«Жить – не тужить,

никого не осуждать,

никому не досаждать,

и всем мое почтение».

Прп. Амвросий, старец Оптинский

«…пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой;

у нее была сестра, именем Мария,

которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении

и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить?

скажи ей, чтобы помогла мне.

Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа!

ты заботишься и суетишься о многом, а одно

только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее».

Евангелие от Луки

Дизайнер обложки Полина Павловна Комарова

ISBN 978-5-4485-5037-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Пролог. Первое появление заказчика

В белую ночь по безлюдной Миллионной улице Петербурга от Марсова поля в сторону Зимнего дворца ехала необычная карета. Четыре литых причудливой формы фонаря в стиле барокко броско сверкали по ее углам. Громоздкая вычурная карета с мрачным домино на месте кучера, запряженная двумя парами гнедых жеребцов, на пустынной улице выглядела особенно грозно и внушительно.

Около атлантов, а точнее, не доезжая до них, на Зимнем мосту карета остановилась, и некто в черном плаще, легко спрыгнув с подножки на булыжную мостовую, энергично направился по набережной Зимней канавки к сидящему за мольбертом художнику. Художник, казалось, вросся в урбанистический пейзаж и стал неотъемлемой частью этого пейзажа, там, где Зимняя канавка разъединяла два нависших над ее гранитной набережной дворца.

Полумаска скрывала лицо незнакомца в черном, и потому художник, довольно весело взглянув на шедшего в его сторону, громко вопросил, видимо устав от одиночества и желая хоть с кем-то поговорить, хоть с этой полумаской.

– Месье, по мою душу?

Эхо, отлетая от каменных фасадов зданий, несколько раз повторило последнее слово. Незнакомец развернулся и пошел назад к экипажу. Художник крикнул вдогонку свой вопрос еще раз. И опять эхо заметалось между зданий и развернуло незнакомца, готового уже запрыгнуть в карету. Но теперь незнакомец за пару секунд оказался рядом с художником и, склонившись над ним, прошептал низким грудным голосом:

– Так вы готовы мне отдать ее?

Художник растерялся от такого внезапного натиска и, скривив лицо, глухо переспросил незнакомца:

– Чего?

– Душу!.. Душу… На каких условиях?

– Это метафора! Что вы хотите?

– Вашу душу.

Пауза повисла в воздухе. Незнакомец выпрямился в ожидании. Художник отстранился от работы и более внимательно рассмотрел подошедшего. Черный плащ с припуском ниспадал до земли, слегка волочась по мостовой, широкополая шляпа с нелепым иссиня-черным пером венчалась светящейся монограммой в виде сплетенных букв «Р» и «Х». Вензель магнетизировал взгляд, и художник уставился на него. Пауза затягивалась. Незнакомец нарушил паузу, протянув художнику визитку:

– Разин. Это псевдоним! Так легче – лишние вопросы не задают.

– А чего вы так боитесь вопросов? Задали, а вы не отвечайте!

– В каждом вопросе содержится ответ, поэтому задающий вопрос больше узнает обо мне. А мне, как вы понимаете, этого не надо.

– Ну да, иначе зачем тогда псевдоним!.. Игорь, художник.

Игорь засмеялся, а незнакомец пару раз громко хрюкнул. Игорь еще пуще засмеялся.

– Ну, у вас и смех, сер Разин!

– Я никогда не смеюсь, юмор не чувствую, но зато хрюкаю как свинья и этим смешу окружающих.

– Так вы, значит, хотели меня рассмешить или – мою… душу? Знаете, и то, и другое вам удалось.

– Да, именно, хотел вашу бессмертную душу. Говорите условия, я их приму.

– Э, нет! Опоздали! Я ее уже заложил.

– Как? Кому? Когда?

– В картины, в картины, сер Разин! Если не вкладывать душу в картины, то будет – просто мазня.

