Лист ожидания. Новеллы

Вишневое море

В комнате стыл полумрак: тяжелые шторы были плотно задернуты, и лишь пламя зажженного камина золотило истертый паркет и обычно бледное лицо Марты. Она сидела в массивном, продавленном до пружин кресле с высокой дубовой спинкой и ежилась от осеннего сквозняка, сочившегося из щелей внешней стены старого дома. Закутавшись в колючий плед, от которого сильно пахло табаком, она смотрела на огонь и думала, что приготовить завтра на обед. В морозилке еще остался кусок говядины, часть которой они съели в прошлую субботу. Мясо она запекла в духовке, а к нему подала пюре – в тот раз из зеленого горошка, хотя папа больше любил картофельное. Главное, не жалеть чеснока и не забыть полить лимонным соком. Роза приедет к четырем, они вместе пообедают, а затем отправятся в город.

Сквозь мутноватое, с росчерками засохшей грязи и птичьего помета боковое окно отцовского пикапа Марта смотрела на голубую ленту моря, висевшую над серым полотнищем уже убранного тыквенного поля, вдоль которого шла грунтовка до города.

– В дождь мы бы вообще тут не проехали, – раздраженно сказала Роза.

– Я каждый год пишу в администрацию по поводу дороги в Песчаное.

– Столько лет. Черт знает что такое!

– Роза…

– Ах, перестань изображать, уже ни к чему, – Роза притормозила, и машина, скрипя и бухая, медленно проехала по очередной борозде, оставленной, по всей видимости, гусеницами трактора еще в прошлую пятницу, когда был ливень.

В тот день, а точнее, вечер Марта запекла в духовке тыкву, нарезав ее небольшими ломтиками, смазав медом, сбрызнув маслом и чуть присыпав морской солью. Из тыквы она хотела сварить на ужин густой суп: оставалось подогреть сливки, растереть в блендере ставшую мягкой и податливой тыкву и добавить пару веточек розмарина, который Марта засушила летом.

За розмарином нужно было идти в сарай, который находился в конце двора. В темно-зеленом мешковатом плаще, сильно подвернутом в рукавах, она стояла на крыльце, под навесом, и все не решалась спуститься в сумерки под шумный проливной дождь. Вдруг она увидела, как от самых ворот к ней бежит человек в кепке.

– У вас ворота не заперты, – сказал молодой мужчина, вскочив на крыльцо и очутившись прямо перед Мартой. Несмотря на взъерошенный вид и заляпанные грязью штаны и ботинки, он казался неопасным и даже немного привлекательным. – Мой додж застрял недалеко от вашего дома, позволите от вас позвонить?

– А вы любите тыквенный суп? – спросила Марта, снимая капюшон.

– Люблю.

– Тогда возьмите мой плащ и сходите кое за чем в сарай, – она махнула рукой в сторону низенького строения из потемневшего дерева, казавшегося сейчас почти черным, – как зайдёте, справа от двери будет дубовый стол, на котором сушится розмарин. Так вот принесите мне пару веточек, только спрячьте под плащ, чтобы не намочить. А после ужина я позвоню Карлу, у него трактор, и он тоже любит суп.

К тому времени, как они сели за стол, Марта выяснила, что молодого человека зовут Олаф, что он ехал навестить брата в деревню по соседству с Песчаным, но не застал его дома и повернул было обратно в город, когда ливень вдруг превратил дорогу в слякоть; что дома его ждет жена и трое ребятишек, но они даже не хватятся его до завтра, а жена опять в положении, и он, конечно же, этому очень рад.

– Чем вы занимаетесь? – спросила Марта.

– Я плотник.

– Как интересно. А что делаете чаще всего?

– Гробы.

– Ну да, ну да, я должна была догадаться. Все умирают…

Какое-то время ели суп молча.

– А вы живете одна? – спросил Олаф. – Дом такой огромный…

– С отцом, но он сидит весь день в своем кабинете. Там, наверху. – Марта кивнула на грязноватый, явно требующий побелки потолок.

– Что же, отец ваш совсем не выходит?

– После маминой гибели – совсем. И почти не говорит. Только смотрит на занавешенные окна и курит. Вся его комната пропахла табаком. И, кажется, даже от меня пахнет. Чувствуете? – Марта протянула руку Олафу.

– Табака почти не слышно, вы пахнете розмарином, – сказал он. – У вас такая кожа белая, даже странно, под нашим-то солнцем.

Откуда-то сверху, приглушенно, послышалось, как кто-то закашлял. Марта шумно встала из-за стола и начала убирать грязную посуду. Потом спросила:

– А вот эти гробы, это ваше семейное дело такое?

– Мой дед еще до войны колотил их. Потом отец, теперь я. Только брат пошел в медицинский. Да вы должны его знать, он тут фельдшер.

Марта чиркнула спичкой, зажгла конфорку плиты и поставила на нее пузатый обгоревший с одного бока чайник. Звонко повозившись в верхнем шкафчике, нашла чашки, на которых почти не было сколов, и сказала:

– Знаете, Олаф, оставайтесь лучше на ночь: Карла позовем с утра, когда дорога чуть просохнет. Так вернее будет. А жену вашу не будем напрасно беспокоить. Обычно по пятницам у нас французский омлет на завтрак, но все размыло, и яйца вряд ли доставят. Я приготовлю овсянку с сушеной вишней.

