Мы жили не таясь. Воспоминания

Посвящается моей мамочке, Зинаиде Антоновне Никольской, – человеку с необыкновенно чистой душой и большим любящим сердцем.

Литературный консультант Диана Королькова

© Наталья Молчанова, 2020

ISBN 978-5-0051-7887-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ

Удивительная штука – Жизнь… В детстве мы все, во всяком случае, мое поколение, рожденное в начале 50^х годов минувшего века, хотели побыстрее вырасти, стать взрослыми.

И вот сейчас мне «перевалило» далеко за 60… и многое довелось испытать и пережить на этом пути. Наблюдая, как растут мои замечательные внуки, иногда хочется окунуться в те далекие годы детства, чтобы рассказать им о том, как мы жили тогда – без компьютеров, смартфонов и даже простых телефонов, без элементарной бытовой техники вроде холодильников и стиральных машин, без заморских джинсов и жвачек, без сникерсов и киношных супергероев.

У нас были другие герои – не выдуманные, а живые или погибшие, но настоящие: наши деды и отцы – те, кто совсем недавно (каких-то 5—10 лет назад) защитил страну от фашизма, от порабощения. Конечно, невозможно сравнивать жизнь моих родителей с моей, им было гораздо труднее, чем мне. Но они справились, выстояли, выжили, сохранили при этом веру в добро и собственные силы. Не только сохранили, но и сумели передать нам – детям, внукам, всем будущим поколениям рода Никольских-Бахановичей.

Начало нашей семейной летописи положил мой папа Михаил Александрович Никольский, написав книгу воспоминаний «Кровью своего сердца». Продолжение этой летописи в изложении мамы Зинаиды Антоновны Никольской (Баханович) еще ждет своего издания. Видимо, родители, особенно папа, оказали очень глубокое влияние на мою дочь Диану. Именно она в свое время взяла на себя этот труд – подготовила и выпустила два издания папиных воспоминаний. А сейчас кропотливо и настойчиво «копает» историю жизни бабушки, готовит к изданию ее книгу.

Признаюсь, я никогда не собиралась писать воспоминания о своем детстве. Не думала, что это будет интересно – обычная мирная жизнь, как тысячи других. Что же меня заставило? Почему я решила все же поддержать начинание Дианы, ее проект «Семейные ценности»? Я поняла, что для нее это очень важно! Она – единственный активный «продолжатель» дела своего деда и моего отца. Как однажды сказал мой брат Александр, «Дианочка – самая Никольская из всех Никольских».

Папа очень хотел, чтобы летопись нашего рода была и продолжалась. Не случайно он начал свои воспоминания со стихотворения, где есть такие строки: «…будет длиться начатая мной простой семьи история простая». Благодаря любимой внучке Диане мечты дедушки осуществляются…

Да, помнить прошлое своей семьи и всей страны в целом, извлекать из него полезный опыт очень важно. Не менее важно донести все это до младшего поколения и будущих потомков. Кто-то скажет, что время было другое, условия жизни… все так! Но истинные ценности, на мой взгляд, – вечны!

Конечно, я не сразу пришла к осознанию этого, пришлось пережить довольно суровые испытания, вскрыть и признать свои теневые стороны, чтобы услышать, наконец, собственную Душу. И с высоты прожитых лет, размышляя о жизни моих родителей, вспоминая и оценивая свое детство в родной семье, я поняла, что самое важное в жизни – это любовь… к себе и всему окружающему миру, это настоящая дружба, вера в себя, свои силы и возможности. Это родные и близкие люди, здоровое питание, свежий воздух и вода – все то, что дарует хорошее настроение, счастье и судьбу, которая непосредственно зависит от позитивного восприятия жизни.

И что самое интересное, всё это купить невозможно. Как сказано в одной мудрой притче: «За деньги можно купить постель, но не сон; еду, но не аппетит; лекарства, но не здоровье; слуг, но не истинных друзей; женщин, но не любовь; жилище, но не уютный домашний очаг; развлечения, но не радость; образование, но не ум. И то, что названо, не исчерпывает список».

Купить за деньги можно лишь материальные блага, но они не дадут вдохновения и желания жить дальше, потому что они не могут согреть душу. А если душа не наполнена заботой и любовью, то у вас ничего и никого нет!

