В ночном баре, под названием «Бар», снова звучит песня из прошедшей молодости. В который раз, попросил знакомого бармена, поставить печальную композицию Стинга про потери в сердце. У него же, время от времени, делаю заказ на выпивку.

Можно напиваться в одиночку, можно пить в одном мерзком заведении, а можно выпивать в пристанище для страдающих бессонницей, – всё это, легко совмещал в этом злополучном месте. Стинг затянул коронный припев песни, тут не выдержал, опрокинул почти полный стакан в себя. Как всегда, соседний столик, рядом с моим у окна, не пустовал. Сегодня оттуда слышится, с отголосками блатного жаргона, пьяный разговор парней, из неизвестной мне компании. Если для времяпровождения, им позволяла наличность, заработанная неважно каким способом. Наверно они промышляют непонятными делами, сейчас делятся новостями, хвастаются подвигами: «Я достаю нож… режь по горлу… хавай по кропалям…»

Там за всеми столиками подобный гомон. Мне всё равно, как происходившие далее сценки из жизни. Но иногда оборачивал голову по сторонам, для наблюдением за обстановкой.

– Мужчины, а сейчас будет анекдот!

Вот кто-то из той компании, с писклявым голосом, нарочито громко стал пересказывать в лицах, какую-то смешную историю:

«Сидят бумеры культурно в рестике: выпивают, общаются.

Вдруг подваливает к ним вразвалочку один такой зумер, хочет развести их слегонца на бабки, но сначала, как заведено, вежливо здоровается:

– Здрасте вам, уважаемые.

Бумеры молчат, ведь они маленькие, хиленькие.

А тот зумер не зумер, а целый зумереще, здоровый как бетеэр: откормленный, накаченный.

– Как дела? – спрашивает он исподтишка.

– Дела нормально. Зумер, можешь отсосёшь?!

– Окей бумер.

Он становиться на колени, потом сосет…»

– Ихи-хи! Ну как, братва, прикольнулись?! – бравый рассказчик запищал тонким смехом в конце истории, обвел компанию взглядом. Парни неодобрительно затихли, обдумывая, как оценить его, потом посыпались реплики:

– Братан, а почему как БТР?

– Служил я на нём водилой, в мехбригаде, вот почему! – ответил рассказчик фальцетом.

– Ладно, сорян за вопрос, братан.

– А что, неплохо так!

– Счас бы тоже кого-нибудь нагнуть, а бумеры?!

Мимо стола, где сидят лихие граждане, проходит официантка с пустым подносом, сверкая голыми коленками из-под короткого халатика. Сидевший с краю здоровый парень, с сальным смехом откинулся на спинку стула, широко развел руки в стороны.

Он оказался на редкость шустрым: одним движением пристроил ладонь на крутую задницу девушки, ущипнул, зажал, тут же задрал халатик к верху, норовя выставить на всеобщее обозрение нижнее бельё, женские прелести.

– Попу покажи! – выкрикнул он, под смех разудалой компании. Хотя ничего не вышло: под халатиком были надеты короткие джинсовые шорты. Девушка, замахнулась на него подносом. Но молодчик лишь плотоядно улыбнулся:

– Побереги гонор до ночи, Алёна.

– Сейчас охрану позову, мигом вылетишь отсюда! – возмущённо закричала девушка. Она резко обернулась, взметнув волосы золотистым веером, ушла прочь.

Компания парней шумно заржала вслед.

– Брателлы, недавно случай был, – продолжил веселить общество здоровяк. – Тема такая: сеструха моя, вы её знаете, недавно замыслила пойти на свиданку с одним фраером в один клубняк.

– Чё такого тут? – перебил тот самый рассказчик, с блатным фальцетом. – Все сеструхи ходят на свиданку с парнями.

– Да ты не чёкай Писк, а слушай дальше: короче, дело было так. Сеструха нарядилась, намазалась, надушилась, всё путём по высшему разряду. Стала ждать звонка от ейного ухажера. А я как раз дома был, всё слышал; так вот, вскоре он звонит сеструхе, говорит: я не смогу сегодня с тобой пойти.

Сеструха спрашивает, почему мол обламываешь с вечеринкой.

