Тони

© Ксения Жигалина, 2021

ISBN 978-5-0051-3868-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Нет, нет. Это енот.

– Как-то не похож, – скептически покачал он головой.

– Как это не похож? – вздернула брови продавщица.

Непохожий енот смотрел то на него, то на продавщицу ясным доброжелательным взглядом.

– Ну не знаю… Они разные что ли бывают? – он разглядывал зверя.

– Естественно!

– А-а, – протянул он и критически взглянул на хвост животного: – А полоски?

– Что полоски?

– Ну, полоски. Это ж полоскун?

– Ну да. Полоскун, – кивнула продавщица. – Полоски. Полоскун… полоски… – повторила она задумчивой скороговоркой. – Не потому он полоскун, что полоски.

– А почему?

– Ну… потому что полощет.

– Что? – он что-то где-то когда-то слышал, но толком не помнил ни что именно, ни когда, ни, тем более, где.

– Все, – продавщица явно подвела черту.

Он оглянулся – непохожий енот послушно тащился за ним, невзначай косясь по сторонам все тем же открытым и ясным взглядом своих абсолютно голубых, светлых-светлых глаз.

Полоскун. Полощет. Все. Он немного обескураженно поскреб затылок, смотря под ноги. Ладно. Посмотрим.

На улице было слякотно. Ноябрь никак не мог определиться – зима он уже или все еще осень. Неопределенность хлюпала под ногами и накатывала на край тротуара от каждой машины. Непохожий енот брел за ним периодически по щиколотку. Он оглянулся. Щиколотки енота… Помотав головой, он ощутил укол в правом виске. Ох уж этот ноябрь. Эта его нерешительность – это его бессонница и головная боль. Ничего не поделаешь.

От зоомагазина до дома было всего четыре квартала, но куртку все равно пришлось развешивать у батареи. Он вернулся в прихожую – непохожий енот стоял на коврике, улыбаясь ему тихой неизбывной радостью в глазах. Ему стало неловко. Он промычал что-то извинительное и сделал приглашающий жест в ванную. Лапы надо было привести в порядок. И живот. И хвост. Без полосок. Он снова поскреб затылок. Полоскун. Полощет все.

Он открыл кран над ванной. Енот понял все без лишних слов и поставил передние лапы на бортик. Стараясь не сильно запачкаться, он кое-как помог еноту, перетащив его всего в ванну. Увесистый. Вымыв руки и оставив енота в наполняющейся ванне, он решил, что ботинки тоже, в общем, неплохо бы просушить.

Вернувшись, он увидел, что кран закрыт, а енот ходит по ванне взад-вперед в воде по бока, довольно жмурясь. В его сторону енот даже не обернулся, с радостным удивлением время от времени поглядывая в теплую воду, поэтому он вышел поставить чайник.

Заварив чай, он решил, однако, что зверо-водные процедуры пора заканчивать. Вода же, наверняка, уже остыла. Еще заболеет. Войдя в ванную, он обнаружил, что енот уже вылез. Сам. Он вздернул бровь. Изрядно намочив коврик на полу, енот зубами стаскивал его полотенце с сушителя. Застуканный за этим занятием, енот послал ему такой счастливый взгляд, что он молча вернул свое полотенце на его законное место и принес еноту новое. Зверь блаженно закатил глаза, потом посмотрел на него с благодарностью и, подождав тактично, вышел из ванной вторым.

– Чай будешь? – поинтересовался он у енота, который уже сидел за столом на стуле и благостно смотрел в окно. Ноябрь снова сыпал снегом.

Енот оторвался от своих мыслей и, улыбаясь голубыми глазами, кивнул ему.

– Тебе как – в чашку? В миску? Или соломинку?

На последнем предложении енот заметно оживился. Он налил чая в большую кружку. Подумал секунду и долил туда молока. Добавил соломинку и поставил на стол перед енотом. Енот потянул чай, причмокнул и снова потянул, вопросительно глядя на него. Чего он стоит?

– Ах, да, – он сел напротив и тоже стал пить чай, разглядывая зверя.

