Крылья по графику. Пьесы для чтения

Дизайнер обложки Вера Филатова

© Наталья Юлина, 2023

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-9476-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кот, Алтуз и Баллада

Действующих лиц всего два:

Аллан Туз, но все его зовут Алтуз – мужчина 30—40 лет.

Баллада – женщина того же возраста. Возлюбленная Аллана.

Остальные эпизодические роли: Кот, Сонет, врач-паразитолог, участковый милиционер, Барабан, дед – один артист.

Регистраторша в поликлинике и бабка – другой артист (ка).

Сцена первая. В поисках счастья

Жил человек по имени Аллан Туз, со своей возлюбленной Балладой и Котом. Вот мы видим, как он ходит по сцене и что-то ищет.

Ал. Туз. Вчера я был баллистически счастлив полтора часа, а сегодня полдня пытаюсь найти дорогу к счастью. Нигде никаких следов, даже тут в лесу. Так быстро зарастают тропы в моей голове.

Алтуз съедает красную ягоду и падает замертво. Мимо пробегает лиса. Она обнюхивает лицо Алтуза, лижет его, и он встает, морщась от смрадного дыхания.

Алтуз гладит лису.

АлТуз. Ах, ты, моя спасительница. Навеки мне подруга.

Вместе с Лисой идет домой.

Сцена вторая. Спасительница – лиса

Ал. Туз. Пришел домой, и тут со мной случилось, что впал я в ничтожество. Ничтожество просыпается рано, раньше меня, и сразу принимается за дело. Готовит мне мелкие неприятности. Неприятности выстраиваются по росту и получают порядковые номера, потом, вооружившись незабываемыми приметами для вечной жизни, окружают меня спящего и ждут пробуждения.

Ночь. Алтуз крепко спит. Ворочается, просыпается.

Ал. Туз.. Всё, терпенья больше нет. Гады, поджелудочная железа что-то выкинула по программе попадания в ничтожество (Идет на кухню и пьет воду из-под крана.) Всё прошло, но привкус во рту остался. Снова засыпает.

Просыпается во второй раз.

М..м, поджелудочная железа ничего не выкидывала, это кот пописал на мою постель. Надо решить, кого выкинуть, матрас или кота. Пожалуй, обоих.

Поцеловал он кота в губы, перекрестил его и попросил прощения, потом быстрым движением выкинул с 12-го этажа. Матрас последовал.

Ал. Туз. (просыпается ещё раз). Вот он кот, сидит рядом и умывается… А во рту плохо. Матраса подо мной не чувствуется. Вспомнил, вчера поменял матрас на самогон. (Аллан выскальзывает из-под одеяла и бросается в кухню. Бутыль, огромная, как огнетушитель, стоит на месте, но мутная жидкость едва прикрывает дно.) Ничтожные проделки!

Аллан Туз ложится и думает о неприятностях. Приходит лиса.

Ал. Туз. А, моя лиска! (Лиса бросается на Ничтожество.) Гляди, что делает: своим длинным носом втянула воздух и проглотила ничтожную долю домашнего ничтожества. Глядите, глядите, мелкий тиран, раненый мой враг, состроил обиженную рожу и ушел. Туз гладит лиску. Злые чары развеяла преданная любовь.

Сцена третья. Путь наверх и обратно,

трагедия спасительницы лисы

И тогда он вразвалочку прошёл путь наверх и стал президентом. И Баллада, и лиса живут по-прежнему внизу.

Ал. Туз. Живу теперь один с безнадежно вечным солнцем и надёжной охраной.

Теперь Баллада, я и лиса каждый сам по себе. Вчера Баллада на цыпочках прокралась ко мне, но я показался ей таким другим, что она меня не узнала. Вошла, сразу начала без умолку говорить пустое, потому что по дороге к мне с ней позанималась охрана. Я и сам часто такое говорил, посмотрел на неё, не узнал и рассердился, что всяких б охрана пропускает.

Тут входит ко мне в покои начальник охраны. И вижу я мою Лиску на голове министра охраны. Вон! – кричу, – вон! (схватил шапку, но не выдержал и разрыдался). Пришлось уходить из президентов.

Потом мне рассказали. Лиса, преданная подруга, думала, думала и решила навестить друга. Кралась она, кралась, но охрана унюхала, схватила лису и своему начальнику шапку преподнесла.

Долго я плакал и стал прежним Алланом. Больше я не президент.