– Ух ты – перепугали меня! Это совсем другое… Тогда представлюсь вам еще раз: я – заказчик… А если я закажу вам картину?

– Закажите, но только я пишу исключительно по вдохновению. Когда оно придет – не знаешь, потому и денег не беру вперед. Сроки-то могут спугнуть музу. Уберите деньги.

– А это не деньги – это документы на собственность. Это – дарственная. Я дарю вам отменную мастерскую, где ваша муза поселится с вами!

Заказчик с заметным усилием выдернул перо из шляпы, при этом так скривился, будто перо было частью его плоти и он выдернул его вовсе и не из шляпы, а из головы, откуда оно будто бы и произрастало.

Порыв ветра вспенил воду, а может, это был не ветер, а ангел, предостерегавший художника от необдуманного шага.

Гнедые жеребцы заржали и нервно застучали подковами. Но заказчик, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания и пристально смотрел на художника.

– Держите, а то оно улетит.

– А на каких условиях?

– Ни на каких! Только подпись… И работайте себе на славу, а для меня выполните один заказ…

– Что именно? И какие сроки?.. я же говорю, что не могу обещать…

– Без времени! Как напишете, так напишете! Я же понимаю, что все зависит от вдохновения.

– Почти все! А тема?

– Вот тему я дам – это и есть мой заказ! Тема в договоре, вы подпишите и ознакомьтесь. Главное – быть в теме, в формате, как сейчас говорят, или будут скоро говорить. Понимаете, для меня время ничего не значит! В вашем понимании – я готов ждать. Поверьте мне.

– Ну, если вы не будете торопить и приставать с пожеланиями, то…

– Вот здесь впишите имя и поставьте подпись… Нет-нет, не вашей кисточкой, а моим пером, вот этим со шляпы. Держите, а то оно улетит.

Игорь потянулся к перу, но не успел его взять, как перо взлетело и, описав небольшую дугу, воткнулось ему в ладонь. Игорь стоял и смотрел на торчавшее из его ладони, как из чернильницы, перо. Странно, но боли он не чувствовал, хотя видел, как кровь скапливается в ладошке. Ангел сильнее прежнего вспенил воду в Зимней канавке.

Чистое небо вдруг стало быстро заволакивать тучами. Резко потемнело, хотя приближался рассвет. Заказчик занервничал, заерзал и в нетерпении стал хрюкать носом.

– Ну, чего ты медлишь? Ставь имя и подпись! И сразу после подписи перо воткни мне в… шляпу! Понял? Давай, давай, не медли.

Игорь быстро подписал бумаги, передал их незнакомцу и воткнул перо в шляпу. Заказчик взвыл от боли и сорвал с себя полумаску, все это время скрывавшую его лицо. Но и без полумаски лицо невозможно было разглядеть из-за широкополой шляпы, да и небо еще больше помрачнело и потемнело. Ветер дул резкими порывами.

– Чего ж ты наделал! Это чье имя «Феодор»? Я же говорил, что надо подписывать от себя!

– Это мой псевдоним. Как и у вас.

– Как у меня, как у меня! Ладно, теперь уж все равно бумаги испорчены. Хотя, может, и получится. Держи твой экземпляр на собственность.

– А вам – не нужен?

– А мне достаточно, что ты кровью подписал… Сможешь по псевдониму въехать в мансарду, а она свободна и ждет тебя, то выполняй мой заказ.

– Так что за заказ-то?

– Там же написано! Ты что же, не читал?!

– Нет, не успел! Сами ж гнали. Да и как тут прочтешь: белые ночи почернели!

Заказчик провел ладонью по бумаге, и та зафосфоресцировала. Игорь, нисколько не удивившись такому необычному освещению, уткнулся в документ и стал медленно читать. Незнакомец опять хрюкнул, но теперь больше от возмущения нерасторопностью Игоря.