Нет. Не похож. Ни единой полоски. Ни одной. Что там девушка говорила? Разные бывают. Видимо, этот очень разный. Ну да ладно. Енот, вроде, оказался весьма добродушным. Ну, подумаешь, не полосатый. Что ему эти полоски? Зато спокойный. Вообще, он подумывал о коте. Или собаке. Птичек он не особо любил. Рыбок тоже не понимал. Но оказалось, что в зоомагазине есть только несколько волнистых попугаев, разнообразные грызуны, сверчки, всякие рыбки и две ящерицы. Крокодил. Крокодил был так же активен, как журнальный столик. Столик у него уже был. Поэтому крокодил отпадал. В углу стояли пустые клетки. Продавщица сказала, что зверье пользуется спросом. Котят всех разобрали. А на собак вообще очередь. Но зато вот есть енот.

Енот был рядом с кассой. Как жвачка в магазине. Чтобы кто-нибудь да взял. Но никто, видимо, не брал. Несмотря на это обстоятельство, енот был абсолютно умиротворен и беспечален. Он аж позавидовал. Ну и купил. А что. Ну, не полосатый. Ну, без маски. Но зато полощет. Все. С этим они пока не определились, но это не страшно.

Енот медленно отпивал свой чай с молоком через соломинку и с интересом разглядывал постепенно белеющий пейзаж за окном. Этаж был средней высоты. Видны были немного крыши, немного дорога. Деревья. Фонари, окна. Разнообразно. Не скучно. Для енота, как оказалось, тоже.

– Надо тебя назвать, – енот повернулся к нему с интересом. – Но я пока не знаю как.

Енот, все так же светясь благодушием, вернулся к окну. Там темнело. Фонари делали свое дело, разгоняя близящуюся тьму, от чего та жалась по углам, делаясь от этого еще гуще. Его вывел из задумчивости звук сливающего воду бачка. Он встал и направился в туалет, встретив выходящего оттуда енота.

– Это тебя в зоомагазине научили? – он был удивлен, однако, это решало многие проблемы. – Это ты молодец, это ты хорошо придумал, – он погладил жмурящегося от удовольствия енота. – Но выйти нам все равно придется. Рекомендации врача надо соблюдать.

Он оделся. Енот ждал рядом, поглядывая по сторонам счастливыми глазами.

– Тебе надо его как-то назвать, – женщина в шубке, резиновых сапогах и под зонтиком снова оглянулась на вышагивающего за ними енота.

– Надо. Еще не придумал.

– А по документам? У него же есть документы? А прививки? Есть?

– Есть, мам. И прививки, и документы. По ним он – Кнут Чарльз что-то там такое Младший.

– Боже… Ужас…

– Он, видимо, тоже так считает, поэтому не откликается.

– Енот… Вот Лелечка завела себе игуану.

– Это не по мне.

– А енот?

– Ну, это не игуана, не сравнивай.

– М-да. Енот. А где полоски?

– Нету. Они разные бывают.

– А может, он не енот?

– Да енот, енот. Ну, я так думаю, что енот. Непохожий такой енот. Своеобразный, – он пожал плечами.

– Ты его кормил? – мама опять оглянулась и встретила ясный лучистый взгляд.

– Мы пили чай.

– И все? А чем их кормят, ты знаешь?

– Всем.

– Тогда проще. С игуаной у Лелечки проблемы.

– Твоя Лелечка сама – проблема.

Мама хмыкнула под зонтом.

– Давай зайдем в булочную. Хотя туда нельзя с собаками.

– Он енот.

– С собаками нельзя, – подал голос из-за прилавка сутулящийся паренек в большом фартуке.

– Это енот, – отмахнулась от его несмелого замечания мама. – Что вы будете? – обратилась она себе за спину.

Он оглянулся на енота. Тот скромно сидел на коврике у двери, лучась абсолютным душевным равновесием.

– Мы будем пирог с капустой и яйцом и две «улитки» с корицей. Ты возьмешь?

– Мой подарок на новоселье… э-э… Нет, ну ты должен его назвать.

Паренек в фартуке складывал в пакет выбранную выпечку, поглядывая на дружелюбно пялящегося на витрины енота.

– Клаус, – вдруг неожиданно даже для енота выдал он.

– Угу. Мороз, – отмела вариант мама. – Спасибо. Он и так уже Кнут, хватит с него. Надо нормальное.

– Ларс, – не так уверенно продолжил паренек, выбивая чек.

– Отто фон Бисмарк, – хмыкнула мама, забирая пакет.

Паренек просиял, но потом увидел выражение маминого лица и стушевался.

