В поисках Бога

Я был в восхищении. Даже полупрозрачные шторы на окнах не висели, как им положено, а величественно струились с потолка до пола. Изысканность дома поражала достоинством и неуловимой, строгой роскошью.

Под неяркий звездный свет, сопровождающий меня и растворяющий темноту в полумрак, я вернулся обратно в холл. Соломон был на кухне, прилегающей к столовой, и варил кофе в турке, водя ее по накаленному песку.

– Понравилось?

– Да, – согласился я. – А как это свет сам загорается?

– Специальный датчик реагирует на движение и замыкает контакты в реле. Если мы пойдем вдвоем, то свет будет в коридоре ярче. Я сам все рассчитывал и проектировал.

– Сам? – удивился я.

– Да, и мой дом не зависит от внешнего электроснабжения.

– Как это? Откуда берется энергия?

– Из воздуха. Долго рассказывать и не думаю, что тебе это интересно.

– Не думал, что владельцы ресторанов увлекаются физикой. У тебя ведь ресторан, – задумчиво произнес я и покраснел. Несмотря на то, что Соломон был значительно старше меня, местоимение «ты» вылетало из меня очень естественно. Перед ним я не чувствовал никакой скованности, словно Соломон приходился мне старшим братом. – Простите, у вас.

– Можно на «ты». Ресторан возник, потому что мне некогда готовить дома. А в своем заведении питаться безопаснее и удобнее, чем в чужом. Но это не мое основное занятие.

– Да… – я сделал глоток терпкого напитка из маленькой чашечки и слегка поморщился от горечи.

– Как тебе работается? – Соломон подвинул мне корзинку с галетами, а сам подошел к раковине ополоснуть свою чашку. Вода тоже полилась сама, как только Соломон поднес руки под кран.

– Хорошо, – добив кофе, я поставил чашку на стол, думая о том, что надо бы уйти, пока расспросы о ресторане не приняли опасный поворот. – Мне пора, наверное. Уже поздно.

– Я сейчас сделаю пару звонков, и мне нужно будет уехать, – согласился Соломон. – Если ты подождешь двадцать минут, то я отвезу тебя.

Не дожидаясь ответа, Соломон вышел. Откуда-то из глубины бесконечного коридора доносился его голос, которым он неторопливо и подробно давал кому-то указания. Я вышел в холл и сел на диван. Мне стало удивительно спокойно. Казалось, случился бы конец света или сильнейшее землетрясение – и это не вывело бы меня из равновесия. Так, наверное, себя чувствуют дети, находясь в утробе матери.

Я вздрогнул и открыл глаза от того, что почувствовал на себе посторонний взгляд. Соломон стоял неподалеку и задумчиво смотрел на меня в упор.

– Поехали? – спросил он.

– У тебя нет семьи? – поинтересовался я на обратном пути.

Соломон мотнул головой.

– Была?

– Нет, – отрезал Соломон. – Не все люди могут понимать и любить друг друга. Поэтому я решил не создавать изначально обреченные на пустое сожительство отношения.

В этом я с Соломоном был полностью согласен. Среди окружающих и знакомых, я редко видел настоящие союзы. Скорее, они относились к доброжелательному соседству, в лучшем случае.

– Тебя отвезти домой?

– Нет, нет! Я выйду здесь, мне еще надо к другу, – солгал я. Мне не хотелось, чтобы Соломон узнал, где я живу.

Машина плавно затормозила на обочине.

– До свидания, – Соломон протянул мне руку.

Когда я прошел с несколько десятков метров, то обернулся: Соломон задумчиво глядел мне вслед, облокотившись на руль.

В тот вечер у меня появился новый бог. Не тот, который мне помогал, а тот, на кого мне захотелось быть похожим.

* * *

Дома вовсю хозяйничала Алка. Она сняла все цветочные горшки, поставив их на пол в зале. С любовью она протирала крупные листья у одних, других с избытком опрыскивала из пульверизатора, кто-то дожидался участи пересаживания в больший по размеру горшок, от некоторых Алка аккуратно отщипывала отростки и перекладывала их в банку с водой, попутно разговаривая со всеми зелеными элементами.

– Ого, сколько их, – удивился я, не замечая ранее полного количества растений. Расставленные по дому они привычно украшали собой пространство, а сейчас, собранные в кучу, создали впечатление неожиданно большой и дружной армии.