– Надо было сказать, что во тьме не видишь. Да не читай все подряд, если захочется, то потом прочтешь! Вот тридцать третий пункт: «Поле битвы – сердце человека!» Все остальное сам придумаешь… Расстроил ты меня, псевдонимщик. Предупреждать надо.

Простившись с Игорем, заказчик быстро вернулся к экипажу и прыгнул в карету. Лошади заржали, рванулись с места, и экипаж исчез за углом.

Игорь остался стоять со скомканным в руке договором перед незаконченной картиной, на которой некто в черном запрыгивал в карету восемнадцатого века. Взгляд Игоря был прикован к оставленной на мостовой полумаске исчезнувшего заказчика. Игорю казалось, что полумаска выжидающе смотрела на него и морщилась, как и сам Игорь, от избытка серы в атмосфере. Он перевел взгляд на картину и… дописал на холсте полумаску, лежащую на мостовой.

1. Странник

Темной осенней ночью по лесной тропе на слабо мерцающий вдалеке свет шел странник. Тропы не было видно, и он то и дело спотыкался и падал, но каждый раз безропотно поднимался и продолжал идти на мерцающие огни. Лес был редкий, старый, и часто приходилось перелезать через стволы и корни поваленных бурей вековых деревьев. Раз странник запутался, наступив в клубок тонких, крепких корней, и, высвобождаясь от сковавших движение пут, рванулся что есть сил, да не смог разорвать узы, а напротив, еще более увяз, провалившись по пояс в заброшенную медвежью берлогу. Но и этому падению путник не удивился и, высвободив руки, зажег свечу и зашептал Иисусову молитву…

Когда лес кончился, странник остановился перевести дух и стал вглядываться в отдаленное мерцание. Луна вышла из-за тучи, и взору странника предстал купол монастырского собора. Перекрестившись, он пошел по дороге, ведущей к монастырю…

Ворота были закрыты, но в лунном свете частично проступала резная надпись на деревянной табличке слева от ворот: «Монастырь преподоб…» Далее буквы поглощала темнота.

Странник присел на лавочку у монастырских ворот и задремал.

2. Сон Феодоры. Второе появление заказчика

В мансарде жилого небоскреба, стоящего в центре столичного мегаполиса, располагалась художническая мастерская. Относительная тишина и творческий беспорядок в мастерской свидетельствовали о временной паузе в работе. Легкое дыхание доносилось с викторианского канапе, где в изящной позе спала Феодора, жена художника. Она заснула, позируя своему мужу, который приступил к написанию заказного полотна на библейский сюжет и делал эскизные наброски со своей жены.

Проведя несколько заключительных штрихов на очередном эскизе, Игорь, не без улыбки, подошел к спящей Феодоре, взял ее на руки и перенес на большую круглую кровать, что как гигантская палитра стояла на подиуме в углу мастерской.

†

Феодора спала и видела сон, как она просыпается от ласк незнакомца в полумаске, который стоял рядом с ней, лежащей в позе натурщицы на викторианском канапе, и осыпал ее лепестками роз.

Феодора застонала от наслаждения, но лишь незнакомец сделал попытку более откровенно прикоснуться к ней, как она повелительно указала ему на кресло-качалку. Человек в полумаске повиновался и, не дожидаясь вопроса, первым нарушил молчание:

– У меня к вам есть весьма деликатный разговор…

– Это касается меня или творчества моего мужа?

– Вас в творчестве вашего мужа! Я сделал ему заказ.

– Так вы заказчик? Последние месяцы он работает над одним чрезвычайно необычным заказом, более философским, нежели живописным… эти эскизы…

– Эти эскизы эмоциональны, но в них нет философии.

– Философия заключена в эмоции.

Заказчик вскочил, схватил стопку эскизов и подбросил ее вверх. Эскизы разлетелись по всей мастерской и зависли в воздухе, а он заметался с яростью в глазах, запрыгал от одного эскиза к другому и стал сбивать их тростью, кромсая, кромсая и кромсая наотмашь. Так мальчишки сбивают лопухи в поле, с той лишь разницей, что они делают это в залихватском детском кураже, а не в азарте кровавой охоты.