Тот парень стал в открытую рассказывать: что когда он шел к ней домой, то повстречал одного незнакомого парня в джинсовой куртке. Этот парень в джинсовой куртке, взял и показал тому парню свои сиськи. А тот парень, когда увидел его сиськи, то очень захотел отыметь того парня в джинсовой куртке, который показал ему сиськи, причем по полной программе. Прикиньте какая ситуация приключилась?

– Чувак, ты серьезно? – снова встрял фальцет.

– Нет нахрен! – я тут сочинил. Писк, ты реально прифигел, конечно нет! В конце звонка, тот ухажёр стал толкать ей базар с резонами, типа за измену никак не считается, так как он переспит с парнем, а не с бабой. Сеструха тут в крик, в слёзы, я успокаивать, все дела.

– Эт чё такое, они двое, чё, пидорами, оказались?! – возмутился тот же писклявый гаврик.

– Да хрен их разберешь. Не, хотя вряд ли; ейный ухажер, вроде нормальный мужик, он всегда с телками путался, а тот парень в джинсовой куртке не пидар, а транс, раз сиськи у него торчали.

– Чё за нахер транс?! Че за гонево, братан?! – дружно зашумела вся братва за столиком.

– Ну вы даете олухи: транс когда, в натуре, у парня сверху офигенные бабские сиськи, а внизу член. Мне один кореш на отсидке рассказывал. Во как бывает!

– Не транс, а транссексуал, или говорят трансгендер, вроде ледибоев в Таиланде. А по-научному называется – гермафродит, они бывают без пениса, с молочными железами. Понятно? – вдруг послышался трезвый голос одного, какого-то умника, среди них.

– Лучше бы он ему не сиськи, а член высунул из куртки!

– Слышь, а ты сам не прочь вставить палку этому трансу?!

– Ага, если друг оказался вдруг…

– Пацаны, тогда круто получается, приходишь к своей подруге, говоришь ей: я тут переспал, без обид, но только с парнем, а это ведь за измену не считается!

– А я в Таиланде не был, а ты слоняра был, сам базлал, точно по пьяни снял не телку, а леди с хером.

– О, спалился петушара!

Раздавались ехидный реплики, подколки, обидные смешки:

гы-гы-гы, ха-ха-ха. Тут же, резко, братва перешла на взаимные оскорбления, самые благопристойные выражения из них звучали примерно так: «а в глаз тварь?», «а тебе в рыло?»

– А ну цыц всем! – громко велел здоровяк. – Вам случай в натуре, а в ответ рамсы между своими путаете, как последние крысы. Сменили шельметом базар, я сказал!

Соседняя компания ненадолго притихла, дальше стала почти шепотом обсуждать делишки с каким-то Лёхой Шпалой, из Заводского района. В наступившей относительной тишине, после выпитого стакана водки, я закусываю жареной картошкой, приготовленной с большим куском мясного бифштексом.

Потом пью горячий кофе из алюминиевой кружки, которую всегда приношу с собой.

По экрану телевизора прикреплённого в углу, немого из-за громкого шума, мелькают кадры старого ток-шоу.

Мои бесконечные ночи, похожие на те, которые были у развращенных римских патрициев, перед развалом великой империи, теперь проходят среди всякого сброда, состоящих из пьяного быдла, неуемных гуляк, жаждущих увеселений, кому повезло находиться в местечке, под названием Эн-ск.

За тёмным окном, пылью сыпет поздний дождь.

Его капельки мерцают в невесомом падении, слезинками стучат по крыше, беззвучно падают на землю, превращаются в обычную воду, которая потом сливается в грязные лужи.

Наверно мы произведены также: рождаемся бесполыми как ангелы, а потом становимся в нечто нечистое, подчиняясь семантическим программам, заложенным в эгоистическое ядро разума, отнюдь не человеческого, а скорее машинного киборга, с зомбированным сознанием.

Мудрецы говорят, что истиной является, то, на что смотришь с любовью, а остальное – легкомысленные домыслы, но теперь мы вовсе не заслуживаем ничего этого, вокруг нас одна пустота, фальшь в жизни, поэтому мы блуждаем во тьме.