– Ага, – самодовольно улыбнулась Алка. Я знал, что цветы являлись ее гордостью. – Перевесь гардину повыше? Так лучше будет.

Я пошел в сени за инструментами и стремянкой.

– Вот ты, мой хороший, как листья раскинул. Тесно тебе? Сейчас я тебя пересажу, небось корням-то и места нет? А ты почему не цветешь? На самом свету стоишь. Что не хватает? И землю купила, и подкормкой поливала. А цветка так и нет третий год. А ты куда разросся? Дай-ка прищипну тебе стебли, свисают как, – ворковала Алка.

Я снял старую гардину и вытащил саморезы из стены. Алка расставляла посвежевшие и умытые растения по местам, разговаривая с ними и сама с собой. Вдруг я представил ее в роли бога, который определял каждому человеку место в жизни. Картинка показалась мне забавной, и я с любопытством наблюдал за Алкой, позабыв о гардине. Я стоял на стремянке и, задумавшись, так и держал саморезы в руках.

Кому-то доставались лучшие места на широком подоконнике, кому-то – интересные, в комнате, на комоде и столе. Но некоторые безжалостно уносились на кухню и ставились на высоком буфете под самым потолком, где было недостаточно света и, вдобавок, жарко, когда готовили еду на плитке.

– А этих ты зачем там ставишь? – я хотел выяснить причину такой несправедливости.

– Для нас. Эти крепкие и там растут прекрасно, – рассудила Алка. – А нам на кухне с цветами приятнее. Всякий цветок при своих условиях растет. У одних их много, у других – их минимум. Есть нежные и капризные, есть сильные и неприхотливые. Угодишь всем – будет сад. А нет – погибнут.

– А может, ему тоже хочется на подоконнике стоять? – возразил я, показывая на горшок, который Алка держала в руках, намереваясь отнести на кухню. Бархатные зелено-бардовые стебли растения с узкими листьями свисали до пола. Мне подоконник виделся идеальным местом: хочешь в окно смотри, хочешь – в комнату. И солнца много, и людей видно.

– Не хочется. Иначе бы так бурно не рос. Ему и на буфете хорошо, значит. Да и потом, на подоконниках нет больше места, – уверенно заявила Алка и унесла моего подзащитного.

– Алл! – влетел я следом на кухню. – Это что же получается?

– Что? – она с недоумением посмотрела на меня.

– Люди так же рождаются? Ты, типа, сильный, вот и расти в темной кухне. А ты, типа, слабый, буду дышать на тебя, лишь бы ты рос.

– Какие люди, чего ты несешь? Ты на завод ходил?

– Да. Завтра на смену пойду.

– Что, взяли?! Как хорошо-то!!!

– Ничего хорошего. Рабочим пойду.

– Не страшно, Сереж. Потом, как-нибудь, утрясется все. Не переживай.

– Вот именно, как-нибудь. Хоть бы кто-нибудь намекнул мне – как?! – горестно заметил я, и на последнем слове Алка вскрикнула.

– Ай! – на полу разлетелись в разные стороны глиняные осколки упавшего горшка, рассыпалась черная земля под раскинутыми светло-бордовыми листьями. – Вроде, я его хорошо поставила. Как же он свалился? Ой, веточки поломались… Ну и ладно, отрастут. А у нас больше и горшка-то нет свободного. Принеси-ка мне пластмассовое ведерко. В ведре будешь стоять теперь, пока я горшок не принесу.

Последняя фраза была сказана Алкиным строгим тоном растению в назидание, словно он был виноват в том, что упал.

Когда Алла ушла, я, пожарив себе картошки, сел за стол и взглянул на несчастного с обломанными стеблями, которые еще недавно гордо лежали на поверхности буфета, а теперь огрызками торчали из нелепого ведерка красного цвета, несуразностью своей портя весь зеленый ансамбль.

– Сейчас доем и куплю тебе самый красивый горшок. И на подоконнике поставлю.

* * *

Я и в самом деле направился к цветочному магазину.

– Серега! – окликнул меня с другой стороны веселый голос Витальки. Он с институтскими друзьями стоял возле спорт-бара. Намечался общественный просмотр очередного матча. Вполне безобидное мероприятие, но дико бесполезное, по моему личному мнению.