Насладившись битвой с эскизами, заказчик юркнул в кресло-качалку и затих, и только отдышавшись, изрек тихим вкрадчивым, похожим на шипение змеи, голосом:

– Разум и эмоции – антитезы. Эмоции блокируют разум. Чистый разум не имеет эмоций.

– Великий человек для малых дел? Сильные чувства – примитивные мысли.

– Да, но только берите выше! Христос и антихрист.

– Откуда вы можете знать про антихриста?

– Я?

Заказчик взмахнул тростью, и эскизы, висевшие в воздухе по всему пространству мастерской, закружили окрест Феодоры, образовывая кольцо.

Эскизы вращались вокруг Феодоры с кинематографической частотой, так что дискретные рисунки превращались в одну движущуюся картину. Точно «Великий Немой» с рубежа двадцатого века, только в виртуальном отражении современной кибернетики, вставал перед Феодорой, иллюстрируя и дополняя интеллигентную беседу. Работы Леонардо, Микеланджело, Рафаэля, Босха, Иванова, Поленова, Васнецова крутились вокруг Феодоры.

– Живописная трактовка Евангельских сюжетов! Я соглашусь, что визуальное восприятие легче, ярче и убедительней. А вы согласны, что философская мысль, заключенная художником в образ на холсте, и эмоциональна, и прорицательна?

– Но не оригинальна! Да, да! Нет оригинальных художников. Тот же Дали, ведь ни одного оригинального образа – все слизано у Босха или у Леонардо; а я уж не говорю про идеи! С идеями вообще глухо! Вот ваш муж наверняка работает над Евангельским сюжетом?

– Да! И это, по-вашему, конечно, не оригинально?

– Сюжет сам по себе не может быть оригинальным – все сюжеты известны были еще до Леонардо. Главное – это трактовка, точка зрения, то есть – философская мысль. И я хотел, чтобы ваш муж окрасил мысль эмоционально, то есть поставил вопрос от противного! Да вижу лишь изящные наброски в стиле Дали – плоско и неоригинально! Ничего нового.

– Эскизы не отражают задумки, поэтому он и ищет натурщицу.

– Зачем искать, когда у него все под рукой! Ты же перед ним всегда!

– Я не подхожу! С меня он пишет беспорочный образ. Не смейтесь, он так видит.

– Он не смотрит вглубь и суть не видит! Что хочет написать он на картине?

– Иисусу омывает ноги и вытирает их своими волосами грешившая с мужчинами не раз. Грех кающейся грешницы смывается с водой, стекающей с Иисусовых ступней. Порочность отражается в растекшейся воде, а лик у бывшей грешницы преображен раскаяньем глубоким и прощеньем ТОГО, чьи ноги ей позволили омыть.

– Так, значит, прав я! Мужу расскажи, как Леонардо, сам великий Леонардо, искал натурщика для «Тайной Вечери»! Не год, не два – четыре года!

– Так в чем вы правы?

– В том, что у него все под рукой: вы – та натурщица, которую он ищет.

– Но я уж говорила…

– Дослушайте! Сначала Леонардо нашел натурщика для образа Христа, то певчий был, на хорах пел в соборе – юн, чист, красив. Он начал к «Тайной Вечере» писать эскизы, но не мог закончить фреску без образа Искариота, предавшего ЕГО. Четыре года Леонардо не сделал ни мазка – искал, искал повсюду безуспешно. Через четыре года в подворотне приюта для бездомных он увидел натурщика для образа Иуды-предателя. То нищий был с расстроенным рассудком, с непреходящей жаждой умереть, изъеденный пороком и страстями: опухший нос, блудливые глаза, щепотка рыжей бороды и плешь. Едва увидел он творенье Леонардо, как, падши ниц, стал клясться, что уже позировал для этой же работы. Тут выяснилось, что служил он раньше в соборе певчим – юн был и красив. Но страсть к вину и женщинам лишила его всего: здоровья, голоса и места. Два образа: ОДИН для всех и – каждый для себя! Вот – антитеза! ОДИН взлетает – падает другой! ОДИН восходит, а другой грешит. И это все заключено в одном натурщике! Вот – антитеза! Вот почему мы вечно будем восторгаться шедевром, сотворенным Леонардо!

