыми объятиями примет. Верно говорю, книжник?

– Так оно и будет, мастер Кандидус. Так оно и будет. Верно говорите. Вы хоть и не лорды, но повыше обычных солдат стоите. Фо́ртисов из орденов Фратернитума ценят. Особенно в час, когда Ревнители сгинули.

– Из-за предательства, – рыкнул Регилус. – Поэтому мы обязаны вырезать каждого еретика, каждого выродка, кто пошёл тогда за командирами-предателями. За теми, кто поддался сладким речам Алой Девы. Или в летописях Ламентарума всё было не так, Ликурис?

Книжник опустил глаза. На его лице отпечаталась неизгладимая грусть, будто он сам был свидетелем падения Ламентарума несколько сотен лет назад.

– Нет, мастер Регилус, я не собираюсь оправдывать Идара-Ваятеля. Если бы не Погребение, быть может, асторы* бы распознали обман, и нам не пришлось ютиться сейчас, окруженным горами Безмолвной Скорби и врагами со всех сторон, но этого не случилось. Однако признайте, господа, если бы не Погребение, мы бы никогда не узрели чудо мизерикордии*. Не смогли бы подчинить её своей воле. Не возвели бы с помощью этой могучей силы ни собор Ваятеля, ни Колыбель Света, ни могучие стены наших твердынь.

– Чума на эту мизерикордию, – Кандидус снова сплюнул на грязную солому. – Мы прекрасно воевали с грехами Алой Девы и без неё. Восход Чёрной звезды – это наше наказание за то, что Идар-Ваятель подчинил себе силу грехов. Если бы не мизерикордия, Ламентарум не лежал бы в руинах, а Серый Саван не накрыл бы земли Понтификума. Если бы не мизерикордия, святой град Гебар не был бы сейчас в руках слуг Госпожи Грехов, а те, кто не нашёл спасения здесь, не обратились бы в безумцев, послушных её воле.

– А что, если колокол собора Скорбящего когда-нибудь замолчит? – встрял в разговор Регилус. – Я слышал, что только он не даёт пеплу лишить нас разума.

– Чтобы замолчал Двуединый колокол, мастер Регилус, нужно, чтобы мизерикордия покинула этот мир. Пока на престоле восседает понтификар* Мортос, этого не случится. Что касается восхода Чёрной звезды, мастер Кандидус – то она помутила разум тех, кто был падок на сладкие речи Алой Девы. Госпожа Грехов умеет убеждать. В конце концов, летописи Ламентарума говорят, что сам Идар-Ваятель поддался им и обратился в Герольда Погребения. Он обманул нас всех, одаривая щедрыми подарками. Алхимия, власть над металлами, недоступные ранее знания, мизерикордия – с каждым словом янтарные глаза Ликуриса разгорались всё ярче, будто он сам застал правление ложного бога.

– И вообще, отчего Алая Дева хочет уничтожить нас? Отчего насылает на нас грехи? Чем мы ей так не угодили-то? – юноша нахмурился. – Если бы не грехи, мы бы уже были на полпути к Тенебриуму. Каждую ночь на большаке толком не спать, чтобы не проворонить чудовище. Ещё и запасы освящённой воды растягивать. Мерзкая ведьма. В священных книгах ни одного намёка на то, откуда она взялась. Может, в запретных трактатах Ламентарума что-то есть?

– Мастер Регилус, – книжник сделал паузу и покачал головой. – Одно я знаю точно – когда-то Алая Дева была человеком из плоти и крови, но даже в старых летописях её имя вычеркнуто. Некоторые мудрецы говорили, что она была сестрой Идара-Ваятеля, который испугался ее могущества. Он убил её и для пущей надёжности сбросил в недра Умбриума.

– Каждый раз, когда вижу эту огромную огнедышащую гору, мне не по себе становится. Будто среди чёрного дыма, который её окружает, прячется Алая Дева, – Регилус сглотнул и посмотрел сквозь заиндевевшее окно наружу, но свирепый буран не дал воину рассмотреть хоть что-нибудь.