Через полтора часа я понял, что даже невинное событие с начала, к концу может развернуться на все сто восемьдесят градусов. За соседними столиками тоже сидели болельщики. К нашему сожалению, за команду противника. Их команда, под торжествующие выкрики Виталькиной компании, проиграла. Но болельщики, угрожающе развевая синие шарфы, решили болеть до конца. Тем более, что их было большинство.

Еще через час, сопровождаемый разбитыми стеклами и витриной, раскуроченными столами и сломанными носами, подбитыми глазами и разорванной одеждой, под вой приближающихся сирен, мы с Виталькой неслись по дворам, не разбирая дороги.

Добежав до какой-то детской площадки, мы, пригнувшись, втиснулись в маленький деревянный домик.

– Вот козлы, – сплевывал кровь Виталик, сидя на корточках. Я потрогал саднящую бровь и припухшую скулу, со страхом представляя себе свое лицо и завтрашний день на новой работе. Драться я не любил, хотя приходилось бывать в переделках и похуже. В основном из-за Виталькиного гонора. Еще с детства он, бывало, ляпнет что-нибудь, а вечером нас уже ждут за гаражами. Сам Виталик задирался редко, но никогда и не молчал. Так что его крутой нрав мы делили на двоих, возмущенно подсчитывая синяки, будучи побежденными, или гордясь ссадинами, если оказывались победителями.

– Надо было уйти. Сами виноваты, – пробурчал я.

– Уйти?! – хотел вскочить Виталик, но я быстро ткнул его кулаком в плечо, напоминая о том, что мы пережидаем опасность. Виталька перешел на шепот: – Почему это мы должны были уйти? Веселенькое дельце получается! Мы пришли в бар, чтобы культурно посмотреть футбол, заплатив за отдых свои собственные деньги. Это хозяину бара надо иметь на такие случаи нормальную охрану, чтобы не дать разгореться конфликту!

– Да, если бы выиграла их команда, то они так же могли к нам пристать, и кто-нибудь из наших не выдержал бы… И тоже на тоже и вышло бы. А сколько охраны для дураков надо? Ты посчитай! Нас было около десяти и их человек пятнадцать – двадцать. Тогда не проще было бы сразу наряд к дверям приставить? Одного пистолета бы хватило.

– Нет, – засмеялся Виталик, – там пуль мало.

– Не в охране дело. А в каждом из них, и в каждом из нас. Надсмотрщики нужны тому, кто сам эмоциям своим не властен. Виталь, а как ты с девчонками знакомишься? – я вспомнил белокурую девушку из отдела кадров.

Виталик пожал плечами, как будто я спросил очевидную глупость:

– Просто. Берешь и знакомишься. Я никогда не задумывался об этом.

– Не, ну скажи как? – не отставал я.

– Как? Я не понимаю тебя. Вот стоит девчонка на остановке. Если ничего так с виду, подходишь и говоришь: «Привет, давно ждешь?». Или: «Куда едем?». Сидит в кафе – подходишь, спрашиваешь: «Мартини будешь?». Лежит на пляже – «Как вода сегодня, мокрая или холодная?». В магазине: «Привет, почем сегодня устрицы в маринаде?». Да без разницы что говорить-то. Вообще не имеет значения.

– Без разницы? – мне было непонятно, почему слова, которые кто-то говорит кому-то, могут не иметь значения. – Почему?

– Потому что, потому. Говори, что хочешь. Если ты ей понравишься, ты это сразу поймешь. Если ты ей не понравишься, то тоже сразу поймешь. Слова тут не особо важны. Тут дело в самом человеке. Если он приходится по душе, то, чтобы он не говорил, а иногда, и делал, то хорошее в нем умножается, а плохое – уменьшается. Как-то так. Пойдем? Вроде тихо.

– Ты иди, Виталь. Мне еще по делам надо. Документы твои возле телевизора лежат. Забери.

– Взяли тебя? – спохватился Виталик. – Я забыл спросить.

– Взяли. Только не на ту должность, на которую мы с тобой рассчитывали.

– А… Освободится место, и возьмут. Не переживай, – обнадежил меня Виталька. – Так и к лучшему. Пока на заводе там осмотришься. А меня батя в частную фирму пристроит через пару недель.

– А мне Виталиком называться что ли?