Незнакомец умолк, прыгнул в кресло и стал покачиваться в нем, бережно держа в руках букет из стебельков с шипами – это все, что осталось от роскошных алых роз. Тишина повисла в мастерской. И тут у Феодоры перехватило дыхание. Находясь на границе между сном и явью, она смотрела на заказчика, образ которого в кресле-качалке то проступал, то таял. Наконец он совсем исчез, и Феодора нервно вздохнула с коротким громким вскриком и проснулась окончательно.

†

Подушка была увлажнена – то ли от пота, то ли от слез во сне. Муж в испачканном красками костюме спал рядом. Феодора стала его будить: шевелить и трясти.

– Проснись, проснись, прошу тебя. Мне снился сон, где твой заказчик в маске ходил по мастерской, ругал Дали, критиковал и рвал твои эскизы, а Леонардо приводил в пример.

– Меня сравнил он с Леонардо? Это лестно, но он заказчик, и ему видней. А что хотел он?

– В том-то и проблема! Взывал к тебе и призывал тебя во мне увидеть обе ипостаси: святой и грешной.

– Святой и грешной?.. Он в тебя влюблен! Влюбился, как юнец, а ведь какой солидный!

– А маска для чего?

– Заказчик – значит казнь; по существу – палач. А палачи всегда носили маски!

– Ты шутишь! Но, поверь, мне не смешно. Не щекочи, мне вовсе не до смеха.

– Спи, спи! Смех – наилучшее снотворное влюбленным! Ха-ха-ха-ха…

Игорь так хотел спать, что разговаривал с Феодорой не открывая глаз, но она все тормошила его и тормошила. Тогда он, зная ее слабость к щекотке, и чтобы закончить эти, как ему казалось, глупые, бесконечные расспросы, стал щекотать ее. Очень скоро он довел щекотанием Феодору до икоты и конвульсий. Она, корчась от хохота, скатилась с кровати, а Игорь, как ни в чем не бывало, снова заснул.

Добравшись до столовой, Феодора выпила воды и почти успокоилась, как на глаза попал опавший букет роз, что Игорь хранил для эскизов. Она так порывисто схватила букет, что шипом до крови проколола палец. Зажав ранку, Феодора села за компьютер и в сердцах черкнула письмецо в блоге: «Ты, тот, который приходил ко мне во сне, мой муж мне говорит, что ты влюблен. Коль я действительно являюсь страстью, желанием твоим, то жду тебя сегодня после службы возле церкви. Одна. Без мужа, без машины. Жду… А в доказательство любви ты привези мне то, с чем приходил ко мне во сне сегодня ночью!!!»

3. Ослепление

В воскресный или предпраздничный день около церковных ворот после вечерней службы выстраивался коридор из просящих милостыню. Но была среда, и стояло всего несколько человек.

Феодора вышла из собора, миновала церковный двор и прежде чем пройти ворота, развернулась и перекрестилась на собор. Феодора приготовила деньги для раздачи милостыни, но едва вышла чрез ворота на аллею, как к ней подлетела на высоких тонких цокающих шпильках экзальтированная особа в обтягивающем декольтированном наряде и, подхватив ее под руку, потянула в глубину аллеи. Феодора с нескрываемым удивлением прошла несколько шагов вместе с ней, но окинув взглядом особу, остановилась и покачала головой. Особа тут же ухватилась за этот взгляд и, передразнив Феодору, тоже покачала головой:

– Вам мой наряд не нравится? Или нервирует стук шпилек? А меня и будоражит, и заводит!

