Тайны гримёрных комнат 2

* * *

© Кузнецова А. А., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

Трындец подкрался незаметно, или Опять всё сначала…

Ещё вчера Анна была молодой. Считала себя молодой. Долго, всегда была молодой… А сегодня… Вдруг. Нет, конечно, не вдруг… Старость накапливается постепенно. И обнаруживается однажды, когда среди одинаковых белых, чёрных, коричневых волос ты обнаруживаешь первый седой волос, выдернула его, потом ещё один, другой, ещё, ещё, ты и выдёргивать их перестаёшь. Седых? Много! А ещё вдруг выпадает зуб… Появляются морщинки у глаз. Что их считать? Старость милосердна. Она появляется не сразу, постепенно. Она предупреждает. Мы только бываем невнимательны к тревожным сигналам. Не замечаем. Не хотим замечать. Приметы старости поначалу скорее повод для шуток, нежели для беспокойства. Ха-ха-ха! Трындец подкрался незаметно! Замечают окружающие: седые волосы, ссутулившуюся спину, переспрашивающие вопросы, что вы сказали, простите, не расслышала?.. А самое очевидное и безжалостное – это когда вдруг в многолюдной толпе, в метро, например, ты услышишь (да-да, именно к тебе обращенное, оглядываешься вокруг – никого другого рядом с тобой нет): уступи место бабушке. Или совсем уж нетерпимое: садитесь, бабулечка! Никому того не миновать. Родился, растёшь, потом взрослеешь, стареешь, детство сменяет юность, потом зрелость, появляются и тоже взрослеют, меняются уже собственные дети, за ними – внуки, и вот она, старость. Здрасьте!

Анна рано выскочила замуж, почти сразу родила и в девятнадцать стала мамой, в тридцать семь – бабушкой, а потом в бурном темпе своей жизни, если искать музыкальные аналоги в модных тогда ритмах, не танго, не вальса, скорее фокстрота, а ещё точнее – в появившемся и завладевшем умами, ногами рок-н-ролле, она и заметить не успела, как «допрыгалась» до старости. Казалось, мгновенно сменяют друг друга города, мужья, поездки, люди… Неожиданно появилась дочь, не успела перевести дыхание – внучка, вскоре, чуть ли не без интервала, один за другим – правнуки, и вот уже и праправнучка, один для разнообразия мужчина – правнук Арсений, а девчонки – одна краше другой и одна другой норовистей… Женя, Аня, Полина, Варвара… А она, Анна, как привыкла, продолжала носить короткие платья, декольте… любила наряды, смену впечатлений, путешествия, многолюдье вокруг и бегала по жизни…

Стоп! Бегать начала медленней. То заноет поясница. То вступило в коленку. Сбилось дыхание. Как пришлось невесело сострить – бегу ползком. Хочешь не хочешь, нельзя не заметить перемен: бегом выскочила из дома, но быстро устала, надо не опоздать на назначенную встречу, а вместо десяти минут теперь до метро понадобилось пятнадцать… А на пути, как оказалось, удобно устроились одна скамеечка во дворе соседнего дома, а другая – рядом с цветочной клумбой около префектуры, не миновать посидеть, присесть. Села, как в детской сказке, на пенёк, съела пирожок. Опять пошла. Время, ритмы меняются не по твоей воле. Кто-то новый, поселившийся без спроса внутри, диктует новые правила: присядь, отдохни, не торопись.

Ещё в прошлый летний приезд в Болгарию излюбленной прогулкой было пешком дойти от Солнечного Берега, до Несебра, Нового или Старого, пять километров туда, столько же обратно. Соседка говорит, экономишь на автобусе. Сама-то она пешком не ходит, как и все в доме, кроме Анны. Но это всегда была любимая прогулка с заходом во все встречные магазинчики, в разные дворики, а то и в кафешки. Анна испугалась в невольно появившемся собственном описании прошедшего времени – была. Вчера ещё сбегала в Несебр, заплатила налог. Надо снова вернуться, только в Несебре есть местный фирменный крем с оливками и гиалуроном, она привыкла его возить московским подругам в подарок. Но от недели к неделе стала откладывать поход. Тяжело становится не бегать – ходить. Может, всё-таки подъехать десять остановок?! Не хочется сдаваться. Но, видно, придётся. При независимом характере признать над собой чужую волю, даже природы, непросто. А что делать? Ещё противней быть дурой и спорить с неизбежным. Тяжёлая борьба с самой собой: принимать неизбежные происходящие с тобой перемены ох! как непросто. И увы, в неравной борьбе ты чаще терпишь поражения. Подступающая старость – враг неодолимый, он всесилен.