– Ну да, – уверенно согласился Виталька. – А как же?

– А вдруг знакомые попадутся отца твоего или матери?

– Однофамилец. Одноименец. Нормально все будет. Я пошел.

– Давай, – вздохнул я. Виталька, пригнувшись, выбрался из тесного домика. А я глядел ему вслед и немного завидовал. Как цветкам, которые стояли на подоконнике… Которых поливали, за которыми ухаживали. Ну и пусть они стояли в горшках, зато они росли в свое удовольствие и радовали все вокруг. Мне казалось, я был бы прилежным сыном и хорошим человеком, если бы я смог просто жить. Как все. Мне очень хотелось быть, как все.

* * *

– Хорош, – распахнул передо мной дверь Соломон, когда я миновал сосновую аллею. После того, как Виталька ушел, меня ноги сами понесли в тот одноэтажный дом, спрятавшийся среди хвойных деревьев, которые так заманчиво пахнули смолой.

В тот момент, на пороге чужого дома, мне с опозданием пришло в голову, что меня никто не приглашал. А перемахивать через чужие заборы – вообще преступление. Я будто очнулся, но уйти назад не успел – дверь уже открылась.

– Проходи, – ничуть не удивившись моему визиту, жестом Соломон пригласил войти. – Иди, умойся. Ванная – направо.

Отражение в огромном зеркале оказалось не таким уж страшным, как я мог предполагать, если не считать рассеченной брови, разбитой губы и небольшой синевы на левой скуле. Волосы были взъерошенные, а темные глаза из-за припухших век стали немного уже. Но в целом, я остался доволен, поскольку ожидал гораздо худшего. Сняв рваную рубашку, я с наслаждением подставил голову под горячую струю воды, вымывая песок из волос.

Прижав к лицу пушистое полотенце, я на мгновение почувствовал что-то родное и далекое. Детство, которого не было. Наверное, меня, маленького, вытирали когда-то вот таким вот пушистым полотенцем. А может, и нет.

Соломон сидел за компьютером в дальнем кабинете, самом уютным из всех комнат, которые я видел в доме. На столе горела настольная лампа, а в углу потрескивали дрова в камине. Соломон сосредоточенно что-то писал, изредка заглядывая в лежащие рядом толстые книги, между страницами которых торчали многочисленные закладки. Я сел на диван, стоящий у стены.

– Соломон, почему ты не интересуешься, зачем я пришел?

– Была бы причина, ты бы сказал ее сразу, – нехотя ответил он, не отрывая взгляда от монитора. – Пришел и пришел. Не мешай мне, прошу.

Я посмотрел на книжные шкафы. Толстыми и тонкими, старыми и новенькими, на разных языках и совсем без надписи несчетные полоски корешков книг гордо стояли на полках за стеклом. И, как будто, свысока смотрели на меня. Я понимал их надменный взгляд. Ведь в каждой книге вложен огромный труд автора, его исследования и открытия, размышления, знания догадки…

«Это ведь и за всю жизнь столько не прочитать. Ни времени не хватит, ни возможностей мозга, чтобы вместить в себя такой опыт человечества… Поэтому оно и топчется, как слон. То нужное раздавит, то мусор хоботом отделить не сможет и проглотит», – подумал я и оглянулся на Соломона. Его пальцы, играючи, касались кнопок клавиатуры с высокой скоростью.

– Вот бы… Иметь бездонную и мгновенную память, да? – проговорил я в раздумьях. – Как компьютер!

– Сейчас выгоню тебя, – молниеносно отреагировал Соломон.

– Хочешь, сделаю кофе? – решил извиниться я. Уходить мне совершенно не хотелось. Здесь была особенная атмосфера. Как будто другой мир. Независимый от того, из которого я явился полчаса назад.

– Кухня там! – с нескрываемым раздражением ответил он и на миг поднял на меня сердитый взгляд синих глаз.

Когда я встал с дивана, чтобы пройти на кухню, на глаза попался коричневый корешок одной книги: «Время – один из признаков конечности».

Я принес сваренный кофе, Соломон уже закончил свои дела, потому что оторвался от компьютера и даже поблагодарил меня. Я прошел к шкафу, чтобы достать заинтересовавшую меня книгу, но к моему удивлению ее не было.

«Показалось», – пожал плечами я.

– Пойдем, подышим, – сказал Соломон, доставая сигареты из кармана.

