Читать книгу: «Магия найденных вещей», страница 3

Глава третья

Главный офис издательства «Тиллер» расположен в высотном здании с видом на реку и автомагистраль. В моем кабинете на четырнадцатом этаже есть не только огромное окно во всю стену, но и широкий диван, обитый розовой парчой. Прямо как из дворца. И полки, забитые книгами. Чуть дальше по коридору – комната отдыха с кофемашиной и большой конференц-зал, где проходят наши планерки под бдительным взором Дарлы Чепмен, руководителя отдела маркетинга и рекламы.

Я проработала в этом отделе уже десять лет. Теперь я – первый зам Дарлы, поэтому мне и достался один из самых больших кабинетов с диваном. Поскольку по возрасту я тоже чуть ли не самая старшая (скажем прямо, я здесь вроде как вдовствующая королева-мать), моя задача – наставлять молодых маркетологов, которые постоянно приходят ко мне в кабинет со своими вопросами и проблемами. Именно они в основном и сидят на парчовом дворцовом диване – молодые ребята, желающие узнать, как лучше сказать истеричному автору, что мы, скорее всего, не сможем устроить ему большой тур по тридцати городам с книгой о жизни аквариумных рыбок. Маркетинг и реклама – непростая работа, тебе постоянно приходится решать вопросы, связанные с ожиданиями авторов, с сокращением числа печатной продукции, обозревателей и книжных туров и при этом непрестанно экономить бюджеты. Нужно уметь улыбаться, когда говоришь человеку: «Мне очень жаль, но, похоже, ничего не получится».

Я уже подхожу к своему кабинету, когда меня окликают:

– О, привет, Фронси.

У меня падает сердце. Значит, сегодня я здесь не одна. Это наш новенький. Адам Каннингем. Он пришел к нам в отдел два месяца назад. Приехал из Калифорнии, где занимался серфингом. Без всякого опыта работы в маркетинге. Как он сказал, он просто любит читать и благодаря этой любви и связям отца – какого-то важного человека с большим количеством знакомых – он прошел собеседование в издательстве, и его приняли на работу. Вполне симпатичный, слегка необычного вида, с вьющимися, вечно спутанными волосами, светлыми на концах и постепенно темнеющими ближе к корням. Это пляжные волосы, как сказал он однажды. Дикие и совершенно неуправляемые.

– Привет, – улыбаюсь я, останавливаясь у двери в его кабинет. – Что ты делаешь на работе в субботу?

Он, закидывая руки за голову, отодвигается от стола вместе со стулом. У него крупные белые ровные зубы. Он демонстрирует мне эти зубы на совещании каждый раз, когда улыбается, потому что обычно садится прямо напротив меня в конференц-зале. Иногда он корчит мне рожи – например, когда я пытаюсь быть серьезной, а он старается меня рассмешить.

Прислонившись плечом к дверной раме, я продолжаю:

– Ладно я. У меня автор, с которой у нас назревают большие сложности, и я хочу пересмотреть документы и решить, что с ней делать, а потом уже обсуждать с Дарлой возможные варианты. Но ты! Ты же только недавно приехал в Нью-Йорк. По законодательству в выходные тебе положено гулять по городу и вовсю развлекаться.

А мысленно добавляю: «Уходи, уходи, уходи».

Он качает головой и тихонько откашливается.

– Если честно, я пришел поработать сверхурочно, чтобы потом подлизаться к Дарле и выпросить несколько дополнительных выходных на День благодарения. Мои родные стоят на ушах, возмущаясь, что я пропущу день рождения дедушки. Кажется, ему исполняется сто сорок два года, и все семейство должно быть в сборе.

– Ясно. Думаю, она согласится. Она любит, когда к ней подлизываются.

На самом деле Дарла собирается его уволить. Она говорила, что у нее есть сомнения в его профпригодности, и попросила меня сразу же ей сообщать, если с ним будут какие-то проблемы. Из личного дела Адама я знаю, что ему двадцать восемь лет, хотя столько ему не дашь. Может быть, все калифорнийские серфингисты выглядят младше своего возраста. «Для этой работы он слишком… я даже не знаю… – замечала Дарла, – может быть, слишком расслабленный. И вообще странный. Ты за ним присмотри».