Готовясь к лету, Анна вздумала реанимировать когда-то по случаю приобретённый в волжском речном круизе в Плёсе, она помнила эту набережную, минимум десяток лет тому назад милый льняной костюмчик, шорты с вышитым топом, теперь счастливо попался где-то в пути подходящий льняной кардиган. Думала, что он прикроет недостающие по возрасту прелести, припрячет, замаскирует появляющиеся приметы старости. Не вышло. Померила – не годится. Слишком короткие штаны, распахивающийся кардиган обнажает грудь, далёкую от соблазнительной. Все платья и пальто стали коротки. Поздно. Никакие намёки на сексуальность не проходят. Перестраивайся, Анна. Трудно, противно. А главное, не замечать происходящие перемены уже невозможно.

Редеет многолюдье вокруг, остался один верный спутник в болгарских прогулках – соседка Марина, шерочка с машерочкой. Когда-то Анна традиционно острила: трамваи останавливаются – это про реакцию на неё мужчин. Сейчас никакую попутку не подцепить, мужчины, сколько ни поднимай руку на дороге, едут мимо, не замечают. Ну иногда из жалости остановятся. Редко. Заметила: стариков боятся, в общение с ними вступают неохотно. Это только так говорится: опыт всем полезен… Полезен, да неинтересен. Как когда-то говорил Кузнецов, полезно – значит, невкусно. Весёлых стариков мало. А слушать про умершего мужа, чужих детей, соседей, болезни мало кому интересно. Старость – это ведь ещё и подступающее постепенно, а потом всё гуще и гуще одиночество. Теперь мужчины уходят не к другим, не к разлучницам. В другой мир, где нет других женщин, где нет ни интернета, ни телефонов, где каждый один.

Новая жизнь – новые заботы. Хочешь не хочешь, а приходится их признавать. И начинать жить и думать по-новому, по-другому. Учишься сама с собой разговаривать. Больше не с кем. Самый интересный, а главное, доступный собеседник. Пустеет вокруг тебя пространство. Это и есть, пожалуй, главное последствие возраста.

В прошлое лето уехала Анна из Москвы на несколько месяцев, а когда вернулась, стала обзванивать немногих оставшихся в записной книжке друзей, знакомых; иные намертво молчат, не отвечают и уже никогда не ответят. Хотя вместо Риты Гончаровой в Нижнем Новгороде ответил её сын. Нет сил вычеркнуть её из фейсбука, хоть тут пусть остаётся навеки в собеседниках. И Рива Левите, последняя из Дворжецких, уже не ответит. Все мужья Анны тоже Там. Бывшие мужья – это всё равно мужья! Пока они живые… Анна праздновала золотую свадьбу не с одним, с разными мужьями, а вместе на всех получилось пятьдесят лет. С разными-то что, разве легче, чем с одним, и разве это не дата, которую стоило отметить?! Тогда все её мужья были ещё живы, и всех она любила, со всеми общалась, но никого из них не позвала. Праздновала свою золотую свадьбу Анна одна. Нарядилась, был повод надеть долго висевшее в шкафу невостребованным длинное вечернее платье. В уши, на пальцы напялила бабушкины бриллианты. Шампанское поставила на праздничный стол, хоть и не открыла его. Не умела, да и буквально чихала на спиртное, такая у неё была аллергия. Праздник был только её. Было о чём вспомнить и о чём подумать. О чём поговорить с самой собой. Ах, если бы талант, яркость, жизненную силу Кузнецова соединить с предсказуемостью, интеллигентностью Пети Балакина, с образованностью, преданностью, опытом, надёжностью Николая Александровича Путинцева, а ещё с мужской хваткой и умением помочь в разных житейских ситуациях Алексея Николаевича Попова… Сейчас-то уж поздно об этом. А когда-то и ей пришлось прожить в себе незабвенную гоголевскую Агафью Тихоновну, которая никак не могла определить, какие из мужских качеств для неё важней всего. Когда-то все мужья Анны были порознь, по отдельности, каждый сам по себе. Порой приходилось скрывать одного от другого. Ревновали. Негодовали. Теперь они все вместе, рядом, в воспоминаниях. К каждому из них она могла обратиться с вопросами и просьбами. Выполнялись они неукоснительно. Как бы ни складывались их дальнейшие судьбы, ни менялись их новые спутницы, для Анны они всегда оставались её мужчинами, мужьями.