Лису похоронил в лесу, а Балладу с трудом, но приручил, и стали мы снова жить вместе.

Неожиданно входит высокий человек по имени Сонет.

Сонет. У вас спичек нет?

АлТуз в это время чиркнул спичкой. От удивления спичка отскочила и попала гостю на фрак. Сонет вспыхнул и сгорел дотла. Только кучка пепла осталась.

Вбегает Баллада и рыдает над пеплом. Сначала слезами мёртвыми, потом живыми, но Сонет так и не восстал из пепла.

АлТуз. Что это? Ты мне изменяла? С этим? Я не понимаю.

Баллада. Не понимаешь ты мою душу. А душа моя всегда Сонет. Да, к тому же я с ней, то есть с ним, поссорилась, и теперь некому за меня на том свете походатайствовать. (Баллада негромко рыдает, подвывая).

АлТуз. Я не нарочно. Не рви мне душу. Про себя: Слава Богу, утряслось. (Баллада молча бросает халат в сумку и уходит. АлТуз потерянно бродит по комнате.) Потерял я Балладу, и сердце моё не справляется. Вызваю скорую.

Сцена четвертая. Мы из реанимации:

встреча с медведицей

АлТуз. Привезли в реанимацию, но тут не так уж плохо.

В углу бабушка лежит и со своими снами разговаривает. Все слушают, боятся помешать. И тут она прощается с Васей из своей прошлой жизни. Зовет: «Вася» таким трагическим голосом, что рыдает вся реанимация. А я, так до сих пор, время от времени слышу призыв: Вася.

Она от своего крика проснулась, посмотрела на потолок и спросила:

«Где я? Что это?» Мы хором вразброд, про себя: «Мы с тобой». И она мирно уснула на пять минут.

В это время мужик в другом углу закричал: «Какать!» И еще, и еще. Какать, какать. Санитарка его облагообразила, он затих и умер. Тут аппараты громко заверещали, и прибежала толпа людей в белом. Ему на сердце утюг поставили и в сеть включили. Ожил, тихо так посапывает – спит. Легко покакал, без натуги умер и ожил без затруднений.

Тут привезли новенькую. Мы молча удивились. Три часа ночи, а она «Здрасте». Мы все голые, а она в рубашке, да еще в носках.

Потом люди в белом все вышли, и тут новенькая заревела бурым медведем. И ревет, и ревет. Мы все молча возмутились, даже бабушка вместе с Васей молчит, слушает, медведя боится. Пришла Белая сестричка, подсела к ней, говорит: «Нехорошо, Евлампия Прохоровна, так людей пугать». А она приостановила рев и говорит человеческим, спокойным голосом: «И пореветь перед смертью нельзя?» И опять реветь.

Укол сделала сестричка нашей медведице, и тихо стало. Сновидица тоже не говорит, видно рев в свою жизнь закатывает. Вспоминает, где же это произошло.

А наутро меня с медведицей из реанимации выписали. Шли мы к метро и смеядись.

– Откуда такие веселые? – спросил встречный мужичонка. – Мы из реанимации, – ответили и пошли дальше.

Так мы победили смерть, Евлампия, притворившись медведицей, я, не сорвав провода и смирно лежа в своем бункере кровати. Хороший медведица человек, но, думаю, блатная, кого в реанимацию в носках привезут, если не блатную… И пошел я домой.

Сцена пятая. Насельники

АлТуз. Прихожу домой, Баллада меня ждет. Больше Сонетов не появлялось, и жили мы, как все, пять лет в один год. Но тут взяли, да и перестали зарплату платить, как раз, когда я китайскую лапшу на ножке Буша доедал. Сузились, съёжились, а все равно стал я за собой нехорошее замечать. Замечал, замечал и лечиться в поликлинику пошел.

Поликлиника. Регистратура.

Регистраторша. Вы насельник или прихожанин?

АлТуз. Не знаю. Задумался и отошёл в сторонку.

На лавочке сидят люди.

Люди. Иди к нам, будешь насельником.

Баллада. И ты согласился?

АлТуз. Конечно. И буду каждый день приходить в поликлинику. Приду, прямо к лавочке, а там уже кто-нибудь сидит, как сегодня. Сначала мне расскажут, потом я расскажу. Потом опять мне расскажут, а я ещё расскажу. А то глядишь, кто-то кусок хлеба даст. Так душевно живут насельники, что другой жизни и не надо. Другая жизнь совсем другая, а здесь своя.

