Читать книгу: «Кромка огня»

Чужое страдание всегда кажется преувеличенным

Альбер Камю

Пролог. Линия

03:37

Мост был пуст. На мостах ночью не бывает прохожих – только те, у кого осталась причина не спать. Сверху – тонкий иней на перилах. Снизу – дорожные фонари, полосы света на воде. Ветер бил в уши так, что слова в телефоне распадались на куски.

– Вы меня слышите? – женский голос в трубке был ровный, с короткими паузами. – Не отключайтесь. Я с вами.

Мужчина держал смартфон не у уха, а на расстоянии, чтобы слышать и улицу, и голос. Пальцы замёрзли и не слушались. Он встал боком к перилам, чтобы не смотреть вниз. И всё равно по спине прокатилась дрожь – высота давила.

– Ваше имя? – спросила она.

– Серё… – он сглотнул, не договорил. – Неважно.

– Неважно, – повторила. – Вы можете быть кем угодно. Сейчас это не про паспорт. Скажите одно: вы стоите или сидите?

– Стою.

– Поверните плечи к дороге. Так, чтобы перила были слева. Подошва не должна скользить. Найдите ребро металла и упритесь носком. Хорошо?

Он машинально сделал, как сказали. Повторил движение, потому что тело требовало покоя, а не раздумий. Ветер усилился, на языке солоно. Снизу, из темноты, поднимался шум воды. Белый, как помеха. Такой звук бывает, когда телевизор «не ловит». Белый шум – подумал он и не понял, откуда это словосочетание у него в голове.

– Хорошо, – сказала она, будто видела его. – Я слышу, как вы дышите. Дышать ровно не надо. Дышите как есть. Скажите: вы один?

Он оглянулся. Пусто. С той стороны была лестница вниз к набережной. Тёмная шахта. В ней могла стоять тень, но он бы её не заметил.

– Один.

– Тогда вот что. Посмотрите на левый ботинок. Видите грязь у шнурка? Скажете «да», и я пойму, что вы не выключились.

– Да.

– Отлично. Теперь телефон положите на перила, экраном вверх. Чтобы я слышала ветер и понимала, где вы. Дальше слушайте только меня. Вас никто не трогает, верно?

– Руки… – он провёл ладонью по перилам и поморщился. Металл был как стекло. – Скользят.

– Мы не трогаем перила, – сказала она. – Мы трогаем карман справа. Найдите ключи. Почувствуйте их вес. Скажите «ключи».

– Ключи.

– Хорошо. Это то, что возвращает домой. Они внутри. И вы внутри. Никаких краёв нет. Скажите «нет краёв».

Он повторил. Голос делал простые вещи возможными. Как будто в голове чиркали спичкой. Он почувствовал эту спичку, увидел на секунду жёлтый огонёк, а потом его залил ветер.

– Почему вы позвонили нам, а не кому-то из близких? – спросила она.

– У меня нет близких.

– Тогда будем «своими» на десять минут. Этого достаточно. Что было последним перед тем, как вы вышли?

Он хотел сказать «тишина». Но там не было тишины. Было шуршание чека в кармане, уведомления из банка, сообщение от начальника без слов – один смайлик в виде большого пальца. Был стеклянный коридор офисного центра, где пахло пластиком. Был пакет из супермаркета, который он забыл у турникета. И был белый шум – одинаковый везде, как будто кто-то включал его пультом.

– Вообще-то я… – он остановился. – Не знаю.

– Ничего. Вы сказали достаточно. Уровень – высокий. Слушайте внимательно. Сейчас вы отступите на один шаг назад. Только не резко. На «три». Раз. Два…

Он переставил ногу. И понял, что пятка чуть едет. Левая. Глупая деталь, но мозг зацепился.

– Два, – повторила она. – Не спешим. Когда вы делаете шаг, вы доказываете себе, что управляете. Вы ставите точку, а не кто-то за вас. Повторите: «Это мой шаг».

– Мой шаг.

Тени на лестнице не было. Но воздух там был гуще. Из того густого вышло движение – совсем маленькое: кто-то менял опору, чтобы развернуть корпус. Мужчина поймал краем глаза и замер. Внутри что-то сжалось, как при резком звуке. Он почувствовал чье-то присутствие.