Они вышли обратно в снежную слякоть. Он вернул маме зонт в обмен на пакет с плюшками, и они не спеша двинулись дальше. Обернувшись, он хмыкнул – енот все так же выражал совершенную гармонию со всем миром, однако теперь старался держаться ближе к пакету.

Мимо них, дзинькнув, проехал светящийся изнутри трамвай. Енот, отвлекшись от заветного пакета, проводил трамвай распахнутыми глазами.

– Какой у него возраст? – поинтересовалась мама.

– По документам, около года, – отозвался он, оглянувшись.

– Взрослый. Почти год.

– Его не брали. Всем щенков подавай.

– Оно и понятно, – буркнула мама.

Енот встряхнулся, негромко хлопая ушами, и они согласно повернули обратно. Уже совершенно стемнело, снег какое-то время назад снова обратился дождем, и его куртка постепенно намокала.

Проводив до подъезда маму и попрощавшись, они с енотом прошли еще квартал и пришли к дому.

– Снова лапы будем мыть. И все остальное, – сообщил он радостно принюхивающемуся еноту.

Тот с готовностью прошел в ванную, поставил передние лапы на бортик и оглянулся на него – чего он стоит?

– Ты быстро освоился, – заметил он, помогая еноту забраться в ванну, и расстелил его полотенце на коврике. – Купайся, полоскун. Вернусь – вытру.

Он снова поставил чайник. Да, надо бы его назвать.

Проснулся он ночью от грохота. В полной тишине спящего дома звук упавшей крышки унитаза показался взрывом. Он потер глаза. Да. Поднимал сидение вместе с крышкой енот аккуратно, подцепляя носом. И так же носом он, справившись и нажав лапой на рычажок бачка, аккуратно отталкивал их вниз. Доводчик что ли поставить, подумал он, перевернувшись на бок.

Еноту он постелил старое шерстяное одеяло под столом в комнате – место явно пустовало, а еноту понравилось. Некоторое подобие уединения. Он пару минут подождал возвращения енота, но безрезультатно.

Енот нашелся в кухне. Позабытое радио тихонько напевало голосом Фреда Астера о танцующих в темноте. Енот сидел на стуле, глядя в окно, и тихо раскачивался в такт мелодии, припадая то на одну переднюю лапу, то на другую. Он подошел и встал рядом.

– Назову я тогда тебя Тони.

Енот повернул к нему морду и одобрительно поворчал.

– Решено, – он выключил радио, где Астер уже уступил место какой-то женщине, чей голос приводил на ум страдания от рефлюкса, – пошли спать, Тони.

– Что ты ел в зоомагазине, интересно? Корм, наверное? – енот кивнул. – У меня нету. Я не подготовился. Омлет будешь? – енот снова кивнул, он хмыкнул. – Ты понимаешь все, что я говорю? – енот отвернулся к окну.

Ноябрь дождем смывал остатки нападавшего вчера к ночи снега. После ночного хождения за енотом уснуть ему так и не удалось.

– Кофе не предлагаю, даже не проси. Это тебе нельзя точно. Молока?

Енот согласился при условии, что будет соломинка.

Они сидели за столом и завтракали.

– Может быть, нам пойти пройтись? Тони? Что скажешь?

Енот с выпученными от воодушевления глазами заскворчал остатком молока.

Ночью он снова проснулся. Полежал какое-то время без сна. Потом встал с постели и увидел, что под столом пусто. Енот снова был в кухне. Сидел на стуле и смотрел в окно. Там шел снег.

– Странный ты все-таки енот. И не то, чтобы разный. Скорее даже, совсем атипичный. Крупнее. Без полосок. Абсолютно невозмутимый. В вечной нирване. Такое впечатление, что все окружающее способно вызывать у тебя только одно чувство – радость. И ты понимаешь человеческую речь так, как ни один известный мне зверь.

Енот издал какой-то звук, который он интерпретировал как согласие.

– Долго ты в зоомагазине пробыл?

Енот кивнул.

– Странно. Ты же всегда улыбаешься. Красивый, что важно. Пушистый вон. И прилично воспитан.

Енот снова посмотрел на него, лучась признательностью, и вернулся к окну.

– Как бы там ни было, мне повезло, я считаю, – заключил он и погладил енота за ушами, от чего тот блаженно зажмурился. – Ты спать идешь?