– Да брось в штаны ссаться, Регилус, не то доспехи заржавеют. Пока святой символ на шее носишь, неподвластен ты речам этой потаскухи, – Кандидус опустил руку на спину юноше. Пластины доспеха лязгнули, а Регилус поперхнулся элем. – Из-за Идара-Ваятеля нам теперь с грехами жить бок о бок, и от грехов подыхать. Если Алую Деву в огонь Умбриума сбросили, как же эта тварь выжила?

– Мне многое известно, мастер Кандидус, но точно не тайна происхождения Алой Девы. Вам, как и мне, ведомо, что со времён основания Ламентарума мы сбрасывали в огненное чрево Умбриума каждого мертвеца, дабы души их очистились в пламени. На душе у каждого человека довольно как грехов, так и добродетелей и Умбриум – их пристанище, мастер Кандидус.

– Это я и так знаю. Как она там выжить умудрилась, книжник? Ни разу не видел, чтобы кто-то из пламени восставал, – сказал Кандидус и впился в исходящую паром и жиром кабанью ногу.

– Мудрецы говорили, что дух Алой Девы не захотел упокоиться. Что она подчинила грехи, и так на земли сошло Погребение. «В конце концов вряд ли она прониклась к брату любовью за то, что тот её запер. Когда равняешься по силам с богом, ему это не нравится» – так говорили те, кто был чересчур любопытен. Думаю, вам не надо напоминать, где они теперь, – Ликурис криво улыбнулся.

– Кормят червей, или того хуже, стали сосудами для грехов. Если бы не Скорбящий, то Погребение истребило бы всех, – проговорил Кандидус и сотворил священный знак эклессии – двуперстие. Он приложил указательный и средний пальцы к закрытым глазам и провёл ими вниз до подбородка.

– Обычный человек, яростно бившийся за свой народ, и желавший ему бесконечного блага сделался нашим богом, – сказал Ликурис и поскреб гладко выбритый подбородок. – Да, Колыбель Света подарила нам Скорбящего, и если бы не он, мы бы не загнали грехи обратно за Призрачные Врата Умбриума. Но для того чтобы обрести истинного бога, нам пришлось потерять Ламентарум и все земли к востоку. Страшная цена.

– И где теперь Скорбящий? – вопросил Регилус, хмуро взглянув на книжника. – Он помог нам одолеть грехи, насланные Алой Девой, поразил огненным мечом Идара-Ваятеля, который поддался безумию, основал Понтификум и отправился в поход к Призрачным Вратам, чтобы навсегда расправиться с Алой Девой и остановить Погребение. Что с ним теперь? Где он?

– Сам знаешь, мастер Регилус. Ты ведь читал священные книги эклессии, – Ликурис развёл руками. – Командиры ордена Ревнителей, которые охраняли запечатанные Призрачные Врата в чреве Умбриума, услышали голос. Сладкий голос, обещавший власть. Обещавший месть. Орден ведь бился с грехами множество лет, охраняя жрецов Идара-Ваятеля. Охраняя тех, кто присвоил себе мизерикордию. И вот Алая Дева пообещала иное. Даже праведники не бывают непогрешимы. И командиры Ревнителей заманили Скорбящего, который стоял во главе воинства, в ловушку. В самую глубину Ледяной Бездны, что простиралась за вратами. А когда жрецы, которые держали их открытыми, услышали голос своей госпожи, что ж… – книжник задумался, припоминая подробности. – Они запечатали врата, и никому теперь не известно, как вызволить нашего бога. Быть может, он пал от руки Алой Девы, быть может, до сих пор прокладывает себе путь через полчища грехов, ведь никто не знает пределов Бездны. Летописи говорят, пока Скорбящий за вратами, новое Погребение не наступит. Насколько мне помнится, следующий год ознаменует собой начало нового Темпуса. Третьего. Третья сотня лет после Погребения. Кто знает, что нам принесёт новый Темпус? Да уж, господа фортисы, так оно и выходит, что когда в истории копаться начинаешь, надобно нос зажимать от запаха дерьма, – впервые за весь вечер Ликурис позволил себе усмехнуться.