– Вы не один? – спросила она.

– Мне показалось.

– Показалось – это нормально. У нас с вами будет ещё один шаг назад. «Три». Раз…

Тень на лестнице стала плечами. Плечи были широкими, как у людей, которые таскают что-то тяжёлое. Рюкзак висел на груди, а не на спине – странно, но так удобнее перехватывать руками. Мужчина не видел лица. Он видел только то, как тот идёт не прямо, а наискось, чтобы выйти к перилам сбоку и не попасть в поле зрения.

«Волонтёр? – подумал он. – Или просто прохожий, который сделает вид, что мимо?»

Телефон завибрировал на перилах. Пальцами, озябшими до деревяшек, он вдавил «громче». Голос стал ближе.

– Вы молодец, – сказала она. – Ещё чуть-чуть. Скажите «я здесь».

– Я здесь, – почему-то шёпотом.

– Теперь смотрите на свои руки, – сказала она. – Только на руки. Почувствуйте, как гнётся кожа на костяшках. Это ваш якорь. У кого-то это рисунок на обоях, у вас – кожа. И слушайте меня. Белый шум – это просто помеха. Мы его выключим. Мы сделаем тише до уровня «фон». Скажите «фон».

Он сказал.

Снизу из шахты лестницы человек уже вышел на одну линию с ним. Близко не подходил. Он встал так, чтобы любая попытка отступить назад была невозможна: перила, металл, пустота. Линия, по которой можно провести пальцем. Линия, по которой ведут.

– Вы подойдёте на полшага ко мне, – сказал мужчина у лестницы тихо, как обычно говорят те, кто много работает в шуме. – Я придержу локоть, и мы отойдём. Ок?

– Кто вы? – спросил он, не поворачивая головы.

– Просто помогу.

В трубке дыхание женщины стало чаще. Голос звучал спокойно, но внутри чувствовалось напряжение, будто время подталкивало.

– Не слушайте посторонних, – сказала она, впервые споткнувшись на слове. – Мы с вами. Слушайте только меня. Скажите: «только вас».

Он не сказал. Он смотрел на свои руки. И думал, что если сейчас сделать шаг, то какой? Вперед? Назад? В сторону? Любой шаг был чужим.

– Скажите «только вас», – повторила она. – Это важно.

Он сказал. Только потому, что слово меньше, чем действие.

Человек у лестницы понял это как знак. Подошёл на расстояние вытянутой руки, но не взял – держал ладони чуть ниже, на уровне бедра, как учат тех, кто работает с паникой: не хватать резко, дать увидеть руки.

– Я рядом, – сказал он. – Не буду трогать, пока вы не скажете.

– Не говорите, – сказала она в трубке. – Сейчас – нет. Вы делаете свой шаг. Свой.

И тут он увидел в телефоне, в отражении на экране, лицо. Не своё, а постороннего. Отражение не показывало резкости, но этого хватило: широкая скула, капюшон, тень бороды. И впервые за ночь ему стало по-настоящему страшно. До этого не было страшно. Было пусто, был жирный фон. А теперь страшно. Потому что между двумя голосами – «рядом» и «с нами» – внезапно открылась дыра. И в ней не было выбора.

– Давайте так, – сказала женщина. – На счёт «три» вы скажете мне своё настоящее имя, и всё станет опять простым. Готовы? Раз…

– Не называй, – сказал человек у лестницы.

– Два, – сказала женщина.

– Не называй, – повторил он. – Просто посмотри на меня.

– Три, – сказала женщина.

Он открыл рот и закрыл. Имя упёрлось внутри, как осколок стекла.

Человек у лестницы подался вперёд. Мягко, как в танце, подложил ладонь под его локоть. Не оттащил, а лишь обозначил опору. Ладонь была тёплой. Внутри что-то обмякло: можно стоять. Он поставил стопу шире, и пятка перестала ехать.

– Хорошо, – сказал человек. – Вот так. Спокойно.

В трубке наступила на полсекунды тишина, но она была какая-то не настоящая. Это был расчёт.

– Не давайте себя трогать, – сказала она, очень спокойно. – Это важно. Любое прикосновение – это чужой выбор. Вы сами. Вернитесь в тело. Скажите «моё».

– Моё, – сказал он.

