Остров Смертушкин

Водрузив корзинку с парным мясом на голову, Тау пошла привычным маршрутом – по петляющей утоптанной тропинке, к хижине Старухи. День выдался жарким, накрытое пальмовыми листьями мясо сочилось сукровицей, которая пропитала и дно корзинки, и черные спутанные волосы девушки. Она смахнула щекочущую струйку чужой крови, змеящуюся по ее щеке.

Этот запах – цветов магнолии, соленого ветра, разделанной добычи – казался Тау самым прекрасным ароматом на земле. Это был ее мир и ее счастье.

* * *

Двадцатилетняя Яна часто с некоторым вызовом заявляла: «У меня старая душа». Едва ли она имела представление о реинкарнации или внетелесных странствиях духа – скорее пыталась придать себе оттенок соблазнительной байронической хандры. Это нравилось мужчинам в возрасте, за счет которых она привыкла жить.

Такая хорошо отрепетированная скука с металлическим налетом цинизма забавно контрастировала с ее наружностью. Яна была похожа на веселого беспечного щенка пуделя – облако ухоженных белых кудряшек, широко распахнутые аквамариновые глаза, миниатюрный хорошенький нос-кнопка, немного коротковатая верхняя губа, из-за которой рот был всегда чуть приоткрыт, что придавало ее милой мордашке выражение восторженного удивления.

Быстроногая, вёрткая, немного суетливая, всегда готовая засмеяться, без всякой застенчивости предъявляющая миру и свой высокий громкий голос, и вереницу путаных мыслей, которые она проговаривала вслух, ничуть не нуждаясь в одобрении аудитории.

И все же в ее пафосном «у меня старая душа» была доля сермяжной правды.

В ее возрасте иные только начинают пробовать жизнь на вкус, Яна же давно успела устать от круговерти сменяющих друг друга декораций и всё чаще мечтала о том, чтобы на пару месяцев уехать в какую-нибудь глухомань и ни с кем – вообще ни с кем – не общаться. Простоволосой и босой бродить по лугам и лесам и запивать лесную землянику ключевой водой.

Но пока она не могла позволить себе такую паузу – Яна зарабатывала на жизнь эскортом, исчезнуть с горизонта для нее означало бы социальную смерть.

Яна рано поняла, что нет у нее иных талантов, кроме красоты и легкого отношения к жизни. Ничего у нее не было, кроме смуглой шелковистой кожи, длинных ног и радостного щенячьего личика. Взглянув на нее, все начинали машинально улыбаться. Яна излучала радость. А радость в сочетании с красотой была ходовым товаром в Москве, куда она храбро переехала, едва окончив девять классов школы.

У нее не было ни семьи, которая могла бы направить, поддержать и пригреть в минуты слабости и тоски. Ни глубины ума. Ни одаренности. Хотя, как большинство хорошеньких женщин ее склада, она пробовала себя и в танце, и в вокале, и в актерском мастерстве. Может быть, она не блистала интеллектом, но всё же у Яны хватило ума, чтобы с достоинством принять вердикт знатоков: да, она очаровательна, но на сцене ей делать нечего.

И тогда Яна решила, что отвоюет кусочек места под солнцем, продавая свою красоту.

Красота – товар востребованный, но при бездарном маркетинге быстро теряющий в цене. Несмотря на нежный возраст, Яна подошла к вопросу серьезно. Она появилась в городе с тряпичной сумкой на плече и тремя пятитысячными купюрами, которые мать трогательно зашила в кармашек на трусах. Яна ухитрилась не вляпаться в скользкую историю, что часто бывает с хорошенькими провинциальными простушками, стекающимися в город, пресыщенный разномастной красотой, не стать жертвой мошенников, не сломаться, не опуститься и не пострадать. Она расторопно сняла на окраине комнату у тихой старушки и зарегистрировалась в шести модельных агентствах, прямо сообщив их менеджерам, что ее целью являются не бесконечные копеечные съемки для каталогов, а постели состоятельных мужчин.

– Только если у вас будет предложение меньше, чем за тысячу долларов, можете даже не трудиться мне звонить, – дерзко предупредила она.