Мы прогулялись молча по аллее, вдыхая ночной воздух, приправленный хвоей. Дойдя до ворот, я спохватился:

– Мне пора, завтра первый день на заводе.

– Судя по боевому раскрасу, ты к нему подготовился, – улыбнулся Соломон, открывая мне железную дверь ворот.

* * *

Зябким утром я был у небесного забора. Все решилось само собой. Увидев краем глаза белокурую девушку из отдела кадров, я прибавил шагу и поравнялся с ней.

– Привет, – улыбнулась она мне и глаза ее расширились от испуга. – Что это с тобой?!

– Так… – небрежно отмахнулся я. – Бился за честное имя выигравшей команды.

Я незаметно потер бровь, чтобы содрать запекшуюся царапину. Кровь незамедлительно выступила из небольшой раны. Впечатление я произвел нужное мне.

– Подожди, – девушка мигом достала платочек и потянулась ко мне, бережно прикладывая его к ране. – У тебя кровь идет! Пойдем до медпункта, я перекисью обработаю.

– Ерунда, – ответил я и с удовольствием пошел за девушкой.

– Что же ты, Виталик, надо было рану заклеить пластырем. Ведь пыль может попасть или грязь.

К щекам прилил жар. Я только сейчас вспомнил, что работать пришел под Виталькиным именем. Хорошо еще, что она запомнила мое имя, иначе бы я уже представился ей Сергеем.

Жаром обдало уже и всего меня в небольшом помещении медпункта, когда ее тонкие пальчики коснулись моего лица.

– Ты вечером еще помажь, – с тревогой глядя на меня, сказала она. – А сейчас просто подержи немного. Вот так.

Я поднял руку к брови, и наши руки столкнулись. Смоченный платок упал на пол.

– Я сам не могу себе обрабатывать, я же не доктор. Может… Ты… Ты…

– Ника, – засмеялась она. – Меня зовут Ника. Хорошо, вечером встретимся. Будем тебя лечить.

Я счастливо вздохнул. Все-таки, некоторые дни начинаются как-то по-особенному.

– Там твой цех, – махнула Ника рукой в сторону большого здания, когда мы вышли.

– Во сколько ты заканчиваешь? – крикнул я ей вслед.

– В пять…

В цехе, среди грохота и шума, я отыскал мастера. Суховатый пожилой мужчина, от которого пахло несвежим перегаром, проводил меня к станку и велел дождаться опаздывающего рабочего, которого он определил мне в наставники, чтобы под его присмотром начать развальцовку металлических трубок.

Я осмотрел станок не очень сложной конструкции. Тиски, зажимы, рычаги… Я почувствовал на себе чей-то взгляд и завертел головой. Напротив меня стоял светловолосый парень и злобно смотрел на меня. Я в недоумении кивнул ему головой, но когда он что-то мне крикнул, я тут же понял, в чем дело. Парень был щербатый. И щербинка была не от расстояния межзубного пространства, а от отсутствия двух белых единиц в центре. Моя поцарапанная костяшка на правой руке тут же вспомнила свой удар по этому веснушчатому лицу.

Подошел, наконец, хозяин станка, такой же грязный, как сам станок и зловонный, как мастер цеха. Мне пришлось долго выслушивать его нудные наставления. Я старался отворачиваться от него подальше, но гул в цехе заставлял мужчину приближаться ко мне, а меня – терпеть этот ужасный запах. Часы показались мне днями. Но после обеда забрезжила надежда, что у станка я останусь уже один. А любые неприятности переносятся гораздо легче, когда становятся временными.

– Ты мне ответишь, сволочь, – прошепелявил щербатый парень, мимоходом толкнув меня, когда мы выходили из цеха на обед. Ситуация складывалась напряженной. Я чувствовал свою вину за его потерянные зубы. Но во вчерашней драке никто не выбирал ни честности боя, ни силы противников. И в то же время я понимал, что мое извинение ему уже не поможет, да и извиняться перед таким волчьим настроем парня у меня желания совсем не возникало.

– Иди ты! – вспылил я в ответ на агрессию.

Теплый полдень выманил всех из заводской столовой на воздух. Рабочие расположились на сваленных в кучу трубах возле здания цеха. Кто-то курил, кто-то доедал пирожки из столовой, кто-то просто сидел… Пустые, бытовые разговоры о предстоящих выходных, о погоде, о политике, о футболе, о сварливых женах, о родившемся внуке, о прошедших выходных… И все.