Человек у лестницы убрал руку. Пальцы остались рядом, но воздух в этот момент стал плотнее, как если бы на него одели стеклянный колпак. Он услышал не ушами, а скорее почувствовал кожей, как в телефоне внизу, где логотип оператора и часы, загорается новое уведомление. Опустил глаза. Не от банка, не от начальника. От неизвестного абонента: «Делай, как договаривались». Зеленоватая плашка мигнула и исчезла, потому что экран погас.

– Достаточно, – сказала женщина. – Теперь вы делаете шаг.

– В какую сторону? – спросил он.

– В свою, – сказала она.

Человек у лестницы сказал: «Ко мне».

Он поднял глаза на перила, на иней, на крепёжный болт. На линейку рисок от перчаток других людей. И почувствовал, как внутри что-то шевельнулось – не «жить» и не «умирать». Прервать. Остановить белый шум, выключить фон, сделать наконец ничего.

– Раз, – сказала она.

– Дай руку, – сказал человек.

– Два, – сказала она.

Он взялся за перила обеими руками, потому что так было проще сделать нечто. Человек у лестницы тоже поднял руки, но придержал воздух. Такая странная техника – держать воздух, а не человека. На секунду показалось, что ничего не будет.

– Три, – сказала женщина.

Дальше всё произошло без звука. Вода внизу просто замкнулась. Телефон остался на перилах. Экран светился ещё секунду, потом погас.

03:41

Запись «112» началась на пятой секунде после нажатия. Голос дежурной ровный: «Сообщение о падении, мост такой-то, ориентиры…» Патруль ППС уже уехал с соседнего квартала и разворачивался. Скорая отмечала «выезд». МЧС «подтверждало». В журнале службы поддержки «Опора» оператор ставил галочку у графы «высокий риск». В соседней колонке было пусто: там обычно писали «контакт с родственниками». Здесь писать было некому.

Внутри «Опоры», в комнате без окон, где ночью тускло, даже когда включен свет, девушка-администратор без звука закрыла вкладку с видеопотоком лестницы – чёрно-белой, с зернистым изображением. Поток обычно писался не здесь, а на арендованный где-то сервер, она это знала, но сейчас не думала об этом. Её смена заканчивалась в семь, до семи надо было разгрести логи. Она нажала на чек-бокс «перезвон через 15 минут». Потом на «перенос дела в архив до установления личности». Потом на «отчёт». Пальцы двигались сами.

На телефоне человека у лестницы, на чёрном экране, осталась липкая полоса смазанного отпечатка. Рядом с телефоном лежали ключи.

03:54

На набережной под мостом работали быстро. Носилки, лямки, фуражка слетела в грязь – кто-то ругнулся матом, но тихо. Врач сказал «позже», криминалист молча делал общее фото, потом несколько крупных. Их было немного. Пальцы, перила, болт, телефон. На бетоне, в двух шагах от того места, где ударила вода, была крошечная дуга отпечатка кроссовка. Не броская. На уровне глаза зияла пустота.

Дежурный ППС, молодой, с лицом, ещё не привыкшим к ночным сменам, подошёл к мужчине, стоявшему на лестнице, и спросил:

– Вы звонили?

Мужчина кивнул. Он держал руки в карманах, чтобы не было видно, как дрожат пальцы.

– С чего звонили?

– Со своего.

– Паспорт есть?

– Дома.

– Далеко живёте?

– Рядом.

Дежурный кивнул на ленту. Мужчина понял, что его сейчас отпустят. Что это не его история. Он ещё раз посмотрел на перила. И по старой привычке – непонятно откуда взявшейся – вытер ладонью поверхность, как вытирают вспотевшее стекло. Движение было коротким, рефлекторным. Он не заметил, что оставил на металле тонкую дугу влаги в форме полукруга – от кожной складки на ладони. Через три минуты она высохла.

04:12

В служебном чате «волонтёры_экстренные» появилась запись:

Т.Н.: «Отменяем пересменку до 5:00. Проверка местного. Е. – держи на связи, без геройства. Логи – в архив. Фраза – стандарт. Никаких лишних слов».