Обладательница дружелюбной мордашки могла себе позволить сколь угодно циничные слова и выходки – это воспринималось скорее эпатажно, а не пошло. Правда, из двух агентств после такого заявления ее выгнали с позором, еще и пожелав напоследок закончить свою московскую сказку в пропахшем потом и дешевым одеколоном борделе на привокзальной площади, зато в четырех оставшихся менеджеры только посмеялись и пообещали подыскать для наглой красотки «вариант».

Так и вышло – спустя всего две недели появился первый клиент. Провинциальный чиновник, который искал постоянную любовницу, молоденькую и чистенькую, которая могла бы быть с ним во время частых московских командировок. Яна ему понравилась.

Чиновник снял для нее ухоженную однушку почти в самом центре, купил приличные платья и дорогую косметику и в целом относился не просто как к куску соблазнительного мяса, но с отцовской нежностью. Водил на театральные премьеры, заставлял читать Чехова и Бунина, смотреть европейское кино, научил пользоваться щипцами для омаров и разбавлять речь терминами из «Словаря иностранных слов».

Теперь пятнадцатилетняя Яна, за всю жизнь и пяти книг не прочитавшая, могла отличить «трансцендентное» от «трансцендентального»; скуку, которая сопутствовала их походам в филармонию, называла «сплином». Ну а если кто-то из его друзей (и особенно их жен) пытался поставить ее на место, например, вопросом: «А какое, деточка, у тебя любимое стихотворение Бродского?», Яна со вздохом отвечала: «У меня по части Бродского гносеологическая лакуна». Это выглядело умилительно.

Они были вместе полтора года, и всё это время Яна чувствовала себя его любимой женщиной, а не куклой, за которую заплатили. Хотя она и знала, что где-то в далеком Челябинске у чиновника была законная жена – кстати, тоже молодая и красивая, бывшая модель, которая родила ему троих детей.

Мужчина был с ней честен – сразу предупредил, что меняет любовниц не так часто, как многие люди его статуса, но все-таки примерно раз в год. Пусть девочка к нему не привязывается, эта иллюзия сытого гнездышка – не навсегда.

И однажды Яне была найдена замена – тоже юная, смешливая и не знающая, кто такой Бродский. Яна же снова переключилась в режим выживания, правда, теперь у нее была квартира, оплаченная на полгода вперед, недорогая подержанная иномарка и немного денег на банковском счету.

У Яны появился следующий мужчина, потом еще один, еще и еще. Были те, с кем она встречалась месяцами, были и оплаченные свидания на одну ночь. Всё-таки один бесценный талант у нее открылся – ей прекрасно удавалось абстрагироваться от реальности. Сознание Яны поделило жизнь на две части. В одной она по-деловому общалась с мужчинами и воспринимала это как необходимую работу, к которой подходила со старательной яростью педантки. В другой части она оставляла место своим мечтам. Мечтая, она часто гуляла по городу, по извилистым московским переулкам. Мечтала о сладости будущего – причем на уровне ощущений, не представляя каких-то деталей. Забредала в необычные ресторанчики, где выбирала самый дальний и темный угол, садилась спиной к залу и дегустировала блюда с непроизносимыми названиями. Чем чуднее, тем ей было интереснее. Иногда могла до ночи шататься по улицам, покупать на бульварах мороженое, слушать фальшивый ор и взвизгивание арбатских музыкантов, с рассеянной улыбкой рассматривать выцветшее небо над высокими московскими крышами.

«Работу» на яхте Романа она получила обычным способом – позвонили из модельного агентства и сказали, что некий миллионер желает взять нескольких красавиц в необычный тур. Планируется двухнедельное морское путешествие вокруг тропических островов. Яну всегда вдохновляла дорога, поэтому она с энтузиазмом откликнулась.

На кастинг позвали около сотни девушек – самых разных. Были среди них и примелькавшиеся модели – они держались немного особняком, подчеркивая свой статус. Иллюзорный статус, конечно, ведь на самом деле все собравшиеся рассчитывали на одно и то же – выгодно продать свое тело. Были и «обычные» девушки – молоденькие студентки. Яне не удалось вычислить принцип, по которому их выбирали. Обычно на подобные отборы звали девушек одного типажа.