В этой книге я без прикрас описала свои детские впечатления о жизни нашей семьи в середине XX века. Да, временами было очень трудно. Под влиянием существующей системы и некоторых присущих ей форм «воспитания», я «насобирала» в подсознании кучу ограничивающих убеждений и детских травм, которые впоследствии пришлось осознать и принять, чтобы… изменить себя, а значит и свою жизнь. И сегодня могу с уверенностью сказать: «Я счастлива! Моя жизнь проходит не напрасно, потому что в ней есть истинные ценности».

Глава 1. МАЛЕНЬКАЯ СТРАНА – ЭТО МОЯ СЕМЬЯ

Мама… так много хочется рассказать о ней, и не только на основе детских воспоминаний, а гораздо больше – как представляется мне мама и ее жизнь сейчас, когда я сама давно уже бабушка. В детстве мы многое не замечаем, а с годами начинаем видеть и понимать больше и глубже.

Мы с мамой в Селищах, 1956 год

Оглядываясь в прошлое, я не могу вспомнить ни одного случая, когда бы мама дома просто сидела и ничего не делала. Она вставала утром раньше всех и уходила спать позже всех, все время была занята каким-то делом. Я не помню, чтобы в детские годы мы когда-нибудь разговаривали с ней «по душам», обнимались. У меня и в мыслях не было отвлекать маму своими вопросами и проблемами, потому что она всегда была чем-то озабочена, и я понимала, что забот у нее, действительно, «выше крыши». Но при этом у меня почему-то всегда было ощущение, что моя мама – самая лучшая, самая добрая.

Наша семья жила очень скромно, и я видела, что мамы моих подружек одеваются богаче, носят какие-то украшения, красятся¹. Некоторые из них внешне были красивы. Но моя мама – даже без всяких украшений (у нее и обручального кольца никогда не было), без модной и красивой одежды – все равно самая хорошая! Сколько я помню, она всегда обо всех заботилась и при этом излучала доброту, никогда не жаловалась, не роптала, что тяжело.

Судьба ей выпала трудная. Она была старшая дочь в семье, еще сестра Лида и два брата – Антон и Миша (инвалид с рождения – глухонемой с нарушением координации). Её мама, моя бабушка, никогда нигде не работала, домохозяйка. Её отец, мой дедушка, был учителем, а затем и директором школы, хотя высшего образования не имел.

Когда началась Великая Отечественная война, маме было 16 лет, она успела закончить только 9 классов, но дедушка, будучи директором школы, выписал ей аттестат об окончании 10-летки. Уже в первые дни войны Слуцк бомбили, а затем и оккупировали фашисты, поэтому единственным спасением для семьи коммуниста, как решил дедушка, было поспешное бегство на восток. Оставили почти все имущество, бросили в телегу самое необходимое, запрягли лошадь и… в путь. Младшие дети на телеге, а родители и мама – пешком… сотни километров… под бомбежками. Едва успели в Могилеве до прихода немцев погрузиться в последний эшелон, идущий на восток.

Так оказались в пос. Старо-Александровка Бузулукского района Оренбургской области. И началась у мамы трудовая деятельность. Помню, мама говорила, что она в детстве хотела быть врачом, но жизнь распорядилась иначе. В свои 17 лет мама стала учить детей и в дальнейшем посвятила себя этой профессии. В 1944 году экстерном, за три месяца, сдала экзамены в педучилище и получила право работать в школе.

И это было все ее образование! Я до сих пор удивляюсь и восхищаюсь! Мама была такой грамотной, такой умной, мудрой! Уже после возвращения в Белоруссию после освобождения в 1944 году, она немного (года два) поработала в Слуцком райкоме комсомола. Ей приходилось ездить по деревням и селам района и создавать там комсомольские ячейки, если были хотя бы три человека комсомольского возраста. Там же, в райкоме мама в 1946 году повстречала папу. Через год они поженились, мама ушла из райкома, устроилась в школу и 43 года проработала учителем начальных классов.