– С чего вы бросились ко мне?

– Вы Феня?.. Жена Феодора? То есть Игоря?

Феодора вздрогнула и пристально посмотрела в глаза незнакомки, но та прятала свой взгляд за издевательским прищуром. Что-то настораживающее было в этом прищуре и даже отталкивающее; позже, значительно позже Феодора поймет и определит движущую силу, скрывавшуюся за прищуром, – это глумление. Ей захотелось уйти, но она сдержала этот порыв. «Чего-то же ей надо! Этой странной особе. И при чем здесь Игорь? Он мне не говорил про этакую знакомую».

– Да, я Феодора, жена Игоря. А Феодором его только я называю. Что с мужем?

– Ничего. Все нормально, все как обычно – всю ночь будет торчать над мольбертом, выводя линии твоего тела.

«Это действительно так, но откуда она знает это?» – подумала Феодора и недоверчиво окинула взглядом особу, а та уже улыбалась ей, выставляя напоказ здоровые крепкие зубы. «Нечеловеческий оскал», – промелькнуло в сознании Феодоры, и тут же она поняла, что дело было вовсе и не в муже, а в ней самой! Ей снова захотелось развернуться и уйти. Что-то толкало ее прочь от этой взбалмошной особы, но что-то и удерживало, не отпускало ее, и после секундного колебания она все-таки продолжила разговор, отдавшись неосознанному влечению, властного зова которого не хотела признавать, но и сопротивляться которому открыто было бы, как ей казалось, анекдотично. Так запутавшийся в своих поступках, чувствах, думах и помыслах человек, как заплутавший в лесу, понимая, что лучше всего успокоиться, отдохнуть и собраться с мыслями, а потом действовать, напротив – бежит сломя голову по лесу напролом чрез бурелом пока есть силы, боясь себе признаться, что заплутал, рассчитывая на случайное избавление. И только окончательно измаявшись, уже совсем без сил, лежа в полной темноте неведомо где, вспоминает о Боге, как о единственном своем спасении.

И Феодора решила не отступать, ошибочно полагая, что отступление – есть поражение! Ну не знала она тогда, что надо было пройти мимо, осенить себя крестным знамением и пройти мимо. Нельзя вступать в игры с бесом, тем более на его территории и по его правилам.

– Откуда это вам известно?

– Ха-ха! А кому как не мне и вам должно быть известно!

– Кто вы?

– Я? Хы! Я – Анна Тасс. Давний близкий друг вашего супруга. Ох, как вы побледнели! Да нет ничего такого, чтобы вам бледнеть! Все женщины делают это!

– Что? Что вы сказали?

– Я говорю, что все женщины делают это!.. Слышали оперу моего любимого Вольфганга? Ох, какой реквием он написал по просьбе моего друга.

Анна Тасс вдруг закатила глаза и лихорадочно заходила вокруг Феодоры, цокая шпильками и возбужденно размахивая руками, постанывая и бормоча, будто дирижировала невидимым симфоническим оркестром. Этот воображаемый концерт продолжался ощутимо долго, но наконец она, взмахнув обеими руками, в экстазе сломала воображаемую дирижерскую палочку. После чего на несколько секунд замерла, едва переводя дыхание. По порывистым и частым вздохам было видно, что эмоции от воспоминаний переполнили ее, и она молчала, гордо смотря поверх голов воображаемой публики, будто в ожидании аплодисментов. Но аплодисментов не было, разве что лишь опять в инфернальном мире Анны Тасс. Феодора же точно не верила своим глазам и завороженно, не отрывая взгляда, смотрела на внезапно оцепеневшую Анну Тасс, которая почувствовала, что нащупала в Феодоре порочную струнку – тягу к неведомой страсти. Воображаемый хрупкий желанный мир Феодоры столкнулся с ирреальным потусторонним клубком властных и даже могущественных страстей, способных испепелить любого, осмелившегося доказывать свою индивидуальность и превосходство. Феодора ощутила непреодолимое стремление подчинить эту изощренную «давнюю близкую подругу своего мужа», полностью подчинить себе. Наивная Феодора и не подозревала, что именно этого подчинения и добивалась от нее Анна Тасс. А как еще можно манипулировать человеком, не подчинившись ему полностью, точнее – не убедив его в том, что именно ему все подвластно и он за все отвечает.