Это был популярный формат – у многих состоятельных мужчин, привыкших платить эскорту, не было времени знакомиться с каждой претенденткой по отдельности. Поэтому в какой-то день снимался офис в центре или отдельный зал ресторана, и туда приглашали эскортниц. Сначала с девушками беседовали помощники заказчика. Обращали внимание на всё – цвет зубов, аккуратность маникюра, тембр голоса. Некоторых просили показать грудь. Задавали провокационные вопросы. Просили заполнить анкету. Бóльшую часть отсеивали сразу. И только потом появлялся сам миллионер, иногда с друзьями. Обычно поступал конкретный запрос. Например, «мулатка выше метра восьмидесяти и не старше двадцати двух лет». Или «блондинка, похожая на Риз Уизерспун в юности, с которой можно поддержать хотя бы поверхностный разговор о Кастанеде». Или даже «любая, но с размером бюста больше “тройки”, и чтобы никаких пластических операций».

Видимо, в этот раз клиентом был капризный пресыщенный богач, который сам не знал, какую девушку он хочет. Среди собравшихся находилась даже популярная сериальная актриса, которая явно чувствовала себя не в своей тарелке.

Яна совсем не нервничала. Это была ее стихия – произвести первое впечатление. Она знала, что большинство людей находят ее обаятельной. Она умела искриться такой электрической радостью, что ей верили, а некоторые даже считали отчасти блаженной. Яна так привыкла к своей маске, что уже не могла сказать, насколько этот щедро излучаемый поток счастья является ее естественным состоянием.

И в этот раз всё прошло как по маслу. Поначалу – разговор с секретаршей, неулыбчивой дамой лет пятидесяти, в пиджаке в стиле «Шанель» и с глазами волкодава. Потом – короткое знакомство с владельцем яхты.

Роман ей понравился. Довольно молодой – чуть за сорок. Растрепанные русые волосы, мятая белая рубашка, загар пятнами, пластика старого кота, размеренная речь. Немного скучный и «потухший», но это куда лучше, чем какой-нибудь кокаиновый весельчак, который сначала, брызгая слюной, перескажет тебе восемнадцать последних выпусков «Комеди клаб», а потом потушит о твой живот сигарету, потому что какой-то дебил ему сказал, что все современные девушки любят БДСМ. Да, такие персонажи тоже попадались, Яна относилась к этому философски, без излишних эмоций. Как к издержкам профессии.

Роман попросил ее представить идеальный день будущего путешествия.

Яна думала всего пару секунд.

– Я сижу на палубе и просто смотрю вдаль. А там – ничего, – рассмеялась она. – Вообще ничего. Как будто я на самом краю света.

На следующий день ей позвонила секретарша, продиктовала адрес и попросила привезти загранпаспорт и фотографии для визы.

А еще через неделю Яна поднималась по трапу авиалайнера и спустя восемнадцать часов, совершив три пересадки, оказалась в райском тропическом городке.

Для путешествия выбрали всего двух девушек. Это тоже было необычно. Как правило, в такие поездки приглашали не меньше десяти моделей. У кого-то месячные, у кого-то – морская болезнь, кто-то оказался скучной занудой, а кто-то расслабился, выпустил из глубин расчетливую стерву и начал выпрашивать кольцо с двухкаратником. А с яхты никуда не денешься – лучше, когда есть выбор. Но, видимо, Роман был уверен в своем чутье на людей.

Как выяснилось впоследствии – зря.