Баллада. Не пойду я в поликлинику, уж лучше посижу дома. Ругается.

Ал. Туз. Не ругайся так, последние слова выскочат, и не останется у тебя слов. Итак, вон смотри, отощала, обессилела.

Баллада. Я хоть телевизор посмотрю. (Включает телевизор) Нет, ничего не понимаю, ты погляди: откуда они такие толстые и весёлые, если зарплату не платят. Не понимаю, не понимаю.

И тут она хлопнула дверью и ушла.

Сцена шестая. Стать тараканом

Ал. Туз. Я, конечно, расстроился и остался дома Балладу ждать. Тем временем выключили мне за неуплату воду, свет и отопление, и стало в квартире как в холодильнике без продуктов. Но я не пал духом, первым делом Кота за дверь выпроводил. Кот долго под дверью сидел, потом исчез, может, соседи съели. А я, что я? Жил я, жил и превратился в таракана. Теперь мне куска мыла хватит на десять лет, а вода от верхних соседей капает. Под одеяло забрался и блаженствую. Так я превзошёл других алтузов.

АлТуз. (из-под одеяла.) И тогда по зову подземного Гуся Москва начала погружение в Землю. Она уходила в день на 10 см, но люди не обращали внимания и продолжали каждый свою жизнь, хотя и обнаруживались умники, заранее сбрасывающие с себя одежду и волосы. Когда конкретный капитализм развился, страна заросла конкретной лебедой. Народ разучился говорить, только землю копает.

Так постепенно, сначала самые умные, потом средний класс, и уж в последнюю очередь пенсионеры и скитальцы медленно, не торопясь, превращались в червей. Тем временем конкретный капитализм превратился в развитой, алтузы ползают себе и пропитание ищут, все самостоятельные, все предприимчивые, у всех бизнес. И зарплата появилась, да никто её не берёт, бумага-то порченая, кому такая в рот полезет. И природа, наконец, воспряла, ветерок посвежел, и кузнечики чистыми голосами запели. Это бывшие президенты, да чиновники разносортные долго фальшиво тенькали, пять поколений сменилось, прежде чем в ноты попадать научились.

Проснулся я оттого, что стало жарко, а в глаза бил электрический свет. Смотрю, на моей постели сидит Баллада. В левой опущенной руке у неё белеют корешки квитанций.

Баллада. Видишь, тепло, светло.

АлТуз. Не буду я спрашивать, откуда деньги. Должны показывать хоккей. Он выскочил из постели и включил телевизор. Кот сел смотреть рядом. Он вместе с Балладой домой пришел.

Баллада. Ну, что там в поликлинике?

Аллан пожимает плечами.

Баллада. Чем дело кончилось?

АлТуз. Чем, чем, да не чем. Это же настоящий реализм.

Алтуз приник к ножке Буша.

Скоро Баллада, по своему обыкновению, опять исчезла.

Сцена седьмая. Жалостливая

АлТуз. А мне теперь надо преодолеть тараканью жизнь. Чтобы совсем ее избыть, стану я денди. Пришлось продать Кота, на вырученные деньги купил себе фрак, белую манишку на голое тело и черные джинсы. Кот вернулся через четыре дня, а к этому времени я устроился на новую работу.

Вот еду на службу, и на беду, рядом в поезде метро устроилась компания скитальцев-спидоносов.

Врач паразитолог. Когда он встал, чтобы выйти на своей остановке, одна спидобацилла впилась в фалду фрака, в то время как та описывала круговое движение, стремясь успеть за вертким хозяином.

Долго ползла маленькая спидоносица по большой фалде фрака. Так бы и умерла она, попав в порочный круг околофрачного путешествия, но спасла ее манишка. Увидев такую ослепительную белизну, паразитарная бактерия в испуге спряталась внутрь, где и находилось искомое тело. Не будем заострять внимание на дальнейшем путешествии вредоносного существа. Не будем описывать, словно в анатомическом театре, различные части тела клиента. Не это цель нашего горестного повествования, тем более что миниатюрное существо всё-таки достигло желаемого.

АлТуз. Итак, увы. Всё в прошлом, – у меня СПИД. Тем временем, не подозревая о смертельной опасности, я вошел в предосудительные отношения с девушкой, по долгу службы та требовала предъявить проездной билет. Дело происходило в автобусе №6, куда я пересел после метро. Нет, девушка не спасла непорочной любовью неудачливого денди, но напротив, убила меня взглядом.