Енот кивнул и спрыгнул со стула.

На следующий день они пошли обратно в зоомагазин. Енот продавался в ошейнике. А вот о поводке он почему-то не подумал, и в магазине почему-то не сказали. Лично ему поводок был без надобности, енот, и правда, был поразительно воспитан. Но ради соблюдения приличий, подумал он, надо купить.

Продавщица в магазине была та же. Увидев их двоих, она переменилась в лице:

– Что-нибудь не так? Вы что, с возвратом?

– Нет, – поспешил он ее успокоить. – У нас все в порядке. Мы за поводком.

У продавщицы заметно отлегло от сердца.

– Ну, знаете, – принялась объяснять она, – случаи бывают разные. Бывают и конфликты. А по закону мы можем принять животное назад только в случае, э-э, ненадлежащего качества… но с Кнутом этого быть не может. Он совершенно здоров, привит, ухожен…

– Да все в порядке. Мы с ним отлично поладили. Правда, он больше не Кнут.

– Гора с плеч! – рассмеялась продавщица.

– Кто его так назвал? – поддержал он тему.

– Заводчик, конечно.

– И у енотов заводчики? – изумился он.

– И у енотов, и у крокодилов, и у игуан.

Он вспомнил мамину Лелечку.

– А он вообще откликался на этого Кнута?

– А как же. Конечно. Мы не в праве по собственному усмотрению менять прописанное в документах имя.

– Хм, – он покачал головой, – а мне показалось, имя ему не по душе. У меня не откликался.

– Видимо, решил в новую жизнь с новым именем, – предположила продавщица.

– Ну, словом, он теперь Тони.

– Тони? Почему Тони?

– Из-за Фреда Астера, – продавщица как-то неопределенно покивала. – А долго он тут у вас пробыл? Он сказал, долго.

Продавщица смерила его косым взглядом:

– Да, прилично. К нам он поступил прямо от заводчика, ему было около четырех месяцев.

– Удивительно.

– Да нет, в общем.

– Почему? – он снова изумился.

– А он, знаете, как-то не стремился быть купленным, – его брови поползли вверх. – Да. Вы единственный, к кому он решил пойти жить. Так что, можно сказать, не только вы его выбрали.

Вечером они снова вышли на прогулку. Их совместный с мамой моцион совершался через день. Врачи. Все врачи мира как сговорились, негодовала мама. Гулять им, видите ли, подавай. Маме было не особенно интересно, но позволить себе нарушать предписания еще чаще она не решалась. А ему нравилось.

– Ну что, ты его назвал? – она улыбалась, так что он с удивлением предположил про себя, что она даже, возможно, ждала этого вечера.

– Да. Тони.

– Ух ты. Тони. То-они, – протянула она. – Как интересно. Почему Тони?

– Фред Астер. Ему нравится. Он танцевал под песню из фильма.

– Танцевал? – мама усмехнулась.

– Да. Он ходит по ночам в кухню, там и танцевал. У окна.

– Как интересно! Это тебе не игуана!

– А то, – хмыкнул он.

Впереди на дорожке что-то не поделили две вороны. Было уже хорошо темно, но этим было ни по чем. Они скандалили. Вдруг почувствовав, что енот схватил его за штанину лапами, он посмотрел вниз и увидел, что Тони осторожно выглядывает из-за его ноги, как из-за дерева, туда, вперед, на свару.

– Тони, ты боишься ворон? – ахнула мама.

Енот взглянул на нее круглыми глазами и кивнул. Мама, размахивая сумочкой, энергично разогнала нарушительниц енотового спокойствия, и тут только сообразила:

– А он что, понял?

– Как видишь.

– И часто он так? – недоверчиво поинтересовалась она.

– Да каждый день. Мы с ним разговариваем даже. Правда, он не говорит. Только слушает.

– Тони? – мама присела рядом с ним. – Тони, ты что, и в самом деле понимаешь, о чем мы говорим?

Енот посмотрел на нее внимательно и снова кивнул. Ему же показалось, что мама сейчас сядет на тротуар, поэтому он поспешил помочь ей подняться.

– Это тебе не игуана! – повторила мама ошарашенно. – А в зоомагазине тебя предупреждали?

– Нет.

– Как же так?

– Не знаю, – он развел руками.

– Может, не знают!