Небо плачет, я вместе с ним.

Неужели должен жить среди людского дерьма, помешанного на лайках, рабских привилегиях заключающихся в том, чтобы оставить правосудный коммент под постом ролика.

Как я должен жить? Научите меня, я прошу!

Водворяется приход последней весны.

Но это только моё предчувствие.

Там за колючкой, в большой мир, тоже приблизилась весна.

Но он совсем не тот, что был раньше, как наш изменившийся разум. Теперь специально обученные люди, научились хорошо промывать мозги другим людям.

Они словно вьются жирными мухами над огромной кучей животных отходов. Уже непонятно, кто мы на самом деле: люди, или заведенные винтики в одной гигантской системе всеобщих потребностей. Как достаточный набор простейших алгоритмов для биологического сосуществования, разумеется, больше чем заложено в птицах или рыбах.

Дом, работа – снова по новому циклу каждый день.

Нет ничего неизвестного, как сотни раз в пройденной когда-то поднадоевшей игре от первого лица.

Но там, вне нашего Эн-ска, судя по новостям, не лучше обстоят дела: людские особи ходят на работу по спецпропускам, едят, спят, рожают свежеиспеченных детей на потребности родимого, в кавычках, государства, – одно и тоже.

Как понятие Завтра возможно не наступит: Мир не перед гранью катастрофы, а он уже за гранью.

Его трясет в агонизирующей лихорадке: кончаются, тут же начинаются локальные войны, лавиной накатываются финансовые, политические кризисы, банки печатают свежие деньги, превращённые в пустые фантики.

Неведомый квантвирус вырвался, на волю из секретной лаборатории. Теперь возникают эпидемии на всех заражённых континентах. Она косит насмерть толпами население без иммунитета. А кто сможет, условно говоря выжить, тот выздоровеет без вакцины, но превратится в какого-то уродливого мутанта без лица, как у прокажённых в прошлых веках.

По слухам, таких немало заделалось.

Медийные персоны бьются в экстазе, хайпажоры провоцируют людей ради контента, партийные кликуши всех рангов, – лидеры общественных движений, – призывают народ сплотиться, быть, или бывать, вместе и заодно.

Аналитики мудро рассуждают с экранов, что вирус побеждён, получено лекарство, но на деле лишь разводят руками, или бодро рапортуют: капитан, корабль идет ко дну, но всё будет хорошо, ведь в этом состоит великий ваш План.

Еврейские католики трясут кошерными пейсами как перед Великой Пасхой, исламисты пачками разбирают Коран в мечетях, оголтелые религиозные фанатики голосят на пустых площадях в рупор о начале Судного дня, призывают молиться о спасении души, каяться в грехах. Ведь блажен кто верует, и только блаженные останутся в живых.

А здесь, мы как самоизолированная команда доисторических викингов, находящихся на большущем дракаре, посреди бушующего моря страстей. Инфекция сюда не донеслась, по двум причинам; первое – сразу как возник вирус, то появился периметр из колючек, бетонных блокпостов, второе – больше нет новоприбывших «оттуда». Опустевшие мегаполисы в РФ, замкнули на неопределённый локдаун, перекрыли колючими заграждениями.

Наш периметр городка сейчас толком не охраняется, войсковые подразделения отозвали на другие более важные рубежи обороны, для обеспечения карантинного режима.

Можно свободно бежать отсюда, но куда и зачем?

Теперь это наш дом, милый дом. Куда бы я раньше ни забирался в другие места, меня тянуло сюда.

Мне вспомнился лозунг, попавшейся по пути сюда, он стоял цветным таблом на одном из перекрестков, на нём светилась креативная надпись: «Мой город – мой дом».

– Угостишь пивасом, по-братски?!

Рыкает голос под ухом, громадная ручища с треском опускается на мой стол здоровенной пятернёй.

На нём всё подпрыгивает, дрожит мелкой вибрацией, от солонки с солью, тарелок с закуской, гранёного стакана с водкой, кофейной кружкой.

– А ты кто, мой брат? – Меланхолично спрашиваю, затем повернулся к нему лицом. Он оказался тем парнем, который недавно рассказывал про случай с трансом, у которого были офигенные сиськи, стремился увидеть женский зад официантки.

