Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
– Задача, – сказал Антонов. – Внутри квадрата взята произвольная точка. Произвольная. От нее к серединам сторон проведены отрезки, имеем четыре неравных прямоугольника. Так? – Ну, так. – Имеем площади трех, найти четвертую. Антонов ждал по крайней мере, что Кондратьев зашевелится, извлечет карандашный огрызок, засветит керосиновую лампу, будет что-то чертить, – но тот одобрительно щелкнул языком и сказал только: – Изящно. – Ну? – Сложить два противолежащих и вычесть третий. Антонов обиделся. Он все-таки задумался минут на пять, когда сам решал этот пример. – Там достроить немного, – словно в утешение ему сказал Кондратьев, – соединить эти середины, и тогда видно.
– Задача, – сказал Антонов. – Внутри квадрата взята произвольная точка. Произвольная. От нее к серединам сторон проведены отрезки, имеем четыре неравных прямоугольника. Так? – Ну, так. – Имеем площади трех, найти четвертую. Антонов ждал по крайней мере, что Кондратьев зашевелится, извлечет карандашный огрызок, засветит керосиновую лампу, будет что-то чертить, – но тот одобрительно щелкнул языком и сказал только: – Изящно. – Ну? – Сложить два противолежащих и вычесть третий. Антонов обиделся. Он все-таки задумался минут на пять, когда сам решал этот пример. – Там достроить немного, – словно в утешение ему сказал Кондратьев, – соединить эти середины, и тогда видно.
Точно так же для этой цели СССР построил общество, о котором вечно мечтало человечество, к которому стремились, смертельно рискуя, лучшие умы, только чтобы доказать, что это общество нежизнеспособно, и после того, как оно построено, делать в нем нечего.
Точно так же для этой цели СССР построил общество, о котором вечно мечтало человечество, к которому стремились, смертельно рискуя, лучшие умы, только чтобы доказать, что это общество нежизнеспособно, и после того, как оно построено, делать в нем нечего.
И глаза были яркой синевы, и волосы яркой рыжины, неправильная, веснушчатая красота, но Дубаков сразу понял: лучше не будет, не встретить лучше.
И глаза были яркой синевы, и волосы яркой рыжины, неправильная, веснушчатая красота, но Дубаков сразу понял: лучше не будет, не встретить лучше.
Подлинная Россия не была видна снаружи, о ней никто из посторонних понятия не имел, но параллельно с невидимой сетью
Подлинная Россия не была видна снаружи, о ней никто из посторонних понятия не имел, но параллельно с невидимой сетью
изоляция, рисовый бульон… За неделю от Ладыгина, и так худого, осталась тень, он с трудом мог приподняться на локте. В Москву пока ничего не сообщали; наконец Батагов перестал разбирать, что Ладыгин шепчет, и потребовал
изоляция, рисовый бульон… За неделю от Ладыгина, и так худого, осталась тень, он с трудом мог приподняться на локте. В Москву пока ничего не сообщали; наконец Батагов перестал разбирать, что Ладыгин шепчет, и потребовал
действительно, подумал Бровман, такое чувство всегда бывает зимой, именно русской зимой, европейская такой не бывает. Русская зима – это чувство, что всегда так было, лето – случайность, весна – оттепель, а на самом деле зима никуда не уходит. Кто это понимает, тому здесь жить неплохо
действительно, подумал Бровман, такое чувство всегда бывает зимой, именно русской зимой, европейская такой не бывает. Русская зима – это чувство, что всегда так было, лето – случайность, весна – оттепель, а на самом деле зима никуда не уходит. Кто это понимает, тому здесь жить неплохо
вдруг на десяти стало трудно дышать. Оказалось, отлетела заслонка маски и упало в ней давление. Бровману он сказал так: «Спускаться было обидно, затыкать маску нечем». Кандель пошарил в кармане комбинезона – удача! Письмо! Письмо от влюбленной женщины, он их получал мешками, а это почему-то сохранил, взял письмо на высоту – зачем? Вот им и
вдруг на десяти стало трудно дышать. Оказалось, отлетела заслонка маски и упало в ней давление. Бровману он сказал так: «Спускаться было обидно, затыкать маску нечем». Кандель пошарил в кармане комбинезона – удача! Письмо! Письмо от влюбленной женщины, он их получал мешками, а это почему-то сохранил, взял письмо на высоту – зачем? Вот им и
Увидите, мы вернемся к нашим, даже к самым любимым, и будем раздражать друг друга – потому что мы без них и они без нас слишком много перенесли!
Увидите, мы вернемся к нашим, даже к самым любимым, и будем раздражать друг друга – потому что мы без них и они без нас слишком много перенесли!
Пьер, не кажется ли тебе, что пора объяснить Жану, откуда берутся дети? – Да, Мари, но как же это сделать? – Ну, хотя бы на примере пчел! – Эй, Жанно, ты помнишь, где мы с тобой вчера были? – Помню, папа! – Ну, вот так же и у пчел».
Пьер, не кажется ли тебе, что пора объяснить Жану, откуда берутся дети? – Да, Мари, но как же это сделать? – Ну, хотя бы на примере пчел! – Эй, Жанно, ты помнишь, где мы с тобой вчера были? – Помню, папа! – Ну, вот так же и у пчел».
В конце концов, сказал Бровман, большевиком называется человек, который делает невозможное. Да, сказал Ладыгин, конечно. А меньшевиком – который делает возможное, да? И улыбнулся.
В конце концов, сказал Бровман, большевиком называется человек, который делает невозможное. Да, сказал Ладыгин, конечно. А меньшевиком – который делает возможное, да? И улыбнулся.
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: