На мосту Фридриха Шестого творилось сущее безумие: впереди, у самого выезда на перекресток, перевернулась телега с капустой. Колесо слетело с треснувшей оси, и весь поток экипажей, мобилей, возов и открытых по случаю весеннего денька колясок, встал, как пересоленная каша в горле. Только студенты и курьеры на своих несуразных велосипедах лавировали в этом ржущем, грохочущем, смердящем и сквернословящем заторе и исчезали вдали, наматывая на спицы колес капустные листья. Карл Воренбах провожал их взглядом, полным ненависти.

– Мерзость.

Он не слишком торопился на службу, однако, в последнее время, единственное, что приносило исполняющему обязанности главы Дома Зодчего утешение – это наблюдать за тем, как мир постепенно катится в бездну, и торжествовать: все именно так, как он и предрекал.

– Мерзость какая, – с наслаждением повторил он. – Отвратительный день будет, чует моя печенка.

День герра Воренбаха и правда не задался.

Начать хоть с того, что с утра ему пришлось рассчитать кухарку, проработавшую на него три с лишним года. Готовила проклятущая баба отменно, особенно удавался ей олений окорок под сливочным соусом и крученые булочки с помадкой. Но, как оказалось, подворовывала: где мясные обрезки, где с полдюжины яиц.

Или взять, к примеру, его назначение. После Фридриха Кеппеля, раздавленного памятником президенту, после герра Дука. Как вам это – счетовода и в главы? Заседать в парламенте, мучиться одышкой и без конца оправдываться за тот кошмарный случай с ратушей, ставшей местом преступления. Журналюги постарались на славу, ведь жертвой оказалась одна из их братии, и на все лады поносили Дом Зодчего за то, что они, видите ли, недостаточно укрепили заграждение вокруг руин!

Предыдущий глава, Иоганн Дук, под сильнейшим давлением подал в отставку, и с тех пор его должность был вынужден занять Карл, бедолага Карл. Видела бы все это покойная Игритт.

И если бы это только приносило выгоду – но нет! Щедрые взносы казны на восстановление Золотого Квартала значительно сократились после скандала, а в последние две недели и вовсе происходило что-то из ряда вон.

Грузы материалов приходили с задержкой, в них не хватало то камня, то извести, то еще тролль знает чего; рабочие и инженеры увольнялись без объяснений и спешно покидали объекты. А четыре дня назад ночной пожар подчистую уничтожил склад с сотнями тонн заготовленной древесины, только прибывшей из провинции. Удивительно еще, что никто не пострадал, даже сторож, до одури упившийся шнапсом и уверявший, что видел огнедышащего демона. Казалось, чья-то злая воля играла с древнейшей гильдией в кошки-мышки, загоняя в угол.

Начал накрапывать едкий весенний дождик. Впереди наметился просвет, и те экипажи, что были ближе к развилке, начали движение.

– Отвратительно, – в очередной раз вздохнул Карл Воренбах и постучал набалдашником трости в потолок.

Первым делом, оказавшись в кабинете, он стянул перчатки, шелковый шарф, снял благообразный черный котелок и велел секретарю принести себе кофе. С тоской осужденного посмотрел на громадный, полированной вишни, стол, устланный бумагами разной степени бесполезности, и уселся за него. Настало время ждать дурных новостей.

Ждать пришлось недолго.

Едва он успел опустошить первую чашку кофе и прикинуть, во сколько ему обойдется покупка поместья в Шварцбурге у озера, чтобы провести там остаток жизни вдалеке от столичной суеты и гильдейских забот, как его помощник просунул голову в дверь и проблеял, что к герру Воренбаху посетители. Нет, не из банка Дома Весов. Да, срочно.

Мысленно приготовившись к очередной неприятной беседе с подрядчиками, у которых разбежались бригады, Карл промокнул поджатые губы салфеткой, нахмурился и велел впустить визитеров.

Но, когда дверь отворилась повторно, он едва сдержал удивление.

– Доброго утра доброму господину Воренбаху! Воистину, нет ничего приятнее, чем начинать день с кофе и новых знакомств, не так ли? – с порога возвестил незнакомец и приподнял шляпу. – Человек, сделай-ка и нам по чашечке, – повелел он помощнику Карла.

– Доброго утра, герр… Не имею чести…

«Только не пялься, не смей пялиться!» – засуетился внутренний голос счетовода.

Через минуту незнакомец уже сидел в гостевом кресле напротив исполняющего обязанности главы Дома Зодчего, закинув длинные ноги одна на другую и попивая кофе. Он был высок, широкоплеч, темно-русые волосы острижены по последней моде. На нем был костюм, с виду очень дорогой, из иссиня-черного сукна высочайшего качества, с бордовым отложным воротничком-шалью и такими же обшлагами; на ногах у незнакомца поблескивали лакированные туфли с белоснежными гамашами. Неуместно торжественные фиалки выглядывали из петлицы, отражаясь в начищенных пуговицах. Запонки были из оникса неправильной формы, вправленного в золото. Черных перчаток из тонкой телячьей кожи человек не снял. Видать, у него были на то причины. Как и на все остальное.

«Не пялься!»

Второй визитер, тучный усатый коротышка в клетчатой тройке, совершенно потерялся в тени первого и рассеянно оглядывал убранство кабинета.

– Так все-таки, с кем имею честь? Вы по рекомендации? – промямлил Карл, стараясь не смотреть мужчине в лицо.

– В какой-то степени, – отвратительно бодро отозвался молодой человек. – Мне рекомендовали вас, вашу Гильдию, в качестве чрезвычайно выгодного предприятия для вложения активов.

– Вот как…

Дело принимало все более странный оборот. Мало того, что незнакомец до сих пор не представился, самым возмутительным образом игнорируя правила хорошего тона, так он еще и с порога перешел к делу, размахивая кошельком, судя по костюму, не тощим. Герр Воренбах совсем потерялся.

– Но, пожалуй, вы считаете меня наглецом, – прочел его мысли визитер. – Ведь я до сих пор не назвал себя.

С этими словами он извлек из нагрудного кармана визитку и, на манер игральной карты, метнул ее на стол перед Карлом. Тот двумя пальцами поднял плотный прямоугольник цвета сажи с серебряным тиснением витиеватых букв, поправил очки и близоруко поднес к глазам.

– Уильям Хофман, сын ныне покойного графа Хофмана. Как бы то ни было, титул я не унаследовал, ведь союз моих родителей был в высшей степени морганатическим, но я все же располагаю его средствами, как единственный отпрыск.

Исполняющий обязанности издал неопределенный звук.

«Только морганатических мне не хватало…»

Тем временем, назвавшийся Уильямом Хофманом, продолжал разливаться о непростой судьбе своей матушки, певуньи из безымянной деревушки на Альбионе, повстречавшей благородного господина и потерявшей голову от страсти. Голос, к слову, у него был поставлен превосходно: можно было не сомневаться ни в вокальных данных его матери, ни в том, что каждый конторский служащий из Дома Зодчего уже знает все подробности их беседы. Стервец.

– …и вот, с тех пор, как скончался мой опекун, а я вступил в возраст, с которого могу распоряжаться средствами из фонда, я ищу, куда могу вложить их и преумножить, – вернулся в прагматичную колею герр Хофман. – Можете быть уверены, я не из тех безответственных наследников, которые проматывают все до гульдена, а после влачат жалкое существование, прикрывая позор отцовским именем. Я – человек дела. И, быть может, – тут он драматично склонил голову и прижал пальцы, обтянутые черной кожей, к губам. – Может быть, отец будет гордиться мной из пиршественного зала в Вальгалле! И поднимет кубок медовухи…

– Я понял вас, – Карл поспешил прервать его словословие. – Что ж, вы кажетесь мне достойным молодым господином, раз так печетесь о чести покойного родителя. Хоть ранее я и не имел удовольствия слышать его имя.

– Это не важно, – властно махнул рукой Уильям. – Перейдем к конкретным цифрам. Ведь вы, кажется, достаточно долго служили в этом Доме счетоводом…

Герр Воренбах вынул из рукава платок и отер вспотевшую шею. Стервец, стервец! Как только пронюхал? Видать, тот, кто рекомендовал ему вложить средства в Гильдию, выдал всю подноготную. Нужно быть осторожнее, ведь не до конца ясно, что еще известно этому узаконенному графскому ублюдку.