Вторую девушку звали Катерина. Ей было тридцать с небольшим, и она была просто полная противоположность Яны. Холодная и совершенная – ее можно было принять за аристократку из богатого старинного рода. Она излучала сытость и власть. Блестящие каштановые волосы убраны в старомодный пучок. В ушах внушительные голубые бриллианты. Тонкие перламутровые губы всегда сложены в вежливую полуулыбку. Впрочем, это была светская вежливость того очаровательного сорта, которым ее редкие обладатели сообщают окружающим: «А не пойти ли вам в жопу, господа?» Кожа белее африканского полуденного неба. Простые дорогие платья, идеальный маникюр, тихий уверенный голос. И вечная злость на мир. Эта подавляемая ярость голодной акулой смотрела из ее холодных синих глаз. Пожалуй, в этом даже была какая-то извращенная сексуальность. Во всяком случае, Катерина была популярной эскорт-девушкой. Она даже иногда появлялась на страницах глянцевых журналов, где ее называли «светской львицей».

Девушек поселили в одну каюту. Они не понравились друг другу с первого взгляда. Однако обе были слишком опытными куртизанками для формата дешевых кошачьих драк и предпочитали ледяной игнор выяснению отношений.

В первый день Яна пыталась подружиться с «коллегой». Но на любой ее вопрос та отвечала презрительным молчанием.

– Почему ты такая злющая? – Яна однажды все-таки позволила себе прямой бестактный вопрос.

– А почему ты такая тупая? – приподняла идеально выщипанную светло-бежевую бровь Катерина.

Кажется, это был их самый длинный и самый осмысленный диалог за всё путешествие.

Роман явно предпочитал Катерину. Похоже, он видел в ней равную. Яна же была для него забавной неведомой зверушкой, милым интерьерным украшением. Как-то само собою получилось, что на Яну легла вся нехитрая «домашняя работа». Вымыть посуду, смешать коктейли и отнести их на палубу, нарезать фрукты к обеду. Питались они преимущественно жареной рыбой, которую Роман ловил каждое утро.

Это Яну вполне устраивало. Она вообще была настолько открыта миру, что согласилась бы на любую роль, кроме той, что сулила скуку и любой сорт постоянства. Яна всю жизнь бежала от постоянства – ей претила и идея семьи, и мысль о том, что ее жизнь могла бы сложиться как-то иначе, как у большинства горожанок среднего класса. Бесконечный день сурка. Утренняя пробежка, восемь часов в офисе, сериал за ужином, увлажняющая маска, постель. Зима, весна, лето, осень, средний возраст, старость, смерть…

По вечерам Роман ненадолго уединялся с Катериной в каюте. Яна была предоставлена самой себе. Всё было именно так, как она мечтала во время кастинга. Она сидела на палубе и смотрела на линию горизонта. Океан, гладкая зеленая волна с кокетливой челкой мутной пены, тяжелые тропические облака. Всё это даже было похоже на счастье – такое, каким она его представляла.

Однажды Роман пригласил в каюту и Яну. Она безропотно согласилась. Всё прошло быстро и буднично.

– Сними купальник, – попросил он. А потом похвалил: – У тебя очень красивое тело. Но надо меньше загорать. Напомни, завтра я дам тебе крем для сёрферов.

Любовник он был никакой – торопливый и довольно эгоистичный. Яна просто плыла по течению – интуитивно чувствовала, что не стоит пытаться его расшевелить. Даже теперь, когда его вспотевшее тело вдавливало ее в круглую, пропитанную влагой кровать, он казался таким далеким. Дальше, чем линия горизонта.

В тот вечер между ней и Катериной вспыхнула откровенная вражда. Это было поразительно, но ледяная Катя, похоже, приревновала. А до того вечера казалось, что она вообще не способна испытывать какие-то чувства за исключением мимолетной бледной радости при получении очередного дорогого подарка.

Она и до того общалась с Яной сквозь зубы, а теперь и вовсе перестала замечать соседку.

– Ну ты что… Ты же понимаешь, что это моя работа. – Яна попробовала наладить отношения, все-таки им предстояло провести вместе еще больше недели. – Это наша профессия. Она исключает ревность.

Но Катерина только фыркнула, подлила в бокал розового брюта и отвернулась. Ее загоревшая спина окаменела. Яне было даже жаль эту женщину, намного старше ее, которая столько лет работала в этом жестоком бизнесе, но так и не научилась самым азам. Подавлять эмоции – это самое важное качество для эскортницы.

