Цитаты из книги «В начале было детство», страница 4
...дети обожают того, кто может быть одновременно строгим и веселым, серьезным и смешливым, но всегда, всегда — добрым.
Доброта атмосферна, как дыхание. Доброго человека дети неизменно будут любить, в каком бы обличье он к ним ни явился..
Период агрессивности сменился периодом «слезным». Будто внутри девочки таял айсберг, и ее заливало слезами. Но постепенно Вера успокоилась, привыкла. Кстати, если не поощрять детей на «справедливый гнев», то они быстро перестают реагировать на странности чужого поведения, и от этого странности пропадают сами собой.Рисунки Веры сохранились. По ним можно восстановить «историю болезни», проследить эволюцию девочки.Из пластилина, положенного в морозильник, ничего не вылепишь. Его надо согреть, и он станет податливым.Бездушный пластилин требует тепла. Что уж говорить о душе ребенка, которая в особо чувствительный период становления и «взрывного» развития томилась в колодках?!
Догадки приходят детям неожиданно. В отличие от взрослых дети думают постоянно. Взрослый лозунг «Экономь думать!» на них не распространяется.
Если дан один день, его тоже надо прожить, — отвечала Фридл.
«Пережить, осознать, суметь» — так формулирует Иттен три этапа творческого процесса. Действительно, непережитое, непрочувствованное эмоционально не может быть осознано; неосознанное не может быть воплощено.Именно поэтому так настойчиво проводит Фридл мысль о суверенности каждого ребенка, об уникальности его опыта, который в детстве является, по сути, единственной отправной точкой для творческого поиска и претворения:«При самостоятельном выборе, нахождении и обработке формы ребенок становится мужественным, искренним, у него развиваются фантазия и интеллект, дар наблюдателя, терпение и, позднее, вкус. Всем этим будет обеспечен путь к красоте».Только пережитая красота движет ребенком в поисках наиболее выразительных, экспрессивных средств ее воплощения. Фридл считает, что неудачи здесь даже полезны:«Дети, занятые творчеством, моментально утрачивают присущий подросткам зло-насмешливый способ критики. Из жизни и взглядов другого можно извлечь много малозаметного, но полезного. Ошибки или неудачные моменты в композиции стимулируют новые идеи. Это делает ребенка критичным, но не нетерпимым к своим и чужим попыткам».
...
Перед сном дочь просит «записать сказку».В самом произвольном месте, ближе к концу листа, она сама ставит жирную, «видную» точку. Сказка будет до этих пор.Предел положен, и она начинает рассказывать, поглядывая за взрослой рукой, продвигающейся все ниже и ниже. За несколько сантиметров до точки она делает паузу, видимо, в этот момент охватывая мыслью сумбурное целое, и лихо завершает историю. Удивительно, как бы далеко ни уносила ее фантазия, концы обязательно сходятся с концами.Название всегда содержит в свернутом виде главную мысль. К названию отношение самое ответственное: оно варьируется, уточняется, и, когда окончательный вариант найден, рассказ идет потоком, без корректировки.
— Посмотри, это я сама придумала.Дочь встречает меня у порога, протягивая зеленую лягушку с глазами — лампочками от фонаря. Наверняка лампочки натолкнули ее на мысль о лягушке, раньше у нее лягушка не выходила, а вот с лампочками, вставленными на место глаз, — вылитая!— Это я сам. Меня никто не учил!Первая фраза почти всех детей.Самостоятельно освоенное — прочное и перспективное. Чужое, навязанное быстро улетучивается из памяти.Сколько меня учили в школе вырезать из бумаги китайские фонарики и гирлянды — ни за что не вспомню, как это делается. Нет памяти рук. Что руки постигают сами, то уже помнят на всю жизнь. Недавно сын спросил меня, как делаются бумажные цветы. Я не помнила. Но хорошо помню, как придумала лепить розы: скатать колбаску, расплющить, порвать, как расческу, одна сторона цела, а другая — в зубьях, затем свернуть — и выйдет роза.А раз роза так, то гвоздика и василек так же, только полоску надо не руками рвать, а резать ножиком — гвоздику часто, василек — и того чаще. В детстве я придумала, как лепить все цветы, которые знала, даже мимозу. Накрошить желтых точек, прокатить по ним зеленым стеблем, крошки налипнут — вот и мимоза. Листья — это несложно. Значит, и из жатой бумаги можно вырезать розу. Сын попробовал — получилось.Детям это можно подать хитро, как загадку: «Я задумала одну вещь, красивую, все ее любят. Если сделать то-то, то-то и то-то (перечисляю операции), то она выйдет. Кто догадается, тому приз». Призов у меня много — цветная бумага, мелки, карандаши, открытки.