По знаку своего господина клетчатый коротышка открыл черный портфель с латунными застежками и извлек из него чековую книжку, на вид совсем новую.

– Итак, для начала, – Уильям Хофман открыл книжку. – Позвольте перо. Благодарю, Карл. – Острие заскрипело по бумаге. – Для начала я предлагаю следующую сумму. Позже с вами свяжется мой человек и обговорит следующий взнос и его назначение. Что скажете? – он вырвал чек, протянул его собеседнику и жутко подмигнул.

Карл никак не отреагировал на панибратское обращение. Он более не владел ни своим прерывистым дыханием, ни трясущимися пальцами, ни подслеповато моргающими глазами.

– Это…

– Довольно щедро, я знаю, – улыбнулся Уильям, мать его, Хофман. – И нет, предвосхищая ваш вопрос, я не ошибся в количестве нулей. Данная сумма должна покрыть ваши недавние издержки, связанные с потерей материалов и склада, и еще кое-что останется сверху.

У герра Воренбаха заныло в левом подреберье. Знает, обо всем знает!

Он, наконец, заставил себя посмотреть в лицо странному визитеру, как бы его ни звали на самом деле. Это было лицо не человека, но падальщика, подобравшегося к раненой жертве.

В его обманчиво располагающей улыбке, расслабленной позе и сложенных черных руках бедный Карл явственно читал послание: «Я положу вас всех в карман, а вы и пикнуть не посмеете».

– Думаю, на сегодня мы закончили, – визитер хлопнул себя по острому колену и поднялся с кресла. – Как я и сказал, в течение недели отправлю к вам поверенного. – Он водрузил на голову котелок, поправил кашне и слегка поклонился. – Благодарю за кофе и крайне содержательную беседу, Карл. Вы – славный малый.

Из последних сил герр Воренбах поднялся со своего места, чтобы попрощаться. Во рту было сухо, сердце продолжало дергаться в непристойном темпе.

Уже в дверях мужчина внезапно обернулся, заставив Карла подскочить.

– Ах, да, чуть не забыл. Я уже упоминал, что за вычетом компенсации убытков у вас останется еще немало денег. Пока не приключилась очередная досадная неожиданность, я хочу, чтобы они были направлены на конкретный проект.

– Какой же, – едва ворочая языком, выдавил Карл.

– Меня не особо интересуют эти ваши рестораны и прочие очаровательные магазинчики Золотого Квартала. Даже не думайте, – Хофман угрожающе прищурил единственный глаз. – Я хочу, чтобы вы восстановили один театр.

***

Он был уверен, что едва за ним закрылись двери кабинета несчастного клерка, чье лицо под конец встречи цветом сравнялось с пергаментом, счетовод бросился к потайному шкафчику, где хранил какое-нибудь дорогое пойло. Поэтому человек в костюме распрощался со своим провожатым – все же деловому человеку не к лицу ходить на такие встречи в одиночку – сунув ему сложенную вчетверо лиловую купюру.

– Свободен, – бросил он коротышке, и тот поспешил скрыться из виду.

Дождь кончился, так и не успев разойтись.

Уильям бросил последний взгляд на окна Дома Зодчего и, более не задерживаясь, вскочил на подножку черного экипажа и скрылся за его дверью. Кони тут же тронулись с места.

– Как все прошло? Он взял деньги?

Из полумрака на него таращились зеленые глаза, чей голодный блеск приглушала муаровая вуалетка.

– Золотце, я открою тебе страшную тайну… Нет, сразу две тайны! Во-первых, совершенно не обязательно скрывать личико, если не выходишь из экипажа.

Девушка фыркнула, но вуали не подняла, только руки сложила на груди. Настороженная и воинственная, как всегда.

Возможно, он был излишне суров к напарнице, и до недавнего времени у нее не было ни денег, ни подходящего случая, чтобы примерить такую кокетливую шляпку. Но взаимные шпильки были неотъемлемой частью их диалогов.

– Во-вторых, человек в его положении не отказался бы от денег в таком количестве, даже если бы я высморкался в чек.

– А я бы все равно подстраховалась и потопила ту баржу, – возразила Анхен. – Кто знает, вдруг он вывернется?