Это правда: он странноватый – например, поселил у себя в кабинете двух керамических гномов. Они стояли на подоконнике, словно на страже. Громео и Гжульетта, как он их называет.

Двух керамических гномов.

Сейчас я вижу, что эти гномы перекочевали к нему на стол. Они стоят в блюдце с землей, а Адам держит в руке миниатюрный игрушечный трактор.

Он не смущается, заметив, что я уставилась на этот трактор, и не прячет игрушку. Лишь улыбается и пожимает плечами.

– Гномы – создания земли, – говорит он. – Я нашел для них трактор и принес им немного хорошего грунта, чтобы они занялись земледелием.

– Да, конечно, – отвечаю я.

Вероятно, мне, как наставнику молодежи, надо намекнуть ему, что людям, только что принятым на работу на испытательный срок, не следует приносить в офис вещи из своих причудливых личных коллекций. Особенно если люди, принятые на работу, пытаются вписаться в корпоративную жизнь. Но почему именно я должна пресекать его тягу к креативным решениям? Если честно, мне даже нравятся его смелые идеи. Возможно, он даже окажется гением маркетинга, несмотря на отсутствие профильного образования.

Например, однажды на совещании он предложил устроить авторские чтения в ресторане «Стардаст» – нью-йоркской достопримечательности, где официанты и официантки во время подачи блюд исполняют известные песни. Поскольку в книге говорится о рок-н-ролле, то почему бы не организовать чтения прямо там, в перерывах между песнями? Так он и сказал на собрании. Все замолчали, уставившись друг на друга и стараясь понять по выражению лица Дарлы, какая реакция будет правильной.

Как я, наверное, уже говорила, я десять лет проработала в книжном маркетинге, дольше, чем все остальные сотрудники нашего отдела, поэтому я тихонько откашлялась и сказала, что, по-моему, это отличная, нетривиальная идея. Однако Дарла нахмурилась и заявила, что это «не совсем то, что мы делаем».

Так что, наверное, Адам у нас не задержится. Он осозна́ет, что мы для него слишком скучные, вспомнит, какие отличные волны бывают в Тихом океане, соберет своих гномов с их трактором и вернется в Калифорнию.

Он по-прежнему мне улыбается. Сидит, положив ноги на стол, – как у себя дома. На нем коричневые кожаные сандалии.

– Если совсем уж по правде, то я здесь прячусь, – сознается он. – Моя съемная комната размером с клетку для хомячка, а мой сосед по квартире каждый день репетирует со своей девушкой оперные дуэты. Они поют в ванной. Как я понимаю, там лучше акустика из-за кафеля.

– И что? По-твоему, душ важнее оперы?

– Конечно, нет. Опера важнее всего на свете! По крайней мере, они так говорят. Но иногда человеку хочется просто спокойно почистить зубы, чтобы вокруг не гремел третий акт «Богемы». – Он смеется, берет в руки гнома и почти застенчиво произносит: – Ладно, наверное, теперь уже можно открыть истинную причину, по которой я пришел в офис в субботу?

С этим глупым керамическим гномом в руках он выглядит таким трогательным и беззащитным, что мне хочется подойти к нему и обнять его.

– А есть еще одна причина? Только не говори мне, что ты собираешься захватить наше издательство. Или разузнать наши профессиональные тайны и продать конкурентам.

Он смеется.

– Нет. На самом деле я пишу роман, – отвечает Адам, понизив голос, словно это какой-то постыдный секрет и он боится, что кто-то подслушает его откровение. Мне знакомо это ощущение. – А здесь сама атмосфера располагает к писательству. Не знаю, в чем дело, но мне нравится работать над книгой именно здесь.

Я киваю и почему-то вдруг говорю… Хотя непонятно, с чего бы, ведь я никому из коллег не рассказывала, что пишу роман. Так вот, говорю ему, что прихожу сюда по субботам по той же причине. Я сразу жалею о сказанном и с ужасом думаю, что сейчас он предложит почитать друг другу избранные отрывки из своих сочинений, или создать писательскую группу, или еще что-нибудь жуткое в этом роде, и поэтому мысленно вздыхаю с облегчением, когда у меня звонит мобильный. Это Джад.