– Кстати, о дерьме, – Кандидус сложил пальцы в замок и неприятно осклабился. – Ты, мастер книжник, всю дорогу от Витровера держал правую руку в кармане своей робы. Помнится, ни я, ни Регилус, ни наши оружные не смогли допытаться, что ты там прячешь. Сегодня ведь праздник, ночь Бледного Покрова, и надобно думать о добродетелях. Не бери грех на душу хотя бы в конец года, расскажи, что там у тебя. Хотя, – воин потянул носом и скривился, будто учуял что-то отвратительное. – Я чую когитион*. Белый металл. В ордене я не раз проходил мимо плавильных чанов. Только не говори, что ты прятал от нас колокольчик.

Рука книжника ещё глубже погрузилась в карман. Глаза беспокойно забегали. Он знал, что с ним будет, если фортисы узнают о том, что он прячет. «Надо было продать его ещё в Витровере» – запоздало подумал Ликурис.

– Ну, книжник, выкладывай, что там у тебя, а не то мы с родственником не постесняемся собравшихся здесь добрых людей. Вздёрнем тебя под потолком, а если скажем, что ты беглый круциарий*, так народ нам ещё и подсобит. Хочешь, чтобы тебя верёвка приласкала, а? – в голосе Кандидуса прорезалась сталь. Рука потянулась к увесистому полуторному мечу на поясе.

– Лучше не глупи, Ликурис. Дядя на расправу скор, – Регилус со скучающим видом посмотрел на трясущегося книжника и медленно провёл указательным пальцем по горлу. – Подумать только, мы спасли вора.

– Только не убивайте, – выдавил Ликурис, медленно разжимая кулак. В раскрытой ладони лежал маленький колокольчик из сияющего белого металла. Казалось бы, он должен был издать звук, когда книжник доставал его из кармана, но никто его не услышал.

– Ума не приложу, как ты умудрился добыть один из колокольчиков круциариев, – покачал головой Кандидус. – Нет, ты слишком слаб, чтобы убить посвящённого в тайны мизерикордии. Откуда он у тебя? Ты ведь знаешь, что именно колокольчики из когитиона помогают обрести власть над мизерикордией. С помощью них круциарии укрощают её, подавляют влияние Алой Девы и творят сигилы*. Что ж, Регилус, – Кандидус поднялся со стола, хрустнул костяшками пальцев. – Ты, кажется, был прав. Мы спасли вора.

Никто из посетителей не обращал на них внимания. Гремели кружки, слышались тосты и окрики. Люди желали лишь одного – согреться. Эль отлично этому способствовал.

– За славный будущий Темпус!

– За понтификара Мортоса!

– За возвращение Скорбящего!

Ликурис испуганно озирался по сторонам. Оценивал возможности. Даже если ему удастся выбежать на улицу, долго на холоде он не протянет. Все припасы и тёплые вещи остались в конюшне. Замёрзнуть до смерти куда хуже, чем быть вздёрнутым. Книжник сглотнул.

– Это… Это подарок моего давнего знакомого, – выдавил Ликурис. Несмотря на жар от камина, на лбу выступил холодный пот.

– Неужто у тебя в знакомых ходят лорды и леди Гербов? Нет нужды читать книжки, чтобы знать о том, что колокольчики полагаются только им. Потому как только благородные способны с колокольчиками управляться. Кто же тебе его подарил? Может, патриарх Эшераль? Или кто-то из Тиралей? Сомневаюсь, – Кандидус опустил тяжёлую руку на плечо книжника. – Мы же с тобой друзья, Ликурис. Мы тебя спасли. Ты вроде как башковитый, не хочется тебя убивать раньше срока. Давай поступим так, – воин двумя пальцами взял колокольчик и спрятал в поясном кошеле. – Ты же не хочешь попасть к силентиарам*, друг?

– К этим чудовищам?! – в выпученных глазах книжника плескался первобытный ужас. – Нет, нет! Я знаю, что они делают с беглыми круциариями.

– Поверь мне, слухи не приукрашивают. Я бы даже сказал – преуменьшают, – Кандидус зловеще улыбнулся, медленно убирая руку с плеча Ликуриса. – Я передам колокольчик эклессии. Скажу, что мы предали правосудию того, кто осмелился украсть священную вещь. Когитион, знаешь ли, крайне редкий металл. Ты ведь знаешь, да?