Кто такая Т.Н., администратор не знала. Она знала только, что когда пишет «Т.Н.», все делали ровно и быстро. Уровень языка в сообщениях у неё отличался – не «чатиковый», а литературный и всегда предельно жесткий. Слово «геройство» резануло. Но в четыре утра едва ли остановишься на этой мысли – язык немеет вместе с пальцами.

Е. ответил через десять минут одним словом: «Принято».

04:25

Женщина из «Опоры» позвонила на номер, который светился как «неизвестный». Тот, кого уже не было, не поднял трубку. Она дождалась сигнала голосовой почты и сказала в динамик:

– Это была не ваша ошибка. Мы рядом. Если вы слышите меня, просто скажите одно слово. Любое. Мы вернёмся.

Нажала «отбой» и поставила галочку «контрольный». Потом открыла другой чат и написала: «Кейс снять. Отметки оставить. Публичный контакт – ноль».

10:47

Днём всё выглядело иначе. На мосту ходили люди, смеялись, не ощущая того, что было ночью. Солнце резало иней вдоль, превращая его в воду. На перилах не было ничего. Ни дуги влаги, ни отпечатков, ни телефонов. Только маленькая рисочка у крепёжного болта – от того, как чиркнула металлическая головка ключа, когда его забирали в пакеты.

14:03

В соседнем районе мужчина в куртке с чужого плеча зашёл на автомойку и попросил продуть коврики. Пока компрессор гудел, он разглядывал стену с фотографиями их «лучших клиентов». В середине висела фотография, где он был на фоне гаража, смеялся и держал в руках бумагу. Фото было сделано еще летом. Он не помнил, что тогда подписывал, и от этого у него свело живот. На телефон в этот момент пришло новое сообщение: «Отдых. Никаких контактов. Ночью обычная линия». Он стёр экран рукавом и выключил звук.

Другая ночь. 02:58

Номер «виртуальный городской» сделал короткий вызов – буквально одна секунда. Так в «Опоре» отмечали сигнал присутствия. Если трубку поднимали, разговор начинался с «Здравствуйте, вы нам писали». Если нет, в журнале ставили «контроль». В тот раз трубку снял подросток, который не спал из-за паники перед диктантом. Он послушал две секунды и повесил. Галочка всё равно поставилась.

Ещё одна ночь. 03:41

В динамике дыхание. В наушниках чужой голос. В голове белый шум. Каждая история была почти как другая и оттого страшнее. Почти – потому что в каждой находился повод, из-за которого не пойдут до конца. Где-то – долги и соседям всё равно. Где-то – развод и «ему это только в радость». Где-то – начальник, который скажет «сам виноват». Структуры из редких нитей, тоньше человеческих волос, так крепко связывают, что их не видно.

06:10

В кабинете на третьем этаже областного управления следственного комитета майор юстиции писал постановление: «Назначить судебно-медицинскую экспертизу…» Кофе давно остыл. На столе лежала вчерашняя сводка по трём самоубийствам за год. Он заметил фразу в одной прощальной SMS, но пока не придал значения: «не вынесу этот белый шум». Кто-то напишет так случайно – иногда слова совпадают. Он оставил лист с фразой справа, под скрепкой. В это утро ничего не соединялось. Ещё нет.

Вечер того же дня. 19:22

Женщина из «Опоры» открыла ноутбук. На рабочем столе была папка с названием «скрипты». Внутри файлы с нейтральными названиями: «Острые состояния 3.1», «Остановка каскада 4.2». В «4.2» было:

– Не спорить с «хочу умереть». Назвать это словом клиента и оставить на столе.

– Дать три якоря: тело – предмет – звук.

– Использовать словосочетание «белый шум» как метафору фона. Перевести шум в фон.

– Не давать имена. Имя – точка захвата.

– Не позволять трогать. Любое прикосновение – это чужой выбор.

– Если на месте волонтёр, он – воздух. Руки держать рядом, не на теле, до команды.

– Ключевая фраза для завершения: «Теперь вы делаете шаг». «Шаг» – это слово-контейнер, не уточнять в какую сторону.

Она закрыла файл, не читая до конца – знала наизусть. Ей оставалось дождаться отчёта по звонкам, поставить цифры и уйти домой. Дома, возможно, ждал свет в коридоре, кран, который капает, и чужая посуда в раковине – всё то, что можно контролировать руками. Телефон мигнул новым сообщением – от того, кого она записала как «Егор (ночь)»: «Всё ок. Без геройства».