«Чтобы научить ребенка рисовать (лепить), нужно спросить его: «Умеешь ли ты рисовать (лепить)?» «Нет», — скажет он. Ты должен ответить: «Каждый человек (тем более ребенок) умеет рисовать и лепить. Над этим он задумается: как же так, он умеет и не знал, что умеет! Он так удивится этому, что начнет все делать сам и увидит, что выходит», — рассуждает моя дочь. Маня понимает, что и книги и педагоги должны в первую очередь внушить ребенку веру в свои силы. Интересно, откуда она знает, что на вопрос «Умеешь ли ты рисовать?» ребенок ответит «нет». Откуда? Да из школьной практики, где ее одноклассники боятся провести линию «не так».
Закон преображения — первый закон. Всё может стать всем. Всё годится для всего. Всем можно заменить всё.
Аля рассказывала мне это взахлеб, ее агатовые глаза сияли, а при имени Борис Никитич из них сыпались искры. Может, это ее первая любовь к человеку как таковому, не к маме, папе, бабушке, дедушке, — а к человеку, который скучал по ней, все думал о ней и с поломанной рукой играл, да еще и поднимал тяжелыхы девочек на стол, хоть они и слов песни не знают.После занятий Борис Никитич показывает детям диафильм. Читает за персонажей разными голосами, не пережимая и не фальшивя. А на руках у него чья-то маленькая сестренка. Угнездилась, как птица.Борис Никитич нагибается перевести кадр, он управляется с фильмом, и с чтением текста, и кажется, что весьма упитанна девочка вовсе ему не в тягость.Кончен фильм, «хорошие победили плохих». Включен свет, мама девочки спрашивает:— Она вам не мешала?— Кто? — не понимает.— Дочка.— А, нет, мы с ней показывали кино, — и Борис Никитич возвращает малышку матери.Вот он стоит на сцене, перед хором. В костюме, белой рубашке, при галстуке.Это — торжественный момент. И дети торжественны.Он объявляет громко, кто мы такие и что будем петь. Наступает тишина — враз умолкают шестьдесят детей. Никто на них не шикает, никто не взывает к порядку. Казалось бы, при свободе, которая царит на уроках, не принудить их стоять по стойке «смирно».А он и не принуждает — детям передается его спокойствие, его собранность: мы артисты, мы собранны, мы будем выступать.После концерта Борис Никитич прибегает в мой класс:— Быстрей, мажь мне щеки помадой и губы, ну что это за помада у тебя, нужна яркая, так, — оглядывает он реквизит. — Вот эту шляпу давай, парик, фартук. Ну как я тебе?Дети уже сидят за накрытыми столами — об этом позаботилась дирекция клуба. Борис Никитич — Официантка. К бурному восторгу детей он превратился в тетю, в фартуке, при парике, шляпе и румяных щеках.Помню недоуменный взгляд родителей, мало кто из них смеялся: видимо, сочли эту забавную метаморфозу уроном учительскому авторитету. Но они ошибаются: дети обожают того, кто может быть одновременно строгим и веселым, серьезным и смешливым, но всегда, всегда — добрым.Доброта атмосферна, как дыхание. Доброго человека дети| неизменно будут любить, в каком бы обличье он к ним ни явился…'