Сцена восьмая. Воскрешение

Социальный работник похоронного бюро. В мертвом умерли все миниатюрные существа. Погиб в этой большой жизнестойкой колонии и новобранец – спидовый микроб. Так бесславно окончилась его (микроба) блистательно начатая карьера.

А что же Тузик? Такое имя усопшего выходило по документам.

Тузик же, Тузище, Тузинушко.

Теперь по делу.

Надо сказать, в те дни Баллада, жена клиента, как раз не присматривала за ним, потому что какой-то Сонет осветил ее жизнь. Ничего не знала Баллада о злоключениях денди. Пришлось дальним родственникам заняться похоронами. Купили гроб из картона, поставили, и голосить принялись. Попрощались, как положено, и стали гроб скотчем заматывать, потом для верности канцелярскими кнопками закнопивать, и в этот момент в комнату ворвалась Баллада. Вскрикнула она нехорошим голосом, воскрес покойник, очнулся и рванулся к любимой. Страшный звук рвущегося скотча и летящие скрепки заставили родственников спешно рассеяться, так и не попробовав угощенья.

АлТуз. Так любовь снова победила родственников и смерть. Стали мы жить-поживать, а гроб коту приспособили, положили старую телогрейку в него, и кот по-буржуйски там расположился.

К сведению непросвещенного читателя: в нашем государстве Алтузии, если гражданин умер, ему выдают некоторую сумму на его похороны. Самому мне неловко было идти за деньгами, поэтому Баллада взяла моё свидетельство о смерти и получила кругленькую сумму. Тогда решили мы отпраздновать моё чудесное воскрешение и отправиться в путешествие. Кота стеречь квартиру оставили, сели в электричку и уехали, куда ее глаза глядят.

Кругленькой суммы хватило как раз, чтобы добраться до деревни Аль Баран. Вот идем мы по дороге, и до деревни не больше пяти вздохов осталось, как вдруг в тапочку Баллады камушек влетел. Остановилась, взялась она одной рукой за меня, другой камушек вытряхнула. Вот тут бы и подумать, отчего каменья в обувь попадают. Но нет. Не подумали и пошли дальше.

Участковый милиционер деревни Аль Баран. В деревне Аль Баран у некоей бабки и некоего дедки жил был барабан. Не очень большой, но вместительный. И была у барабана любимая песня. Вот она.

БА БА БА БАМ

БА БА БА БАХ

БУ БУ БУ БУХ

БУ БУ БУ БУМ

БИ БИ БИ БИ… ИЯ

И всё сначала. После 753-х исполнений дед и бабка каменели, и барабан должен был дать им затрещину, одну на двоих.

Бабка. Тогда мы оживали, я выхватывала у деда из штанов платочек и УХ, ЭХ, ИЯ – била чечетку. Дед, сидя на стуле, хлопал в ладоши, а барабан валился от смеха на боковую поверхность и катался по комнате туда-сюда, туда-сюда.

Так мы и жили, и тут, как раз в середине пляски открылась дверь, и вошел Алтуз. За ним Баллада. Он замешкался, и она головой в его голову ткнулась. Тут Алтуз начал подпевать, но каждый раз не то окончание. Видно, подбородок Баллады ему в музыкальный центр головы попал. Барабан сначала не замечал, а как заметил, вся кожа у него сморщилась, и голос трещину дал. Баллада вздрогнула и нечаянно в трещину заглянула. Разгневался барабан. А в гневе он страшен – вы ведь знаете. Схватил сначала Балладу, потом Аллана, потом меня и дедку, и всех сразу засунул в свой круглый плоский живот. Засунул и стал быстро-быстро вращаться

Участковый милиционер. Когда барабан, наконец, остыл, из него, кряхтя, вылез один человек по имени Балалбад. Он не низок, не высок, не толст, не тонок, в общем, в самый раз. С тех пор ходит в наших краях Балалбад и всем рассказывает, что он генно изменен, и никогда не заболеет, и никогда не умрет. Но вы не верьте.

Сцена девятая. Из жизни олигарха

Балалбад. Вы думаете что? Думаете Аллан Туз всё? Никогда так не думайте. Я жив-здоров, чего и вам желаю. Только теперь зовут меня Балалбад, я мусульманин. Но время от времени балладная моя часть дает о себе знать. Тогда я закрываю глаза и несколько часов подряд бормочу про себя, сам не знаю, что. Кот при этом, особенно если есть не очень хочет, гудит, как закипающий самовар.