Мне хотелось скорее завершить этот день. Скорее к Нике, прикосновение чьих прохладных пальцев еще ощущала моя бровь. Домой, к сломанному цветку в красном ведре. К Соломону, где много-много книг и лампочки загораются сами по себе. В ресторан, где музыка проникает к самому сердцу.

Я ощутил страшную никчемность себя и всего вокруг. И страшнее была тонкая догадка о том, что с этой никчемностью мне теперь придется жить очень и очень долго…

* * *

Закончив работу, я тщательно вытер станок. Поинтересовавшись у мастера, где здесь душевая, наткнулся на презрительные усмешки остальных работников.

Отмывшись от стружки и маслянистого запаха, я вышел за территорию завода. Несколько мужчин из нашего цеха стояли неподалеку, возле бетонной коробки, по кругу пуская несколько бутылок с красноватым, дешевым портвейном. Я устроился поблизости, чтобы не пропустить Нику.

Мужчины, завидев меня, позвали к себе. Я медленно подходил к ним, ища повод вежливо отказаться от знакомства с переходящей бутылкой.

– За рулем, – пришла единственно верная, спасительная мысль. Они закивали, стали расспрашивать обо мне. Я односложно отвечал, а в моих глазах продолжали мелькать их грязные ногти, нечистые головы, красные носы и заплывшие глаза. Статус человека, как разумного существа, несколько упал передо мной…

И поднялся. В развевающемся подоле легкого платья, радостной улыбке и сияющих глазах. Ника подошла сама, сжимая от волнения бежевую сумочку в руках.

– Как твоя бровь? – поинтересовалась она.

– Доктора ждет, – подтвердил я.

– Может, сходим в кафе?

– Ага, – смутился я, отругав себя за несообразительность. Но через мгновение я смешался уже окончательно, когда Ника подошла к машине, достав из сумочки ключи от красной мазды.

Я водить умел. Мы часто катались с Виталиком на машине его отца, которую он постоянно брал без спроса по ночам. Мне нравилось управлять автомобилем.

– Хорошая машина! – искренне сказал я, открыв дверь. И отметил про себя: «И дорогущая».

– Мне тоже нравится – Ника засмеялась, садясь.

– В Бриз поедем? – спросил я, назвав кафе неподалеку.

– Поедем лучше в Созвездие?

– В Созвездие… – я не знал, что делать. «Созвездие» – так назывался ресторан, в котором я работал. Мало того, что он был достаточно недешевым заведением, да и к тому же, меня в нем знали. – Я только устроился на работу. После института. На рестораны пока еще не заработал. Я не знал, куда девать глаза от стыда.

– Тогда, в Бриз! – Ника отпустила педаль, и мазда плавно тронулась.

* * *

Когда мы заказывали ужин, я с испариной на лбу мысленно подсчитывал наличные. Поняв, что все-таки укладываюсь в нужную сумму, вздохнул спокойно. Ника была очаровательна и без остановки болтала о себе, родителях, заводе, машине, друзьях. Я видел только ее шевелящиеся губы, падающие на плечи локоны, тонкие пальцы, сжимающие бокал. Мне очень хотелось дотронуться до нее…

– Ника, – я облокотился на открытую дверь, когда она села на водительское сиденье.

– Ты не поедешь? – Ника подняла на меня недоуменный взгляд.

– Нет, у меня еще дела, – улыбнулся я. – Меня зовут Сергей, кстати.

– Как?! Я же видела документы!

– Ты понимаешь, – тут я, вдруг решивший ей все рассказать, почему-то передумал. – Понимаешь… Это родители… Назвали Виталием, а дед не одобрил и наперекор всем звал меня Сережкой. В общем, я привык к другому имени…

Я с трудом подбирал предложения, выдумывая на ходу и стараясь не запутаться. И нагнувшись, поцеловал эти сладкие губы. Она не оттолкнула меня. И это было здорово!

Когда красная мазда скрылась за углом, я засунул руки в карманы и, насвистывая, направился к своему ресторану, где я работал почти каждый вечер.

* * *

Первая женщина бывает или незабываемая или невспоминаемая.

