Лицо ее закройте

4

Наконец около половины восьмого Марта услышала скрип колес коляски Джимми на подъездной аллее. Она давно уже прислушивалась. Джимми тихонько ныл, лишь мерное покачивание коляски и мамины уговоры удерживали его от воплей.

Скоро в окне мелькнула Салли, подкатила коляску к кухне и тотчас появилась в дверях с малышом. Девушка с трудом скрывала переполнявшие ее чувства. Она была возбуждена, но, судя по всему, довольна собой. Вряд ли она так ликует из-за того, что Джимми прокатился лесной тропой, подумала Марта.

– Что-то поздно ты, – сказала Марта. – Ребенок небось проголодался, бедняжка.

– Но ему не придется больше ждать, верно, дорогуша? Молоко, наверно, вскипятили?

– Заруби себе на носу, Салли, я здесь не для того, чтобы ждать, когда ты явишься. Тебе нужно молоко, сама и кипяти. Прекрасно знаешь, когда надо кормить ребенка.

На том и замолчали; Салли вскипятила молоко и торопилась его остудить, держа Джимми на руках. Только когда Салли собралась нести малыша наверх, Марта заговорила.

– Салли, – сказала она, – ты что-нибудь брала из постели хозяина, когда застилала ее утром? Что-нибудь из его вещей? Говори правду!

– По вашему тону ясно, что вы все знаете. Неужели вы знали про те таблетки? И молчали?

– Конечно, знала. Я ведь ему пять лет прислуживаю. Кому ж еще, как не мне, знать, что он делает и что у него на уме? Небось решила, что он может их выпить. Не волнуйся. Не смей свой нос совать. Доведись тебе лежать вот так, годами, в постели, может, и тебе было бы утешением, что у тебя кое-что припрятано, скажем, несколько таблеток, которые избавят тебя от страданий. Припрятано кое-что, о чем никто и не подозревает, пока какая-нибудь дура набитая, сучка, да и только, другим словом не назовешь, не пронюхает. Уж такая умная, дальше некуда! Да он и не стал бы их принимать. Он джентльмен! Тебе и этого не понять. Верни-ка мне лучше таблетки. А если хоть кому проболтаешься или притронешься к его вещам, я тебя в два счета выставлю. Тебя и это отродье. Уж я найду способ, будь уверена!

Она протянула руку к Салли. Голоса она ни разу не подняла, но ее спокойная уверенность еще больше пугала, чем гнев, и в голосе Салли, когда она отвечала, дрожали истерические нотки.

– Боюсь, вас ждет неудача. Нет у меня таблеток. Сегодня днем я отдала их Стивену. Да, Стивену! Слушаю, что вы мелете, и радуюсь, что отдала их. Хотела бы я посмотреть на Стивена, когда он узнает, что вы все давным-давно знали. Дорогая, преданная старушка Марта! Такая преданная семейству Макси! Да плевать вы хотели на всех их, вместе взятых, старая лицемерка, разве что для хозяина сделали исключение. Посмотрели бы на себя со стороны! Моет его, ласкает, кудахчет над ним, точно над ребенком. Я от смеха готова лопнуть, только уж больно жалкое зрелище. Срамотища! Его счастье, что у него крыша поехала. Да любой бы свихнулся, окажись у вас в лапах!

Она ушла, прижав малыша к бедру; Марта услышала, как грохнула дверь.

Она наклонилась над раковиной, вцепилась в нее дрожащими пальцами. Ее сотряс внезапный приступ рвоты, но легче от этого ей не стало. Она приложила руку ко лбу – привычный жест отчаяния. Посмотрела на пальцы, мокрые от рвоты. Она пыталась взять себя в руки, но в ушах звучал тонкий детский голосок: «Да любой бы свихнулся, окажись у вас в лапах… окажись у вас в лапах… окажись в лапах». Когда дрожь улеглась и тошнота прошла, ее охватила ненависть. Она начала строить коварные планы мести. Представляла, как Салли опозорена и ее с ребенком выгоняют из Мартингейла, раскусив ее – лживую, злую, порочную. Да чтоб она сдохла, эта Салли, мечтала Марта – а мечтать кто запретит?