– Начнет выворачиваться, тогда подкинем ему проблем. Рано или поздно он уловит связь между пинками и мозговыми косточками. Это неизбежно, – Одноглазый Уилл начал осторожно стягивать тугие перчатки, то морщась, то посвистывая. Под ними обнаружились руки бойца с ободранными костяшками. По левой ладони тянулся длинный порез – остановил лезвие ножа на подлете, сухожилия до сих пор стенали при каждом движении. Если бы не заносчивость Ормунда Бородавки, он бы не сидел в вишневом кабинете, как деревенщина, дорвавшийся до галантереи. – Я куплю его с потрохами.

– Легко разбивать чужую кубышку, – завела старую песню Анхен. – Идея отмыть капитал Теодора, конечно, хороша, но ты выбрасываешь на ветер целое состояние только чтобы впечатлить человека, которого можно было и завалить по-тихому. К чему? И еще большой вопрос – принесет ли это все прибыль. Я-то Грошовую Корону не надевала, решать не мне…

В их странном тандеме ей удавалось уравновешивать и остужать его натуру, заставлять думать о последствиях, но иногда скепсис Анхен не вызывал у Уилла ничего, кроме раздражения.

– Я уже объяснял тебе! Вложив деньги, на которых старина Теодор сидел, как полудохлая собака на сене, мы будем получать фиалки с трети доходных зданий столицы, а то и с половины. Каждый месяц. К слову, мне понравился кабинет главы Зодчих, только коврик сменить.

– Ты просто хочешь не нуждаться в Гаусе и его кхате.

Уилл сжал кулак так резко, что лопнула корка сукровицы, а боль в ладони отозвалась в кости до самого локтя.

– Молчишь? Ну, молчи, – помощница Крысиного Короля отвернулась к окну.

Он покосился на ее профиль. Несмотря на дамские штучки, вроде шляпок, брошек и кружевных воротничков с манжетами, Анхен не перестала походить на оборвыша со слишком длинным носом, раскосыми глазами и острыми скулами. Благодаря положению, за ней теперь многие ухлестывали, но дурнушки всегда остро чуют фальшь во внимании такого рода. Поэтому она хладнокровно использовала мужчин для собственного увеселения, но ни привилегий, ни спуску им не давала.

Уилл не жалел ее, ведь жалость ударила бы по самолюбию.

В тот черный день она рискнула всем, чтобы спасти его от гибели. Анхен проявила чудеса изворотливости, чтобы его имя засветилось в Сыскном Ведомстве только в качестве свидетеля по делу Хелены Стерн, и чтобы остальные крысы не прознали о настоящем убийце Теодора. Пэр, если верить газетам, так ни в чем и не признался, а помешанный на чести и гуманизме шеф полиции не решился казнить подростка, заменив высшую меру наказания пожизненным заключением в крепости Давеншпиль.

Разумеется, Анхен поступила так ради себя, ради возможностей, которые улизнули бы из-под носа, если бы Уилл умер. Но, все же, он был ей благодарен.

И вместе с тем постоянно возвращался в памяти к тому мигу, когда осколок зеленого стекла едва не встретился с его горлом. Это было бы избавлением, искуплением, справедливой ценой за все его поступки. Оглушительный финал.

Экипаж трясся по брусчатке вниз по склону холма, заставляя подбородок Анхен мелко подскакивать на подставленной ладони.

– Надо же, апрель в разгаре, – протянула она почти мечтательным тоном. – А там и до лета рукой подать.

– И к чему ты это? Не терпится искупаться?

– Не думала, что ты останешься в Углу так надолго. Ты же рвался за море. Все твердил о своей суженой, о друзьях…

Уилл прикрыл глаз. Шпильки Анхен были не такими остроумными, как его собственные, но били по-женски в цель.

– Ты думаешь, все они мертвы, ведь так? Я слышала о бойне на берегу от парня, который вернулся оттуда. Ты еще встречался с ним. Он говорил, они только сошли с корабля, как…

– Заткнись.

Анхен трижды открывала рот, но каждый раз оставляла попытку высказаться. Какое-то время она выстукивала по стеклу ритм «В хёстенбургском порту» и хмурилась, но через несколько минут все же не выдержала и заговорила:

– Это на тебя не похоже. Нисколько. Тот Миннезингер, которого я знала – пусть он и был фееричным придурком – не поверил бы ему. Он бы поехал и убедился во всем сам.