Я делаю Адаму знак, что это важный звонок и мне надо ответить.

– Ну чего? – сразу спрашивает Джад. – Что сказала Талья?

– Что это хорошее дело, – отвечаю я и, улыбнувшись Адаму на прощание, иду к себе в кабинет. – Сказала, что ты будешь верным как золотистый ретривер.

– Я не уверен, что это самое приятное из всего, что обо мне говорили, – задумчиво произносит Джад. – Но, как я понимаю, это значит, что ты согласна? Значит, мы затеваем нашу авантюру?

– Джад, «затеваем авантюру» – не совсем те слова, которые хочет услышать женщина, когда ее зовут замуж. И к тому же у меня завтра свидание с пожарным, если ты помнишь.

– Конечно, помню. Получается, всего один героический пожарный отделяет нас от благополучного завершения дела.

– «Завершения дела»? Джад, это снова не те слова…

Он смеется.

– Ладно-ладно, как там говорят романтики? – Он придает голосу якобы соблазнительные нотки, хотя ничего соблазнительного в его голосе нет и в помине. – Погоди, сейчас соображу. Не томи меня, о прекрасная Фронси! Дай мне ответ. Твои глаза как озера расплавленной лавы…

– Перестань, – хихикаю я, хотя мне смешно. – Слушай, я сейчас на работе, но ближе к вечеру вернусь домой. Ты не хочешь зайти? Можем вместе поужинать. А потом, может быть…

– Я бы с радостью, но не могу, – отвечает он. – Вчера забыл сказать, что иду в поход в лес с ночевкой. С Шоном Джонсоном и его сыновьями. Кстати, мы уже выезжаем.

– Джад! Завтра вечером мы должны быть в гостях у Рассела и Сары!

– Мы завтра вернемся еще до обеда. Я думаю, Шон позвал меня, чтобы не оставаться наедине со своими двумя отпрысками. И чтобы я отгонял медведей, если потребуется.

– Ну ладно. Желаю повеселиться в походе. И постарайтесь, чтобы вас не съели медведи. Завтра увидимся.

– Ага, – кивает он. – А ты наслаждайся своим пожарным. Все, я побежал.

Наслаждайся своим пожарным. Наслаждайся своим пожарным?! Я сижу и пытаюсь осмыслить, что это значит. Неужели Джад действительно будет не против, если я встречу кого-то другого? Да, похоже на то. Он будет искренне рад за меня, если я встречу свою любовь и буду счастлива с кем-то другим. Он не собственник, не ревнивец, и – простите, конечно, – мне это не нравится.

Включаю компьютер; в почте – письмо от Дарлы. Насчет моей «любимой» проблемной авторши. Я работаю с Габорой Пирс-Антон, суперзвездным автором детской литературы, уже много лет, но теперь она написала оскорбительную и с политической, и с расовой точки зрения книгу, и мне предстоит с ней разбираться.

«Обсудим этот вопрос на совещании в понедельник, – написала мне Дарла. – Есть нехорошие новости насчет ее планов на книжный тур».

Замечательно. Обожаю плохие новости на совещаниях! И еще меня радует, что Дарла не сообщает мне их заранее, чтобы я могла морально подготовиться.

В дверях моего кабинета появляется Адам с рюкзаком за плечом.

– Я уже ухожу, – говорит он. – Увидимся в понедельник.

– Да, хорошего дня.

Он прощается, но не уходит. Стоит в дверях, улыбается.

– Слушай… а ты… Я случайно подслушал твой разговор по телефону, и, как я понял… ты выходишь замуж?

– Ну… я пока думаю. – Нервно смеюсь. – Мой друг детства считает, что мы с ним должны пожениться, потому что мы оба не молодеем… ха-ха… оба устали от неудачных знакомств и так и не встретили кого-то еще. – Я откидываю руку в сторону этаким беззаботным, небрежным жестом и ударяюсь ею о край металлического шкафчика с документами. Стараюсь не морщиться, хотя мне так больно, что из глаз вот-вот посыплются искры.