Эти девушки появились с последней волной эмигрантов оттуда, в поисках лучшей жизни. Они словно перелетные пташки гонимые ветром неудач, или как ночные мотыльки, летящие на обжигающий свет вслед за мечтой, а на самом деле им приходиться точно из матерной частушки. В этот несчастливый сезон пандемии, я с Вороной иногда посещал «Бар», где исподволь приметил нескольких девушек работающих здесь в качестве обслуги, которые дарили приходящим мужикам кусочек продажной любви.

Одна из них Алёна, красивая блондиночка с взглядом дамской хищницы, точно из французской песенки «Alors On Danse», где русскому уху слышаться – «Алёна даст». Там итак понятно по смыслу: что какая-то девушка по имени Алёна сегодня точно даст, какому-то счастливчику. Но это в песне, а наша Алёна даст обязательно любому, хотя тоже за деньги.

Мег, блондинка с кудряшками, с большим бюстом, крупным задом, хохотушка с разбитным характером.

Другая официантка, имени её не знал, тёмно-рыженькая с веснушками на носике, она имела соблазнительную фигурку, с кукольным личиком, выразительными карими глазами, очень смахивала на Одри Тату. Ещё была смуглая до черноты брюнетка, под экзотическим именем Айза.

– Я-то Кречет. Кречет – моё фамилиё!!

Каждая здешняя шавка знает! А ты сам кто, пиратский мазафакер?! – вскипел здоровяк, скорчив свирепое лицо.

– А ты пацан – прихлопни уши, – поворотил Кречет раскрасневшееся лицо к приблизившемуся молодому охраннику. – Покуда взрослые дяди общаются!

Теперь он обернул воловью шею в мою сторону, устремив пустой бесцветный взгляд исподлобья, уперевшись ладонями в стол:

– Мы раньше не встречались. Я бы запомнил лоха…

Он прибавил пару крепких словечек в конце словесного оборота. Здесь нейтральная территория. По неписаным законам, разборки, убийства с ножом, – в городе запрещены, тем паче в баре, кроме драк на кулаках. За это сейчас в условиях карантина без суда и следствия ставят к стенке, правых и виноватых.

Но его нож, пока спрятанный в рукаве, почти готов острием вверх вонзиться под мои ребра. Он не пожалеет меня.

Знаю заранее. Уже конец зародившийся бойне.

О начале речи не идёт.

– Чего молчишь, ущербный. Базар не вывозишь…

Я кладу ладонь на пятерню похожую на ковш, которым черпают воду и улыбаюсь. Это непросто, заставлять себя улыбнуться, раздвинуть губы в ухмылке. Очень непросто. По многим причинам Моя улыбка вышла не ахти какая, но я правда, поверьте мне, старался. Гримаса, да хоть куда фотографируйся, и вешай фото на стенд погибших героев за отчизну. В каждой школе есть такой. Он прибит к стене, обтянут ватманом, поверх него парят звездочки или повешен флаг. Хотя здоровяк не оценивал мои старания, он поднял одну ладонь со стола, задумчиво почесал щёку с щетиной, которая выросла за день.

– Кречетов, отойди от персоны! – вдруг произнес кто-то над нами довольно громко и внятно, с нотками угрозы, также морального подавления всякой агрессии.

Я удивленно поднял вверх голову, дабы узреть что это, или кто. Явившийся бог для правосудия, или мой пьяный глюк, знающий откуда-то приёмы НЛП. Нет, видение оказалось вполне обычным подростком. Только необычайно высоким, чрезвычайно худым, но его худоба не выглядела как изрядная дистрофия, скорее как мальчишеская стройность, которая даётся в детстве лишь отъявленным шалопаем.

Комбинезон из джинсы, кожаная курточка с заклепками и молниями, которая была распахнута, лишь усиливали впечатление, что он молодой человек, только слегка постаревший, который будто провел неделю в борделе, находящимся где-нибудь в Амстердаме, на бульваре красных фонарей.

– Позволишь присесть?

