Письма внуку Ване

Благодарности:

Галина Волкова

© Александр Левинтов, 2020

ISBN 978-5-4498-3181-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Наставление к чтению

Скоро моему внуку Ване исполнится пять лет, и это значит, что он перейдет мало-помалу от слушания книг к их чтению. И я решил написать ему небольшое наставление к чтению, прежде всего Священного Писания.

Вот оно, это наставление.

Первый и единственный совет мой тебе: читай так, чтобы чувствовать себя самым активным соучастником событий, переживать их как будто всё это происходит именно с тобою и именно сейчас.

Вот, давай вспомним историю про Давида и Голиафа.

Ты, конечно, Давид.

Тебе двенадцать лет, и ты простой мальчик пастушок. У тебя совсем маленькое стадо и, если честно, тебе уже надоело быть с этими глупыми, блеющими что-то жалобное овцами.

А на другом берегу ручья сидит здоровенный дядька, скучный и злой. Никто не хочет с ним драться, а у него просто кулаки чешутся, кому бы тут накостылять.

– эй, пацан! ты что тут делаешь?

– овец пасу, дяденька. А что, нельзя?

– вообще-то это поле битвы, а не пастьбы. Пошёл прочь отсюда по добру-по здорову…

Тут этот страшный дядька подумал: вот, сейчас этот пацан уйдёт, и опять не с кем будет даже поговорить, не то, чтобы подраться.

– … стой! вернись! вернись, кому говорят!

– я здесь, я только Зорьку вернул в стадо, вечно она отбивается, паршивка такая. А вам чего?

– ты драться, ну, в смысле, воевать, умеешь?

– не-а

– и никогда не держал в руках ни меча, ни палицы, ни просто дубины?

– нет, я ещё маленький

– да ты и останешься маленьким, в сравнении со мной… слушай, хочешь я тебя научу быть воином?

– а как это?

– н-да… меч и палицу ты даже вряд ли поднимешь, а, вот, постой-ка, давай я тебя научу воевать пращой!

– а что это такое?

– вот, на, лови!

И он бросил через ручей небольшой камень с привязанной к нему веревкой.

Камень как камень, не очень ровный, чуть больше моего кулака, но верёвка к нему привязана прочно.

– возьми веревку за конец, намотай на руку, раскрути камень, вот так, быстрей, быстрей! а теперь бросай!

Камень воткнулся в землю в двух шагах от меня.

– экий ты дуралей, недотепа! Давай ещё раз и отпускай веревку, когда я тебе крикну, понял?

Я раскрутил веревку, сильно, как мог, дядька крикнул «бросай!», и я бросил.

Камень попал ему прямо в лоб, и он свалился на землю.

Так мы, оказывается, одержали победу над филистимлянами, а я стал, в конце концов, царем.

Или вот еще одна интересная история. И тоже про мальчика, который был, пожалуй, твоего возраста и который был сыном царя Давида.

Твой отец сильно провинился перед Богом, что взял в жены Вирсавию, твою маму, ведь она – самая-самая красивая, но у нее был муж, и Давид нарочно послал его на войну, где тот погиб. Сначала Бог очень разгневался на Давида, но потом, увидев Вирсавию и услышав искреннее раскаяние Давида, сказал: «Ну, что с вами поделаешь? живите с миром!» Так тебя и назвали, Соломон, что значит «мир». Богу очень понравилась эта идея с твоим именем и Он спросил тебя:

– чего ты хочешь, малыш?

А у тебя есть всё-всё, и ты – царский сын, а твоя мама – самая-самая красивая. И тогда ты, набравшись храбрости и смелости, попросил Бога:

– дай мне мудрости.

Честное слово, Бог даже прослезился от умиления и неожиданности:

– чего только у Меня не просили и не вымаливали, в ногах валялись, а такого ещё никто не просил.

И Он дал тебе мудрости, которой тебе хватило на всю твою жизнь. И уже четыре тысячи лет прошло, а тебя до сих пор считают самым мудрым человеком. Потому что для того, чтобы попросить мудрости у Бога, надо быть уже мудрым, настолько мудрым, что не знать этого.

Или вот ещё одна история, и представь себе в ней себя, себя, каков ты есть настоящий, каков ты только перед самим собой.

Весна.