Безымянная общая могила на Берегу Контрабандистов.

Руины. Осколок. Горло.

– Ты подошла к черте, Анхен. Может, ты и забыла, но я напомню – Миннезингера больше нет.

***

Человек в дорогом костюме шагнул к самому краю.

Бригадир строителей подавился крошками пирога, которым все пытался перекусить, и бросился к нему.

–Герр… этот… Хофман! Зашибетесь, прогнило все к эдакой матери!

Когда чудак обернулся, вылупив на него одинокий глаз, бригадир осознал, что схватился за чистый рукав богатея жирными пальцами. Отшатнулся, ища слова оправдания, но тот, казалось, и не заметил. Понятно дело – деньжищ куры не клюют, раз может выбрасывать их на реставрацию такой развалины, как этот театр.

Когда его закрыли, уже никто и не помнил. Годы стоял, ветшая, роняя известковые слезы, собирая под дырявой крышей отребье да ворье. И тут вот понадобился кому-то.

– Ты прав, – только и отозвался Хофман. – Все прогнило.

– Вы бы слезли, со сцены-то, – бригадир с усилием подбирал слова для общения с важной, но, видать, слегка слабоумной персоной. – Тама вон стропилы обвалились, снег всю зиму падал, доски того и гляди проломятся. Зашибетесь, говорю, шею свернете.

– А, это, – меценат, как по-образованному называл его герр Воренбах, передернул плечами и стряхнул с багряного обшлага пылинку. – Вряд ли.

Но от края все-таки отошел. Бригадир шумно выдохнул. Если бы не углядел и угробил мецената, с работы бы вышвырнули ногами вперед. Но облегчение его было недолгим: Хофман вдруг забросил ему руку на шею, а другую, рисуясь, простер к прохудившемуся, зияющему небом потолку.

– Ты только представь, как это будет! Мы возведем новые колонны, поверху пустим барельеф в виде огромного змея, грызущего свой хвост! В центре будет огромная хрустальная люстра, и сияние ее огней будет отражаться в бриллиантах, отягчающих женские ушки и холеные шейки. Блеск, брызги! Два яруса лож с бархатными занавесями. Влюбленные смогут держаться за руки, спрятав их за высокими спинками кресел. А там, смотри же, смотри, – он стиснул шею бригадира сильнее. – Королевская ложа! Разумеется, мы всегда будем держать ее свободной на тот случай, если монаршая чета соблаговолит посмотреть нашумевшее представление. Но вот – свет гаснет, – Хофман понизил голос до шепота, – Тш-ш!.. Начинается спектакль… Босой мальчишка тайком садится на корабль, в его узелке только хлеб и флейта. Где-то в башне льет луковые слезы одинокая девочка с золотыми волосами. Бандит бежит из заключенья, чтобы повидать мать, прекрасный принц сходит с ума, великан пасет овечку, а птица похищает драгоценный камень… О, мой театр! Он прогремит! Он будет греметь!..

– Герр Хофман… – просипел строитель, и меценат, наконец, отпустил его. – Вы бы так пока не волновались! Работы – море, почти окиян. Дожить надо!

Хофман отвернулся и, кажется, смахнул что-то с лица. Может, пыль.

А когда вновь взглянул на бригадира, взгляд его был потухшим. Таким… нормальным.

– Эх, дружище, ты – просто кладезь мудрости, – усмехнулся он.

***

Одноглазому Уиллу удалось остановить оползень голыми руками. Это можно было увидеть, только выглянув в окно Угла, выходящее на Золотой Квартал.

Угрозами, поджогами и шантажом он добился того, чтобы ни один строитель не занимался обновлением благополучного района для благополучных горожан. Он тянул время.

Прежде дворец париков и шиньонов, ныне – прибежище отверженных. Пока им всем не найдется новое место, нельзя подпускать Квартал слишком близко. Нельзя позволить, чтобы те, кто ходит, не скрывая уродств за широкими рукавами и поднятыми воротниками, подошли вплотную и начали тыкать чистыми пальцами в их крепость.

И уже почти месяц все шло по плану.

– О чем только думал старик, когда покупал этот дом? – протянул он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Уилл убрал бокал с трухлявого подоконника и задернул штору.