Поразительным было и то, что Катерина позволила себе выражать недовольство и Роману. Она настолько вошла в роль, что действительно почувствовала себя его девушкой; как будто за пребывание на яхте ей не заплатили внушительную сумму. У Катерины была тяжелая давящая энергетика, и ее дурное настроение передавалось всем окружающим. Все ей было не так – от недожаренной рыбы болел живот, на тропические фрукты открылась аллергия, соленый воздух плохо действовал на кожу, в замкнутом пространстве яхты она сходила с ума от скуки. Роман больше не приглашал ее в свою каюту. Впрочем, не звал он и Яну.

«Из-за этой суки пожалуется и моему агенту», – с досадой думала Яна. Но что она могла изменить?

А в один прекрасный день Катерина и вовсе сошла с ума.

Это произошло, когда они жили на яхте уже неделю.

В ту ночь Яна увидела неприятный сон, что случалось с ней редко. Вязкий и душный сон, из которого она долго не могла вынырнуть, который словно вцепился в ее сознание горячими щупальцами.

Яне снилось, что ее едят заживо. Странное существо с водянистым пухлым ртом, в зловонной мякоти которого прятались острые крошечные зубки, удерживало ее не то огромными ледяными лапами, не то путами из тропических лиан. Она чувствовала запах – тошнотворную сладость подгнившего мяса. Так пахло нутро пленившего ее существа. Чувствовала грубые прикосновения – с ней обращались так бесцеремонно, словно она была дичью, подстреленной и поданной к столу. Чувствовала боль – сотни крошечных зубов впивались в ее тело, отрывая куски плоти. Чувствовала, как горячая кровь течет по ногам. Во сне ей даже удалось посмотреть вниз – она увидела, что ее ноги обглоданы, влажные лоскуты мяса висят на костях. Яна отбивалась и кричала – долго, пока не ослабела. Она чувствовала смертельный страх. И тот особенный сорт безразличия, который, говорят, предшествует смерти.

Наконец ее спасла Катерина – плеснула стакан ледяной воды ей в лицо, и Яна подскочила на узенькой кровати как ошпаренная кошка.

– Ненормальная, – процедила Катерина. – Половина седьмого утра. Я вчера до трех ночи ублажала нашего, пока ты звездами любовалась.

– Мне кошмар приснился… – пересохшими губами прошептала Яна, которая впервые за это путешествие обрадовалась вечно недовольному лицу соседки. – Спасибо тебе. Чувствую себя так, словно ты мне жизнь спасла. Хоть это и просто сон. Только… какой-то странный.

Яна залпом осушила бутылку минералки и посмотрела в иллюминатор – над спокойной гладью океана занимался молочный рассвет.

Катерина зевнула. Ее надменное лицо блестело от крема, темные волосы спутались, а под глазами залегли коричневые круги. Бессонные ночи, исполненные шампанского и притворства, трудно даются, когда тебе за тридцать.

– Всё надоело, – процедила она. – Этот грёбаный океан, этот грёбаный Роман, эта грёбаная яхта.

Яна была рада поддержать разговор, засыпáть после увиденного она боялась.

– Слушай, а зачем ты вообще пошла в эскорт с твоей брезгливостью и нелюбовью к людям?

– В смысле? – Катерина едва удостоила ее ответом, скользнув по ней взглядом. – Как и ты, из-за денег.

– Деньги я, конечно, тоже люблю, но мне и работа нравится. Как будто я примеряю на себя чужие жизни. По сути, мы проживаем с нашими любовниками самые лучшие месяцы. А когда становится скучно, нам перестают платить, и мы находим следующего. Нам – только радость первых свиданий. Узнавание. Самый сладкий секс.

– Их лучшие месяцы, – с ухмылкой поправила Катерина. – Меня-то тошнит от них почти всегда.

– Даже от тех, кто симпатичный? Вот этот Роман – он же очень даже ничего. Может быть, в какой-нибудь другой жизни я бы с ним…

– И не мечтай, – с неприятным хохотком изрекла Катерина. – Ты слишком много о себе воображаешь. Обычная пустышка, через десять лет никому не будешь нужна.