Она улыбнулась коротко, одобрительно, как улыбаются тем, кто точно выполняет инструкцию.

Ночь на следующий день. 03:33

Снег шёл неохотно, мокрыми пятнами. На другом мосту, где перила выше и бетон новее, кто-то стоял и шептал то же слово. Шаг. Рядом никого не было. В трубке была другая женщина – голос ниже. Скрипт был тем же. Вода казалась ближе, чем есть на самом деле. Пальцы человека на перилах делали «кольца»: разжимались и сжимались. Ничто в мире не мешало ему отойти. Кроме слова «теперь».

Теперь – это слово, которое режет время пополам. До и после. Вынесу и не вынесу. Здесь и там.

Он не знал, что в соседнем районе уже составляют список вопросов для «Опоры»: кто с кем дежурил, кто звонил, кто отвечал. Он не знал, что у ноутбука в папке «скрипты» стоит отметка об открытии ровно в 03:41 прошлой ночью. Он не знал, что на лестнице под первым мостом есть камера без звука, зато с датой. Он не знал ничего, кроме того, что сейчас.

– Раз, – сказала женщина.

– Два, – сказал он.

– Три, – сказали оба.

Он остался стоять. Слово упёрлось в горло, не вышло. Телефон скользнул из руки, ударился об перила и отлетел на бетон, экраном вниз. Он не прыгнул. Он сел на холодный камень и положил ладонь на ключи в кармане. Потом поднялся, забрал телефон и ушёл. Ноги дрожали, но держали. Он не позвонил ни в «Опору», ни в «112». Он шёл домой весь оставшийся час, будто человек, идущий по тонкому льду: медленно, чувствуя каждую трещину ногами. Дома он снял ботинки, сел на край кровати и впервые за много месяцев легко уснул. Его никто не ждал – и это его спасло. Иногда спасает не «рядом», а «никого».

Позже

Кто-то напишет в отчёте: «Звонок завершён. Ресурсы переданы. Клиент взял ответственность». Кто-то поставит галочку: «Повторный контакт не состоялся». Кто-то прикрепит к делу фотографию болта на перилах с риской. Кто-то услышит в файле записи дыхание женщины и слово «фон». Кто-то разглядит в зернистой записи лестницы силуэт с рюкзаком спереди. Кто-то сочтёт это геройством. Кто-то подменой выбора.

А пока есть ночь. Город дышит без поэзии, как дышит большой организм. В одном месте дыхание сбивается, и туда подаётся кислород – с сиренами, пакетом для телефонов и бланком «осмотр места происшествия». В другом – дыхание ровное, но внутри, в крови, уже циркулирует маленькая частица будущего дела: словосочетание, которое повторяется чаще, чем должно бы. Белый шум.

И ещё одно короткое слово, как удар ладонью по перилам: шаг.

Глава первая. Осмотр

Дежурный позвонил в 03:58 утра, когда город сжимается до тусклых дворов, редких фар и ветра, который проникает через любую ткань. Голос был бодрым, хотя бодрости в таких звонках не бывает. На мосту падение с высоты, вероятно, самоубийство, СОГ уже на месте, МЧС подтянулись, врачи ждут формальности. Майор юстиции Дмитрий Ардашев сказал в трубку: «Еду», закрыл ноутбук, отливавший голубым отблеском, и на секунду упёрся ладонями в стол. Эта привычка родилась ещё в тот год, когда он впервые поехал на подобный вызов и почувствовал, что перед выходом нужно собрать лицо в одну плоскость, как собирают листы в папку, чтобы ничего не торчало.

Во дворе пахло стылым железом. Машина завелась со второй попытки. Дорога до моста короткая, ночью город становится прямым, без пробок и щелей. Радио молчало, экран телефона погас, словно сам выбрал режим тишины. Оранжевые конусы на подъезде к набережной, пульсирующие огни патрулей, хлопки ленты, что тянется поперёк проезда, люди в тёплых куртках и цветных жилетах, которые двигаются без суеты и говорят короткими фразами.