Глава третья

1

Погода в последние недели все время менялась, разве что только снег не шел; а сейчас стала теплой, обычной для летней поры. Может, в день праздника будет сухо, а то и солнечно. Натягивая галифе – она собиралась на прогулку со Стивеном, – Дебора увидела из окна красные и белые палатки и разбросанные по лужайке не до конца еще сколоченные прилавки, которые предстояло украсить гофрированной бумагой и флажками. Чуть дальше на поляне уже обнесли площадку для детских спортивных соревнований и танцев. Под вязами установили старенькую машину с громкоговорителем, и змейки проволоки, вьющиеся по дорожкам и цепляющиеся за деревья, свидетельствовали о попытках местных заядлых радиослушателей установить усилительную систему для музыки и разного рода объявлений. Дебора отдохнула за ночь и теперь стоически переносила эту суету. По опыту своему она уже знала – закончится праздник, и глазу предстанет совсем иное зрелище. Как бы люди ни старались вести себя аккуратно, – правда, многим доставляет удовольствие, когда вокруг коробки из-под сигарет, огрызки фруктов, – по меньшей мере неделю потом приходится пыхтеть, чтобы сад перестал казаться поруганным. Цепочки флажков, натянутые от одной зеленой стены к другой, и так уже придавали купе деревьев неподобающее легкомыслие, а грачи, к ужасу своему, оказались втянутыми в еще больший шум, чем обычная перебранка.

Кэтрин, когда она погружалась в мечтания о празднике в Мартингейле, больше всего хотелось помогать Стивену – она представляла, как он, окруженный цветом чадфлитского общества, людьми яркими, мыслящими и неравнодушными, выводит своих лошадей. У Кэтрин, конечно, были весьма колоритные, но явно устаревшие представления о роли и месте семейства Макси в чадфлитском обществе. Но эти радужные мечты разбились о непоколебимую убежденность миссис Макси, что ее гостям надлежит быть там, где они более всего нужны. А нужны они у прилавка с белым слоном. Когда Кэтрин пришла в себя от разочарования и обиды, к удивлению своему, она обнаружила, что ей и здесь очень интересно. Все утро она провозилась с товаром, сортировала, оценивала – ведь им все это добро продавать. Дебора точно знала, что почем и кто что купит, да оно и понятно – опыт немалый, к тому же почти все она сама раздобыла. Сэр Рейнольд Прайс пожертвовал большое ворсистое пальто с отстегивающейся водонепроницаемой подкладкой, которое она немедленно отложила в сторону, чтобы оно попало прямиком доктору Эппсу. Ему на зиму именно такое пальто нужно – ведь приходится мотаться в открытом автомобиле; когда ты за рулем, кому какое дело, в чем ты. Еще там была старая фетровая шляпа, принадлежащая самому доктору, которую его помощник безуспешно пытался сбыть во время этих ежегодных распродаж, но она неотвратимо возвращалась к своему сердитому хозяину. Стоила она шесть пенсов и была выставлена на всеобщее обозрение. Были там также свитера ручной вязки сногсшибательных рисунков и цветов, бронзовые безделушки и фарфор с каминных полок местных жителей, связки книг и журналов и потрясающая коллекция гравюр в тяжелых рамах, на тоненьких медных пластинках были выгравированы подобающие случаю названия. К примеру: «Первое любовное послание», «Любимица папочки», гравюры-близнецы, выполненные в весьма изысканной манере, под названием «Ссора» и «Примирение», а также несколько сценок, изображающих солдат: или целующих своих жен на прощание, или же предающихся более целомудренным радостям при новой встрече. Дебора предсказывала, что они будут пользоваться особым спросом, и объявила, что одни только рамки стоят полкроны каждая.

К часу дня все приготовления были закончены, домочадцы торопливо перекусили, прислуживала им Салли. Кэтрин вспомнила, что утром Марта сердилась: горничная проспала. Судя по разгоряченному виду, Салли пришлось попотеть, чтобы наверстать упущенное время; к тому же, подумала Кэтрин, она, видно, чем-то взволнована, хотя и старается выглядеть покорной и расторопной. Трапеза прошла довольно мирно, поскольку всех объединяли общие хлопоты и при этом каждый был занят своим делом. В два часа приехали епископ с супругой, члены комитета сошли с веранды гостиной, сели, немного робея, в кружок на приготовленные для них стулья; так произошло официальное открытие праздника. Епископ был стар и уже не служил в церкви, но сенильным стариком пока еще не стал – его короткая речь представляла собой образец простоты и благородства. Слушая его приятный старческий голос, Кэтрин впервые подумала о церкви с интересом и теплом. Вон норманнская купель, около которой они со Стивеном будут стоять во время крещения детей. А в этих боковых приделах покоится прах его предков. Вот коленопреклоненные фигуры Стивена Макси и его жены Деборы, навеки застывшие в камне – лицом друг к другу, руки сложены в молитве. Там же выполненные в каноне бюсты других Макси шестнадцатого века и просто плиты, оповещающие о гибели сыновей на Галлиполи^[6] и на Марне^[7]. Кэтрин часто думала о том, что погребения усопших членов семьи становились все менее пышными с тех пор, как церковь Святого Седа и Святой Марии в Чадфлите стала не столько местом паломничества, сколько личной усыпальницей останков Макси. Но сегодня, будучи в приподнятом настроении, преисполненная доверием ко всем, она думала о членах этой семьи, живых и мертвых, без тени насмешки, и даже барочный экран за алтарем и коринфский ордер^[8] она воспринимала как знаки особых заслуг Макси.

Дебора встала с Кэтрин за прилавок. Подходили покупатели, осторожно перебирали товары в поисках нужного, народу собралось уйма, дело спорилось. Доктор Эппс пораньше явился за своей шляпой, а его в два счета уговорили купить пальто сэра Рейнольда за один фунт. Белье и обувь буквально расхватали, Дебора точно угадала, кто что купит. Кэтрин отсчитывала сдачу, раскладывала на прилавке товары, извлеченные из большой коробки, которую они держали внизу. Люди маленькими группками входили через главные ворота, ребятишки натужно улыбались, потому что фотограф пообещал приз «ребенку, который выглядит самым счастливым», – бесплатный вход в вожделенные ворота. Громкоговоритель превзошел все ожидания, из него яростным потоком лились марши и вальсы Штрауса, объявления касательно угощения и соревнований, советы пользоваться корзинками для мусора, чтобы не засорять сад. Мисс Лидделл и мисс Поллак с помощью самых невзрачных, самых старших и самых исполнительных из числа своих противных, непослушных девчонок метались от церкви Святой Марии к саду и обратно, следуя зову совести и долгу службы. В их ларьке продавали очень дорогие товары, к примеру, ручной работы нижнее белье, ставшее жертвой странного компромисса привлекательности с благопристойностью. Викарий со взмокшими от волнения седыми волосами лучился радостью, лицезрея свою паству, которая наконец-то пришла в согласие со всем миром и друг с другом. Сэр Рейнольд, снисходительный, говорливый и великодушный, приехал попозже. С лужайки, где готовились к чаю, доносились озабоченные голоса – миссис Коуп и миссис Нельсон с помощью мальчиков из воскресной школы расставляли карточные столики, стулья из холла, расстилали скатерти, которым потом предстояло вернуться к своим хозяевам. Феликс Герн наслаждался ролью вольного стрелка. Раза два он предлагал свою помощь Деборе и Кэтрин, но не скрывал, что ему больше нравится с мисс Лидделл и мисс Поллак. Подошел Стивен, поинтересовался, как идут дела.

Для человека, который имел обыкновение называть этот праздник «проклятием семейства Макси», он выглядел вполне веселым. В начале пятого Дебора отправилась домой справиться, не нужно ли что папе, оставив Кэтрин командовать парадом. Приблизительно через полчаса Дебора вернулась и предложила пойти перекусить. Столы накрыли в палатке побольше; опоздавшим, предупредила Дебора, придется довольствоваться жидким чаем и малоаппетитным печеньем. Феликсу Герну, который подошел к ним поболтать и оценить оставшийся товар, велено было встать к прилавку, а Дебора с Кэтрин пошли домой помыть руки. В холле все время кто-то был – то ли люди полагали, что таким путем сократят дорогу на распродажу, то ли, впервые оказавшись здесь, считали, что в стоимость входного билета включена и экскурсия по дому. Дебору, казалось, это вовсе не занимало.

– Боб Гиттингз, наш полицейский, засел в гостиной, – отметила она. – Столовая заперта. Всегда тут кто-нибудь ходит. Но еще никогда ничего не пропадало. Пойдем вон через ту дверь, в маленькую ванную комнату. Так быстрее.

Но все-таки когда с черной лестницы сбежал какой-то человек, торопливо извинившись перед ними, им это явно не понравилось. Девушки остановились, и Дебора окликнула его:

– Вы ищете кого-нибудь? Это ведь частный дом.

Он оглянулся на них – нервный, тощий мужчина с седеющими волосами, высоким лбом и узкими губами, которые он растянул в подобающей случаю улыбке.

– О, простите, я не придал значения. Простите, Бога ради. Я искал туалет.

Голос был не из приятных.

– Если вам нужен туалет, – сказала Дебора резко, – вы его в саду найдете. По-моему, там есть вполне заметный опознавательный знак.

Он вспыхнул, пробормотал что-то в ответ и исчез.

Дебора пожала плечами:

– Заяц трусливый! Вряд ли он тут что-нибудь учинил. Но лучше бы им по дому не гулять.

«Стану хозяйкой Мартингейла, – решила Кэтрин, – наведу порядок».

В палатке, где была приготовлена закуска, естественно, собралось много народу, под аккомпанемент музыки, которую транслировали по радио и которая проникала сквозь холщовые стены, позвякивала фаянсовая посуда, гудели голоса и посвистывал титан. Накрывали на стол ученики воскресной школы – они соревновались, кто лучше составит букет из полевых и лесных цветов. На каждом столе стоял именной кувшинчик из-под джема, в котором красовались маки, лесная кислица и шиповник, буйно распустившиеся от того, что их долго держали в горячих ладонях, – цветы поражали своей нежной, наивной красотой, хотя их аромат тонул в терпком запахе вытоптанной травы, пропеченного солнцем холста и пищи. Говор стоял такой громкий, что, когда наступила неожиданная пауза, Кэтрин показалось, что все вокруг стихло. Только минуту спустя до нее дошло, что не все замолкли, что не все повернулись к противоположному входу в палатку, в котором появилась Салли в белом платье с глубоким конусообразным вырезом, юбка – в водовороте складок; в точно таком же была и Дебора, и такой же зеленый пояс охватывал талию Деборы, зеленые серьги сияли у горящих щек. Кэтрин почувствовала, как вспыхнули и ее щеки, и против воли бросила на Дебору быстрый вопросительный взгляд. Она была не одинока. Все больше и больше голов поворачивались к ним. В дальнем углу палатки, где девчонки мисс Лидделл уже давно попивали чай под неусыпным оком мисс Поллак, кто-то захихикал. Кто-то сказал тихо, но и не так уж тихо:

– Ну и Сал!

Только Дебору, казалось, это не занимало. Не удостоив Салли взглядом, она подошла к доскам на козлах, служившим столом, и спокойно попросила чай для двоих, бутерброды с маслом и кекс. Миссис Парди в замешательстве торопливо налила две чашки, и Кэтрин последовала за Деборой к свободному столику, схватив тарелку с кексом, в ужасе думая, что и она попала в дурацкое положение.

– Как она посмела? – пробормотала она, наклоняя пылающее лицо над чашкой. – Она же это нарочно.

Дебора чуть повела плечом:

– Не знаю. Какое это имеет значение? Ну попутал ее маленько нечистый, мне-то что до этого?!

– Откуда у нее это платье?

– Оттуда же, откуда у меня. Ярлык фирмы ведь внутрь пришивают. Это не эксклюзивная модель или что-то там еще. Любой может купить, если захочет поискать. Салли, видно, решила, что игра стоит свеч.

– Но откуда ей было знать, что и ты сегодня его наденешь?

– Любой другой случай, полагаю, тоже подошел бы. Может, хватит об этом?

– Не понимаю, почему ты относишься к этому так спокойно. Я бы не смогла.

– Что ты хочешь от меня? Чтобы я пошла и содрала его с нее? Можно, конечно, поразвлечь соседей, но всему есть предел.

– Интересно, что Стивен на это скажет, – сказала Кэтрин.

Дебора удивилась.

– Не уверена, что он даже заметит, разве что подумает, что платье ей к лицу. Оно больше ей идет, чем мне. Тебе нравится кекс или отправишься на поиски сандвичей?

Путь к дальнейшим дебатам был отрезан, и Кэтрин принялась за чай.