– Валь, помоги вспомнить, как там у Блока? Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет… А дальше?

Могла позвонить среди ночи, когда не спалось. И слышала в ответ: «Живи ещё хоть четверть века – всё будет так. Исхода нет». Да ещё добавит дату создания: октябрь 1912-го. Это – Кузнецов.

К Николаю Александровичу были свои вопросы: как там всё возникало у Создателя в первый, второй, третий день? В какой последовательности?.. Или: помнишь точные даты первой эфросовской редакции «Трёх сестер», а второй? Конечно же, помнил. Вёл подробные дневниковые записи всю свою долгую девяностолетнюю жизнь.

Ну и только к Пете можно было привезти дорожную икону Казанской Божией Матери, когда-то принадлежащую ялтинскому митрополиту, которая хранилась у Путинцева, чтобы он определил точную дату её письма. Посмотрел. Подумал. И как всегда неторопливо, медленно, как всё, что он говорил и делал, ответил: «Это где-то между 1880 и 1885 годами… Нет, всё-таки это 1882 год…»

Ни один из её мужчин не был зряшным, случайным. Каждый и все вместе для неё всегда были необходимы. Если бы сейчас Анне пришлось праздновать ту самую золотую свадьбу, она бы позвала их всех вместе. Пусть бы посидели рядом, пообщались, им было бы что рассказать друг другу, им было бы интересно вместе, и Анне вместе с ними со всеми рядом было бы хорошо. С ними можно было бы посоветоваться, как ей жить теперь одной, без всех.

Но их нет. И нет навсегда. Именно при них живых могла возникнуть потребность в новых параллельных романах, связях, дополнительных сюжетах и историях, теперь без них, без её мужчин, потребность сама по себе иссякла, все, кто появлялся после, казались неинтересны, скучны, предсказуемы.

Недавно на одном из последних фестивалей среди коллег, членов жюри, оказался один, кто не встречался с ней прежде (достаточно редкий случай), который, видимо, не мог не прореагировать на независимую манеру поведения, самостоятельность суждений, что уж там? Анна всё про себя понимала: наверное, заметил её яркое слово, а может, и броскую, эффектную одежду, красивые украшения. Маялся неловкостью, а потом решился: «Вы говорите, что редко работали в штате, на гарантированной зарплате. Как же вы выживали на вольных хлебах и так сумели себя сберечь в праве выбирать и ни от кого не зависеть?» Вопрос закономерный, естественный. Ведь совсем недавно, в предыдущие десятилетия мы ещё не знали термина «фрилансер», и решиться на такое было непросто. Анна и сама впервые задумалась в ответе на услышанный вопрос, на чужое удивление. Действительно же, регулярно каждый месяц её должны были приглашать на работу: заказать статью, договориться об очередном приезде… Так и было. Но коллега понимает, как это трудно. И потому спросил. Новый знакомец, развивая свои мысли, коснулся мужчин. Видимо, от кого-то получил интересующую его информацию.

– Я понял, – сказал он, – вы никогда не были одиноки. С вами всегда рядом были мужчины. Они, конечно же, страховали вас. Обеспечивали. Помогали. Гарантировали вам право на независимость.