– Там сказали, что все это время, с четырех его месяцев, он совсем не горел желанием быть купленным. А ко мне вдруг проникся расположением.

Мама снова присела.

– Тони, тебе правда он понравился? – она махнула рукой наверх.

Енот, лучась удовольствием от беседы, кивнул еще раз.

– Ты ж мой славный! – разулыбалась мама растроганно и почесала его за ушами.

Енот совершенно расцвел.

– Что еще они сказали? – маму разбирало любопытство.

– Что, представь, он откликался все это время на Кнута.

Мама оглянулась на енота, вновь идущего за ними в полном спокойствии.

– М-да. Как он не прост, твой Тони. Ну у тебя и год. Развод, авария, бронхит! Теперь Тони. Ну и год!

– Тони – компенсация.

– Хорошо хоть тебе дали время восстановиться. Успеете привыкнуть друг к другу. Перед работой.

– Это он пусть привыкает. Я уже привык, – усмехнулся он.

Они повернули обратно, и енот пошел рядом с ним. Перед своим подъездом мама как бы невзначай бросила:

– Заходите за мной завтра. Прогулки все-таки не просто так мне прописаны. Надо прислушиваться к мнению специалистов.

Дверь закрылась, а он так и остался стоять. Потом повернулся к еноту.

– Это все ты. Ради меня она на такое бы не пошла.

Енот что-то хрюкнул и повернул к дому.

После ужина они сидели за столом и пили чай. Енот шумно тянул через соломинку и глядел в окно.

– А мне еще в зоомагазине, – вдруг вспомнилось ему, – сказали, что ты полощешь. Все. А до сих пор ничего не полоскал.

Енот перевел на него рассеянный доброжелательный взгляд и пожал плечами.

– Нет, я не настаиваю. Мне полоскать-то, в общем, особо нечего. Но просто сказали же… Хотя, – отдал он должное, – еще сказали, что ты Кнут. А ты, вон, Тони. Н-да.

Быстро заснуть ему не удалось. Он ворочался, считал, думал, но не спал. Поэтому слышал, и как енот сопит, и как проснулся и ушел в кухню. Он слышал прыжок на стул. Слышал, как со стола упала на пол пачка салфеток. Слышал, как включилось радио. Вот зачем ему на стол понадобилось – оттуда енот дотянулся до полки, на которой оно стояло. Он поднялся и прошел в кухню. Салфетки лежали на столе. Поднял, значит. А енот сидел на стуле, смотрел в окно и слушал ночной эфир, изредка потягивая воду из уже своей литровой кружки через соломинку.

Он развернулся и ушел спать, чтобы не мешать еноту, чем бы тот ни был занят. И тут же уснул. Как енот вернулся под стол, он уже не слышал.

Утром радио молчало. А салфетки лежали на стуле. Видимо, выключая радио, енот снова их ронял. Он сварил себе кофе, налил Тони молока.

Ноябрь опять был в растрепанных чувствах. Голова болела. Да еще колено снова разнылось. С аварии уже прошло достаточно. Да и не нарушено там было ничего, ничего не сломано. Но ушиб был сильный, и врач предупреждал, что болеть может еще очень долго.

Они с Тони не выходили до самого вечера. Енот продолжал обживать квартиру, и он тоже решил позаниматься делами своего невеликого хозяйства. Летняя одежда и обувь, наконец, перекочевали из прихожей в шкаф. Холодильник лишился своих старожилов. И вот еще что. Пора было уже, в конце концов, избавиться от вяло сохнущего фикуса. Когда-то тот надоел маме, и она сослала его сюда под фиктивным предлогом улучшения условий его репатриации. Мама вздохнула с облегчением, ему было все равно, а фикусу не понравилось совершенно, хоть его никто и не спрашивал. И теперь он извлек его из-за шторы, где тот обретался все это время, теряя листву и последние надежды.

Он собирался отнести цветок на мусорку прямо так, с горшком. Но енот неожиданно преградил ему путь в коридор. Этот суровый демарш немного терял свой накал в радостных улыбчивых глазах. Они постояли так, друг напротив друга, какое-то время, и тут енот протянул лапы к цветку.

– Ты серьезно? Тебе нравится что ли? – спросил он с досадой, уже зная ответ, которого не услышит.

Енот перевел восторженный взгляд с фикуса на него и кивнул.