– Разумеется, – промямлил книжник.

– А теперь садись на место, налей себе эля и расскажи нам какую-нибудь занимательную историю. Ночь Бледного Покрова не будет хорошей без славной истории.

Регилус налил Ликурису пенного эля из кувшина и легонько стукнул своей кружкой о кружку книжника.

– Да, конец Темпуса надо встречать славной историей, Ликурис. Напряги память. До Тенебриума ехать долго. Смекаешь, к чему я? – юноша подмигнул трясущемуся мужчине.

– Да, мастер Регилус. У меня в запасе ещё множество историй.

Карта земель Понтификума

Глава 1
Важные вести не просят отдыха

Холодный ветер сорвался с одетых в снежные кафтаны гор Безмолвной Скорби и, злобно завывая, унёсся в долины. Сбил в тёмных и негостеприимных лесных чащах несколько ломких веток, пронёсся через укрытые белым покрывалом снега поля, обогнул ревущую реку и догнал свою цель – одинокого путника, шедшего по запорошенному тракту. Торжествующе взвыв, прорвался сквозь плотный шерстяной плащ, и, сквозь чёрные металлические пластины доспеха, добрался до кожи, покрытой землёй и пеплом.

– Первый день месяца Дрожащей Земли, а здесь до сих пор лежит снег. Проклятье, обычно Срединные Земли Понтификума избавлены от цепкой хватки зимы, – глухой голос путника облачками пара вылетал из-под шлема. Ветер колыхал траурный плюмаж*.

Человек взглянул на небо: невидимое за плотным слоем понурых туч солнце клонилось к закату, и на вытянутую ладонь путешественника опустились первые чешуйки пепла. Рука инстинктивно схватилась за рукоять меча, украшенную тёмным опалом. На мгновение воину показалось, что перед ним промелькнула чёрная тень, но, едва он моргнул, видение исчезло.

– Хвала Скорбящему, Великий собор ещё стоит. Пепел не обратил меня в безумца. Что ж, проживём ещё год, – человек усмехнулся и продолжил путь.

Слева несла свои неспокойные воды река, а справа высились неприветливые леса Разрезанных Крон. Сейчас, без своих остроконечных листьев, голые деревья со скрючившимися от холода ветвями выглядели угрюмо. В бледных закатных отблесках впереди показались спящие поля и первые, беспорядочно раскинувшиеся деревенские хижины и плетни.

С окаймляющих тракт деревьев разносились в стылом воздухе трели птиц. Однако не горит в домах ни одной свечи, но путника это не настораживает. Воин идёт к скромной деревенской площади, и уже издали замечает большой костёр, языки которого отбрасывают тени на горы гнилых овощей и вязанки сушёных трав, что навалены у колодца. До ушей долетают звуки песен и весёлого смеха.

Путник проходит между хижинами и устремляется к яркому пламени. Одетые в одинаковые белые рясы с остроконечными капюшонами, селяне ведут хоровод вокруг костра. Каждый новый круг они берут из кучи кто гнилой овощ, кто пучок трав и со смехом предают подношения жадному огню. Юные и старые, все как один возносят молитву:

 
– Винита, святая Винита!
Исцелительница с бледным челом,
Сделай, чтоб эти
Пашни цвели,
Чтоб зеленели,
Плод принесли,
Мир им пошли.
 

После долгого и изнуряющего путешествия, путнику отрадно было видеть улыбающиеся лица, песни и танцы. Он прислонился к стене одной из хижин и начал наблюдать за действом. Даже падающий с небес пепел не мог омрачить этот вечер. Воин обратил взор на раздвоенный шпиль эклессии, рядом с которой стояла искусно выполненная статуя из белого мрамора. Она изображала высокую тонкую фигуру со сложенными крыльями, которая держала в руках весы, левая чаша которых едва заметно перевешивала правую. В большой же, неестественно вытянутой голове статуи, вместо глаз и носа зияло овальное отверстие, от которого отходили тонкие нити, образующие над головой существа нимб.

– Скорбящий милосердный, – едва слышно прошептал путник и сотворил двуперстие.