Живу я скромно, но это мне по-барабану. Да вот, говорят же, дуракам везет. В прошлом году получил мусульманское наследство, – семь нефтяных скважин, – и живу теперь припеваючи в нефтеносной цитадели, на окраине города Долгопрудного. Вы знаете это место. Прямо там, где Дирижабельная улица упирается в психиатрическую больницу.

Жил я, жил в цитадели, и стало мне скучно. Ну, иногда выйдешь на улицу, последние новости у сумасшедшего узнаешь и опять в цитадель. Пару раз дирижабель запустил. Сам деньги дал, сам и катался. Да на что там глядеть, кроме нефтевышек.

Да, канал, как увидел, засыпать велел, больно тропинка на той стороне приглянулась. Теперь через день туда собак прогуливать распорядился. Вот и все у нас дела.

Сижу себе на кушетке в маленькой своей комнатушке. Для приемов пришлось дом на Поварской прикупить, а вот душе отдохнуть можно только в комнате на метр больше чулана.

Посижу-посижу, поболтаю со своим яблочком, потом сам с собой, конечно. Задам себе философский вопрос, а в соседней комнате мужик умный сидит. Он ответит, нажмет кнопочку, и ответ, уже моим голосом, в мою комнату донесется.

Вдруг читать захочется. И вот уж Форбса мне на бархатной подушечке несут. Ну, день интересно, ну, два так себе. А потом упал Форбс за кушетку, а достать в облом. И понял я тут, что нет, не читателем родился. Разве что писателем. И стал свои приключения на Нобеля нацеливать. Меньше, с семью вышками, по рангу не положено.

Дед и бабка в авторе, то есть во мне, сразу от старости умерли, а Баллада так ожила, что спасу нет. Бегает по цитадели и любимому клизмы с битым стеклом вставляет, любя, конечно. И рад был бы Сонетов в цитадель напустить, да они и носу не кажут. И надумал я Балладу продать. Долго мои агенты подходящего шейха искали и, наконец, я три нефтевышки получил за Балладу.

Увезли ее, и мне не по себе в цитадели сделалось. С тоски пустился в игры и танцы. Танцы были массовые, а игры азартные. Быстро спустил свои 10 вышек, и цитадель, и собак, и охранников – и остался гол, как сокол, и Кот при мне.

Много снов проплыло мимо меня по реке ночей звездных. И по реке ночей беззвездных сны проплыли мимо. И вдруг входит, как ни в чем не бывало, сама Баллада и семь вышек выкладывает мне на стол. И говорит: «Пользуйся, собачий сын. И знай, что Баллада не продается. Живи, как знаешь, а я Барабана полюбила».

Муторно мне стало. И говорю самым жалобным изо всех своих голосов:

– Балладушка, невестушка моя, женушка. Иди, стерва, отсюда. Чтоб я тебя не видел. Живи себе под барабанную дробь и нефтевышки забирай. Не нужны они мне… (замялся я на этих словах, рука туда-сюда ходит) – ну, разве вот одну. (Засмеялась Баллада нехорошим смехом, вытряхнула из рукава барабан и надела мне на голову). Ну, теперь-то вы поняли, что помирились мы и стали жить вместе, ну, и кот с нами.

Но как, как кот-то, как? Коту не повезло. Пока я за бутылкой бегал, а Баллада к визажисту ходила, в квартиру недоброжелатели вошли. Унесли две пары носков (Баллада их только постирала), да в сердцах кота… На шапку? – Нет уж, нет. Не допустим.

Кота в носок посадили и завязали. Долго кот мучился и кричал кошачьим голосом. Пришел я, наконец, с бутылкой, (друга встретил), а кот в носке. Вынул кота, водочки от стресса ему в блюдце налил, но кот побрезговал, он ведь нормальный. С тех пор кот левый глаз стал прищуривать. Как что не по нему, так и прищурит. Нервный срыв, врачи сказали.

 
                                   Конец
 

Бесстрашный Исидор
Трагикомедия

Действие происходит в Кирилло – Белозерском монастыре.

Условно в 18-м веке, когда селение около монастыря стало называться городом Кирилловым, а настоятелем стал игумен, а не архимандрит. Пьеса скорее комедия и к религии имеет формальное отношения.