– А ты меня как раз на десять лет старше, – не удержалась обычно миролюбивая Яна. – Или на двенадцать?.. Ладно, расслабься, это я так. Тебе, Катя, надо что-то с настроением делать. Нельзя так жить.

– Да что ты знаешь о моей жизни?! – взвилась Катерина. – Наглая сопля решила, что может меня поучать?!

Она даже подскочила с кровати и начала мерять нервными шагами крошечное пространство каюты. Без косметики, с перекошенным яростью лицом Катерина больше не казалась красивой. Усталая тетка, которая боится ожидающей ее пустоты, боится времени, боится, что в ближайшие годы ей придется жить на деньги от проданных побрякушек, а потом и вовсе вернуться в далекий приамурский городок, который она даже в юности считала тюрьмой.

– Да что на тебя нашло? – даже удивилась Яна. – Ну прости меня, если я сказала что не то… Но ты и вчера весь день нервная была. И вообще… Тебе надо как-то собраться. Ты понимаешь, что он скажет нашим агентам? Мы можем вообще эту работу потерять!

– Вот и славно, – угрюмо откликнулась Катерина. – Меня всё достало. И работа – в первую очередь. И Роман. И ты.

– Нам еще несколько дней здесь томиться. Сделай над собой усилие, ты же получила аванс…

– А знаешь что? Я не собираюсь тут торчать, вот. Сваливаю прямо сейчас.

– Дура, что ли? – не выдержала Яна. – Куда ты свалишь? Мы в океане.

Но Катерина была настроена решительно. Ее шелковые пижамные штаны полетели на пол. Она натянула темный спортивный купальник, схватила со стола пакет, небрежно вытряхнула на стол лежавшие в нем фрукты. Оранжевые мячики спелых апельсинов покатились по полу. Катерина открыла сейф, швырнула в пакет паспорт, пачку долларов.

– Что ты делаешь, сумасшедшая? – Яна завороженно наблюдала за этой истерикой, не зная, как поступить. Разбудить Романа? Мало ему неприятностей от нашей парочки…

– А что такого? До берега рукой подать, пара километров. Я легко доплыву.

– Идиотка, ты хоть знаешь, что это за берег? Это дикий остров. Там нет жилья. Сейчас раннее утро. Что ты там делать-то будешь, в купальнике? Подожди пару часов. Попросишь Романа куда-нибудь причалить – и вали.

– Да пошла ты!

Катерина стояла на своем твердо. Она вышла на палубу, немного постояла, вглядываясь в темные очертания береговой линии. А потом ловко, головой вниз, как профессиональная пловчиха, прыгнула с бортика и быстро поплыла к берегу. Она даже ни разу не обернулась.

Яна беспомощно заметалась по палубе, не зная, как поступить. Но громкий всплеск разбудил Романа, и тот, недовольный, выбрался из своей каюты.

– Что тут у вас опять?

– Вот… – Яна, чуть не плача, махнула рукой в сторону удаляющейся соседки. – Наверное, надо ее догнать.

– Что, вот так взяла и свалила? Вплавь? Бросила свои вещи? – Роман окончательно проснулся.

– Вот так… – развела руками Яна. – Ну, ты сам видел, как она вела себя в последние дни.

– Да уж… Ладно, хоть один честный поступок. Положа руку на сердце, мне эта Катерина разонравилась. Красивая баба, не поспоришь. Но столько фальши.

– Так ты не собираешься…

– Ловить ее? Еще чего. Она взрослый человек, это ее выбор.

– А если с ней что-нибудь случится?

– Да что с ней будет! – Роман притянул к себе Яну, которую била нервная дрожь. – Расслабься. Такие пираньи обычно самые живучие.

– Думаешь, она без проблем доплывет? Она взяла паспорт и пачку денег…

– Ну, тем более. Вода теплая, акул нет, берег реально близко. Я знаю этот остров, там есть городок с туристическим центром. Кажется. Ничего с ней не будет. Максимум простудится. Ну и поделом… Давай дуй в свою каюту. Еще рано, я хочу спать.