– Валяй сынок, – отозвался я, поражаясь его дерзости, сразу переходить на «ты».

Его длинные волосы, стриженные почти под каре закрывавшие уши, взметнулись по сторонам, когда он резко подвинул свободный стул к себе, и уселся.

Я с любопытством разглядывал негаданного гостя к столу, который ладонями неловко поправлял упавшие пряди рыжеватых волос на лоб, как бы зачесывая их назад к затылку.

Его прическа не была женским «каре», или старорусским «горшком», которым стригли бояре своих холопов.

Было нечто иное на его голове.

А на лице два шрама: один на подбородке, другой над бровью, немного сломанный нос, которой придавал ему вид стреляного воробья. Здоровяк меж тем почтительно улыбнулся, также задом удалился поминутно кланяясь.

– Фредди, – коротко представился он, я нисколько не удивился: Фредди так Фредди, мне какое дело, – пусть назовётся Люцифером, – лишь бы не мешал.

– Джоник.

– Да? Джоник?

Он удивлённо привстал, потом присел, радостно хлопнул себя по джинсовым ляжкам:

– Вот так встреча! Наконец-то!

– Не понял вас. Ты меня знаешь, вьюноша? – спросил я его.

Его лицо вспыхнуло и покоробилось, будто от тяжкого оскорбления, но потом выражение смягчилась:

– Нет, пока нет. Слышь, а чего повязка на глазу?

– Долго рассказывать, Фредди.

Что ж. Ладно. Я легенда. Наверно.

Но я не из того кино «я – легенда», где всё вымерли.

Совсем наоборот. Людей вокруг до хрена и больше.

Джон, Джоник. Кто не слышал позывной, лучшего следопыта былого фронтира. Мои заброски и глубинные рейды, стали классикой, занесены в учебники. Шучу. Мне остается только шутить, когда больше нет одного глаза.

Что вы знаете о жизни, люди на блюди.

Когда вам отрезают глаз. Похожее чувство.

Чтобы пройти ад и выжить – надо отдать за вход и за выход.

Было дело, я чуть не подох в одной из вылазок.

Напарник притащил меня к своим, потом вертушка, госпиталь. А черная повязка поперек лба, результат недавнего случая. Она теперь закрыла шрамированную впадину на лице.

Когда зараза, из поврежденного лба, перешла на глаз, пришлось, ампутировать. Меня больше не узнают при встречах.

Ни к чему известность, только так, когда назовусь, тогда вроде опознают. Теперь получаю пенсию как участник БД, работаю егерем в местном леспромхозе, расположенном на отшибе Эн-ска. Так живу, точнее сказать, существую.

– Джоник, – я повторил слово.

Позывной с армии, когда был силовиком, или кличка из детства, кто уже помнит, зачем так приклеилось.

В те, отчаянные времена, пацаны под впечатлениями от просмотров забугорных фильмах в коммерческих видеосалонах взяли моду переделывать свои имена.

Так появились Сэмы из Семёнов, Майклы из Мишей.

В том числе Женьки превратились в Джонов.

Я был тогда мал и худ, поэтому мне досталось уменьшительная копия.

«Джоник» – снова воспроизвел нараспев, уже тише, почти про себя, чтобы гость не заметил.

Это слово, нет набор букв и согласных звучаний, навевало тоску о чем-то неизбывном.

О чем… странно, странное место, да вообще.

Тогда я выиграл в той передаче миллион рублей.

Обросший, с жуткого похмелья, после остановки на бурную ночь в гостинице, явившись с помятым пиджаком на съемку передачи. Всё было настроено против меня; тот добрый ведущий в очках, у него тоже фамилия такая добрая, каверзные вопросы, громкий шум в зале с криками, – кто этот плебей.

Дало ли мне право на счастье?

Вряд ли. Целый миллион мне так и не отдали.

Безумцы меняют Мир, но вряд ли они спасут его, как последний вопрос в том раунде ток-шоу.

Так говорил Фрейд, штатный психолог на тестах, он учился где-то в заграничных университетах головомойной науке.

Мы встретились, когда я хотел поступить на службу в МЧС, после военных переделок, потом подружились, найдя в друг друге интересных собеседников.