Действующие лица:

Исидор – невысокий человек средних лет. В молодости страдал нервным расстройством. Всю сознательную жизнь провел при монастыре, считается, что его излечил настоятель.

Поликсена – она же Фекла, приблизительно ровесница Исидора. Работает в поварне. Живет в доме вблизи монастыря. Венчанная жена Исидора.

Игумен Иоасаф – настоятель монастыря, образованный пожилой человек.

Отец Амвросий – пожилой монах.

Отец Иосиф – монах средних лет, плетет интригу, чтобы стать игуменом.

Послушник – человек из окружения о. Иосифа.

Аксинья – молодая женщина. Работает в поварне.

Монахи, крестьянин.

В последней картине несколько прихожан и монахов.

Пролог

На сцене темно. Три раза бьет церковный колокол. Смолкает, и слышится стрекот сверчка. Включается яркий свет. Боком к зрителям стоят монахи, не больше 15 человек. Перед ними настоятель. Голос его спокоен, но тверд.

Настоятель. Я собрал вас здесь, чтобы вы знали, что ждать конца света я запрещаю. Тот, кто будет ссылаться на конец света, оправдывая действия свои непотребные, будет наказан со всей строгостью, вплоть до заключения в Белозерскую башню. Молиться о втором пришествии можно, но устные сообщения о полученных видениях и даже посланиях к братии возможны только в исповеди лично мне.

Молитесь об искуплении грехов своих, молитесь о спасении народа православного.

Отмененную для занятых на сенокосе трехчасовую заутреню вновь вменяем. На тех, кто не явится, будет наложено послушание, каким вразумит Господь.

Свет гаснет.

Картина первая

Занавес поднимается, комната Поликсены освещена только лампадой.

В центре сцены на топчане спят двое. Внезапно Исидор садится в постели и смотрит на Поликсену. Говорит возбужденным шепотом.

Исидор. Поликсена, проснись… Поликсена! На землю не смотри. На небо глаз не поднимай. По сторонам не зыркай. Проснись, не озираясь. Может, обойдётся.

Пауза.

Поликсена приподнимается на локте и трет глаза.

Поликсена. Что, что тут?

Исидор. Тсс… Диавол. (Поликсена крестится.). Молчи, молчи. Я тебя спасу. Пусть пропаду, но душу твою не отдам. Тсс… Родная моя. Не уходи. Нет. Пусть душа моя в темноте, в могиле. Только бы ты… Только бы ты…

Поликсена. Что ты, старый? Спать не даешь. Вот бездельник. Днем выспится и буянит, когда добрым людям спать полагается.

Исидор. Тсс… Вот мы и там. Сама видишь. Там, как здесь, здесь, как там. Разницы никакой. Откуда бы ей взяться, если мы давно после конца живем. Всякий это знает, а вслух ни-ни. Души мы давно преставившиеся, и бесы нами правят самые взаправдашние. Ах, Поликсена, любовь моя, куда ж нам деться? Душа моя вся на кусочки, и каждый кусочек исплакался. Ой, Поликсена, ни здесь, ни там нет нам места. Только прилепился, ветром тебя ш…ш, понесло. А чувствуешь, холод какой? Всем ветрам жизнь нараспашку. Вот стена. Стена. А за стеной? То-то же. Ничего там нет. Хоть головой в стену, хоть стеной в голову. Всё ни-че-го. Вот выходишь ты за стену, видишь перед палатами архимандричьими – кедры. Думаешь, кедры. А на самом деле – ничего. Кто-то давно сказал: «кедры». Все поверили. А господь эту веру оберегает. Не в него веру, а в кедр. Так Ему надо, так Ему проще. Не будет же Он сам перед дворцом архимандрита стоять. (Поликсена крестится.) И вот верят все и в кедр, и в стену, а сами исподтишка плюют на эту веру. Стену разрушат, кедр спилят. Что Ему делать? Только конец.

Поликсена. Уф, старый, ну и речи.

Исидор. А может, тот свет и есть стены вот эти беленые, все в разных заусенцах. Посмотрел туда – заусенцы, сюда – заусенцы. День – стена, ночь – стена. Завтра – стена, послезавтра – стена. Через год – заусенцы, через десять – заусенцы. Сам становишься заусенцем, в заусеничной жизни заусенишься, и никого, кроме заусенцев увидеть не можешь… Да и не хочется.

Поликсена. Господи, сохрани и помилуй, в своем ли он уме?

Исидор. В своем, в своем.