Правильно говорят, что образование и интеллект – разные вещи. Наличие высшего образования еще ничего не говорит о человеке, и судьба мамы это подтверждает. Она была прекрасным учителем, не зря ей было присвоено звание Заслуженный учитель БССР! Награждена Орденом Трудового Красного Знамени. У нас в доме всегда было много печатных изданий для самообразования, я помню газеты «Учительская», «Настаунiцкая» (на белорусском языке), журналы «Самообразование», «Начальная школа» и др. Мама постоянно училась сама и помогала молодым учителям, ведь она была зав. методкабинетом для учителей начальных классов города и района (без оплаты – общественная работа). Как я всегда гордилась ею!

Моя мама – Зинаида Антоновна Никольская (Баханович)

Мне трудно представить, как она все успевала. Ведь что такое учитель малолеток – каждый день две стопки тетрадей для проверки (а классы были по 40 детей!), каждый день составление планов уроков. Плюс еще общественная работа! Сначала председателем месткома профсоюза, потом 11 лет секретарем парторганизации школы.

Конечно, я была рада, когда мама стала привлекать меня в помощь. Примерно с 5-го класса я уже проверяла тетради маминых учеников и ставила оценки. Сначала мама проверяла сама одну тетрадь и давала мне для образца, а остальную пачку проверяла уже я. Но вскоре она начала доверять мне проверку без этого.

Я также помогала готовить наглядные пособия для уроков арифметики: рисовала зверушек, грибочки, всякие разные картинки для счета. Придумывала что-нибудь интересное, например, однажды нарисовала на сене несколько цыплят, а потом под ними сделала прорези, туда вставила нарисованные и вырезанные яйца из двух половинок, чтобы они закрыли цыплят. На уроке цыплята «появлялись из яиц» на глазах изумленных детишек. И они считали, сколько было яиц, сколько вылупилось цыплят и сколько осталось яиц.

Кроме того, я оформляла календари природы по сезонам (осень, зима, весна), где детки отмечали погоду каждый день: ясно, пасмурно, дождь, снег и пр. Я довольно часто приходила к маме в класс, видела, как они восхищались моими картинками («а правда это вы нарисовали?» – так и говорили «на вы»! ) Мне это так нравилось!

А еще раньше, когда мы только переехали в Слуцк, и я не ходила в садик, родители часто брали меня с собой на работу, потому что бабушка постоянно жаловалась на недомогание – то одно болит, то другое. Меня не всегда оставляли с ней, если к тому же старшие братья были в школе в первую смену.

Я любила ходить с мамой в школу. Она усаживала меня за последнюю парту, давала бумагу, карандаши – «рисуй и никого не отвлекай, сиди тихо». А мне было так интересно, кто что делает на уроке, интересно было слушать как мама-учительница рассказывает что-то. Удивительно, но я ни разу не слышала, чтобы она повысила голос в классе, накричала на кого-то. А по окончании урока ученики, как правило, «облепляли» маму со всех сторон и засыпали вопросами. По их горящим глазам видно было, что они любят свою учительницу. Я до сих пор помню фамилии многих маминых учеников: Неделько, Хаустович, Германович, Мазаник, Леневич и др.

Очень трудно было маме работать, когда у нее был класс полностью из воспитанников детского дома – 43 человека. Как она с ними справлялась?! Детки трудные. Переживала очень – это я хорошо помню, и жалела этих детей. Часто оставалась после уроков с отстающими, чтобы еще раз рассказать, объяснить и подтянуть успеваемость, чтобы не оставлять на второй год (а был такой ученик у нее в 4 классе – из детдомовских, который по возрасту должен был учиться в 6-ом). Сколько сил, времени и нервов мама отдавала школе, детям, учительскому коллективу!

А дома – семья, хозяйство, больная бабушка. Домашних дел невпроворот, и все, в основном, на маме. Вставала «ни свет-ни заря», растапливала в кухне плиту-голландку, зажигала керогаз… готовила завтрак и обед (каждый день!), варила в чугунках еду для поросят.

Конечно, она со всем управлялась, как могла. Сама шила себе, мне и бабушке летние платьица, если удавалось купить ситчик. Шила ночные сорочки из фланели и халатики из бумазеи. Специально училась в Слуцке на курсах кройки и шитья. Тогда же родители купили ножную швейную машину Оршанского завода (до революции заводом владел немец Зингер). Помню было мне лет 10… Мама сшила мне новое ситцевое платьице – простенькое, без рукавчиков. Надела я его в первый раз, пошла гулять на улицу и… порвала. Мама меня не ругала, зашила дырку, только сказала: «Так и будешь носить, другого не сошью».