Дмитрий показал удостоверение, кивнул дежурному ППС и прошёл к перилам. Там уже стояла Кира Власова, криминалист, худощавая, в обычной для нее полевой шапке без опознавательных знаков. Сильные руки в чёрных перчатках держали фотоаппарат, объектив поблёскивал, походил на стекло в мороз. Рядом наклонился врач и заполнял бланк, фонарик, зажатый в зубах чертил круги на бумаге, тонкая струйка пара поднималась от носа. Снизу, у воды, спасатели аккуратно поднимали носилки. Ветер от реки был колющим, как облетевшая хвоя.

– Время сообщения в КУСП 03:47, – сказал дежурный лейтенант, подойдя вплотную, чтобы не повышать голос. – По ориентировке падение было в 03:41. Очевидец один, студент, шёл с ночной подработки. Видеокамеры стоят у автомойки и у администрации района, запрос отправили.

– Понял, – ответил Дмитрий, шагнул ближе к парапету и задержал взгляд на металле. Перила покрыты инеем, на обледеневшей поверхности видны пятна ладоней. Следы только по одну сторону, пальцы распластаны равномерно, без рывков. На крепёжном болте крошечная риска. Ниже, на бетонной полосе, что идёт параллельно перилам, заметен еле ощутимый дуговой след от обуви, как будто кто-то резко развернулся на пятке.

– Телефон нашли? – спросил он.

– Вот, – Кира показала прозрачный пакет с маркировкой. Смартфон лежал экраном вниз, на стекле тонкая полоска, будто кто-то провёл по нему влажной ладонью и сразу отнял. – Лежал на перилах. Рядом связка ключей. Оба предмета с холода, конденсат едва заметен. Перила по ладоням – скорее всего только погибший. Я всё равно возьму мазки, вдруг что-то останется на крепежах.

– Возьмите. Отпечатки на телефоне тоже, но сейчас без разблокировки, – сказал Дмитрий. – По перилам сделайте общий план и крупно крепёжный болт. След на бетоне зафиксируйте, потом снимем слепок. По времени надо успеть, пока иней держится.

Кира кивнула, уже снимала кадры, сначала общий, потом шагала ближе и ловила угол, при котором свет фонаря не бликовал. Фотографии у неё всегда получались с ясной геометрией, без художественности, но с той точностью, которая помогает на бумаге.

Врач закончил с предварительным и тихо проговорил: падение с высоты, высота достаточная, телесные повреждения соответствуют. Дмитрий попросил зафиксировать в протоколе, что заключение предварительное, и указать время констатации. Протокол ночи – это ряд строк, но каждая строка становится координатой, на которую потом можно вернуться, если всё начнёт расползаться.

Очевидец стоял у машины ППС, худой, в узком пуховике, тонкий шарф болтался поверх куртки. Руки у парня дрожали не от холода. Дмитрий представился, спросил про имя и маршрут, на котором тот оказался у моста. Парень повторил одно и то же: шёл домой по привычке, на середине моста заметил мужчину у перил, тот говорил сам с собой или в трубку, точно не понял. Потом немного повернулся, как будто собирался отойти, а в следующий момент исчез. Голоса другого человека он не слышал, но оглядывался и потому не уверен. Иногда люди в таких ситуациях запоминают только собственную реакцию, а не происходящее.

– С какой стороны стояли? – уточнил Дмитрий. – Лицом к реке или к дороге.

– Как будто боком, – сказал парень. – Телефон лежал рядом, мигал. Я не сразу понял, что это телефон.

– Ясно, – сказал Дмитрий и спросил номер. – Вас могут попросить прийти и повторить показания. Это важно.

Парень кивнул слишком быстро, словно хотел поскорее избавиться от любых обязательств. «Это нормально.» – подумал Дмитрий. Ночь, мост, чужая смерть, чувство случайной причастности, которое хочется стряхнуть.

Рядом появился Виктор Ремез, опер из УУР. Щетина, тёплая куртка без знаков, рукавицы, в которых удобно держать термос и промокший блокнот. Он умеет слушать дворников и сторожей, его узнают по интонации, а не по удостоверению.

– Сторож автомойки вспомнил, что вчера вечером видел тут здоровяка в капюшоне, – сказал Ремез негромко. – Тот ходил к лестнице, потом возвращался, как будто мерил пространство шагами. Но без описательных подробностей, человек говорил обрывками, ещё и окна были запотевшие.