– Сережа, – я сквозь сон услышал Никин голос. Но ни открыть глаза, ни повернуться – не мог. У меня просто не было сил. Я только ощущал ее бегающие пальцы по моей спине. – У тебя на шее сзади шрамы, как от укуса. Откуда?

– Не знаю, – пробормотал я, – не помню, чтобы меня кто-то когда-то кусал, кроме сказочного змея. Может, меня так целовала девушка, которая сейчас лежит рядом?

– Нет, смотри. Вот! – Ника вскочила с кровати и принесла два зеркальца, и я увидел на шее бледные точечные разрывы кожи в некоторых местах.

– Ого! Да меня грыз медведь!

– Вставай, шутник, на работу опоздаем.

– Сама и вставай. Пока ты будешь краситься и одеваться, я еще сто раз высплюсь.

Ника ушла на кухню умываться. Сон уже ушел от меня, и я просто лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь уютной постелью и удобством вытянутого тела.

…Прошло полгода, с тех пор как мы познакомились. Чудовищные и жуткие шесть месяцев. Счастливые и сладкие две сотни дней и ночей.

Мы встречались, как только у меня было свободное время, а было оно у меня исключительно между двумя работами, вечером – часов пять, и на рассвете – часа три. Выходные – были праздником, там удавалось выкроить часов восемь подряд.

Сначала я летал на крыльях… Но постепенно они стали резко отваливаться. Я тратил все свои деньги на Нику, на ужины, и еще на всякую мелочь. Ника просто не понимала, что для меня это довольно приличные деньги, на которые мне самому надо жить, но указывать на это или в чем-то ей отказать – я не мог.

Я приносил цветы, открывая железной линейкой ее машину, и клал их на водительское сиденье. Подбрасывал ей в сумочку маленькие духи, засунув их в обертку от пачки семечек и подложив записку. Забирался в ее кабинет, заплатив полтинник сторожу, и ставил на ее стол пакет с горячим завтраком из макдональдса перед самым ее приходом на работу. Ночью я вставлял ей в джинсы новомодный ремешок, украшенный камешками, и с удовольствием слушал ее радостный визг утром.

Надо было видеть ее распахнутые от счастья глаза, ради которых я был готов свернуть не только горы. Я собирал каждую копейку, чтобы только лишний раз порадовать Нику. Приходилось туго, охамевший друг в ресторане забирал все шестьдесят процентов, и я с большим упорством недоливал, недокладывал и широко улыбался подвыпившим теткам ради увеличения чаевых. Когда на заводе выплатили первую зарплату, ее хватило на четыре нормальных ужина. И даже не в кафе! Нет, это была стоимость продуктов, которые мы купили и приготовили дома.

Так, наверное, я познал четвертого бога – любовь…

…У Соломона я бывал часто. Я приходил, садился на диван в кабинете с камином, доставал из шкафа понравившуюся книжку и нередко просыпался утром, укрытый пледом, от звона будильника, который Соломон ставил для меня возле дивана. Ополоснувшись ледяной водой, я бежал на завод. Соломон ни о чем не спрашивал, и почти не обращал на меня внимания. Открыв мне дверь, Соломон сразу возвращался к своим делам. Мы мало разговаривали. Разве только, когда он отрывался от компьютера, чтобы выпить кофе или выходил курить на веранду. Тогда он мог переброситься со мной парой фраз о прочитанной книге или пошутить над чем-то. Это было странно. Соломон пускал в дом незнакомого мальчишку, как собственного сына. Я приходил к нему, как к себе домой. Меня сильно манил к себе и этот дом, и сам Соломон. Я словно черпал там энергию…

Я не жил это время, я мчался с бешеной скоростью по колесу времени. Под глазами появились темные круги, тело постоянно болело, но появлялась Ника и все исчезало. Правда, она уходила… И усталость возвращалась…

– Ник! А почему ты работаешь на заводе? – я перевернулся на спину, любуясь ее точеной фигуркой. Ника стояла в одном нижнем белье и пыталась погладить свое платье, помятое нами вечером.

– А где мне работать? Папа сказал, пока я не выйду замуж, я буду работать. Из института меня выгнали на втором семестре. Только я все равно не понимаю, зачем мне работать, если вот это самое платье стоит два оклада. Но не буду же я ругаться с родителями? Пускай! Я все равно ничего не делаю, только в интернете сижу, – Ника подошла ко мне. – Вот возьмешь меня замуж, я буду дома сидеть. Возьмешь?