И Анна вдруг поняла, что не только никогда не задумывалась на эту тему, но и никогда не жила ни за чей мужской счет. Принимала помощь. Покровительство. Наверное, хоть никогда не делала этого специально, счета в ресторанах, в отпуске и поездках, конечно же, оплачивала не она – мужчины… Но Анна всегда, сколько себя помнила, была финансово независима. Квартиры – свои, собственные. Разводилась, но слова «алименты» не знала. Имущество никогда не делила. О деньгах не разговаривала. Ничьей финансовой помощи никогда не ждала. Мужчины нужны были совсем для другого. Если уж искать объяснений, то для радости общения, интеллектуальной и творческой подпитки, общих впечатлений… Счастья близости. Для красоты, наконец… Быть на спектакле одной, без мужчины, она не любила. Ей было скучно. А ряды сплошь женщин-критикесс на премьерах, не разбавленных, как правило, мужчинами, так уж повелось в её профессии, вызывали у неё уныние. На старости лет у неё и то всегда находились спутники – друзья… мужчины… Теперь Анна начала завидовать дамам, которым возраст нипочем. На десять, двадцать, тридцать лет мужчина моложе… Хоть день, да мой! Нет, это не для неё! Она привыкла своим мужчинам нравиться, а если она теперь самой себе не нравилась?! Всегда была «мальчишницей». Ей нужен был мужской восторг, поклонение, обожание… Как быть без этого? И к помощи мужской привыкла, в делах ли, в профессии, в быту. В её традиционных представлениях он – вожак стаи, семьи, твой, женский. Но и тоже забавно, как ей в одиночестве самой пришлось меняться от необходимости принимать решения, нести ответственность. По её наблюдениям, слишком легко обновляющиеся мужчины добровольно и охотно стали отдавать женщине первую роль, мужчины/женщины в нынешнем времени стали меняться местами, забирая себе инфантилизм, слабость, женственность. Ну и не нужны они ей такие. «Обойдусь без них, – решила Анна. – Пусть будет виноград зелен. Не потянусь к нему». Правда, и было это уже к восьмидесяти девяти годам. Она и тут долго держалась в прежних привычках, в мужском обществе. И внимании.

Так уж повелось в её среде, привыкла: целовали руку, открывали двери, дарили цветы… Называли королевой и… легендой. На «легенду» она почему-то раздражалась: сто лет надо прожить, чтобы на старости лет заработать это звание. Других почётных званий у неё не было. Кандидат наук… Доктор наук… Чтобы она тратила свою молодую жизнь на написание, потом защиту никому не нужного текста, его и не прочитает никто никогда!.. А уж выпрашивать у власти какого-нибудь «заслуженного» работника, «засрака» в просторечии, Анна и вовсе считала неприличным. Когда-то в «Литературной газете» она опубликовала нашумевшую статью под названием «Мнимости», где рассказала про распространённую в творческой среде практику. Будто бы «не ждали», «не чаяли»… – лицемерили друзья и подруги, – «слыхом не слыхивали», но вот их заметили, отметили и наградили. Да сами же они заполняли анкеты, таков порядок, ходили по инстанциям, выпрашивали очередную «цацку», орден, звание, любые знаки властного внимания. Нет, Анну никогда эти игры не привлекали. Ей было бы неловко в них играть. Высоцкий ведь тоже был без всякого звания. «Я буду просто Анной Кузнецовой, какая есть, какой сумела стать». И «легенда» для неё было очередным напоминанием о возрасте. Не более того. И верхом собственных амбиций. В неписаной, но постоянно исповедуемой шкале её ценностей всегда было стремление к истине, боязнь ошибиться в оценке и оказаться несправедливой, жажда распознать талант и поддержать его. Нет, она не умела быть ко всем милосердной и добренькой, приспособленцев, конъюнктурщиков терпеть не могла; в разные времена, в том числе те, которые в её среде было принято называть сложными (а разве были когда-нибудь для людей её профессии простенькие времена?!) главным для неё было не врать, оставаться самой собой, ни под кого не подстраиваться, не юлить перед сильными мира сего, да и перед слабыми тоже, что, наверное, и породило бытующие слухи о её… сложном характере…

– Да, конечно, Кузнецова… – дальше следовали любые, даже лестные эпитеты, – но характер… И закатывались глаза.