«Мама сшила мне новое ситцевое платьице – простенькое, без рукавчиков».

Про колготки в 50-60-е годы никто еще не знал. Я носила хлопчатобумажные чулки, и чтобы они не сползали, мама шила мне-дошкольнице «лифчики» – типа топика до пояса с застежкой на пуговицы на спине. По низу «лифчика» пришивались 4 широкие резинки: две спереди и две сзади. Снизу резинок прикреплялись специальные зажимы, за которые цепляли чулки. Зажимы постоянно отстегивались, чулки сползали… это было мучение. В школьном возрасте «лифчиков» у меня не было, чулки держались прямо на ноге широкими резинками, сшитыми кольцом.

Серьезные вещи для работы или «на выход», как говорила мама, она боялась шить, не считала себя умелой портнихой, боялась испортить ткань, доставшуюся с большим трудом. Поэтому приходилось просить «профессиональную» портниху – бабушку одного из маминых учеников. Она шила на заказ. Правда, «профессионализма» там было мало, она частенько портила вещь, потом исправляла. И в ее нарядах я чувствовала себя скованно, неудобно. Но… делать нечего – выбора не было. Чтобы купить вещь в магазине, нужны были деньги, а их всегда не хватало. Мама получала сначала 55 рублей, потом 70, папа чуть больше, бабушкина иждивенческая пенсия 32 рубля вся уходила на лекарства.

Бюджетом семьи управляла мама. Как ей удавалось сводить концы с концами?! Иногда мы все вместе обсуждали, кому что нужно в первую очередь. Конечно, приходилось часто брать деньги в долг у знакомых, потом возвращать… снова брать… Все мое детство прошло с ощущением нехватки денег. Я видела, как трудно приходится маме, и никогда ничего не просила. Хорошо помню, что первые наручные часики Минского объединения «Луч» мне купили в 9 классе – на день рождения.

Мамочка… сколько у нее было терпения и выдержки! Представляю, что она пережила, когда 6-летний Славка, обидевшись на папу, пешком ушел из Селищ в Слуцк! 10 километров по оживленному шоссе! И дошел, нашли его у тети Лиды в Слуцке. По рассказам знаю, что мама тогда прижала его к себе «живой сынок!» и ни слова упрека. Да и папе ничего не сказала… другая, может быть, отругала бы, что обещал взять сына с собой, а сам уехал один. Но она ничего не сказала, видела, что папа сам испугался и переживает, а значит, усвоил урок и впредь так не сделает.

Был, правда, один случай, когда я видела маму рассерженной и «воинственной». Не помню, сколько мне было лет. Я спала на раскладушке посреди маленькой комнатки, где, кроме меня, на «полуторной» железной кровати спали братья, а на второй, односпальной – бабушка. Однажды братья что-то не поделили, видимо, «бесячились», и на меня, спящую, упала толстая книга. С испугу я так заорала, что мама прибежала из кухни с мокрым полотенцем, вся дрожит, глаза навыкате… Наверно, она что-то кричала, но я помню только, что она с этим полотенцем «гонялась» за братьями по обеим комнатам. После этого мою раскладушку убрали, и я стала спать в зале на неразложенном диване (раскладывать его просто было некуда из-за тесноты).

Уже став взрослой, я поняла, какой мудрой была моя мамочка, как умела она правильно строить отношения с людьми. У папы характер был сильно надломлен войной, здоровье подорвано. Мама заботилась о нем, поддерживала. Часто отправляла в санатории, ущемляя материально и себя, и всех нас. Мы никогда не слышали от нее ни одного плохого слова о папе, ни одной жалобы на него, хотя повод для этого можно было найти. Наоборот, она всегда превозносила его в наших глазах. «Папа у вас очень умный и педагог от бога!» – повторяла она.

Каждый раз, когда готовила какой-нибудь доклад на партсобрание, она советовалась с папой и обязательно говорила, что его советы очень ценные. «Я бы сама так не додумалась написать! Как хорошо ты мне подсказал!»