И ты сидишь на крутом высоком склоне. Перед тобой – синее-синее и очень большое озеро, оно огромно как море, да его и называют морем, Тивериадским морем. В нем полно рыбы, которую так любишь, особенно, когда только что она выловлена и приготовлена, ещё пахнет водой, водорослями и другими рыбами, тихими, кроткими и покорными, как рабы. Вся гора вокруг тебя и выше и ниже нежно зеленая и кажется, что она ласкает воздух. Дальние горы сини и покойны, и всё покойно, особенно небо, такое глубокое и ясное. А ночью, ты знаешь, оно скинет своё легкое земное покрывало, эту прозрачную дымку – и тебе откроется настоящее небо, полное звезд и красоты, чтобы ты опять и опять убедился, что это небо и есть Бог, Его Царство, самое прекрасное, что только можно представить себе.

Ты сидишь и лишь краем глаз замечаешь, что ты не один, что на траве сидят ещё люди, другие люди, очень добрые и такие тихие, как всё окрест.

И слова сами собой приходят к тебе, минуя твои мысли: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мтф.5.3—12).

Слова льются и льются, неведомо откуда, простые, понятные и возвышенные. И ты с удивлением видишь, что люди, которые сидят рядом, слышат тебя, хотя тебе казалось, что ты вовсе ничего и не говорил, а слова эти сами говорят в тебе.

И ты продолжаешь также безмолвно говорить и говорить, читать и читать – всё так ясно и понятно, и никак не может быть иначе.

И тут приносят рыбы и хлеба, ещё горячие и немного сыроватые от этого внутри. И мы едим и не можем насытиться этими нашими общими рыбами, этими нашими общими хлебами, этими нашими общими словами, и так будет всегда-всегда, до окончания всех времен, потому что всё вместе это так прекрасно!

Когда мне было 7 лет

Здравствуй, Ваня!

Наверно, тебе будет интересно узнать, каким я был в твоём возрасте, в 7 лет, и что со мной приключалось тогда. Впрочем, не знаю, вправду ли тебе это будет интересно, а мне так точно интересно, ведь столько лет прошло, неужели что-нибудь помнится? Приготовься, это будет очень долгий рассказ, ведь у меня удивительно цепкая память, которая и сделала меня писателем.

Летом 1951 года мой папа окончил Ленинградскую военную академию связи и его направили в Тамбовский гарнизон. Вообще-то у него было филологическое образование, он изучал английский язык и английскую литературу, Шекспира, но началась война, и он попал на фронт связистом. Он воевал под Сталинградом и на Курской дуге, это были величайшие сражения Второй мировой войны. Получив три ранения и одну контузию, он был снят с фронта, но оставлен в Действующей армии и направлен на учёбу в Ленинградскую военную академию. Так мы, москвичи, на пять лет оказались в Ленинграде, который теперь опять называют Петербургом.

До войны у папы с мамой родились две дочки, во время войны – я, а после войны – ещё один сын и одна дочка, вот такая весёлая семейка. Родители наши, к сожалению, прожили недолго, отдав все свои жизненные силы нам, а мы все пятеро всё ещё живы, мы очень дружим и любим друг друга и наших бедных родителей, так рано ушедших из жизни.

Тамбов находится к югу от Москвы, а Ленинград – к северу, поэтому мы по дороге остановились в Москве на целый месяц. В Москве у нас жили папины и мамины родители, а ещё сестры и брат папы, сестра и брат мамы, а у них куча детей, наших кузенов и кузин, а ещё – дальняя родня, но все очень хорошие и добрые люди – их было очень много. Вся папина родня говорила, что я похож на папу, «ну, вылитый Женя!», а вся мамина родня в один голос говорила: «ну, вылитый дедушка Саша!». Я, конечно, не возражал, потому что и папа – хороший человек, и дедушка Саша – хороший человек, и это очень хорошо, что я похож на обоих, правда? Хотя они, конечно, очень были непохожи друг на друга.

В комнате бабушки Оли жила она с дедушкой Сашей, ещё там жили мамин глухонемой брат Лёва с женой Галей и дочкой Аней (они все уже умерли), мамина младшая сестра Наташа с мужем Сашей и двумя дочками, Леной и Мариной (жива только Лена, все остальные тоже умерли), нас семеро, а ещё дядя Петя Горшков – он нам никакая не родня, но наша семья жила у него, на железнодорожной станции Титово, потому что нас во время войны из Москвы эвакуировали туда. Как мы все помещались в этой комнате?! —как-то помещались. И было очень весело.