И к окружающим, и к себе она всегда была одинаково жестка. Ей надо было не ошибиться, сохранить уважение своё и тех, чьим мнением она дорожила, не утратить профессиональную и человеческую совесть. В просторечии сейчас это называется совок. Собственно, специально она об этом не думала, это было в её личной, подкорковой программе, условием её душевного равновесия, лада с самой собой, чего лишиться она не могла. Какую бы цену она за то ни платила. Хоть и подвигом верность самой себе она никогда не считала.

Хорошо помнилось её первое профессиональное испытание, которое было… ну очень давно, в приснопамятные 60-е, в начале их. И в начале её самой. Анна ещё жила в Горьком, недавно окончила университетский филфак, начала работать в Горьковском управлении культуры, преподавать в театральном училище, вышла замуж в первый раз, во второй уже раз, привлекла к себе внимание, начала заводить новых московских друзей. И вот в это время в Горький, теперь Нижний Новгород, приехала команда столичных театральных критиков, тогда в моде была такая практика. А возглавлял группу известный по тем временам главный редактор журнала «Театральная жизнь» и верный апологет советской власти Юрий Александрович Зубков. Миновать его в начале карьеры театрального критика было нельзя. Перед итоговой конференцией, собрав всех её участников, Зубков поручил Анне выступить на тему проблем современной драматургии, где наряду с пьесами возлюбленного властью главного редактора журнала «Огонёк» Анатолия Софронова, автора спектакля и фильма «Стряпухи», ещё шли пьесы Вани Куприянова, фронтовика, одного из руководителей Союза писателей, чья пьеса «Сын века» была про секретаря парткома. Чего уж под конец жизни врать? Ваня любил приезжать в Горький, так как увлёкся молоденькой, хорошенькой и, наверное, уже тогда острой на язык Анной. Но тогда же, с трудом пробиваясь на сцену, шли и пьесы Вампилова, Володина, и на той конференции их велено было клеймить… Конечно же, смолоду дерзкая и своенравная девочка сделала всё по-своему. А Сашу Вампилова, иркутянина, она уже тогда хорошо знала, он дружил с её мужем – Кузнецовым, они вместе ездили на подмосковные театральные семинары молодых драматургов. Жили в одной комнате. Однажды с одного такого семинара Кузнецов вернулся без югославской пишущей машинки, которую с трудом, по советской терминологии, «достали». Пропили. Ну, а кто же не знал пьесы Александра Володина, талантливые, яркие, запрещённые, самиздат тогда работал исправно, и хоть и непоставленные, но во всех театрах они были. Да не было тогда у Анны никакого тяжёлого выбора, скандала, напротив, тот же Зубков, как ей казалось, оценил независимость её суждений, охотно печатал её потом, когда она переехала в Москву. Они часто встречались на театральных тусовках, каждый сам по себе.

Или был ещё один случай уже в столице. По России проходил театральный фестиваль под знаковым названием «Образ сельского труженика в драматургии и театре» – да, именно так он назывался, сменив предыдущий «Образ рабочего человека в драматургии и театре»… А ещё было «Героическое освоение Сибири и Дальнего Востока» в тех же драматургии и театре…

Справедливости ради надо сказать, что и на этих фестивалях было много талантливых участников и спектаклей. Анна была членом жюри. Нет, не врала. Говорила, писала, что думала, старалась жить с чистой совестью. А на «сельском» фестивале, когда коллеги стали протаскивать на призовое место, сколько лет прошло, а Анна всё помнила и название спектакля, и театр, «Когда не спится ночами» Тверского театра драмы, тогда ещё Калининского. Поставила его верноподданная советской власти режиссёр Вера Ефремова, а пьесу написал её муж, народный артист, с известным чиновником от театра, работавшим в ВТО, Всероссийское театральное общество, так тогда назывался СТД, Союз театральных деятелей. Сорвала им Анна «праздник»: выслушав панегирик от коллег в адрес бездарной «дешёвки», она спокойно, доказательно, едко высказалась о спектакле.