– Ясно, – кивнул Адам, поправляя рюкзак за плечом. – Это у вас вроде как дружеский договор? Если до определенного возраста вы не найдете кого-то еще, то женитесь друг на друге? Как в романтической комедии?

– Нет, у нас все не так. Просто вчера вечером он неожиданно сделал мне предложение. Ну, знаешь, как это бывает. Старое доброе «давай поженимся, потому что мы оба не встретили никого лучше».

Да что со мной происходит? Почему я так говорю? Как будто мне совершенно по барабану. Хотя я точно знаю, что, если бы Джад не пошел в свой поход, а провел этот вечер со мной и мы с ним занялись сексом… возможно, дело решилось бы сразу. Если бы оказалось, что мы с ним подходим друг другу в постели, скорее всего, я отменила бы встречу с пожарным.

– Ну тогда… – замялся Адам. – Э-э-э… поздравляю? Наверное?

– Это ты хорошо сформулировал: «Поздравляю. Наверное».

– И… э-э-э… удачи с твоим романом.

– И тебе тоже. И нам обоим, надеюсь, понятно, что мы не обсуждаем наши писательские амбиции при посторонних.

– Конечно.

Когда он уходит, я открываю файл со своим романом и перечитываю последнюю главу. Полный бред. Совершенно никчемный. Похрустев суставами пальцев, я кладу в сумку все нужные документы по нашей проблемной авторше, которая, подозреваю, скоро станет проклятием всей моей жизни, и возвращаюсь домой.

На следующий день я иду на свидание с пожарным. Уговариваю себя, что надо дать себе последний шанс найти настоящую любовь. Я даже тщательно собираюсь на эту встречу. Надеваю свою лучшую шелковую блузку темно-синего цвета и стильные черные брюки и вытягиваю волосы утюжком.

Я надеюсь, что он придет на свидание в пожарной форме, источая едва уловимый запах дыма и героизма. Что у него будут раскрасневшиеся, как бы слегка опаленные, щеки и добрые глаза. Он будет нежным, внимательным и заботливым. Буквально на днях он спас из пожара нескольких детей и стариков, но он окажется таким скромным, что мне придется буквально вытягивать из него всю историю. Он сразит меня наповал, и мне придется объяснять Джаду, что настоящая любовь все-таки существует и что я не смогу выйти за него замуж.

У меня в голове уже нарисовался целый сценарий нашей будущей совместной жизни: он спасает людей из огня, я бросаю работу и целыми днями пишу романы. И вот я вхожу в «Старбакс», где мы назначили встречу, и вижу его. Я узнаю его сразу. В отличие от всех остальных посетителей кофейни, он излучает спокойный, уверенный героизм. Народу здесь много, мне приходится протискиваться между столиками, чтобы подойти к нему, высокому, статному мужчине с темно-каштановыми волосами. Он читает первую полосу «Таймс» и выглядит так, словно готов в любой момент броситься в бой и спасти чью-то жизнь, если, например, кто-то подавится своим латте. Если за стойкой вдруг загорится капучинатор, тут есть кому потушить пламя.

Из анкеты на сайте я знаю, что его зовут Оливер Тенси, и, хотя он не в форме пожарного, все равно кажется, будто он только что переоделся в гражданское. Я сразу же задумываюсь, что мне, наверное, все-таки стоит сохранить свою девичью фамилию, потому что Фронси Тенси будет звучать совершенно нелепо.

Он видит меня, кладет газету на стол и поднимается навстречу. У него милая улыбка. Красивые карие глаза. Мужественный волевой подбородок. Джинсы. Джинсовая рубашка.

– Фронси Линнель? – уточняет он.

– Оливер? – говорю я. – Рада знакомству.

Мой голос почти не дрожит.

Мы пожимаем друг другу руки, и он интересуется, что я буду пить.

– Только кофе. Большой американо. Со сливками, но без сахара.

– Без кофеина? – уточняет он.

– Вроде бы мне еще рано для кофе без кофеина, – говорю я. Он растерянно моргает. Видимо, не ожидал от меня таких шуточек так вот сразу. – Нет. Мне обычный. Извини. Я пыталась пошутить.

– Ага, – кивает он.