– Получите запись, – сказал Дмитрий. – Пусть владелец не тянет. И по камерам у администрации возьмите фрагменты за час до и час после. По лестнице интересует подъем и спуск, любая фигура.

Он вернулся к перилам. Кира в это время закончила фотографировать и присела к бетонной полосе, где виден был дуговой след подошвы. Ни мусора, ни явных примятостей, только эта дуга, как тонкая запятая на серой поверхности.

– Слепок сейчас сделаю, – сказала она. – Износ пятки неравномерный, завал внутрь заметен. Если повезёт, потом найдём схожий рисунок с обуви.

– Делайте, – ответил Дмитрий. – И возьмите свечения по перилам. Если кто-то касался рядом, возможно останутся фрагменты, даже если видимых следов нет.

На лестнице МЧС уже закончили. Снизу повеяло сыростью и тем запахом зимней реки, который узнаешь с детства. Вода вдвое темнее ночного неба. Дмитрий на секунду закрыл глаза, позволив себе этот пустой жест, как проверку – всё ли внутри собрано. Когда открыл, врач уже подошёл ещё раз. «Без признаков насильственного воздействия». Слова, которые к ночам притираются, как кости к вытертой ткани. Он попросил отметить точные координаты точки падения, указал на ориентир у перил, чтобы потом не споткнуться на сантиметрах.

К четырем сорока пяти бригады заканчивали, оставалась лента и тишина, которую обычно называют тишиной рабочего места. На столик криминалиста легли пакеты: телефон, ключи, отрезки ленты, образцы с болтов. Кира привычным почерком выводила цифры на этикетках. Ремез в этот момент отзвонился: запись с автомойки заберут к утру, камера у администрации пишет на сервер, есть доступ у дежурного айтишника, обещал нарезать фрагменты по времени.

– Добро, – сказал Дмитрий. – По протоколам я допишу в отделе. По КУСП после осмотра внесём, что есть основание для проверки возможной инсценировки, но только формулировкой, без выводов.

Они ушли от моста по насту, который хрустел под подошвами не громко, но очень отчётливо. Солнца ещё не было, а свет становился сероватым, как бумага, к которой подносят лампу. Машина завелась сразу. Воздух в салоне пах химией из перчаток. На приборной панели высветились цифры 04:59.

В отделе было тепло, и оно было весьма уместным. Дежурный поднял голову от журнала, сказал: «По мосту уже сняли показание», протянул пустой бланк рапорта. Дмитрий сел к столу и начал перечислять: дата, время получения сообщения, состав СОГ, координаты, предметы, изъятые в ходе осмотра, ориентир на перилах, примерная точка падения, указание на след в форме дуги. Он писал аккуратно, без украшений, потому что этот текст станет родоначальником всех последующих бумаг. Справа лежала схема, Кира удержала в памяти все длины, он перенес на чертёж, куда опираются колышки у перил, где был телефон, где след обуви.

Потом он поднял голову и позвонил прокурору уголовного надзора Надежде Сафроновой. Её голос в ночи он не любил, но предпочитал иметь в кармане её сухую логику.

– По мосту, – сказал он, когда она ответила. – Нужны будут санкции на получение детализации звонков и данных виртуального номера, с которого поступил вызов на телефон погибшего, если это подтвердится. Пока смартфон в пакете, без доступа, но на месте очевидец говорил, что трубка мигала, возможно, поступал входящий.

– Сначала оформите основание, – сказала она без вступлений. – Краткая доследственная проверка. Возьмите сжатую информацию по аварийным звонкам, если выезжала скорая по чьему-то сообщению. Затем биллинг через постановление суда. Никаких преждевременных версий в рапорт, просто фиксируйте несостыковки.

– Понял, – ответил Дмитрий. – По камерам будем работать параллельно. У автомойки и у администрации.

– Хорошо. И запомни, – её голос стал ещё суше. – В судах сейчас смотрят на обоснованность чуть не под микроскопом. Если пишешь про возможную инсценировку, пиши «признаки, требующие проверки». Не давай формулировок, которые можно повернуть против тебя же.

Он положил трубку. Эти разговоры не нужны для души. Они нужны для чистоты линий.