Москва, 2011 год

Месяц назад в жизни двадцатипятилетней Юлии началась череда неудач. Фортуна брезгливо отвернулась от нее, привыкшей к статусу любимицы судьбы. Как будто бы она перешагнула невидимую черту, разделившую ее жизнь на две части – в одной она легкомысленно порхала, легко собирая все возможные трофеи, а в другой – пыталась сохранить остатки надежды на лучшее.

Сначала она потеряла работу. Потом как-то незаметно, купюра за купюрой, истаяло то, что поколение ее родителей называло «на черный день», а современная молодежь «финансовой подушкой». Юлия привыкла тратить бездумно, с размахом римского гедониста, прожигать всё то, что попадало к ней в руки. Жить так, словно завтра не наступит. Теперь ее новой работой было ходить по многочисленным собеседованиям, с каждым днем осознавая, что ее резюме вовсе не является волшебным «сим-симом» в этом потрепанном экономическим кризисом городе, и выслушивая ленивое: «Мы подумаем и вам перезвоним», что на жаргоне хедхантеров означало: «Мы люди вежливые, но не пойти ли вам в задницу?»

Время шло, паника нарастала. Дальше – хуже. Посадили отца ее жениха, Юрия, и тот в считаные дни из статуса «золотая молодежь» скатился до положения «а кто ты вообще такой без своего папаши?». Такие метаморфозы негативным образом сказались на характере Юры. Расслабленная белозубая улыбка, по которой один баловень судьбы опознает другого, исчезла, уступив место выражению тревоги и нарастающей тоски. Юля начала с ним встречаться совсем девчонкой, ей не было и двадцати. Увлеченная внешней мишурой, падкая на лесть, а все окружающие называли их «золотая пара Юля-Юра», она не обратила внимания на то, что в ее избраннике нет ни внутреннего стержня, ни навыка переживать трудности. Юрий растерялся, как мальчишка, отцепившийся от родительской руки и потерявшийся в толпе супермаркета. Раньше он талантливо играл супермена, способного взмахом руки расстелить перед ней скатерть-самобранку, на которой будет весь мир, а теперь превратился в невротика с суицидальными мыслями. Выглядел он довольно жалко.

А потом скончался Юрин дед. Это было ожидаемо – дед несколько лет почти не выходил из дома, был похож на состарившегося голубя, кожа на лице просвечивала и напоминала пергамент старинных книг, рот превратился в серую щель, от белого пуха волос пахло лекарствами и библиотечной пылью. Смерть уже расправила над ним свои кожаные перепончатые крылышки, он уже давно принадлежал иному миру. Но почему-то его кончина стала для внука ударом. И ведь Юра даже не был особенно близок со стариком, но оказалось, что будто вместе с дедовым телом в гроб положили и часть Юриной жизненной силы. Внутренний огонек. Гроб с покойным дедом упокоился под толщей земли на Ваганьковском, а у Юры исчезла способность радоваться жизни.

Юрий позвонил Юлии и пригласил ее зайти вместе с ним в квартиру покойного деда. Юлия согласилась, и через полтора часа они с некоторым трепетом вошли в обитель старика. Юрий по-хозяйски прошелся по комнатам и дернул ручку двери кабинета деда. Дверь оказалась закрытой. Юрий машинально дернул еще раз, но результат был тот же.

Юлия присмотрелась к двери и поинтересовалась:

– Слушай, а почему в двери четыре замка?

– Думаю, в последние годы дед был слегка не в себе, – тускло ответил Юра. – Кристальная клиническая картина. Ему мерещились шпионы, он почти перестал бывать на улице. Всё время сидел в своем кабинете. Дома носил темные очки и чуть ли не костюм химзащиты.

– Грустно это… Грустно, что никто не застрахован. Вот говорят же, что если постоянно напрягать мозги, то старческая деменция тебя минует. Выходит, врут.