Хотя там, в армейке, тоже встречались Фрейды.

Один из них был военнообязанный фельдшер, с купленным дипломом психолога, поэтому получил прозвище такое, усугублявшим свое положение изрядным потреблением войскового спирта из аптеки. Из которой систематически бывали недостачи, нам, младшему комсоставу, конкретно прилетало.

– Фрейд должен заканчивать со спиртом. Довожу до вашего сведения. И должен трахатся анально… – Так я доложил нашему начальству на утреннем построении батальона. – А то распустились…

Смешно – Фрейд анально.

Тот настоящий Зигмунд Фрейд в гробу перевернулся бы, увидев сейчас какие мы делаем умозаключения насчет полового акта.

– Молчать!… – хотя тут должно следовать троекратное уставное «ура».

– Что за на…

На полковом плацу солидно вышагивал поросенок.

Это была свинья, дворовой породы, из хозроты, продовольственного обеспечения, тоже по кличке Фрейд.

Говорят, её солдатики пользовали в интимных целях.

Но сегодня на свинской спинке был нарисован красками триколор. Кто-то из шутников раскрасил её и выпустил на плац ради хохмы.

– Сука…! Под трибунал!

Свинью спецрейсом от греха подальше отправили генералу.

Её дальнейшая судьба неизвестна. А мы скоро пошли домой.

Это всё дождь навевает временами заунывную тоску.

Давно было, так давно, что даже не верится.

Что ж, может он прав, только пусть они пробуют на своей шкуре. Я тоже безумен, как никогда, по его словам, но в тоже время разумен, тоже как никогда.

Это выяснилось в ходе непринуждённого общения, когда мы ушли в поход по лесам, долго сидели возле костра ночью вдвоём.

Пили самый крепкий чай из помятых жестяных кружек, разговаривали о многом, пристально вглядываясь в темное небо, будто стараясь там отыскать ответы на наши потаённые вопросы.

Тогда он сказал, что у меня глаза, против которого объединился весь мир. И спросил, ты верно рыцарь Дон Кихот, не надоело ли мне бороться с ветреными мельницами.

Пришлось сознаться, как было дело. Так бывает, когда выходишь на ринг с кем-то, вот ты измотан, выдохся, сил нет, тут звонок гонга, отдых, на боксерские маты выходит красивая девушка в купальнике с номером раунда.

Вдруг снова непонятно откуда берутся силы для драки.

Нет мыслей о первенстве, о пьедестале, о золотой медали или чемпионском поясе. Или даже о престиже города, или Родины.

Нет ничего. Кровь с разбитого лица капает на ковер, подбитый глаз не видит, рассеченная губа мешает говорить рефери, что я в норме, но всё не важно. Только драка за самку в купальнике.

Я победил, значит, обладать ею, тоже буду я.

Это жизнь, только в бою можно обрести желаемое счастье.

Я прервал мысли о развитии сюжета, как было у меня в реальности, и будущий вопрос Фрейда:

– Это бой с собственной тенью, бой с самим собой, отступника с самим богом.

Тут Фрейд крепко задумался, потом выдал:

– Бог есть я, отступник тоже я. Выходит вы сам Христос?

– Нет, я человек, которого не поняли в мире.

– Позвольте, Иисуса тоже понимали, однако казнили.

– Но опять же Жизнь побеждает жизнь

– Напротив, это только временно.

Снова он может быть правым. Но что с другими безумцами тогда делать. Безумие составляет большую часть психического состояния человека. Люди истребили китов, акул, тигров, львов, слонов, крокодилов. Если продолжать, то список будет огромным, это безумие, делать вид, что всё нормально с экологией.

Также человеческая память странная штука, или божья шутка, явившаяся на белом свете.

Она имеет изменчивую склонность к забывчивости, или даже приукрашиванию мест, событий, друзей, врагов.

О забытье предательства соратников, о великой дружбе.

В МЧС меня не приняли, там много тестов надо проходить; полиграф, компьютерный томограф, психологи.