У мамы было большое любящее сердце. Она согревала своим теплом не только нас – детей и папу. Она заботилась о младших сестре и братьях. После смерти дедушки в 1952 году только благодаря маме тетя Лида смогла получить высшее образование, дядя Антон поступил учиться в Высшее военно-морское училище имени Дзержинского в Ленинграде. Мама добилась места для брата Миши в Слуцком Доме инвалидов, потому что в нашей маленькой квартирке на 2-й Трудовой улице было очень тесно. Миша каждую неделю приходил к нам покушать домашней еды, что-то «рассказывал» о своей жизни – мы научились понимать его звуки! Все мои детские годы, которые я помню, мама безропотно ухаживала за вечно болеющей бабушкой…

Она была мамой всем, кто находился рядом.

***

Папа в моем представлении всегда обладал безусловным авторитетом. С ранних лет и до самой его смерти я обращалась к нему на «вы». Братья – нет, а я – только так. Пока мы жили в Селищах, папа бывал дома не часто: то в санатории лечился, то на экзаменационные сессии ездил (учился заочно), то по району «колесил» как зав. отделом культуры. В моей памяти с тех лет сохранился образ: высокий красавец… подтянутый, легкий, подвижный, веселый… пышные волосы зачесаны назад и точно посреди лба – круглая, выпуклая отметина (не знаю, что это было, потом она исчезла сама). Папа носил брюки-галифе, которые заправлялись в сапоги. Зимой у него были белые бурки с коричневыми полосками и каракулевая черная шапка-ушанка. Ездил папа на «Газике», сам за рулем. Когда собирался опять уезжать, мы обычно просили прокатиться с ним до околицы. Это была такая радость для нас!

Папино водительское удостоверение

С переездом в Слуцк папа стал работать в редакции районной газеты «Шлях Iльiча». Я иногда бегала к нему на работу. Однажды он показал мне типографию, где в огромных, но невысоких, деревянных ящиках с ячейками лежали шрифты. Их использовали для набора текстов вручную. Руки женщины, которая выполняла эту работу, были черные (кажется, эта специальность называлась линотипист). Это меня так поразило – «как же она их отмоет!» Сильно пахло типографской краской. Так что мне совсем не понравилось в типографии. А в кабинете папа все время был занят, я скучала, но не решалась его беспокоить – у него такая важная работа: зав. отделом пропаганды и агитации!

По разговорам дома я понимала, что папа не всегда находит общий язык с начальством и некоторыми коллегами. Да, он был «неуживчив», неудобен, но… справедлив. Помню, к нам иногда приезжали какие-то люди, жили у нас несколько дней, куда-то ходили с папой. Потом оказывалось, что все они – бывшие партизаны, воевали вместе. Папа сам разыскивал их в разных уголках Советского Союза. Приезжала тетя Дуся из Волгограда, которая была связной в отряде. Приезжал дядя Вася Адерихо, Коняев (не помню имя) из Сызрани и еще какой-то дядя из Канска. Всем им (и многим другим) папа, как оказалось, очень сильно помогал. Его свидетельства и ходатайства помогли им получить документы участников партизанского движения – ветеранов ВОВ. Папа помогал и простым людям, которые обращались в редакцию со своими бедами и проблемами. Так что друзей и хороших знакомых у него было очень много.

Особенно хорошо я запомнила семью Фурсовых из Одессы. С дядей Костей папа прошел всю войну: вместе выходили из окружения от Киева, вместе каким-то чудом добрались до Слуцка, ушли в партизанский отряд и сражались до самого освобождения Беларуси. Летом 1962 года мы (все трое детей) с папой ездили к Фурсовым в Одессу. В письме маме 08.08.1962 папа писал: «Столько много впечатлений, что ни в каком письме не опишешь. Скажу откровенно: меня с детьми Костя встретил как родной, лучше родного – брат. И он, и Наденька при встрече со мной даже поцеловались. Как-то очень трогательно и близко была эта встреча. В первый день отдохнули, а затем два дня в море. Очень детям понравилось»²

Фурсовы жили в собственном доме. Свой сад. Помню веранду и деревянный арочный коридор, весь увитый виноградом. Только виноград еще не поспел тогда, кислый был. Но зато недалеко от Фурсовых жил еще один партизанский друг – дядя Коля Саенко, а у него было много абрикосов. Он нам сказал: «Ешьте, сколько хотите!» Вот мы отъелись тогда абрикосами! Хозяева сушили их на пологой крыше дома (или сарая – не помню точно). Мы залезали на эту крышу, лопали абрикосы, а потом разбивали абрикосовые косточки, чтобы полакомиться «орешками».