Иногда бабушка Оля отправляла нас, детей, всех восьмерых, в Измайловский лес, за малиной или грибами. Большие дети, от Светки до Ленки (она была на год старше меня), получали фунтовые банки, а мы, «малышня», полуфунтовые, из-под черешневого компота. Знаешь, что такое «фунтовая банка»? это банка в 410 граммов. В русской армии полагался фунт мяса на одного солдата в день. Его выдавали тушёнкой. Россия снабжала мясом все армии своих союзников, Антанты. И эта тушёнка так всем понравилась, что с тех пор русский фунт, 410 грамм, стал стандартом всей консервированной продукции в мире, так называемой «условной банкой». Мы могли есть в лесу малины столько, сколько захотим, но свою банку надо было собрать и сдать бабушке Оле: она была мастерица варить варенья.

В лесу стояли великолепные, очень красивые сосны. К сожалению, почти все они во время войны были спилены на дрова. А потом спилили и оставшиеся, светлые, янтарные, залитые солнечным светом. Вместо них посадили ровными рядами березы, и лес превратился в парк, но это уже после моего детства.

Дедушка Саша работал бухгалтером в Министерстве сельского хозяйства, а бабушка – бухгалтером в столовой общежития ветеринарного института. Эта столовая работает до сих пор, если хочешь, я покажу тебе её, когда ты будешь в Москве. Каждый вечер она возвращалась домой со своим большим ридикюлем и выдавала каждому из нас восьмерых, Светке, Ольке, Ленке, мне, Мишке, Маринке, Наташке и Аньке каждому своё – конфетку, печенюшку, что-нибудь сладенькое. Мы все считали, что бабушкин ридикюль – это нечто волшебное и очень вкусное.

В их комнате в бараке, в комнате на втором этаже, было два замечательных предмета.

Первый – книжный шкаф с вензелем САГ, что означало САФОНОВ АЛЕКСАНДР ГАВРИЛОВИЧ, то есть дедушка. А второе – буфет, в котором стояли графинчик, рюмки, стопки и бокалы синего кобальта: в нашем доме вино и водку никогда не наливали из бутылки, только из графина, и никогда просто водку – бабушка настаивала её на лимонных корочках. Всё-таки, она была дочкой самого знаменитого пензенского мельника, а дедушка службой на железнодорожном телеграфе добился личного дворянского звания и был, говоря по-немецки, fon Safonov.

Совсем недалеко жили бабушка Роза и дедушка Давид, который страшенно чихал и однажды, когда я играл у него в ногах, так чихнул, что я на несколько лет остался заикой. Был он фантастически интересной личностью, но о нём я тебе расскажу несколько потом, но расскажу непременно – таких людей больше не бывает и никогда не будет. Это – эпоха! Умер он на следующий год. Люди говорят одно, врачи – другое, но я уверен: однажды он слишком громко чихнул.

Бабушка Роза была просто фантастическим кулинаром. Я никогда не любил свою еврейскую родню, потому что они при нас всегда говорили на своём гортанном идише, а молились на ещё более гортанном иврите. Я ничего этого не понимал и очень обижался. Зато, чего бы бабушка Роза ни готовила, всё было необыкновенно, пышно, вкусно. Я считал, что это какое-то колдовство и отказывался есть – бывают же такие дураки на свете! Но, если бабушка Оля жила на втором этаже барака, то бабушка Роза – на первом, и у неё был палисадник, в котором росли туи, а также мальвы, вьюнки и золотые шары – цветы, которые я, житель каменного Ленинграда, очень полюбил.

А потом мы всё-таки поехали в Тамбов.

Не доезжая до Тамбова, мы попали в Мичуринск, и я был потрясён уходящими за горизонт яблоневыми садами, ведь я так любил яблоки.

В Тамбове, в военном городке, у меня сразу появилось много друзей. Мы не дрались, мы боролись: кто повалил на лопатки, тот и победил. Я был сильнее всех, но я знал, что это нехорошо, потому что слабый не потому слабый, что плохой, а потому что ему плохо. Изо всех своих тогдашних друзей я помню только Мишку Сыроваткина, и скоро ты поймёшь, почему именно его.

1 сентября я пошёл в мужскую среднюю школу №52 – тогда были мужские и женские школы. Я нёс, как и все, тяжёлый букет, в котором было много цветов, в центре огромный мясистый георгин, а по краям два гладиолуса, похожие на пики или мечи.

Директор школы, большой грубый мужчина в начищенных армейских сапогах, мне очень не понравился – он был строг и от него воняло чем-то неприятным, а наша учительница, Анна Ивановна, была молодая, красивая, добрая и мне сразу понравилась. Каждый день она доставала из своего маленького чуланчика бутыль с фиолетовыми чернилами и подливала их в наши непроливайки, вделанные в парты. Ещё в чуланчике хранились половая тряпка, ведро, тряпка для доски и мел, много мела. Я с Ленинграда любил мел и даже штукатурку. И здесь я довольно быстро сгрыз весь классный запас мела.