Вишню Марта собрала в прошлом июле, в саду, который был посажен еще матерью.

– Когда ты вырастешь, деревья тоже станут большими, – говорила мама, поливая из новенькой металлической лейки тонкие черенки. Вода струилась и зеркально блестела на солнце, заставляя Марту щуриться. – Весной вишня так красиво цветет…

Большие деревья, несмотря на возраст, все еще цвели и иногда давали плоды. Прошлое лето, когда в Песчаном гостила Роза, было урожайным, к ее приезду Марта испекла вишневый пирог.

– Как думаешь, отец согласится? – спросила Роза, когда переоделась с дороги и спустилась в кухню, где Марта неторопливо разрезала сочившийся алым пирог и раскладывала дымящиеся куски по белоснежным тарелкам, тут же пачкая их кровоточащими ягодами.

– Наверное: уже полшестого, давно пора пить чай.

– Ты понимаешь о чем я, – с раздраженным нетерпением сказала Роза и села, со скрежетом выдернув стул из-под обеденного стола.

– О, дорогая, не думаю, что он подпишет эти твои бумаги: он болен, но он же не дурак.

– Тебе не надоело? Торчишь тут, в глуши, будто похоронила себя заживо. Ну что за жизнь? И ведь все равно дом этот рано или поздно рухнет!

– А может, пирог папе ты отнесешь? Он очень любит вишневый… Ну что ты, не плачь, не плачь, ты ещё выйдешь замуж и все как-нибудь образуется. Образуется…

– Я погибну, Марта, если мы не продадим это чертово имение, я осталась совсем одна и без денег. Помоги его уговорить, – Роза закрыла лицо руками, а Марта гладила ее по голове, целовала в темную макушку, в чуть выступающую над кожей шеи родинку, которую в детстве как-то случайно содрала, расчесывая младшей сестре волосы. В то лето, когда родители впервые привезли их в Песчаное.

Сразу по приезду все пошли на море. Пляж показался восьмилетней Марте бесконечным: бежать вдоль бирюзовой воды можно было так далеко, пока не устанешь. Она и бежала, глотая смех и солёный ветер, увязая в теплом золотистом песке. А маленькая Роза бежала рядом, хныча и дергая сестру за платье:

– Не беги! Марта, не беги, я сейчас упаду!

Бывать на море Розе не понравилось, поэтому Марта гуляла по пляжу на рассвете, пока младшая сестра спала. В остальное время приходилось за ней присматривать: отец работал, мама была занята готовкой или садом, а нянечку в то лето отпустили ухаживать за больной родственницей.

– Я все смотрю на него, смотрю – и не могу насмотреться, такое оно красивое, – говорила Марта о море отцу. Окна его кабинета на втором этаже выходили на запад, на ту самую бухту, где она любила гулять. Бывали вечера, когда он звал девочку к себе наверх, и тогда она, забираясь с ногами на широкий подоконник, смотрела, как в пылающей воде исчезает похожее на тыкву солнце, оставляя небо тихо догорать в одиночестве.

– Я так хочу увидеть закат, – сказала Марта после долгого молчания, когда Роза наконец свернула с грунтовой дороги на асфальт.

– Этот плотник… сколько он с нас возьмет?

– Не волнуйся, он сделает скидку, – Марта покраснела, – по знакомству.

– Надо же, – усмехнулась Роза.

Олаф встретил их на пороге своей мастерской.

– Марта, мои соболезнования… еще раз… – он был взволнован и сперва не заметил Розу. – Мне так жаль.

– Да. Это печально, – сказала Роза, – но жизнь продолжается. Мы можем забрать наш заказ?

– Да, все готово, – Олаф указал рукой в сторону двери, возле которой аккуратно прислоненная к стене стояла массивная крышка дубового гроба, а рядом на добротно сколоченной табуретке сидела загорелая девочка лет десяти. Она улыбалась Марте.

– Грузите его в пикап, Олаф, – сказала Марта.

Уходя, добавила вдогонку:

– И еще раз передайте спасибо вашему брату за рецепт, в последние дни папа спал гораздо лучше.

Похороны прошли тихо: кроме осиротевших сестер, на кладбище было несколько пожилых соседей. Одна женщина, которая жила в Песчаном ещё до того, как родители Марты купили там дом и землю, пришла с внуком, развозчиком местной лавки. Всю церемонию старушка то и дело наклонялась к юноше и громко шептала ему на ухо (– Уж столько лет вдовец… Так и не оправился…) Парень кивал, хмурил брови и украдкой поглядывал на глубокий вырез траурного платья Розы.

Дома Марта накрыла для пришедших помянуть отца большой стол в гостиной и подала утку с запеченной тыквой:

– Папа любил утку, а тыква в этом году очень сладкая уродилась.

Когда все разошлись, она поднялась в кабинет отца, раздвинула на окнах пыльные шторы и забралась с ногами на широкий подоконник: тыквенное солнце, раскрасив небо в огненно-алый, тонула в вишневом море.

– Я все смотрю на него – и не могу насмотреться.

– А ты смотри, Марта, просто смотри на него всегда.