Терпели её почему-то начальники от театра, втайне доверяли, считались с ней. Когда готовились к столичным гастролям в Екатеринбургском драмтеатре, тогда спектакли, предназначенные для показа в Москве, заранее отсматривались, Анна добилась, чтобы в афишу их показов включили замалчиваемую, полузапрещённую пьесу Виктора Розова «Гнездо глухаря». Пошла к замминистра культуры, тоже помнила его имя и фамилию – Евгений Владимирович Зайцев.

Среди советских чиновников много было знающих, образованных, всё понимающих специалистов. Далеко не все были мракобесами. Приходилось «вертеться на сковородке». Совмещать советские «низзя» с совестью. Сейчас, в демократическую пору, среди чиновников-руководителей почему-то реже стали встречаться умные, образованные люди. Почему-то… Но тот сказал: давай вези, только под твою личную ответственность.

Правильно сказал, конечно, Анна всегда отвечала за своё суждение, рекомендацию, слова… Так всегда было. Отчего и сейчас на старости лет спала спокойно. Подлости, приспособленчества за собой не помнила. Хотя, наверное, и ошибалась. И проигрывала. Но не стыдилась прожитой жизни. Опять же, ключевое слово – «старалась». И не за звания, награды – за самоуважение. Что Анне к последнему рубежу её жизни было чрезвычайно важно. А сколько талантливых людей удалось сберечь, защитить, помочь им!

Вдруг в ночи звонок из Саратова от беспокойного, яркого режиссёра Саши Дзекуна: пожалуйста, приезжайте, предстоит сдача «Ревизора», слышал в обкоме – хотят «закрывать». Срывалась из дома. Мчалась. Защищала. Или в другой ночи звонок от тоже «беспокойного» режиссёра Виталия Черменёва из русского ТЮЗа во Львове: завтра общее собрание, хотят голосовать за увольнение, приезжайте, спасайте. Туда не успела. Не приехала. Выгнали. Всю жизнь потом про то помнила. Не успела помочь. А тогда надо было помогать режиссёру искать новый театр.

Прозвища заслужила: Анка-пулемётчица… Королева периферии. А то и Гитлеровна. Вправду была прямолинейной, могла обидеть, но и защищала, добивалась справедливости как мало кто. Была вхожа во многие важные кабинеты. Это и было её наградой.

Анна не любила воспоминаний. Боялась застрять в них. В прошлом. А жить приходилось всегда в настоящем.

Обрушилось всё сразу: советская власть, СССР, социализм, коммунистическая партия… Путч… СНГ… Как знают в народе, одна беда не ходит. Мировой кризис. Таяние льдов. Коронавирус… Теперь вот ещё санкции и экономическая блокада… Война на Украине! А из совсем Анне близкого, последнего – перемены в театрах, разрушившие все сложившиеся традиционные ценности, школу, критерии и правила… Всё, что прежде было хорошо, стало считаться плохо! Не авангард, не модно… не круто – значит, отстал, устарел – уступи дорогу! Перемены – всегда ломка. Моды, вкусы меняются, так всегда бывало, и сейчас, как всегда на рубеже тысячелетий. Но как вынести это каждому отдельному человеку?! Анне в частности. Для неё эпидемия коронавируса, мировой экономический кризис, новая война и ломка в профессии совпали с собственным возрастом. Чего уж там, попросту со старостью… Заранее к ней не подготовиться! У всякого всё в первый раз. Как жить? Почему-то Анне теперь постоянно было тревожно. По разным поводам, серьезным и пустяковым, она волновалась, нервничала, ждала беды… «трепыхалась» точнее, чем тревожилась. Когда не оставляют навязчивые мысли, ты не можешь от них избавиться, и это даже не про реальные дела и планы, а скорее на уровне предощущений, смутных, даже не очень сформулированных. Трепыхалась, и всё тут! Как праправнучка Варвара, когда ей было три года, упрямая, как никто из семейных девочек. Все по-своему.

– Хотите, чтобы я ела вилкой? – для вас возьмёт кусок мяса рукой, наколет на вилку. – Пожалуйста!