– Я постараюсь вести себя прилично. Но, может, попрошу двойную порцию эспрессо для моего большого американо? Если я тебя окончательно не запугала.

– Нет, все нормально. Пойду закажу.

Он улыбается, но вид у него и вправду немного испуганный. Теперь вам понятно, в чем моя проблема? Похоже, мужчины вообще не способны оценить мои шутки. Может, все мужчины с подходящим мне чувством юмора уже давно заняты и не сидят на сайтах знакомств?

Я наблюдаю за ним, пока он идет к барной стойке: худощавый, но мускулистый, с крепкой задницей. Вероятно, он натренирован выпрыгивать из окон горящих зданий, когда это необходимо. И хорошо и надежно держит сетку внизу, когда из горящего здания выбираются пострадавшие. Но, возможно, он будет не лучшей компанией для похода на стендап.

Он возвращается к нашему столику с двумя стаканчиками горячего кофе, садится напротив, улыбается мне, и мы принимаемся смазывать скрипучий механизм первого свидания. Мы оба знаем, что надо делать. Какие вопросы надо задавать. Чем занимаешься в свободное время? Была ли ты замужем? Был ли ты раньше женат? Часто ли сидишь на сайтах знакомств? Как ты себе представляешь хороший отдых? Горы или море? Сова или жаворонок? Вино или пиво? «Звездные войны» или «Звездный путь»?

Моя очередь говорить – и я отклоняюсь от сценария. У меня было много свиданий, и мне надоело одно и то же. Я делаю глубокий вдох, чуть наклоняюсь вперед, улыбаюсь и говорю, что совершенно не разбираюсь ни в «Звездных войнах», ни в «Звездном пути», зато могу рассказать много забавных историй о жизни на ферме в Нью-Гемпшире. Например, как однажды курица забрела на кухню и вызвала кота на бой или как кто-то подмешал в детский пунш крепкого алкоголя на школьной дискотеке. Я уже собираюсь спросить, верит ли он в будущий зомби-апокалипсис – забавный вопрос, который я придумала буквально за секунду, – как вдруг он меняется в лице. Ставит стаканчик с кофе на стол и говорит голосом председателя приемной комиссии колледжа, когда тот обращается к абитуриенту, не сдавшему вступительные экзамены:

– Ну, ладно. Спасибо за компанию. Было очень приятно с тобой познакомиться.

– Э-э-э… да, – растерялась я.

Он таращится на кого-то поверх моей головы. Оборачиваюсь – и, разумеется, там стоит женщина. Она только что вошла в кофейню и смотрит на него так, будто замышляет убийство.

– Ты ее знаешь? – поворачиваюсь к пожарному. Его лицо стало цвета огня, который он тушит по долгу службы. – Нам надо бояться?

– Да… Нет… – Он запнулся. – Извини. Я не думал, что она меня выследит.

– Кажется, она злится, – замечаю я. – Она тебя преследует?

– Извини, – говорит он. – Мне надо идти.

Женщина к нам не подходит, а просто стоит, прислонившись к окну, и пристально смотрит на Оливера. Она одета во все черное, ее светлые волосы зачесаны назад и собраны в хвост. У нее такой вид, словно она сейчас выхватит из-за пояса пистолет.

– Почему она такая сердитая? Тебе вообще можно было сюда приходить?

– Слушай, я случайно на ней женился. По ошибке. Мы поехали в Вегас… большой компанией… и я, кажется, выпил лишнего.

– Ты женился по пьяни?

Я смеюсь, но по выражению его лица понимаю, что это совсем не смешно. Он женат, но знакомится с женщинами в интернете, а его жена приходит испортить ему свидание. Тогда я решаю, что будет разумнее спрятаться в туалете, чем идти к выходу мимо нее, а когда возвращаюсь в зал, их, слава богу, в кофейне уже нет.

Свидание под номером сорок четыре: лживый пожарный, изменяющий своей жене. Такое у меня впервые – чтобы на свидание явилась жена. Это задел для хорошей истории. Возможно, с нее-то я и начну, когда буду писать статью о знакомствах через интернет.

И кстати, поставим Джаду еще один плюсик.

Глава четвертая

По дороге домой, когда я спускаюсь в метро, звонит мачеха.