– Ну блин… Ну ладно. Но ухаживать будешь сам. Договорились?

Енот убедительно закивал, пропуская его в кухню. Он поставил горшок с практически голым фикусом на подоконник слева, ближе к тому краю стола, где было теперь уже место Тони.

Енот запрыгнул на стул (– А в ванну ты почему сам не залазишь?), и остался там, зачарованно разглядывая каждую сухую веточку. Потом он привстал на задних лапах и обнял горшок.

– М-да. Ну что же, раз такое дело – помогу тебе его поливать. Но – ухаживай сам. Я имею в виду, напоминать мне его поливать будешь ты. Я забуду. Сам видишь.

Енот перестал обниматься с фикусом, обернулся к нему, кивнул и похлопал лапкой по горшку. Он улыбнулся и полил. Обещал же.

Вечером они зашли за мамой. По случаю моросящего дождика она куталась в куртку с капюшоном, как и он, а енот был покрыт водяной пылью.

– А он не простудится? – спросила мама, переводя взгляд с одного на другого.

Енот смерил его внимательным взглядом, посмотрел на маму и пожал плечами.

– Очаровательно, – рассмеялась она. – Я о Тони спрашиваю! – енот зажмурился от удовольствия.

– Не знаю. Но сомневаюсь. Шуба у него что надо.

– Не то, что моя из чебурашки, – вздохнула мама.

Тут енот запрыгал и, кажется, даже захлопал в ладоши – мимо них проехал трамвай. Тренькая и светясь изнутри теплом, он встал на остановке неподалеку. Енот, держась левой лапой за его штанину, провожал восторженным взглядом тронувшийся и уходящий вдаль трамвай.

– Вот как. Ворон боишься, – енот тут же заозирался, – а трамваи любишь! – Тони кивнул.

– Покатай его, – нашлась мама.

– Может, он их только со стороны любит. Чисто платонически, – предположил он.

– Покатай и узнаешь. Да! Я рассказала Лелечке о Тони! – мама ликовала.

– И что Лелечка?

– Разумеется, она никогда не признает, что енот лучше игуаны. Но меня не проведешь.

– Понял, Тони? Даже Лелечке это известно.

Енот шел рядом, исполненный покоя и легкого любопытства.

– А что он делает по ночам в кухне? – поинтересовалась мама.

– Сидит и смотрит в окно. Музыку слушает.

– Интересно, – мама посмотрела вперед. – Мне надо в булочную.

– Нам тоже.

Когда они вошли, паренек радостно поприветствовал Тони:

– Отто фон Бисмарк!

– Тони, – поправила мама.

Паренек присмотрелся к еноту и вздохнул.

Расходились они снова с тем, что завтра встречаются и идут подышать.

– Эдак мы ее перевоспитаем, – с большими глазами сообщил он еноту, тот зажмурился.

Ночью снова бабахнула крышка унитаза. Он ругнулся про себя. Забыл напрочь. Енот мягко прошлепал в темную кухню. Вспрыгнул на стул. Потом на стол. Некоторое время слышно больше не было ничего. Снова с фикусом обнимается, предположил он, прикрыв глаза. Потом включилось радио, тихонько замурлыкав что-то не определимое отсюда. Он задремал. Через какое-то время Тони уронил что-то со стола, и радио смолкло. Он подождал, но вместо тихих шагов вдруг услышал, как в кухне открылось окно. Вскочив с постели, он в пару прыжков был на пороге кухни. В окно врывался ледяной ветер со снегом, на улице снова хорошо подморозило. Тони сидел на подоконнике и раскачивался под одному ему слышимую музыку. Удостоверившись, что никаких дальнейших рискованных действий енот не предпринимает, он ретировался под одеяло, решив дать этому любителю свежего воздуха немного времени. В конце концов, Тони в здравом уме, решил он. Всем бы такой.

Когда через четверть часа он стал подумывать о том, чтобы забрать одеяло из-под стола, енот вдруг закрыл окно. И вскоре он услышал тихо цокающие шаги в комнате.

– Ты же заморозишь свой фикус, – подал он голос.

Тони коротко хрюкнул и пошел спать. Наверное, это еноты так иронически хмыкают, решил он и вырубился.