А уж длинные макароны, конечно же, ест и заодно играет с ними руками. Разговаривает на странной смеси русского и иврита, четвёртое поколение Анны оказалось в Израиле, а Варвара скажет тебе по скайпу, и до этого дожила Анна! «шалом», а потом сама же переведёт – «привет»… А к четырём годикам она сегодня – русалка и сидит в картонной коробке-аквариуме, а завтра – полицейский, ловит преступников. А уж когда она Баба-яга, вся квартира перевёрнута с ног на голову. И называет себя не Варей, хоть «р» произносит, а Яя, сразу две «я», так её больше устраивает… Характер! И театр на дому.

Как бы дети далеко ни были, а ты никак не можешь участвовать в их жизни, да они тебя и не просят об участии, ты всё равно в вечной тревоге. Глупо, непродуктивно, но ты этим живешь… Не в радости и гармонии, а в тревоге.

Или про саму себя… Что со мной будет дальше? Как жить? Одной, старой. И про саму себя, и про детей – мысли в основном ночные. Днём – телефонные звонки, оставшиеся дела, бытовые заботы: сходить в магазин, приготовить еду, накормить себя, вымыть посуду – счастливо отвлекают и не дают погрузиться в трясину треволнений. Зато ночью… Насмотришься пугающих шоу, где… убили, отняли квартиру, обманули, где яростно делят друг с другом дома, деньги, мужчин, детей… Как страшно жить! Не уснуть. И саму тебя на старости лет обманули, ограбили… Кстати, подруга… Чего уж теперь?!. Хотя потом идут обнадёживающие сериалы: поубивают злодеев, а хороших оставят, и всем одиноким красавицам приготовят по брутальному самцу в утешение… Поди попробуй усни спокойно. Анне посчастливилось на сон: даже от горя её морило, и она засыпала. Девять часов сна как по режиму восстанавливали её силы. А в жизни ежедневной её обступало то, что на самом деле порождало тревоги и страхи, и прежде всего – умножающийся год от года возраст, старость вместе с внезапно появляющимися новыми болячками и проблемами. «Доктор, у меня никогда не было высокого сахара! Или холестерина…» И в ответ будто бы долженствующее тебя утихомирить: когда-то они же должны были появиться… Вот она, неизбежная расплата за долгую жизнь. За большой возраст. За эти привычные, но и обманчивые вокруг тебя вроде бы комплименты: как прекрасно вы выглядите! Легенда! Тьфу на тебя… Ну радуйся комплиментам. Но ещё больше множились страхи и беспокойства, как же она жить-то будет, если не сможет «бегать», «выглядеть», а будет требовать помощи и сочувствия. Что-что, а думать о чьём-то соучастии в своей старости и немощи для неё было совсем невозможно. А ведь это тоже из ночных мыслей… Из снов. Смирись, вышло твоё время. Отойди в сторону. Дай место другим. А гордыня не могла уступить. Незаметно, незаметно, но всё чаще стала замечать, что лучше всего ей, спокойнее – одной. С самой собой. И в старом халате. Неприбранной. И самой с собой разговаривать. Интереснее, чем со многими, оставшимися в живых. Вопрос – ответ. Сама спрашиваешь – сама отвечаешь. Хотя на главный теперь вопрос, как жить в старости, она ответа не знала. Искать его становилось всё трудней.