– Какой, какой замечательный реквием он написал по просьбе моего друга, правда, так и не закончил его, не успел, и тоже из-за моего друга… хи-хи. Теперь вы покраснели! Напрасно! Да-да-да, напрасно! Меня нечего бояться, я не муза. Муза – вы. И для своего мужа вы – муза, и для моего друга – муза; вы, а не я!

Анна Тасс вдруг противно и мерзко захихикала, делая рукой знаки затормозившему невдалеке автомобилю.

– Какого друга?

– Того самого, смотрите, остановилась машина. Вон, видите? Вот стекло опустилось, и он нам машет рукой, скромно так машет. Видите? Видите!

И Анна неожиданно запрыгала и, сорвав с себя кашне, вновь закружила вокруг Феодоры. Шпильки отстукивали мелодию, а длинный шарф, как плащ мага на арене цирка, витал в пространстве перед Феодорой, ваяя легкие, почти безвинные, нежные образы, которые, тем не менее, будили воображение и пробивали сладострастные ростки соблазна в ее душе, и приятная дрожь временами пробегала по ее телу.

– Кто он такой? Он уже месяц не дает мне спокойно молиться в церкви. Смотрит на меня, буравит, будто рентгеном просвечивает, так и раздевает меня взглядом. Кто он?

– Тот, кого вы приговорили к смерти.

Магический шарф изобразил сцену самоубийства и растянулся у ног Феодоры.

– Да ну! Я-то тут при чем? Да, я смотрела на него… Да, я отвечала ему, но… только… только взглядом! Только взглядом!

– И все?! Ваш взгляд красноречивее слов. Ну нет, ведь это не все! Вспомните, вспомните хорошенько. Вы выходите за ворота следом за ним. Вы идете следом за ним! Он садится в машину и оставляет дверцу машины открытой, чтобы вы сели! Вот как сейчас…

Дверца машины действительно открылась, и темный проем салона стал притягивать к себе взгляд Феодоры. Голос Анны Тасс зажурчал тихо, вкрадчиво и томно, слегка чем-то напоминая шипение змеи.

– Вот, вот как сейчас… как сейчас… как сейча-а-а-с-с-с.

– Но я не села, я прошла мимо!

– Всегда ли вам хотелось пройти мимо? Раз, два, три, а… на четвертый раз…

– Не на четвертый, а на пятый – я задержалась около его машины… и… и…

– И как бы невзначай перчатку обронили… И эта ваша перчатка довела его до безумия. Видно, ваша перчатка издает какой-то аромат, который на него воздействует. Он порешил, что сегодня убьет себя, если вы не станете его… хоть на одну ночь… на одну ночь…

– Нет, нет, нет. Это невозможно!

– Хоть на полночи…

– И тоже: нет и нет!

– На час. Всего на час. Один лишь час.

Иначе он убьет – не вас, себя.

Перчатка ваша к вам и приведет!..

Да и свидетелей полно, как он

ждал вас в машине, дверь открыв… Вот как сейчас.

– Кто он? Он не художник?

– Почти, он меценат – тот, кто художников содержит.

Феодоре вдруг стало не хватать воздуха, ее дыхание участилось до предела, но она не двигалась с места и молчала; и именно это молчание вдохновило Анну Тасс.

– Когда бы так в меня был кто влюблен,

вот так, что жизнь готов отдать

за час, один лишь час с тобой, – то я

вознаградила бы его сверх меры…

И если вы даруете ему

всего лишь час, один лишь час – не больше,

то вы его помилуете. Вы…

жизнь новую ему подарите,

ведь с прежней – он уже простился! Кровью

свой приговор он молча подписал!..