Он занимался своим утренним кофе, оглядываясь то и дело на енота. Тот сидел, как ни в чем не бывало, на своем стуле, глядя в окно. Ноябрь делал вид, что вот теперь уже точно определился, он – зима. Начавшийся ночью снег, основательно все убелив к утру, сыпал теперь уже для проформы, мелкий и редкий. Тони с удовольствием и, ему так казалось, чуть ли ни с гордостью наблюдал за этим легким и прозрачным снегопадом. Как будто это его лап дело. Он налил молока, подогрел, вставил в кружку соломинку и поставил перед енотом на стол. Тони с радостью принялся за дело, улыбаясь ему голубыми глазами снизу вверх.

– Это ночью был разовый эксперимент или ты намерен теперь устраивать регулярные проветривания? – он отпил кофе, блаженство.

Тони смотрел на него, улыбался и тянул свое молоко через соломинку.

– Угу. Поискать что ли одеяло потеплее…

И тут енот кивнул.

– Я маме расскажу! – пригрозил он, и енот отвернулся улыбаться в окно.

– Как это – открыл окно?! Ты меня разыгрываешь. Тони сам открыл окно?!

– Вот именно.

– Да как же это может быть?

– Ну, вот так. Мы недооценивали его богатырскую силу.

Мама оглянулась. Богатырь, чуть поотстав, разглядывал писающую неподалеку собачку в несколько раз меньше него. Когда собачка, под его чутким наблюдением, закончила, она разразилась писклявым лаем в сторону нарушителя ее приватности, и богатырь припустил вперед.

– А не будешь за дамами подсматривать, – пристыдила его мама и вернулась к теме: – Тони! Тони, ты что, правда открывал ночью окно в кухне?

Енот, излучая неистребимое добродушие, кивнул. Миссионер на допросе, подумал он и хмыкнул.

– А зачем? – изумилась мама.

– Тут, пожалуй, все-таки слово возьму я, – он улыбнулся. – До этого он, по своему уже обыкновению, слушал радио…

– Что у тебя настроено? – встревожилась мама, словно речь шла о воспитании музыкального вкуса ее внука.

– Джаз.

– Хорошо, – мама явно успокоилась. – Продолжай.

– Спасибо, – он кивнул. – Он несколько ночей его уже слушал. А этой ночью вдруг выключил.

– Сам?!

– Ну, разумеется, сам. Сам включает – сам и выключает.

– Тони! – мама ошарашенно посмотрела на енота, тот вышагивал, невинно глазея на фонари.

– Ну так вот. Выключил он радио. И вместо того, чтобы прошлепать на свое место, он взял и открыл окно.

– Как же ты это допустил?!

– Мам, я спал!

– Как это ты спал, если ты слышал, как Тони выключил радио?! – мама негодовала.

– Ну, э-э, да. В этот момент не спал, он что-то уронил со стола, и я очнулся. Но я ж не думал, что он на это способен. Он же партизан. Ему поезда только под откос пускать. Вражеские.

Богатырь и партизан поравнялся с ними и, заглядывая им в глаза по очереди, бочком направился в сторону булочной.

– Ишь, понравилось сдобу лопать! – заметил он.

– Тони, это разве здоровая диета для молодого енота?! – мама пыталась посмотреть строго, но не вышло. – Ладно. Ты, кстати, посмотри в своем интернете, что ему можно, что нельзя, – сдала она позиции и пошла за енотом.

– Тони! – обрадовался паренек за прилавком. – Здравствуйте, – поприветствовал он и пришедших с енотом. – Можно ему орех?

– Можно, думаю, – разрешил он.

– Свежий? – мама прищурилась.

– Так точно! Сам ел! – доложил паренек.

– Ну уж… Тоже мне показатель, – проворчала мама, но рукой махнула что-то разрешающее.

Паренек кинул из-за витрины грецкий орех, и енот ловко его поймал. Паренек рассмеялся, а Тони стал с интересом обнюхивать подарок, то и дело бросая на них на всех довольные взгляды.

В булочную зашел еще покупатель. Мельком взглянув на енота, он возмутился:

– Написано же! С собаками нельзя! Что за безобразие?!

– Это енот! – сурово перебил его паренек.

Покупатель резво отскочил к стене и остался стоять там, не смея выйти в дверь, рядом с которой Тони пробовал на зуб грецкий орех.

Вечером, уже перед сном, он достал себе дополнительный плед, и они улеглись. И, как ни странно, уснул он быстро.