Да попросту – как прожить на пенсию? Тоже ведь вопрос на засыпку. Каждый день в супермаркете в её доме хоть на рубль, но повышалась цена: за килограмм лука только что была 19 рублей, а через несколько дней – 24, потом – 29, а морковь за 50 (?!) рублей, потом ещё дороже… А растительное масло «переехало» за 100 рублей, уже 150 за бутылку (?!). Сумма же пенсии мало менялась. Всё происходило под аккомпанемент высказываний публичных и «властных» лиц про социальную ориентированность бюджета, про борьбу с бедностью… А от слова «оптимизация» она более всего пугалась. Пишут же не столько про повышающиеся цены, а про якобы растущее благополучие и успехи в процентах. Но Анна была дитём войны, она, пожалуй что, и не знала лёгких времён и лёгкой жизни. И умела управляться со скромными доходами. Как-то так привыкла – на всё хватало. В ряду её тревог «про деньги» почему-то было среди последних. Как и про награды и привилегии… На самом деле день ото дня ты меняешься, становишься совсем новой и непривычной, другой… Нашим бабушкам и мамам было легче: они жили без интернета, не хотели – не шли к фотографу, чтобы запечатлеть себя на снимке и оставить старушечье изображение на память близким. А тебя теперь «щёлкают» телефоном, не спросясь, когда ты этого вовсе не ждёшь, и тут же выставляют в интернет, когда прятаться поздно, и вот ты уже на виду у всех, на всеобщем обозрении, в том числе самой себя. А повод посудачить не заставляет себя ждать… Неужели это она? С седыми волосами, испещрённым морщинами лицом, набухшими нижними веками… С вечной и заметной тревогой в глазах… Откуда что взялось? Как, когда, отчего идут перемены? С новым лицом тебе и жить надо по-новому! И внимания к себе теперь лучше не привлекать. А ты к нему привыкла, к комплиментам, ухаживаниям, мужскому присутствию рядом. Неужели можно без них обойтись?! Как жить дальше с новым лицом, с по-новому деформированной фигурой, лицом и телом немолодой, да что там, старой женщины?! Вопросы повторяются – ответов нет как нет. Намедни в трамвае снова услышала: уступи бабушке место… Обернулась: для кого мальчик встал и кого ждёт из толпы? Меня, конечно. Пора привыкать…

Нелегко и невесело. Не я первая, не я последняя. Никому не удалось обмануть возраст. Миновать старость. Избегнуть печальную закономерность всякой жизни на земле. Анна стала искать спасения в любопытстве: а что ещё со мной произойдёт? Что будет дальше? Что новенького появится в тебе самой? Разговариваешь сама с собой и привыкаешь к этому. И тебе это начинает нравиться. Ещё бы не нравилось! Всю жизнь вскакивать поутру было необходимостью: очередная командировка на отсмотр спектаклей, новая, незавершённая статья… Ждали семья, работа, дела, заботы – весь день ни присесть, ни отдохнуть. Теперь торопиться некуда. Вместо зарплаты – пенсия. Утром можно не торопиться вставать. Лежишь, советуешься сама с собой. Чего бы съесть на завтрак? Вроде бы пустяк, но тоже проблема, теперь это серьёзно. Потом схожу-ка я в библиотеку, пришло время обменять книжки, вчера дочитала последнюю. Освоила литературу, которую ещё недавно презирала, – женскую, американскую… Нора Робертс, Шэрон Стоун, Даниэла Стил… Как это умеют в Америке – искусственный интеллект… синтетическое мясо… имитация счастливой жизни в книжках. И свои мастера, скорее – мастерицы-писательницы, их так много появилось. Бросил героиню муж… не пройдёт и недели – тут же появится новое утешение в виде заезжего миллионера или красавца соседа, и каждую ждет своя осуществлённая возвышенная мечта, Голливуд, успешная карьера, красивый мужчина и, конечно же, деньги! Там если и нищета, то только в начале жизненного пути, а потом она остаётся лишь в воспоминаниях, в контрасте с достигнутым успехом. И книжки эти любят заканчивать, как правило, свадьбой или рождением ребёнка. Всегда сказка про счастливую Золушку, где никто не удосужится заглянуть за её свадебный пир с принцем, когда в жизни неизбежно начинаются перемены, чаще невесёлые и нелёгкие. А разве их мужчинам-женщинам не может быть дано соскучиться и надоесть друг другу?! Нужда и лишения, настоящие, невыдуманные трудности и проблемы. А как они будут стариться, болеть, терять и разочаровываться… нет, про это писать скучно и опасно. Без обманов и утешений книжка миллионных тиражей не выдержит. Массового читателя не получит. Наши тоже теперь начали учиться у Запада и Америки. И всё-таки мало, да что уж там, почти нет книжек о старости. Попросту до старости мало кто доживает! А если и доживает, то уходит острота реакций и переживаний. Старики про себя редко пишут. Старость их съедает. Вот почему честных книг про старость почти нет. Никто не написал. Чарли Чаплин, Марлен Дитрих, наш Зельдин – примеров творческого долголетия, героического преодоления возраста мы знаем немного. Да что там! И то ненадолго. Старость, одиночество, уход неизбежны.