2

Время тянулось медленно. После эпизода в палатке Кэтрин потеряла к празднику всякий интерес, и распродажа подержанных вещей превратилась для нее в принудиловку. Как Дебора и предсказывала, все было распродано до пяти часов, и Кэтрин решила помочь организовать катание на пони. Когда она появилась на лужайке, Стивен поднимал вопящего от восторга Джимми и усаживал в седло перед матерью. Солнце к концу дня не так шпарило, в его лучах волосы малыша превратились в пламень. Сияющие волосы Салли упали вперед, когда она нагнулась, шепча что-то Стивену. Кэтрин услышала, как он засмеялся в ответ. Она никогда не забудет то мгновение. Она прошла в сад, стараясь собраться с духом и вернуть себе то безмятежное состояние, в котором она начинала день. Побродив бесцельно по саду в поисках какого-нибудь занятия, она решила пойти в дом, полежать до ужина. Ни миссис Макси, ни Марты она не увидела, заняты, наверное, с Саймоном Макси или готовят холодную закуску, которой должен увенчаться праздник. В окно она видела, как дремлет доктор Эппс около своих аттракционов «Метание стрел» и «Шалаш сокровищ», самая напряженная часть дня была позади. Скоро назовут победителей соревнований, их станут хвалить и награждать; люди тоненьким, но непрерывающимся ручейком уже потянулись на автобусную остановку.

Салли она не видела больше, она помылась, переоделась, пошла в гостиную и встретила Марту, которая сказала, что Салли с Джимми еще не вернулась. На столе в столовой были приготовлены холодная закуска, салаты, вазы со свежими фруктами, и все, кроме Стивена, уже были в сборе. Доктор Эппс, веселый и словоохотливый, как обычно, сосредоточил свое внимание на бутылках с сидром. Феликс Герн расставлял бокалы. Мисс Лидделл помогала Деборе накрывать на стол. По тому, как она с тревогой восклицала, когда что-нибудь не могла найти, как бессмысленно перекладывала салфетки, суетилась, ясно было, что она чем-то встревожена. Миссис Макси стояла спиной к собравшимся и смотрела в зеркало над камином. Когда она повернулась, Кэтрин поразило ее измученное, испещренное морщинами лицо.

– А Стивен не с вами? – спросила она.

– Нет. Я не видела его с тех пор, как он выводил лошадей. Я была у себя в комнате.

– Может, он с Боукоком повел их в конюшню? А может, переодевается? Думаю, не стоит его ждать.

– А где Салли? – спросила Дебора.

– Дома ее, похоже, нет. Марта сказала мне, что Джимми в колыбели, следовательно, она, должно быть, приходила и снова ушла.

Миссис Макси говорила чрезвычайно спокойно. Если что и стряслось дома, то она, очевидно, считала происшествие весьма незначительным, чтобы обсуждать его далее в присутствии гостей. Феликс Герн взглянул на нее, и знакомое дурное предчувствие овладело им. Какая странная реакция на столь обыденное событие! Он посмотрел на сидевшую напротив Кэтрин Бауэрз – она тоже явно обеспокоена. Все, конечно, устали. Если не считать бессвязной, раздражающей болтовни мисс Лидделл, никто почти ничего не говорил. Как обычно случается после светских мероприятий, к которым долго готовишься, все раскисли. И хотя все позади, действовала инерция, они не могли так сразу переключиться и расслабиться. Солнце пекло целый день, теперь давило. Ни ветерка, жара стала еще нестерпимее.

Когда в дверях появилась Салли, все повернулись к ней, точно ужаленные. Она прислонилась к обтянутой холстом панели, белые складки юбки веером разлетелись на темном фоне стены, словно крыло голубя. В тревожном, предвещающем бурю освещении пылали ее волосы. Лицо ее было бледным, но она улыбалась. Рядом стоял Стивен.

Миссис Макси отдавала себе отчет, что произошло: только что каждый в отдельности думал о Салли, а сейчас они сомкнули ряды точно перед лицом общей опасности. Пытаясь снять напряжение, она произнесла небрежным тоном:

– Рада, что ты пришел, Стивен. Салли, вам следовало бы переодеться в рабочее платье и помочь Марте.

Самоуверенная улыбка Салли сменилась смехом. Ей понадобилось какое-то время, чтобы ответить чуть ли не смиренным голосом, с насмешливым почтением:

– Но подобает ли так поступать девушке, мэм, которой ваш сын только что сделал предложение?

3

Саймон Макси провел ночь как обычно – не лучше, не хуже. Вряд ли это удалось еще кому-то из тех, кто ночевал под его крышей. Жена его дежурила в гардеробной, прикорнув на кушетке, слушала, как тикают рядом на столике часы, пока фосфоресцирующая стрелка неотвратимо приближается к следующему дню. Она столько раз, лежа здесь, в гардеробной, прокручивала в памяти ту сцену, что, казалось, восстановила каждую секунду, малейшую перемену голоса или настроения. Она могла бы припомнить буквально каждое слово мисс Лидделл, этот истерический выпад, водопад диких, полубезумных оскорблений, которые спровоцировали Салли на грубость.