– Слушай сержант, скажу без обиняков, – сказал седой полковник из медкомиссии, вертя в руках мою распечатку томографии головного мозга. – Вот здесь, показано, что у тебя были сотрясения в юношестве, потом контузия на службе. Ты меня извини, но у тебя с мозгами не в порядке. Значит с психикой тоже. Выходит, ты в любой момент можешь потерять контроль над собой, контроль над ситуацией. А нам такие не нужны…

Но этому миру, и миру городка Эн-ска, под маркой «я легенда» нужен больше, чем я самому себе, или кому-нибудь больше. Когда-то нам приходиться делать выбор, правильный или нет, жизнь покажет, или уже показала.

У меня в голове два голоса: один твердит – я не боюсь, другой – я боюсь. Так не бывает в нормальной жизни. Хотя.

Что тут подразумевать.

Я безумен. Этот мир превратил меня в чудовище.

Мертвые и безумцы уже в безопасности, как всегда.

Это проистекает из высказывания библейского фарисея, не помню какого именно: «Мертвые, сами должны хоронить своих мертвецов»

Посему, пока живо естество, приходиться пить дорогую, но палёную водку, чтобы унять не знамо что, ведь настоящий Зигмунд Фрейд, не знал ответов, не додумал дальнейших объяснений в психологических учебниках.

Да полными стаканами, но Фредди не пил со мной водку, а тянул томатный сок через соломинку, ведь ему возраст всего ничего, он всё время говорил, говорил без умолку.

Мне пьяному, во время общения с ним стало казаться, что он обычный молоденький дурачок, несет какую-то чепуху и полную бредятину. Сначала я его спросил: «Ты кто такой вообще?»

Он ответил: «Я историк по жизни. Знаешь, люблю истории, очень люблю рассказывать их другим слушателям».

От нечего делать, между выпиванием водки, я подначил его:

«Ладно, хрен с тобой, расскажи-ка какую-нибудь историю».

Тут его глаза загорелись каким—то безумным блеском, он придвинулся ближе, тихонько осведомился: «Значит, ты готов, тогда слушай…»

Я стал слушать эдакого чудака, подперев голову, прикрыв глаз, чтобы вникнуть в смысл, хотя, что тут скрывать, – чтобы попросту задремать, уйти от своих наваждений.

Фредди принялся бубнить вполголоса:

«1930-е годы безоговорочной партийной власти большевиков.

Ночь тоскливого октября ледниковой эпохи.

Советская Россия. Секретная московская тюрьма, расположенная на Кузнечном Мосту. Так называемая «Лубянка-2» для политзаключенных. Как во всех тюрьмах, продуманная система угнетения. В камеры, арестованных поднимали на грузовом лифте, оглушительно лязгавшими шестеренками, как адскими жерновами, или вели мрачными лестничными маршами. Пролёты между лестницами затягивались проволочной сеткой, чтобы заключенный не мог броситься вниз, покончив жизнь легким самоубийством.

Такой вид «побега» становился обычным делом во времена массовых репрессий. Стены между камерами, сделаны пустотными, чтобы приговоренные не пользовались тюремным телеграфом.

Здесь же в подвалах тюрьмы приводились в исполнение смертные приговоры. Бетонный коридор с подслеповатым освещением, лестничным маршем, ведущим на нижний ярус секторов пыточных казематов, со склизкими стенами от постоянной сырости.

Серые ступени, потертые, выщербленные от передвижения множества обреченных людских ног, познавших, что такое ад на земле. Узкий туннель без искорки жизни, остальное вокруг без надежды на спокойное будущее.

Везде застывшая тишина, нарушаемая шагами сапог безмолвных конвоиров, с глухими вскриками попавших жертв в паучью сеть окаянного времени.

В нижнем ярусе подвальных помещений, продолжается выпытывание информации в отдельной допросной камере.

Под потолком с овальным сводом Берия, Лаврентий Павлович. Начинающий инквизиторское восхождение по партийной иерархии, к трону всесильного наркома.

С красными ромбами в петлицах, означавших старшего майора госбезопасности, на распоясанном кителе.

В плотно посаженных очках-глазницах, точно приросшим к носовым крыльям, раздувавшимся при каждом нервном отклике на окружающую действительность, взбудораженных зловещим ореолом вокруг него.