Я не знаю, Ваня, что тебе более всего запомнится из твоего детства, а мне тогда всегда хотелось есть. И мы ели всё подряд: первую траву, липовые почки, кленовые побеги, дикий щавель, манжетку, вар, извёстку – это в Ленинграде. А в Тамбове мы бегали за подводой с сердитым мужиком. На подводе кучей лежал жмых, мы отрывали по куску и грызли его, он был твёрдый – не укусишь и липкий, но именно это нам почему-то нравилось. В ворохе жёлтых тополиных листьев мы пекли картошку и ели её с принесённой в спичечном коробке солью. Этот запах костра и печёной картошки до сих пор – один из самых дивных ароматов моей жизни. Дорога в школу была очень длинной, километра три. Половину пути мы шли по железнодорожной насыпи. Не знаю, почему, но тогда железнодорожный балласт был галичным, а между камнями иногда попадались раковины перловицы. Некоторые их них были ещё живыми. Мы их жарили на костре и ели, тоже с солью. Вот почему я так люблю устрицы, мидии, вообще всякие ракушки.

Мы с тобой оба сентябрьские, только я на пять дней старше тебя. Я не помню, что мне дарили обычно на день рождения, но, когда мне исполнилось семь лет, мама подарила мне огромный арбуз. В сентябре арбузы бывают самыми красными, самыми вкусными и самыми большими. И мама подсказала мне: пригласи всех своих друзей. И я их пригласил. И они налетели на арбуз, вместе с моими сёстрами и братом, и мы вмиг его съели, потому что в Ленинграде арбузов никогда не было. Мои родители оба – волжане. Мы потом ели арбуз по-волжски, с вареной картошкой, воблой или селёдкой. Мама покупала свежую воблу и вялила её на бельевой верёвке на прищепках, как бельё. А ещё мы, по примеру соседей, вялили на крыше нашего сарая урюк и курагу.

Вскоре наступила настоящая осень, с дождями. Мама сшила нам из медицинской клеёнки плащи, только для школы. А ещё у меня были галоши. Ты знаешь, в Тамбове такая грязь —я больше нигде такой не видел, жирная, чёрная, чавкающая, ведь Тамбов стоит на чернозёме. И однажды я, возвращаясь из школы, влип в такую грязищу, что у меня утопли в ней обе калоши, сначала одна, потом другая, вместе с ботинками. Одни носки остались. Я их снял, сунул в карман и дальше пошёл босиком.

Мама дома только ахнула. На мне вообще одежда и обувь горели: пошёл играть в футбол – потерял пальто, полез через забор —порвал штаны, сунул камень в карман – он и прохудился, а уж кепки и тюбетейки…

В нашем военном городке был клуб, где показывали кино. Для детей билет стоил рубль, а по воскресеньям и вовсе бесплатно. И мы каждый фильм смотрели по многу раз: «Тарзан», «Свадьба с приданым», «Чапаев» – эти фильмы мы знали наизусть.

И вот настала зима. Снегу в январе навалило столько, что от паровоза была видна только верхушка трубы и пар из неё. Морозы стояли страшные, под сорок, в школу мы при температуре ниже -25° не ходили, за зиму таких дней набежало больше месяца.

У нас в военном городке было много бродячих собак, одну из них, Розку, грустную, тихую и вечно голодную, мы подкармливали, как могли. Собаки жрали всё, даже свои какашки, и я, честно, боялся их. Однажды я катался с горки, наступил вечер, и я оказался один. Съехал с горки, а тут – собаки. Окружили меня и начали подбираться. Я со страху так громко закричал, что из дому выбежала моя старшая сестра Светка и прогнала их. Сама-то она собак боялась панически, но, если надо защитить нас, младших, тут она не то, что собак – волков, львов и стадо слонов разогнала бы.

Помимо Розки у нас ещё появился кот Васька, правда, через год он оказался Васёной и принёс нам несколько котят, симпатичнейших – мы их соседям раздали, потому что и в домах, и в сараях было полно крыс и мышей, а Васёна была ловкой крысоловкой.