Поликсена. Христом Богом прошу, оставь свои выдумки. Живи, как люди. Тут сказали – талант у тебя как у богомазов. Пойду завтра к игумену, попрошу, чтоб тебя в помощники к ним взяли. Хоть краски тереть.

Исидор. Да какой из меня тёрщик. Час поработаю, тоска сделается, уйду я.

Поликсена. Ну, дело-то тебе надобно. Как мужику без дела? Коли знаешь, чего хочешь, значит, будешь жить. Все несчастья от того, что не знаешь, чего хочешь.

Исидор. Как же мне узнать, чего я хочу.

Поликсена. Звонарем попробуй.

Исидор. С моим-то весом?

Поликсена. Сам придумай.

Исидор. Придумаю, придумаю. А может, мы угорели? Ты чувствуешь чего, ну, тошноту там, боль в голове?

Поликсена. Ничего такого.

Исидор. Вот видишь. Человек не чувствует ничего земного только на том свете. Умерли мы, слава тебе Господи. Во сне, без мучений. Значит, помиловал нас Господь, грехи наши отпустил. Теперь и Страшный Суд не страшен.

Поликсена. Угомонись, Исидорушка. Имей уважение к Смерти, и она не возьмет тебя на передел…

Исидор. А темно почему? Может, взаправду, в аду мы?

Поликсена. Перестань, старый. Я тоже ничего не вижу. (прижимается к мужу) Полегчает.

Исидор. Бесстыдница. Только на место прибыли, а она за своё. Вот мы на том берегу, и что у тебя в голове? Кто знает, какие там порядки. Может, ты знаешь? (Поликсена качает головой) А твои родители что скажут? Слышишь, они что-то шепчут. Вон в том темном углу. Всё, родная, всё, не до веселья. – Конец пришел.

Поликсена. Да это ночь темная, месяца нет.

Исидор. А ты думаешь, конец днем обязательно будет?

Поликсена. Тьфу, ты. Да ничего я не думаю.

Исидор. Не думаешь и молчи. Лежи, жди. Нет. Лампада почти погасла. Пойди, зажги.

Поликсена встает, зажигает лампаду.

Исидор слезает с кровати, берет Поликсену за руку.

Исидор. Давай перед образом помолимся.

Стоят на коленях и молятся.

Исидор. Нет. Молитва не выходит.

Поликсена. Помолись, Исидорушка, помолись. Гордыня тебя обуяла. Вон сколькими словами согрешил.

Пауза.

Исидор. Нет. Не идет.

Поликсена. Тогда я за нас двоих.

Исидор. Крепче, крепче молись, может, минует.

Поликсена. Да, Исидор, да. Дай только концу света кончиться.

Исидор. Ох, не шути, не шути, шутиха. Тихо-то как. Чай, нет нас. Вот мы и после конца. Я есть, но не там, а здесь. А ты где?

Поликсена. С тобой, с тобой, непутевый мой, моя половинка.

Исидор. На половинку не согласен. Чем больше я Исидор, тем больше ты Поликсена. Вот, положим, елки. Они – елки. А если не елки, не кедры, а елки-кедры, то ни елок, ни кедров. Коли все одинаковые, то ничего и нет. Серый туман. А мы разве разные? Всё вокруг одно и то же. Возьми отца Амвросия. Чем он отличается от отца Иосифа? Ничем. Истина, ничем. Вот это и есть начало конца. А как все будут одинаково жить, одно говорить, одинаково смеяться, вот тут и конец. А плакать перестанут. Плакать одинаково трудно. Каждый плачет по-своему. Хотя конечно, пока. Дальше не знаю. И вот все люди – Амвросии. Хорошо?

Поликсена. Хорошо, мой Амвросий, хорошо. Лишь бы ты в спокойствии.

Ложатся, и в тишине наступает темнота.

Картина вторая

Следующий день.

Двор перед входом в комнату Поликсены. Она склонилась над корытом. Входит Исидор.

Исидор (шепотом). Поликсена, любовь моя, я куда-то делся. Не знаешь, куда? Поищи, пожалуйста.

Поликсена. Да, ладно уж. Я и жалостного тебя уважаю.

Исидор. Уважаю, уважаю. Страшно, так-то вот. Говорю тебе и вижу, что это не я говорю. Я твердый, быстрый, а этот, кто тебе говорит – мягкий, как мыло в воде. А я-то где? Где я твердый да быстрый?