– Мэг, я тебе перезвоню, – отвечаю я в трубку. – Я уже под землей.

Звучит немного зловеще.

Она, наверное, меня не слышит, потому что говорит:

– Ох, Фронси, твой отец…

И тут связь, конечно же, прерывается, ведь в метро нет сети. Поезд уносит меня в тоннель, а я рассеянно верчу в руках телефон, смотрю на рекламу пересадки волос, на женщину, что сидит прямо напротив меня, держит на руках младенца и целует его в макушку. Я бы и сама с удовольствием поцеловала его в макушку.

Так, надо подумать. Твой отец… что? Твой отец… умер? Твой отец… очень тебя любит, хотя никак не проявляет свою любовь? Твой отец… человек с очень тяжелым характером, и я часто думаю, что лучше бы он не бросал твою мать и не возвращался ко мне?

Не исключен ни один из всех перечисленных вариантов.

Я чувствую, как во мне растет клубок страха. Последние годы были особенно трудными для отца и для Мэгги. Как раз в этом году им пришлось принять непростое решение о продаже значительной части фермерской земли. Государственные субсидии закончились, стоимость молока резко упала, а цены на корма молниеносно взлетели. К этим бедам добавилось несколько лет непогоды: весенние снежные бури и наводнения, потом жаркое лето и постоянные засухи, а застройщики, подбиравшиеся все ближе и ближе, предлагали хорошую цену за землю, и отказать было сложно. Друзья продавали свои участки и уезжали в другие места. Мой же отец сжимал зубы и говорил: «Ни за что». Он никогда не отдаст свою землю в чужие руки.

И, надо сказать, у него были на то основания. Эту ферму купил его прапрадед Хайрем Линнель, и она больше ста лет оставалась во владении семьи. Мы все выросли на этих историях, передающихся из поколения в поколение с какой-то упрямой нью-гемпширской гордостью. Мы – семья Линнелей. Мы справимся с любыми трудностями. Каждое поколение возделывало свою землю, выращивало кукурузу, разводило коров и кур, преодолевало невзгоды и тяготы. Все более-менее преуспевали, пока ферма не перешла в руки моего отца.

И все же в течение многих лет он надрывался, поддерживая хозяйство, потому что так было нужно. Иначе кем бы он выглядел, если бы развалил все семейное наследие? Он вложил деньги в новейшее оборудование. Открыл маленький фермерский магазинчик. Вернее, придорожный киоск. Каждое утро он поднимался ни свет ни заря и работал до поздней ночи: горбатился в поле вместе с наемными работниками, сажал, удобрял, организовывал весь процесс. Он всегда был уставшим, обгоревшим на солнце, на пределе, готовый взорваться в любую секунду. У него была привычка снимать шляпу и тянуть себя за волосы, как будто в них прятались демоны, которых он пытался прогнать.

Он хоть раз давал себе передышку, чтобы просто посмотреть вокруг и порадоваться тому, что имеет? Я не знаю. Но наша ферма и вправду прекрасный участок земли – с огромным белым домом, двумя прудами и маленьким ручейком на заднем дворе. Высокие дубы дают тень над домом и щедро раздают желуди, приглашая белок на пир. Во дворе – два амбара, один из которых мой отец перестроил под жилой дом для своей матери, моей бабушки Банни, когда женился на Мэгги и ему нужно было поселить в основном коттедже нашу маленькую семью. «Сарайчик Банни» стоит на краю подсолнечного поля, позади основного дома, и бо́льшую часть года из окна нашей кухни – если встать на цыпочки – видны окна бабушкиного дома и усеянная цветами садовая решетка, украшающая фасад.

Но жизнь на ферме никогда не была легкой. Как постоянно твердили нам с Хендриксом, это семейное предприятие было одновременно и нашим долгом, и нашей большой привилегией. Не у всех есть земля. Не все владеют землей. Мы владели и были счастливчиками. Мэгги, которая в течение учебного года работала в школе учительницей, по вечерам занималась фермерской бухгалтерией и оплачивала счета, а летом продавала подсолнухи, кукурузу и яйца в нашем киоске. Мы с Хендриксом тоже были на подхвате, когда стали достаточно взрослыми, чтобы бегать с пакетами, набитыми продуктами, к чужим машинам. Летом мы с Мэгги плели ловцов снов, а осенью пекли пироги, жарили пончики и продавали их с яблочным сидром. У нас даже был участок с маленькими елями – мы продавали на Рождество.