Дядя Коля Саенко, тетя Надя и дядя Костя Фурсовы

Помню, как мы ходили по Одессе, все было для нас новым, ведь до этой поездки никто из нас, детей, нигде, кроме Слуцка, не был. Помню широкий бульвар с роскошными каштанами посередине (там мы ели мороженое на скамейке), панорамный кинотеатр… мы смотрели там какое-то кино. Я запомнила, что экран там был овальный, почти по всему периметру зала. И мотоциклы ехали как будто вокруг нас – так громко! А еще потемкинская лестница… широкая и оооочень длинная. Наверно, не все могли спускаться по ней, поэтому с одной стороны была сделана канатно-рельсовая дорога. По ней курсировали небольшие вагончики. Но мы, конечно, прошлись ногами.

От дома Фурсовых до черноморских пляжей было далековато, надо было ехать, поэтому мы бывали там всего несколько раз, помню Лузановку и Черноморку. Причем, на Лузановку мы плыли даже на катере – столько впечатлений! А пляж мне не понравился – берег каменистый и на мелководье у берега тоже булыжники.

Да, еще по дороге в Одессу со мной в поезде было приключение. Ехали в плацкарте. Папа играл в шахматы с попутчиком, а я лежала на верхней полке и наблюдала, свесив голову. От нечего делать теребила папины волосы одной рукой. Вдруг поезд резко дернулся, и я свалилась с полки прямо на шахматную доску! Все, конечно, испугались, подняли меня… а в боку торчит шахматная фигура – «офицер». Папа в свойственной ему манере дошел до начальника поезда! Нашли врача, обработали мне ранку… обошлось! Главное – ребра целы остались!

Каждое лето папа ездил в лес за грибами и ягодами. Мы, дети, всегда ездили с ним. Когда собирались за черникой и голубикой (белорусы называют эту ягоду «буяки»), мама тоже была с нами. А за грибами мы ее не брали – много надо ходить. Местные леса папа знал, как свои пять пальцев, знал и грибные места. В Верхутино их было особенно много. Ехали туда на дизеле (поезд такой), зато грибов привозили по 3—4 корзины! Дома чистили грибы тоже сами, и при этом вспоминали, кто какой гриб нашел, считали, у кого больше боровиков. А когда отправлялись в деревню Старево, где когда-то в детстве жила мама, мы останавливались у каких-то дальних родственников. Ночевали на сеновале и рано утром, еще до рассвета шли в лес. Ходили много… иногда натыкаемся на глубокую канаву, а папа говорит: «Здесь у нас была землянка в войну». Водил нас по партизанским тропам и всегда что-нибудь рассказывал. Он был великолепным рассказчиком!

Потом делали привал. Папа ложился на землю возле сосны, снимал обувь и, подняв ноги, упирался ими в дерево. «Так ноги быстрее отдохнут! Снимайте тоже и ложитесь». Очень нравилось нам перекусывать в лесу! Брали с собой хлеб, сало, отварные яйца, огурцы… Иногда папа разжигал небольшой костер, потом выстругивал из веток вилочки на два рожка, и мы жарили на костре хлеб и сало… вкуснотища!!!

Поскольку я была самой маленькой, папа помогал мне собирать грибы, чтобы моя корзинка не выглядела полупустой по сравнению с братьями. Но делал это так мудро и умело, что никому не было обидно. Я боялась далеко отходить от папы и частенько слышала: «Наташка, иди сюда… смотри (а там боровик!). Ищи вокруг, грибы семейками растут! А вон еще…» или «Кто-то здесь уже ходил… ничего – наши грибы нам достанутся!» Оптимист он был, несмотря на все тяжелые военные испытания и потери…

В 42-ом году фашисты расстреляли отца, в 43-ем заживо сожгли в землянке сестру, в 44-ом – перед самым освобождением Белоруссии – расстреляли мать… Папа рассказывал, что дважды приставлял пистолет к виску – хотел свести счеты с жизнью, но… выдержал, не сдался!