Наводивших ужас на всех советских людей, при одном упоминании об этих непроницаемо стеклянных очках-человеке.

Он самолично ведёт бесконечный допрос подозреваемого в тяжком проступке.

Обмахиваясь вафельным полотенцем, с красными пятнами, Берия прохаживался по ограниченному пространству.

Скрипя сапогами, начищенными ваксой до блеска с подворотами, он задал очередной вопрос, с едва заметным кавказским акцентом:

– Так значит, вы, японский шпион? Или, кхе, масонский агент? Гмм, товарищ Бокия?

Прошелестела жухлая листва где-то вокруг непроницаемой клетки. Одинокая осень бродила по небу, опадая павшими листьями. Быть снова полной весне, быть листве распустившейся на веточках: только этим сухим и палым, какой барыш с того?!

Желтый огонек потолочной лампы заколебался горящей свечой, вбирая в себя дыхание жизни. Игра. Вопрос – ответ.

И у первого игрока козыри на руках.

Говорящие сами за себя, до хруста, в переливающихся желваках на лице. Когда надо докладывать «наверх» Самому.

А второй игрок проиграл. Он всё проиграл. В придуманные карты. Не только жизнь, может даже бессмертную душу.

– Где же находится Шамбала, или Беловодье? Где страна тибетских учителей Махатм?

– Чёрт возьми, тебя, и всех вас, – с трудом сипло отвечал Бокия.

– Проклятые экспедиции РГО (русское геогр. общество) в Тибет, оно находиться там. Иди, забери, если сможешь взять…, – радостно засмеялся с хрипом Бокия, отбитыми легкими.

Чего тут: всё одно помирать теперь.

Что останется потом – лишь труха воспоминаний.

Измученный побоями Бокия умер в камере, в тот же день посещения будущего наркома.

Не рассказав никому, что там случилось в конце путешествий,

унеся с собой в неизвестность, тайны загадочных походов в Тибет и на Север…»

Тут молодой человек перестал рассказывать.

– А, что? И всё? – очнувшись от дремы, спросил я.

– Почти, – ответил Фредди.

– Да к черту ахинею! – заорал, полностью пробудившись от полудремы. – Берия, Бокия, большевики… фигня какая-то.

Ты рассказываешь то, чего сам поди не знаешь. Ты же там не был, ещё не…

Фредди с горячностью перебил меня:

– При чем тут: был, не был. Может был, кто знает.

Пойми смысл, Джоник: ставка больше на кону, чем авантюрная жизнь Бокия, других искателей приключений.

Ведь что есть игра, как не сама жизнь. Можно красиво сыграть, будучи нормальным семьянином, роль отличного мужа или жены. Или поиграть в путешествия, как один знакомый на двадцать тысяч рублей путешествует четыре месяца по горам, каких только красот он ни повидал. Можно поиграть в выращивание, образование детей, дать им то, чего не дали тебе, как вырастили чемпиона фигуриста Плющенко.

Поиграть, обустраивая быт, делая евроремонты в загородном особнячке, или на садовой даче. Сыграть в пьесе Шекспира, трагичным актером на сцене театра.

Или написать книгу про то, как «играл».

Стать летчиком-космонавтом, надев сверху ещё один скафандр. В конце концов, можно поплавать с коралловыми рыбками на рифах. Можно всё в этой жизни.

Только многие не умеют играть, им видите ли скучно.

А ещё большая часть людей «заснули», закаменели в рефлексах жизненной роли, потеряли пластичность мышления, от чего придали Важность и Серьезность своим проявлениям…

– Да-да, красиво-прекрасиво: игра, жизнь, чемпионы.

А причем тут я? Ты, и все другие?! Мы же обычные люди, которые прозябали и прозябают дальше. Нам доступен лишь кусочек хлеба, немного зрелищ, кусочек любви, кусочек счастья: одним словом объедки со стола, а не витать в облаках. Вот что я думаю об этом!

– Окей, тогда скажи: что ты хочешь от жизни, что хочешь найти или потерять?

12 След.

Кассетный клуб

Кассетный Клуб. Введение

Мои ночи

С этой книгой читают

Другие книги автора