Когда бы так меня любил хоть кто-нибудь! – вот так, как он вас любит! Бескорыстно, безнадежно, безропотно…

Феодора медленно идет к машине, но в трех метрах от открытой двери останавливается: ей кажется, что около машины под ковром из алых роз блестит чешуйками змея. Феодора резко оборачивается к Анне Тасс, но той нигде нет. Феодора поворачивается к машине, ищет взглядом змею, но и змея – исчезла! А под ухом Феодоры знакомый голос зашипел, зашептал, запричитал, заплакал, уговаривая:

– Это не грех спасти другого, ничтожно мало заплатив; это не грех, не роскошь, не соблазн – дать жизнь другому. В чем повинен он – в том, что тебя, увидев, полюбил? Уже стемнело – ночь приходит, и нет греха. Коль был бы день, то это был бы грех – грехи свершают ослепленные под солнцем. А ночью…

– А ночью? Нет, в преддверье ночи, вот как сейчас, когда уж солнце село?

– Коль солнце село – нету и греха. Есть только жертва во спасение другого… Но согласись, что это благородно – спасти другого, жертвуя собой?!

Феодора шагнула к машине и исчезла в темном проеме салона. Дверь машины медленно закрылась, пронзив предвечернюю тишину странным звуком, отдаленно напоминающим звук падающего скоростного лифта, виртуозно воспроизведенный квартетом виолончелистов, в экстазе обрывающих струны до завершающей коды.

†

Лифт, ускоряясь, несся в чреве небоскреба. Пролетевши точку горизонта, лифт растворился в мрачной глубине бездонной шахты.

†

Игорь делал молниеносные наброски на бумаге, стремясь линией и мазками передать скорость падения лифта, состояние невесомости находящихся в кабине лифта и осознание неотвратимости расплаты за содеянное смотрящих на исчезающий в бездне лифт.

Всем нравится кататься на скоростном швейцарском лифте вверх и вниз. Почему? Потому что в скоростном лифте испытываешь многократную перегрузку при движении вверх? Нет! Потому что при движении вниз испытываешь состояние невесомости – как при падении в бездну; то есть на долю секунды ощущаешь себя сорвавшимся в пропасть.

Бездна затягивает. Человеку трудно, очень трудно устоять на краю бездны – лучше даже не подходить к краю, а то сорвешься или сам прыгнешь. Заберитесь на высотный дом, подойдите к краю, и вы почувствуете, как у вас что-то защекочет внутри и приятная сладостная дрожь пробежит по телу, – это тянет бездна…

†

Игорь рисовал тоннель метро и станцию, мимо которой поезд, выныривая из тоннеля, проносился с неимоверной скоростью и нырял в другой тоннель.

Вихрь, поднявшийся от проскочившего поезда, сдергивал одежду со стоящих на станции, вырывал из рук сумки, портфели, книги и уносил награбленное по замысловатой спирали вслед за собой в бездну…

†

Горный серпантин. Несколько машин на предельной скорости, обгоняя друг друга, не замечают поворот и срываются в пропасть, но упав, оказываются на полу в огромном зале, где построены: игрушечный метрополитен, шахта лифта и горный серпантин, с которого только что сорвались две машины.

Сорвавшиеся машины лежат недалеко от игрушечной дороги рядом с маской заказчика.

†

Феодора плыла под водой, задержав дыхание, плыла наверх; ей страстно хотелось вздохнуть, но она никак не могла выплыть из глубины. Там, наверху, на поверхности воды была та дверь, до которой надо было доплыть, и которую надо было открыть, а за ней – свет и воздух; она подплывала все ближе и ближе. И вот, наконец, поверхность воды. Теперь надо только открыть дверь! Феодора судорожным рывком распахнула автомобильную дверь и… сделала долгожданный вдох!