– Врут, – не глядя на нее, согласился Юрий. – Деду было всего семьдесят три года. Он был вегетарианцем, занимался гимнастикой, не курил и до семидесяти лет выступал с лекциями. Последнюю книгу закончил в прошлом году. Правда, в издательстве ее отвергли, сказали, что бред… Я курить хочу.

– Не стоит!

Юля старалась его поддержать, говорила ласково, но с каждой минутой Юрий, которому еще неделю назад она была готова вверить свою жизнь, за которым была готова без оглядки пойти на край света, принять любую аскезу, становился ей все более противен. Ее пугали эти чувства. Выходит, она не настолько глубока, чтобы быть с кем-то «и в горе, и в радости».

Но ведь горе можно встретить по-разному. Юра вел себя как слабак. В Юлиной системе координат это был страшнейший из грехов. Даже глупость в иных ситуациях простительна, даже подлость. Но не слабость. Слабаков она в душé всегда относила к касте неприкасаемых и брезгливо их сторонилась.

И второй страшный грех – лицемерие. Гнилостный привкус лицемерия ощущался в Юрином горе. Он не был так уж близок с дедом – особенно в последние годы. Да, он рассказывал, что когда-то в детстве именно дед вложил в него все то самое важное, что помогло Юре стать тем, кем он стал. Дед не ленился вести с ним многочасовые разговоры, заставлял его думать, учил искусству дискуссии и стратегии страстного спора. Но детство давно осталось позади. В последнее время Юра видел деда от силы дважды в год – на новогодние праздники да на очередной дедов день рождения. Никогда лишний раз не звонил. А когда звонил сам дед, Юра часто морщился и раздраженно пытался поскорее закончить разговор. Дед начал казаться ему занудой. Былая привязанность стала досадной необходимостью.

Но вот дед умер – и Юра места себе не находил. Как будто с самым важным человеком простился. Так часто бывает. Люди чуть ли не обожествляют мертвецов.

– Что ж, давай откроем дверь и узнаем наверняка, что он там прятал, – предложила Юля. – Ключи у тебя есть?

– Ключи я нашел случайно, они были зашиты в его матрас. – Казалось, что даже Юрин голос стал тоньше и выше, будто горе откатило его назад по временной шкале и он снова стал беспомощным юнцом, мечтающим, что мать вытрет его сопли подолом юбки.

– Если ты не хочешь, давай я!

– Дед столько раз предупреждал, чтобы я этого не делал. За три дня до смерти он позвонил мне и сказал, чтобы я разыскал его коллегу из Новосибирска. Он сам не смог дозвониться – не общались много лет. Дед хотел, чтобы я полетел туда. Мол, только этот коллега может войти в кабинет. Знаешь, что он еще нес?

– Ну что?

– Он говорил: «Иначе погибнет весь мир! Иначе всё начнет рушиться!»

– Я этого боюсь больше всего на свете.

– Что мир начнет рушиться?

– Нет, старческой деменции. Давай сюда ключи!

Юля буквально вырвала у него из рук увесистую связку и, не обращая внимания на вялое Юрино сопротивление, на беспомощное сопение за спиной, на жалкие потуги остановить ее порыв («А может, не надо?.. Юль, может, слетаем в Новосибирск на выходные?.. Ну, мне как-то перед дедом неудобно…»), провернула первый ключ в туго поддавшемся замке. Потом открыла остальные три замка.

В кабинете Юриного деда было темно и очень пыльно. Войдя в это душное пространство, Юля несколько раз чихнула. В комнате стоял очень неприятный запах, как будто остатки недожаренного мяса забыли в мусорном ведре. Юля поморщилась и ощутила подступившую тошноту. Ее даже качнуло, но стоявший за спиной Юра вовремя поймал.

– Я же говорил! – почему-то шепотом сказал он. – Не надо было…

– А что такого особенного? Ну, харчился дед в кабинете, ну, тарелку забыл убрать…

Слабость Юры как будто делала ее саму сильнее. Как будто на его нерешительность можно было опереться для того, чтобы вырастить своего внутреннего воина.

– Да никогда дед тут не ел, это невозможно, – поморщился Юра. – Он к этой комнате почти как к храму относился. А в храме не едят.