Мы с Хендриксом кормили кур, собирали яйца в курятнике, выводили коров из амбара, заботились о новорожденных козлятах, ухаживали за огородом. Каждый вечер Мэгги готовила ужин, помогала нам делать уроки и часто устраивала для нас и наших друзей веселые детские праздники. Осенью нам позволяли прыгать на стогах сена, зимой мы катались на коньках, а летом плавали в пруду и ночевали в саду под звездным небом. Счастливое детство деревенских детишек, с пеленок приученных к труду.

Оно и вправду было бы счастливым, если бы не тот факт, что, сколько мы себя помним, наш отец шел по жизни, болезненно морщась, словно в глубинах его существа гноилась какая-то страшная тайная рана, что-то такое, что выворачивало всю его душу наизнанку. На его лице не было радости, когда он смотрел на доставшуюся ему ферму, и я не чувствовала в нем любви к своей земле.

Он был несчастлив. Думаю, потому, что ему никогда не хотелось жить и работать на ферме. Он был желанным, единственным ребенком в семье, трудолюбивым, невинным, послушным, получавшим призы от молодежного клуба за лучших козлят, и поэтому считалось само собой разумеющимся, что когда-нибудь он унаследует ферму и станет ее полноправным хозяином. Его мнения никто и не спрашивал. Ведь если ферма достанется не ему, то кому же? Кто еще станет заботиться о хозяйстве? Но потом, когда посвящение в фермеры должно было вот-вот состояться, – сразу после того, как он окончил школу и был готов взять на себя большую часть работы, – он решил устроить себе выходные на несколько дней. Съездить с приятелем на рок-фестиваль.

Они сели в машину и поехали в Вудсток, и папа даже не подозревал, что вскоре вся его жизнь перевернется с ног на голову.

Он еще даже не добрался до поля, где проходил фестиваль, как вдруг – БАМ! – в его жизнь ворвалась Тенадж, и за этим знакомством последовало несколько дней совершенно безумной любви, музыки и свободы. А затем, очень быстро – еще одно БАМ! И сразу двое детей.

Я представляю, что он тогда чувствовал. Наверняка был просто в шоке от всего происходящего. Влюбился без памяти, отклонился от намеченного курса, а потом пережил потрясение от нашего с Хендриксом появления на свет, когда ему было всего девятнадцать. Ощущения, схожие с ощущениями человека, который падает с обрыва. Быстрая свадьба, ярость и шок родителей. Недоумение, что случилось с хорошим мальчиком с фермы, который получил суровое нью-гемпширское воспитание.

Семейная легенда гласит, что следующие несколько лет он пытался вернуться к стабильности, к которой шел все это время. И что он искренне сожалел о случившемся.

Но я – писатель, и мне кажется, что все было иначе.

Мне кажется, что он был до безумия влюблен в Тенадж. Да, еще в школе у него была девушка, но я думаю, что он любил мою маму совершенно по-новому, до боли в сердце, и с радостью принял новую свободолюбивую жизнь хиппи, играл на гитаре и красил чужие дома, чтобы заработать на жизнь. Я прямо вижу, как он каждый день возвращался домой к своей яркой, загадочной жене и двум маленьким детям, зачатым в любви, и думал, что это и есть настоящая жизнь. Жизнь, какой ей положено быть: свободной и легкой, наполненной музыкой и солнечным волшебством, совсем не похожей на жизнь на ферме с ее тяготами и разочарованиями, вечной головной болью и тяжелой работой.

Я уверена, что ему не хотелось возвращаться в Нью-Гемпшир.

Но когда нам с Хендриксом было почти по два года, умер наш дедушка, и мир папиных грез рухнул в одночасье. Бабушке было необходимо, чтобы он вернулся домой. Кто-то должен был взять на себя управление фермой. Банни уж точно была не из тех, кто выпускает из рук достояние семьи и продает свое вековое наследие чужим людям. Ей нужно было добиться, чтобы сын приехал. И она заставила его вернуться. Вот так и вышло, что вся история с Вудстоком была всего-навсего временным отклонением от заданного пути. Вроде долгих каникул, во время которых ты, сам того не желая, обзаводишься женой и парой детей.