Массивные, украшенные узорами двери эклессии отворились, и наружу вышел человек в белоснежной рясе и таком же остроконечном капюшоне. Правую руку скрывала чёрная перчатка, левую же – белая, как знак принятия грехов и добродетелей. Он держал канделябр на две свечи, выполненный в виде расходящихся у основания двух прямых линий. Лишь только эклессиар приблизился к костру, молитва, возносимая святой Вините, стихла. Сумерки вступили в свои права, окрасив мир в глубокий таинственный тёмно-голубой цвет.

– Дети Скорбящего, зимние ветры и лютая стужа облюбовали наш край. Три долгих месяца терпели мы лишения. Скот наш пал, колосья пригибали к земле чудовищные бури, пепел засыпал наши колодцы, – его высокий, срывающийся голос отскакивал от испещрённых трещинами стен и уносился, подхватываемый ветром, к реке. – Но мы все возносили молитвы Скорбящему! Возносили молитвы святым его, покровителям нашим! Сегодня первый день месяца Дрожащей Земли, и сотрясётся вскоре почва от пробивающейся жизни. Хлад и тьма отступят от жаркого огня веры, – эклессиар взял пучок трав и поднёс его к огню. Жарко вспыхнули сухие стебли, и в воздухе поплыл сладковатый аромат.

– Но без прошедшего не бывает и грядущего. Новое пламя питают отжившие травы. Пусть уйдут и сгорят все горести наши вместе с травами этими, пусть голод и нужда покинут нас вместе с порченными дарами мёрзлой земли, – на концах свечей заалели огоньки, и тут же остатки трав и гнилых овощей потонули в костре. Эклессиар же воздел над собой канделябр и, заглушая рёв огня, произнёс нараспев:

– Святая Винита, пряха сигилов, уповаем на твоё искусство! Пусть грядущие месяцы будут избавлены от хаоса мизерикордии, пусть твои нити оплетут чёрные грехи, пусть оберегают наши дома. Молим тебя о тепле!

Лишь смолкло последнее слово, двери хижин отворились в едином порыве, и к костру понеслись юные девы, неся с собой прялки. Переглянувшись, они поставили инструменты на землю и схватились за концы белых мотков пряжи. Теперь между первым хороводом сновал второй, ловко связывая между собой его участников. Воин стоял и улыбался, вспоминая, как давно он был оторван от всего мирского. Ему хотелось присоединиться к хороводу, пуститься в пляс, забыв о пережитом, но чёрный клинок удерживал странника от этого.

Среди исполнявших ритуал он снова заметил мерзкие силуэты, будто сотканные из смолы. Вот массивный мужчина с раздутым животом, вот юноша и девушка предаются любви прямо в объятиях пламени, а вот сварливая старуха, избивающая маленькую девочку. Они глумливо усмехались и, подав друг другу руки, соединялись в невидимый обычному глазу нечистый хоровод. Крепче сжав рукоять меча, путник моргнул, и наваждение пропало. Остались лишь закутанные в белые нити жители деревни.

– Три месяца коварная зима плела свою стылую белую пряжу. Но сегодня Прялочные Сумерки, друзья! Господству холодов настал конец. Волей Скорбящего, я изгоняю тьму и хлад из этих мест! – эклессиар обошёл людей, и раз в несколько шагов поджигал пряжу. С радостными возгласами люди избавлялись от пут, и втаптывали в землю белые нити. Традиционный ритуал закончился, и люди сняли капюшоны.

– Пусть огонь рвения нашего не угасает в сердцах. Радости грядущие распалят его, горести грядущие отпрянут от него! – служитель Скорбящего приложил указательный и средний пальцы к закрытым глазам и провёл ими вниз до подбородка. Селяне вместе с путником повторили священный жест двуперстия.

– Однако я вижу среди нас того, кто не пожелал присоединиться к нам. Кто ты, путник? Судя по чёрной рукояти, ты из братства Погребения, верно? Я Фалион Лиор, эклессиар, – он откинул капюшон и протянул к костру руки.

– Грех затягивает петлю, святой освобождает от неё, – ответил девизом братства воин. – Я – Телестий, третий деликтор*, ныне несущий вести в столицу, – холодный глухой голос пробирал не хуже воющего ветра.