«Не смейте говорить о том, что вы сделали для меня. Да вы меньше всего думали обо мне, старая лицемерка, сексоманка несчастная! Благодарите Бога, что я держу язык за зубами. Мне есть что рассказать о вас людям».

И Салли вышла, оставив всю компанию наедине с ужином, за который они принялись кто с неподдельным аппетитом, а кто через силу. Мисс Лидделл даже не старалась есть. Миссис Макси заметила на ее щеке слезу и подумала: должно быть, мисс Лидделл действительно страдает, ведь она так пеклась о Салли, от души радовалась ее успехам и удаче. Доктор Эппс управлялся с едой в непривычном для него молчании – верная примета, что его челюсти и мозг заняты одновременно. Стивен не последовал примеру Салли, а сел за стол рядом с сестрой. В ответ на тихий вопрос матери: «Это правда, Стивен?» – он ответил просто: «Конечно». Больше он к этому не возвращался; брат с сестрой, сидя весь вечер друг подле друга, ели мало, но зато являли собой единый фронт сопротивления стенаниям мисс Лидделл и ироническим взглядам Феликса Герна. Он, думала миссис Макси, единственный из собравшихся, кто получает удовольствие от этой трапезы. Не исключено, что эти события способствовали его аппетиту. Она знала, что он недолюбливал Стивена, и эта странная помолвка, похоже, забавляет его и увеличивает его шансы относительно Деборы. Дураку ясно, что Дебора не останется в Мартингейле, если Стивен женится. Миссис Макси с необычайной отчетливостью, отчего ей даже не по себе стало, вспомнила склоненное лицо Кэтрин, так некстати вспыхнувшее от горя или негодования, и то, как хладнокровно Феликс Герн окликнул ее, чтобы она хотя бы попыталась скрыть свое состояние. Он всегда умел развеселить, когда хотел, а вчера вечером особенно постарался. Чудеса, да и только, к концу ужина все уже смеялись. Неужели это было всего семь часов назад?

В тишине маятник тикал невыносимо громко. Ночью шел проливной дождь, сейчас, правда, прекратился. В пять утра ей послышалось, что Саймон заворочался, и она пошла к нему. Но он лежал в забытьи, они это состояние называли сном. Стивен сменил ему снотворное. Дал какую-то микстуру вместо таблеток, правда, результат был тот же самый. Она вернулась к кушетке, но заснуть ей не удалось. В шесть утра она поднялась, надела халат, потом налила в электрический чайник воды и включила его, решив выпить чаю. Наконец-то наступил день со своими хлопотами.

Когда Кэтрин постучала в дверь и скользнула в комнату в пижаме и халате, ей даже легче сделалось. Правда, на какое-то мгновение испугалась, что Кэтрин пришла выговориться, что придется обсуждать события прошлого вечера, оценивая их, возмущаться, снова их переживать. Большую часть ночи она обдумывала планы, в которые не могла да и не хотела посвящать Кэтрин. Но она безумно обрадовалась, что наконец-то появилась живая душа. Она заметила, что девушка очень бледная. Значит, кто-то еще маялся без сна в эту ночь. Кэтрин сказала, что почти не спала из-за дождя и проснулась очень рано от головной боли. У нее теперь редко мигрени, но когда бывают, то спасу нет. Не найдется ли у миссис Макси аспирину? Лучше в капсулах, но в таблетках тоже сойдет. Миссис Макси подумала, что головная боль, верно, предлог, чтобы завести доверительную беседу о Салли со Стивеном, но, взглянув пристальнее на отяжелевшие веки Кэтрин, она убедилась, что та не притворяется. Кэтрин явно было не до продуманных ходов. Миссис Макси предложила ей поискать лекарство в аптечке, а сама поставила на поднос еще одну чашку чаю. Конечно, Кэтрин не самая подходящая для нее компания, но по крайней мере она, судя по всему, станет пить чай молча.

Они сидели у электрокамина, когда пришла Марта, ее вид и тон являли собой этакую взрывчатую смесь негодования и волнения.

– Салли, мэм, – сказала она, – снова, видать, проспала. Я ее зову, а она не отвечает, подергала дверь, так она ее заперла. Я даже войти не смогла. Не пойму, чего девчонка добивается, мэм.