К шести пришёл первый технический фрагмент: охранник автомойки действительно видел человека в капюшоне, запись зафиксировала фигуру, что дважды подходила к лестнице на набережную. Лица не видно, из-за наклона камеры детали расплывчаты, но походка отмечена, плечи широкие, рюкзак на груди, а не за спиной. Этот небольшой факт не любил объяснений, но любил практику. Рюкзак спереди удобен для тех, кто привык держать руки свободными и близко к корпусу.

– Вытащим ещё записи за сутки, – сказал Ремез. – Посмотрим, был ли он тут днём. У кого привычка, тот ходит маршрутами.

– Берите, – согласился Дмитрий. – И поговорите с дворниками, кто выходит в четыре-пять. Они знают мост лучше любой камеры.

В семь утра в коридоре появилось больше шагов и разговоров. Поставили новый чайник. Запах дешёвого кофе смешался с влажной шерстью курток. Кира, не снимая шапки, заглянула с полиграфической распечаткой фотографий места. На перилах отпечатки ладоней погибшего были видны на фоне инея как две бледные кисти, а дуга на бетоне выглядела как почерк человека, который пишет коротко и резко.

– Слепок взяла, – сказала она. – По обуви будем сверять, если кого-то возьмём с шаблонным износом пятки. Это не уникальный признак, но в наборе бывает полезен.

– Отлично, – сказал Дмитрий. – Смотрите ещё болты крепёжные, там риска. Может быть от ключа, может быть от другого предмета. Просто отметьте.

Около девяти, когда бумага начала накапливаться, пришла информация о личности. У погибшего нашли при себе пропуск, на котором были имя, дата рождения и адрес. Ничего необычного. Работал в офисе, женат ранее, разведен, детей нет. Это сухие строки, но в них всегда спрятаны целые комнаты.

Дмитрий посмотрел на адрес и решил поехать. Он не любил отправлять младших на первый заход, настоящее впечатление формируется в первые минуты у порога.

Дом был старый, кирпичный, с подъездом, где зимой пахнет известью и сырой почтой. На перилах лестницы облупившаяся зелёная краска. На стене список квартир с фамилиями, жалобная записка о том, что двери в тамбур не закрываются, и осторожная просьба жильцов выключать свет. На звонок никто не ответил. Ремез сходил к соседке. Маленькая женщина в шерстяном жилете и мужских носках поверх колготок смотрела испуганно, как смотрят на всё, что создано государством, и говорила шёпотом, будто слова утекут под порог.

– Он жил один, – сказала она. – Тихий. Иногда поздно возвращался. Ночью не слышала. Днём всегда здоровался. Я его кота подкармливала до осени, пока кот не ушёл.

– К нему кто-то заходил? – мягко спросил Ремез.

– Бывали, – женщина задумалась. – Пару раз женщина, приятная, тихая. Не то чтобы молодая, но и не старая. Нежные шаги такие. Ещё один раз парень, такой… плечистый, капюшон на голове, всё время смотрел вниз.

– Когда это было? – уточнил Дмитрий.

– Осенью, и вот недавно, – она смешала в памяти даты, это было видно. – И пакет у него был. Что-то с надписью про помощь. Голубыми буквами. Он ходил куда-то, а потом приносил такую бумажку со словами, как в поликлинике. Он не показывал, но я видела, что текст мелкий.

Дмитрий попросил открыть квартиру. Соседка развела руками. «Ключи только у него». Придётся вызывать слесаря и делать всё по правилам. Он позвонил дежурному, согласовал проникновение, дождался исполнителя с аккуратным набором отмычек и протокола.

Квартира оказалась чистой и немного пустой. Не бедной, именно пустой. Как будто хозяин заранее убрал лишнее, чтобы ничего не мозолило глаза. На кухне чистая раковина, чайник с белым налётом на дне, два перевернутых стакана на сушилке, на столе чек из супермаркета за вчерашний вечер, хлеб, сыр в тонком пакете. В комнате кровать застелена, тумбочка пустая, на подоконнике коробка с лекарствами от давления и бланк из поликлиники о посещении терапевта месяц назад. На стуле висела куртка, из кармана которой торчала свернутая сумка из плотной ткани, с логотипом НКО и словами «Опора» на русском и английском. Внутри сумки лежал буклет, несколько листов с советами по переживанию кризиса, визитка с номером горячей линии.