Я с удивлением посмотрел в ее глаза. Она ждала ответа. С каким-то трепетом и наивностью.

– Ты – серьезно? – опешил я.

– Ой, платье! Мое платье! – Ника сдернула утюг со стола. – Ой!!! Мое любимое платье… Почему у тебя такой допотопный утюг?!

Ника прижала к лицу платье и заревела в голос, забыв о всяком замужестве.

– Ну купим тебе платье, что ты ревешь-то, горе какое. Тут и не видно ничего, вот несколько складочек только образовалось, – я подошел к ней и обнял. – Как будто, так и надо было.

– Дурак! Это испортилось мое платье! Такое не купишь уже!

– Другое купим, – отрезал я. – Одевайся. Нашла из-за чего слезы лить. Ну хватит, Ника. Никочка… Сегодня пойдем в магазин и купим тебе новое платье.

Я целовал ее мокрые ресницы. Ника успокаивалась, нервно всхлипывая, и недоверчиво глядя на меня.

– Ладно, – успокоилась она окончательно. – Еще вот что.

– Что? – натягивая брюки, спросил я.

– Мне не нравится, что к тебе ходит Алла. Она хорошая, я понимаю. Но пусть она не ходит.

Ника обернулась к зеркалу и достала ватные диски, чтобы вытереть потекшую тушь с ресниц. Я промолчал.

…Все в моем доме было поставлено, прибрано, вымыто еще детскими, а потом и повзрослевшими руками трудолюбивой Аллы. Даже большое зеркало, возле которого сейчас стояла Ника, было повешено над комодом по настоянию Аллы. Она и сейчас, окунувшаяся в свою любовь, всегда умудрялась найти время, чтобы забежать ко мне и сделать некоторые дела по дому и огороду, приготовить на скорую руку обед. Я понимал, что Нике было неприятно Алкино хозяйское присутствие, но и поддаться этому капризу я не мог. Я пробовал их подружить, но ничего не вышло. Алка смущалась Ники, а Ника очень хотела сблизиться с Аллой, но ничего общего у них так и не нашлось. Поэтому, если мы приходили с Никой, то Алка под любым предлогом сразу убегала. Да и к тому же, у нее появился еще один дом, которому тоже были нужны ее руки, забота и любовь.

Ее парень, обычный, простой парень, работал временно вроде сторожем. Вполне веселый и дружелюбный. Мать у него была вечно в разъездах, отец пил, сестра училась в последнем классе. Толик был не прочь выпить, и первое время они с Виталькой хорошо поладили. Ходили на излюбленный Виталиком футбол и пили водку. Алка была счастлива. Устроившись работать швеей, она мечтала скорее обрести свой уголок. Родители ее тоже ждали, когда она выйдет замуж, чтобы считать свой долг выполненным. Они и любили Аллу, но уж больно на нее надеялись с детства. Что она выучится… А она еле дотянула девять классов. Что удачно выйдет замуж… Но ее парень совсем не соответствовал ожиданиям Алкиных родителей. Поэтому, они сосредоточили внимание на младшей дочери, махнув на Алку рукой. А мне все не давало покоя то видение, когда менялось Алкино лицо, появлялся полный мужчина и младенец без век. Это повторялось несколько раз.

– Сегодня у моей сестры день рождения, пойдем к нам? – Никин голос вывел меня из одной задумчивости и мгновенно окунул в другую. Ника познакомила меня со своими друзьями сразу. Благополучные, богатые, беспечные… Они пели вечерами в караоке баре, играли в боулинг, ездили по выходным на шашлыки, меняли машины и имели хорошие должности, не очень при этом утруждаясь ни самой работой, ни ее качеством. Они как птенчики сидели, посаженные родителями в теплые гнезда, и потихоньку входили в курс дела, которое должны были продолжить. Среди них были и плохие, и хорошие, и умницы, и бездельники. Я выкраивал время и иногда встречался с ними. Ника представляла меня, как своего парня, держала меня за руку и заглядывала в глаза. Ее знакомые принимали меня дружелюбно, но некоторая разобщенность между нами оставалась. Как если бы в одной норе жили полевые мыши и зайцы.