Миссис Макси поставила чашку на блюдце и отметила с любопытством и одновременно с отстраненностью медика, что рука у нее не дрожит. Произошло что-то страшное – эта мысль сковала ее ужасом, пришлось переждать, пока не совладала с голосом. А когда заговорила, ни Кэтрин, ни Марта не заподозрили в ней никакой перемены.

– Вы как следует стучали? – спросила она.

Марта замялась. Миссис Макси не зря спрашивала. Марта предпочла не поднимать шума. Это ей было на руку – пусть Салли и в самом деле проспит. После бессонной ночи выслушивать эти мелкие придирки было просто невыносимо.

– Попытайтесь еще раз, – сказала миссис Макси. – У Салли вчера был трудный день, как и у всех у нас. Люди без причин не просыпают.

Кэтрин открыла было рот, хотела что-то сказать, но передумала и склонилась над чаем. Через несколько минут Марта вернулась, и на этот раз она уже не сомневалась. Раздражение заглушила тревога, в голосе звучала почти паника:

– Бесполезно, она не слышит меня. Малыш проснулся. Он там хнычет. Салли не слышит меня, и все тут!

Миссис Макси не помнила, как добралась до дверей Салли. Она была настолько уверена, что комната должна быть открытой, что минуту-другую стучала в дверь и дергала ее, но безрезультатно, наконец до нее дошло – дверь заперта изнутри. Стук в дверь разбудил Джимми, и теперь он уже не хныкал, а вопил от страха. Миссис Макси слышала, как он гремит перекладинками кроватки, и представляла, как он старается подняться, стиснутый шерстяным спальным мешком, и докричаться до своей мамы. На лбу у нее проступил холодный пот, она стерла его – хоть что-то сделать, чтобы заставить себя перестать колотить в паническом ужасе по бесчувственному дереву.

Марта застонала, а Кэтрин положила на плечо миссис Макси руку, чтобы утешить и сдержать ее:

– Не надо так волноваться. Я позову вашего сына.

«Почему она не сказала “Стивена”? – подумала миссис Макси ни с того ни с сего. – Ведь мой сын – Стивен». Он тут же пришел. Должно быть, стук в дверь разбудил его, иначе Кэтрин не смогла бы привести его так быстро. Стивен говорил спокойным тоном:

– Мы залезем в окно. Лестница в чулане подойдет. Я позову Герна.

Он удалился, а женщины, сгрудившись, стоя тесной группкой, молча ждали. Время, казалось, еле ползло.

– Это недолго, – успокаивала Кэтрин. – Они сейчас вернутся. С ней все в порядке, я просто уверена. Должно быть, заспалась.

Дебора посмотрела на нее долгим взглядом:

– Когда так надрывается Джимми? Думаю, ее там нет, ушла, и все.

– С чего бы это? – спросила Кэтрин. – А почему же дверь заперта?

– Ну что вы, Салли не знаете: выбрала путь более эксцентричный – вылезла в окно. Ей, по-моему, так нравятся представления, что она их устраивает, даже когда ей самой не удается насладиться эффектом. Вот мы дергаемся, дрожим здесь. Стивен и Феликс волокут лестницу, весь дом ходуном. Она только этого и добивалась.

– Она не бросила бы малыша, – сказала вдруг Кэтрин. – Ни одна мать не сделала бы этого.

– А эта, как видите, сделала, – сухо ответила Дебора.

Но ее мать отметила, что она не двинулась с места.

Вопли Джимми стали просто невыносимыми, в них тонули все остальные шумы, не слышно было, как мужчины возятся с лестницей, как лезут через окно в комнату. Они услышали лишь резко щелкнувший замок. На пороге стоял Феликс. Взглянув на него, Марта вскрикнула – то был звериный, пронзительный вопль ужаса. Миссис Макси скорее почувствовала, чем услышала шарканье ее шагов – она пошла прочь, но за ней никто не последовал. Остальные, оттолкнув руку Феликса, пытавшегося помешать им, молча двинулись вперед – туда, где лежала Салли. Окно было открыто, наволочка на подушке промокла от дождя. На ней тонкой золотой сетью лежали волосы Салли. Глаза у Салли были закрыты, но она не спала. Из уголка плотно сжатого рта, точно порез, протянулась тонкая струйка засохшей крови. На шее с обеих сторон, там, где руки убийцы задушили в ней жизнь, темнели синяки.