В наш военторг белый хлеб, сайки, привозили раз в неделю. Тесто было кислое, липкое, сайки быстро черствели и становились каменными, становились бы каменными, если бы мы давали им черстветь. Привозили хлеб рано утром, и надо было караулить очередь, иначе могло не достаться. Все знали, и соседи, и продавщица, что нас пять человек детей и мама не работает, но правило было жёсткое – больше двух саек в одни руки не давать. И мы часов с шести утра прячемся под деревьями рядом с военторгом в скрипучий мороз до семи, а, если хлебовозка опаздывает, то и до восьми утра.

Зимой часто отключали свет, и мы сидели при керосиновой лампе или при свечке. В ту зиму я полюбил читать и мог читать хоть всю ночь. «Сашка, кончай читать – глаза сломаешь» – говорила мама. «Угу» – отвечал я и продолжал читать. Строго говоря, читать мне разрешали сколько угодно, вволю.

Весна всё-таки настала!

Прилетели грачи, они вили гнёзда, выводили птенцов – и мы всё это видели близко-близко. На реке Цне шёл оглушительный ледолом и ледоход. Вода разлилась по всему городу, люди плавали по улицам на лодках. Вместо трёх километров дорога в школу стала 12. Я пришёл только к третьему уроку, и Анна Ивановна сказала, чтобы я неделю в школу не ходил – я единственный, кто пришёл.

Нам выделили огород. Мы посадили на огороде картошку. Мама очень хорошо разбиралась в сельском хозяйстве, поэтому мы сажали не саму картошку, а картофельные очистки. Все смеялись над нами, пока мы не собрали осенью урожай: чистая крупная картошка, ничем не больная, 12 картофелин в ведре, вот какая крупная.

Я, как мама, решил стать агрономом и поставил опыт: «скрестил» семена тыквы и огурца, ведь они – близкие родственники. Я осторожно надрезал тыквенные семечки, вставлял в надрез огуречные и связывал их ниточкой. Теперь я понимаю: мама рядом с моими «гибридами» посадила потихоньку простые семена, они взошли и дали урожай: крупные белые огурцы. Я гордился своими «гибридами» и своим агрономическим опытом.

В конце мая первый класс кончился и начались летние каникулы. Мишка Сыроваткин и я решили убежать из дому в Москву. У нас было рубля два денег – этого могло хватить на четыре пирожка с повидлом, и совершенно новенькая красивая тетрадь. Мы предложили её машинисту на вокзале, чтобы он нас довёз до Москвы, но он не взял. Жаль – тетрадка очень красивая была, и на обложке иностранными буквами напечатано.

В поезде, в общем вагоне, было битком народу и почти все – зайцы безбилетные. Кто-то крикнул «кондуктора идут!» и все ломанулись в последний вагон, а оттуда – на крышу. И мы с Мишкой. На крыше вагона было радостно и весело – ветер дул в лицо и сыпалась паровозная сажа.

Вечером нас всех сняли с крыши вагона на какой-то станции, и мы пошли по шпалам дальше. Настала ночь, мы стали проситься в домик обходчика, но нас не пустили, и мы шли и шли, пока не пришли на большую станцию Сабурово. Я впервые увидел ночные паровозы: они маневрировали, испуская облака пара и визгливые гудки, им из маслёнок с длинными тонкими носиками смазывали колёса и другие детали. Это было завораживающе красиво. Утро настало седое и туманное, Мишка спал, а я всё толкал его «пошли, пошли, а то нас поймают». И нас действительно поймал милиционер. Он привел нас в свой кабинет и долго расспрашивал, кто мы такие. Мы не врали. Потом нас посадили на поезд вместе с другим милиционером и привезли назад, в Тамбов. На вокзале он передал меня маме. У неё было чёрное от горя лицо. Меня не ругали и не наказали. Я был очень голодным и после еды мгновенно заснул. Оказывается, мы путешествовали три дня. Может, именно тогда мне и выпала судьба географа?

Летом к нам в гости приехал дедушка Саша. Мы полюбили с ним подолгу разговаривать на самые разные и важные темы, часами, а потому и друг друга полюбили.

Дедушка Саша в жизни испытал много невзгод. Он много читал и был очень умным. Благодаря ему я многое понял, а, главное, я стал интересоваться именно тем, что не знал. Он всегда говорил тихим голосом, потому что он был необычайно добрым человеком.

Вот, наверное, и всё.

И так долго я могу рассказывать про каждый год своей жизни, но это уже не интересно, потому что интересно только то, чего не было, нет и никогда не будет, что ты придумаешь сам.

Саша, Наташа, Миша. Москва, Измайлово, 1955 г.