Поликсена. Поищу, поищу. Вот дай платок накину.

Исидор. Лучше, лучше смотри. А то уткнулись все в свои деньги и считают, считают. Копейки пересчитывают. Как пересчитают, так, может, и найдут, а, как думаешь?

Поликсена. Найдут, Исидорушка, найдут.

Исидор. В небо, в небо смотри. Может, я там. За дерево зацепился, за тучу завалился. Почаще смотри, не специально, а так, мимоходом.

(Поликсена смотрит на него, широко открыв глаза.)

Не шучу я, не шучу. Ну, ты же знаешь, я вообще никогда не шучу. Вот смотри. Рука. Моя. А меня нет. Вот тебя вижу, а меня нет. С тобой говорит кто-то, кого не знаю. Верно, я уже после конца света. Или Господь меня так наказал. Ох, любовь моя, если меня не найдешь, то всё. Сам я ничего сделать не смогу, потому что я куда-то делся. Не сказать, что хорошо тут жил, но нет уж меня больше. Коли не найду, не взыщи. Уйти мне надо, себя искать… Вижу, ты мне не помощница. (пауза) Боже, боже. Отче наш, Иже еси на небесех!… (Читает молитву до конца) …Аминь. Вот на «Отче наш» и исчез. Видно, Господу так угодно.

Поликсена. (перебивает) А что до «Отче наш» было?

Исидор. Ничего не было.

Поликсена. Где ж все случилось?

Исидор. Около Успенского. Отец Амвросий выговаривал мне за что, не помню. Он говорит, а слова его по ушам моим бегут, стекают и капают на землю. Он так умеет. Слова такие лёгонькие, что в воду попадут – не утонут. А он все говорит, говорит. А я киваю, киваю, а тут его позвал мальчик этот, инок молоденький. Амвросий отошел. Я «Отче наш» начал, тут меня и не стало. Что делать, Господи, научи. (Снова скороговоркой Отче наш).

Поликсена все это время стоит над корытом, то склоняясь, то выпрямляясь. Наконец, после небольшого раздумья.

Поликсена. Придумала, как тебя отыскать. Вот тебе два ведра. Иди на озеро. Принесешь воды, значит, отыскался, не принесешь, тогда тебя нет, и можешь уходить, куда глаза глядят.

Исидор. Не принесу, не принесу, не сомневайся.

Поликсена смотрит на него прямо и близко. Чуть нагибается, выхватывает из корыта порты и мокрым ловко хлещет Исидора. Исидор повизгивает, но стоит на месте.

Исидор. Нет меня. Нет меня.

Поликсена. Коли нет, так на нет и суда нет.

Поликсена забирает ведра. Исидор выхватывает у неё оба ведра и убегает. Входит помощница Поликсены, Аксинья.

Аксинья. Что это Сидор с ведрами вприпрыжку? Поликсена машет рукой. Слыхала, Фекла, твой-то секрет знает, как денежки беречь. Если монету в землю закапывать лицом кверху, какое там лицо ни будет, то не останется она в схроне. Лицо-то спокойно не лежит. Хоть глазком посмотреть хочет, чего там наверху, а тут прохожий. И конец твоей денежке. Мудрый у тебя мужик, хоть дурным и притворяется.

Поликсена. Ну, ну. Достался же мне муж.

Аксинья. А еще третьего дня твой Сидор ходил вокруг богомазов, тех, что из Ростова приехали иконы на Водяных воротах поправить. Отогнали его, больно со своими советами приставал. Здесь, кричит, синий убери, убери, кричит. И другие цвета все поправить лез. А сегодня не один раз слышала, – говорят, что твой-то Сидор прав был, и синий пришлось убрать и другое всё, как Сидор говорил, сделали.

Поликсена. Ну? Значит, мой еще и богомазом стал? Ну, силен лентяй. От безделья какой только талант ни привяжется.

Аксинья. А слыхала? Исидор дождь предсказал. Инок Илларион слышал. Говорил Сидор с отцом Амвросием, а сам время от времени, как присказку: «капает, капает», и в горсть капли собирает. Уж главному доложили.

Поликсена (после тяжелого раздумья). Значит, суше конец, слава Богу.

Аксинья: Да уж, заждались. Земля трещит, ладонь в трещины входит, да ещё остается. Трава колючками ощерилась. Если дождь пойдет, Главный Сидору лапти подарит. (пауза) А коли не пойдет?