Закончились боевые действия в Белоруссии, вышел из леса в немецкой форме с оружием (чуть свои не убили!) – семьи нет, дома нет… Из-за ранений не взяли в действующую армию. В спине возле легкого остался осколок, правая рука повреждена взорвавшейся миной. Врач хотел ампутировать кисть, но отрядный фельдшер Василий Пепенин спас руку, хотя пальцы уже никогда не сгибались и не выпрямлялись полностью.

В 1948 году осколок в спине напомнил о себе, воспалился, врачи обнаружили гнойный плеврит. Мама говорила, что папа тогда был на грани смерти. Спасли уколы пенициллина, который был в огромном дефиците. Маме удалось достать его через своего дядю Ивана Герасимовича Бахановича. Только получив пенициллин, Слуцкий хирург согласился сделать операцию, выломал два ребра и откачал гной. Можно сказать, это было папино второе рождение, заново учился ходить… Сила духа у него была необыкновенная!

Помню его слова: «Трудности закаляют человека! Пусть тяжело, а ты не поддавайся! Упорство и труд всё перетрут!» Приходилось соответствовать… с папой не поспоришь, он всегда прав.

По учебе мне не доводилось обращаться к папе, я больше Сашку просила, если что-то не понимала. Да и это было не часто, старалась сама. Хорошо запомнила, как папа помогал Саше решить задачку.

– Читай условие! (читает)

– Понятно? Еще раз читай! Вдумчиво читай! (и так раз пять)

Наконец, Саша радостно восклицает: «А-а-а, понял!» и быстро решает сам. Он потом и мне говорил, что главное – понять смысл задачи.

Воспитывая нас, папа никогда сильно не ругался и, тем более, не бил никого. Во всяком случае, я такого не помню. Но… однажды я порезала журналы «Огонек», там были фотографии артистов. Этих журналов у нас были подшивки за многие годы. Папа увидел, что я их «раскурочила» и… грозно так:

– Наташка! Иди сюда! Твоя работа?

Стою перед ним, глаза в пол – «Моя…»

У папы в руках широкий солдатский кожаный ремень, глаза буравят меня насквозь аж мурашки по спине.

– Ты видишь это? Ты знаешь, что это такое?

Глаза уже на мокром месте, хлюпаю носом, киваю головой.

– Еще раз увижу – почувствуешь на себе!

Но до этого никогда не доходило ни со мной, ни с братьями.

Иногда зимними вечерами, когда родители управлялись со всеми своими делами и были сделаны уроки (конечно, это случалось редко), мы всей семьей садились за большим круглым столом и играли в домино. Я была пятой-лишней, поэтому сидела у папы на коленях и «помогала» ему.

В новой квартире, когда братья уже учились в вузах Ленинграда, требования ко мне повысились. Стоило присесть на диван перед телевизором, папа сразу: «Чего ты сидишь без дела? Неужели не видишь, что пыль кругом? Почему тебе надо напоминать об этом? Вырастешь неряхой – кто тебя замуж возьмет?» Теперь-то я понимаю, что он хотел мне добра и по-своему любил, а тогда… тогда мне было обидно. Потом забылось, ведь я всегда понимала, что папа делал для меня, для всех нас – все, что мог и как мог.

Все-таки он был очень добрый, хотя и строгий. А уж когда выпьет рюмочку – добрее его нет, «хоть к ране прикладывай», как говорила мама. Меня всегда удивляло, когда папе иногда приходилось где-то выпить, он шел домой абсолютно прямо и уверенно (мы жили на втором этаже и всегда видели в кухонное окно, кто идет и как идет). Но стоило папе перешагнуть порог… «Мамка, я выпил!» – и все… срабатывала кнопка «выкл.». И тогда мама, подставив плечо, буквально тащила папу к дивану, укладывала его, уже успевшего уснуть на ходу. Через мгновение в квартире раздавался характерный храп… Нет, папа не злоупотреблял алкоголем никогда. Но по субботам, приняв ванну, он любил за ужином принять стопочку. И при этом всегда напоминал: «Как говорил Александр Васильевич (Суворов) – после бани штаны продай, но выпей!» Помню, мне очень нравилось состояние папы «во хмелю», он действительно становился веселее и добрее. В компании гостей, а их в нашем доме было много, он очень любил петь. Особенно ему нравились «Подмосковные вечера» и белорусская «Ой, рэчанька-рэчанька…»