– Откуда же ты держишь путь и что за вести? – выкрикнул один из собравшихся у костра людей.

– Слова эти не для ушей сервусов*, да простит меня Скорбящий, – деликтор вновь повторил святой жест. – Я прибыл с запада, с плато Заката, где наши славные воины бьются с еретиками, вот и всё, что я могу вам сказать, – люди настороженно переглянулись. – Я могу доверить их только вашему эклессиару.

– В таком случае переночуй в эклессии, деликтор. Я выделю тебе свою келью, – Фалион согнулся в почтительном поклоне, редеющие волосы заслонили глаза, в которых мелькнул недобрый огонёк.

– Меня вполне устроит каменный пол божественной обители. Продолжайте празднество, да благословит сию общину Скорбящий, – кивнув, воин направился ко входу в эклессию. Долго ещё он слышал радостный смех и песни. Долго ещё к небу взлетали языки пламени, предвещавшие скорый приход весны. Долго ещё пепел сыпался с неба, пятная снег.

 
                                              ***
 

Луна – единственный источник света в эклессии, проникала внутрь сквозь цветные витражи, изображавшие милости Скорбящего, и роняла серебристые лучи на статуи святых. В воздухе стоял запах благовоний.

Деликтор сидел на скамье, склонив голову. Рука лежала на рукояти меча.

– Ты ведь их видишь, деликтор, видишь? – справа послышался шелестящий голос. Воин повернул голову. Рядом с ним сидела его точная копия, объятая бледной призрачной дымкой. – Что ты будешь делать, деликтор? Дождёшься, пока грехи обретут форму и вырежут всех сервусов? Ты знаешь, кто виновен. Будешь ли ты ему судьёй? Извлечёшь ли Горечь из ножен?

– Для этого я и принял сан, первый деликтор. Дабы служить Скорбящему и избавить Понтификум от грехов.

– Если обнажишь чёрный клинок, должна будет пролиться кровь. Надеюсь, ты будешь судить справедливо. Все мы на это уповаем. Скоро ты сможешь передать сан достойному, но до этого тебе предстоит напитать Горечь грехом. Он уже идёт, Телестий, – смех первого деликтора разбился о каменные стены эклессии, и фантом растворился среди теней.

Воин поднял голову, заслышав мягкие шаги. Эклессиар Фалион затворил двери и опустился рядом с деликтором.

– Все сервусы отправились по домам. Что за вести ты несёшь с плато Заката? Неужели наступил перелом, и святые легионы возвращаются с победой?

– Я истово молюсь за подобный исход, эклессиар Фалион, однако предатели всё ещё способны противостоять нам. Пока что, – деликтор встал и подошёл к алтарю. Возложил на него руку в латной перчатке. – Перед всякой открытой тайной следует вознести молитву Скорбящему, верно, эклессиар?

– Всё верно, деликтор, – служитель присоединился к воину у алтаря.

– Как я говорил ранее, вести сии не для ушей сервусов, а потому не покинут они уста мои, а вот твои, – деликтор извлёк клинок и прижал щуплого Фалиона к алтарю. – Твои не раскроются более.

– Это… это святотатство, это божья обитель, – хрипел, давясь слюной, эклессиар. Воин взглянул на зазубренное лезвие, и рядом с трепыхавшимся эклессиаром возникли чёрные силуэты. Призрак Фалиона поедал тучного человека, лакомясь мёртвой плотью, ещё один призрак утолял похоть с молоденькой селянкой, и, наконец, третий призрак истязал и мучал юношу.

– Нет, эклессиар Фалион. Горечь видит твои грехи. Это очищение, – меч вошёл в грудь служителя Скорбящего, разя прямо в сердце. Алтарь обагрился кровью, а призраки с воем растеклись по чёрному лезвию. Оставив мёртвое тело лежать на алтаре, деликтор вышел в ночь. Падающий с небес пепел смешивался со снегом, делая его серым. Налетевший ветер принёс с собой далёкий запах сена. За вздымавшимися на востоке холмами лежал густой лес. Деликтор направился туда. За лесом лежит столица. Там его ждут. Важные вести не просят отдыха.