Он привез нас с собой, всех троих, и, насколько я знаю по бабушкиным рассказам, моя мама жила с ним и с Банни в фермерском доме и работала вместе с ними на нашей маленькой торговой точке. Наряду с пирогами и початками кукурузы она продавала (или пыталась продать) свои хипповские изделия: расписанные вручную рубашки, макраме и украшения из подобранных на улице природных материалов.

Банни рассказывала, что Тенадж – благослови ее Боже, – изо всех сил старалась влиться в фермерскую жизнь, но не смогла. Она никому здесь не нравилась, никто не проявлял ни капли радушия по отношению к ней. «Она была милой девушкой, творческой и талантливой», – говорила мне Банни, – но никто не хотел покупать ее яркие изделия». Никто не приглашал ее на кофейные посиделки. Весь городок был на стороне Мэгги.

Втайне Банни, наверное, тоже была на стороне Мэгги. Тенадж – уж явно не та жена, которую Банни хотела бы для своего сына. У бабушки были свои представления о правильной жизни, и Мэгги им соответствовала больше мамы. Но Банни однажды сказала, что для нее главное, чтобы сын был счастлив. Если у него есть жена и дети, то она готова принять его выбор и постараться найти в этом что-то хорошее. Ей не хотелось потерять сына и внуков лишь потому, что он полюбил не ту женщину.

Но добропорядочные жители Пембертона в штате Нью-Гемпшир оказались не столь великодушны. По их мнению, Мэгги – как землячка Роберта Линнеля – имела на него больше прав, чем какая-то посторонняя девица из числа хиппи, и никто в городке никогда бы не принял эту девицу как жену Роберта. Присмотревшись как следует к этой незваной гостье, жители Пембертона единодушно решили, что с Тенадж Роберт явно ошибся. Хотя им искренне жаль нас, малышей… все же это досадная неосторожность. Да и Роберта жаль. Такой славный парень, и его окрутила какая-то вертихвостка. «Ему надо одуматься» – так они говорили.

И, как мне кажется, он просто сдался. Спасовал перед общественным мнением. Эта история стара как мир: если бы я писала роман о его жизни – и, возможно, когда-нибудь и напишу, – я бы сказала, что он сам отказался от женщины, которую и вправду любил, а заодно и от мечты быть свободным и жить искусством, музыкой и яркими красками. От него ждали, что он будет фермером, и он стал фермером.

Так что неудивительно, что вскоре родители разошлись, и мама забрала нас с Хендриксом обратно в Вудсток. Позже случилась великая битва за то, чтобы вернуть нас к отцу, но это уже совсем другая история.

С годами дела у отца шли все хуже и хуже. У него развилась язва желудка. Один из работников фермы сбежал, украв деньги. Таинственным образом погибли четыре теленка. Крупное наводнение не позволило засеять самое большое поле, а после того дождливого лета два года подряд длилась засуха. Государственные субсидии прекратились.

А потом, когда я прожила в Нью-Йорке уже семь лет, бабушка заболела, и ее пришлось поселить в дом престарелых с медицинским уходом.

Той же весной один из застройщиков обратился к отцу с предложением, от которого нельзя было отказаться.

Мой отец подписал все бумаги. Мы с Хендриксом приехали домой – Мэгги сказала, что ему нужно, чтобы мы были рядом. Чтобы его поддержать. Но он совсем не обрадовался. Наоборот, разозлился. Сказал, чтобы мы возвращались к своей «настоящей жизни». Велел нам забыть, кто мы такие и откуда родом. Он сказал еще много ужасных слов, хотя, по уверениям Мэгги, совсем так не думал. С тех пор, хотя отец потом извинился, он стал еще молчаливее и угрюмее. Теперь у него постоянно слегка дрожат руки, и у меня есть подозрение, что он прикладывается к бурбону гораздо чаще, чем в годы моего детства и юности.