А проснулся от того, что раскрылся и замерз. Видимо, окно уже было открыто. Он завернулся в плед и прошел в кухню.

Енот сидел на подоконнике и вертел в лапах свою соломинку для воды. Вертел, вертел, а потом стал в нее дуть. Подует, повертит. Повертит, подует. Получался какой-то шепелявый присвист. С улицы доносились ночные звуки – шумел ветер, проезжали нечастые машины, хлопнула где-то дверь. Енота было почти не слышно. Какое-то время. Но вот он как будто настроился, половчее перехватил соломинку лапами и… заиграл. Окружающий ночной уличный шум как будто вдруг пропал. И ему стало слышно. Звуки из соломинки были тихие-тихие. Енот больше не раскачивался, не переминался с лапы на лапу. Звуки раздавались приглушенные, это определенно была мелодия. Странная мелодия, льющаяся легко и неторопливо. Он не слышал таких еще.

Его ноги должны были совсем застыть на полу. Но он не обращал внимания. Он слушал мелодию Тони, замерев на пороге.

Енот играл недолго. Когда мелодия стихла, звуки улицы вернулись, словно их отпустило. Тони зашевелился, снова стал перетаптываться, попятился на стол и потянулся к ручке окна. Он тихо и осторожно вернулся в постель. Лежа, почти не дыша, он слышал, как енот вернулся и вскоре мерно засопел на своем одеялке. А он не спал. В голове и звучала, и одновременно ускользала непойманная им мелодия.

А еще он вдруг понял, что тугой обруч, сдавивший голову еще вечером, ослаб. Он лежал, осторожно прислушиваясь. Через некоторое время обруч и вовсе пропал. Совершенно выбитый из колеи, он уснул. И спал до утра, больше не просыпаясь.

– Тони, а мы расскажем об этом маме? – спросил он утром, ставя перед енотом молоко и поглядывая на соломинку в литровой кружке енотовой воды.

Тони совершенно умиротворенно кивнул. Он явно не думал делать никаких тайн из своих ночных бдений.

– А днем ты так можешь? – задал он еще вопрос.

Тони отрицательно помотал головой, лучась тем же благодушием, словно и этот факт его исключительно радовал.

– Угу. Мелодия. Из питьевой соломинки, – мама скептически смотрела то на него, то на енота.

– Да я представляю, как это звучит, – кивнул он. – И тем не менее.

– Ну хорошо, – мама подумала. – А днем он может?

– Нет. Я спрашивал, – он посмотрел на енота и добавил. – И еще с тех пор у меня не болит голова.

– А может, тебе приснилось? – участливо предположила мама.

– Не думаю. Хотя утверждать, конечно, не могу.

– Тони, это правда? – спросила мама.

Енот радостно кивнул и пошел вперед. А мама вдруг вспомнила:

– А я сегодня ведь утром встала не так, как обычно… Легко.

– Ну, может… – он подумал, – может, от открытого окна?

– Может. Невероятно, однако.

– Согласен.

Снова он проснулся, раскрытый, от холода. Быстро накинув плед, он прошел в кухню. Тони еще не начал, с облегчением понял он. Городская ночь шумела в окно. Тони разминался, то дуя в соломинку, то снова убирая ее от морды и перебирая в лапах. Он прислонился к дверному косяку и приготовился слушать.

Енот сел поудобнее и замер. В то же мгновение собралась ночь, притаившись за окном. И из соломинки полились звуки. Это была она. Вчерашняя мелодия. Она неторопливо кружилась на месте, то забегая вперед, то отступая. Как волны на песке. То широко разливалась, гладко и плавно, то откатывалась назад, замирая. Пару раз она взлетала вверх, к звездам. Он потер глаза. Действительно. В небе видны были звезды. Здесь! Уму непостижимо. Только он заметил, что Тони сегодня играл дольше, как тот умолк. Соломинка опустилась и тихо вернулась в кружку. Ночь очнулась, встряхнулась и завопила чьей-то сигнализацией во дворе.

Он оторвался от косяка и, стараясь не шуметь, вышел из кухни.

Слушая, как енот устраивается на одеялке, он как будто все еще слышал его мелодию. Сегодня она была ярче. А может, это он поддался ей сильнее.

– Играл, – мама начала без обиняков.

– Играл? – решил он удостовериться.