– Кто ж его знает, – Анхен не подняла головы от гроссбуха, в котором выводила какие-то пометки, прикусив от усердия кончик языка. – В последнее время его поступки и не пахли благоразумием.

– Но Крысы здесь уже лет десять.

– Да какая разница… Проклятье, кляксу посадила! Все из-за тебя.

Девушка принялась промакивать пятно специальным клочком бумаги, но, судя по нарастающей крепости ругательств, сделала только хуже.

– Не шуми, Ягненок, – поморщился Уилл. – Веди себя достойно Темного Лезвия.

– Не то что? Найдешь мне замену?

– Мы оба знаем, что не найду.

Он и впрямь не мог так поступить. Их сотрудничество было похоже на перетягивание каната на краю обрыва – она знала его главную тайну, а он помогал ей держать Угол под контролем, несмотря на то, как редко женщины добивались подобных высот среди Крыс. И в интересах обоих было, чтобы все оставалось на своих местах.

Он бы добровольно поменялся с Анхен местами, но в этом мире так делать было нельзя – ценой Грошовой Короны была только кровь. Уилл рассматривал вариант с умопомрачительной постановкой собственной смерти и последующим исчезновением, но Крысы могли не купиться на уловку второй раз. И тогда Анхен погибла бы самым гнусным образом.

К тому же, в Углу и так не все было гладко.

– Что у нас с отщепенцами? – Крысиный Король присел на оттоманку и поставил свой бокал на спину резного деревянного слона.

Он выбросил из комнаты Теодора все, что напоминало о прежнем владельце – кроме бумаг, разумеется – и обставил ее на свой вкус, наполнив вычурными и совершенно разномастными предметами. Здесь были скрипки с резными грифами в виде голов животных, критский ковер с вытканным лабиринтом и даже олонская сабля с красной шелковой кистью на рукояти: она занимала почетное место над каминной полкой. Другую стену украшала карта Хёстенбурга, испещренная крестиками, спиралями, перечеркнутыми треугольниками и прочими малопонятными пометками.

– Зачинщиков развесили по столбам, – скривилась Анхен. – Остальным отрезали по два пальца и отправили стричь старьевщиков и портовые бордели.

– У-у, не слишком ли жестоко?

– А не слишком ли было лезть на тебя с ножом, а потом пытаться организовать свою банду в трущобах? – Анхен выдрала из гроссбуха окончательно испорченный лист и, скомкав, швырнула его через плечо в камин. – Спустим с рук одним, через неделю будем иметь таких десять. По поступкам и награда.

– Тебе стоило бы родиться мужчиной, – поддразнил ее Уилл.

– А тебе девкой в кружавчиках.

– К слову, Ягненок, что ты там все строчишь? Расходы или доходы?

Анхен, наконец, подняла от записей лицо и прищурилась. На ее лбу тонкой нитью обозначилась строгая морщинка.

– Гаус прислал письмо. У его поставщика новый покровитель из олонской знати, взамен погибшего. Опиум на днях хлынет в Хёстенбург, и не в аптечных дозах, как это было прежде, а потоком. Что строишь рожи?! – она запустила в него химическим карандашом, но Уилл увернулся. – Ты знал, на что мы идем с того самого момента, как мы взяли у него первый конверт деньгами! Чистоплюй! Это же золотая жила!

– На что мне столько денег?

– Отгрохаешь еще парочку театров и музей в придачу. Тоже мне…

В дверь постучались.

– Стук в дверь – первый признак воспитания, – Уилл вскочил на ноги и, на ходу поправляя синий жилет, подошел к дверям. – А воспитанного человека можно и впустить.

На пороге оказался Заноза, тощий кривоносый выродок, плотно сидящий на кхате. Его нервировало все вокруг, но охранники у входа в покои Крысиного Короля – больше прочего. Занозу потряхивало, зеленые зубы терзали нижнюю губу.

– Что ж ты, козлик, входи, раз пришел, – вздохнул Уилл и кивнул одному из охранников, чтобы вошел вместе с ним. От любителей кхата можно было ждать любых фокусов.

Крысиный Король вернулся к полюбившейся оттоманке, развалился на ней и вновь приложился к бокалу с белым вином. Анхен закатила глаза.

– Ну? С чем пожаловал?

Заноза тяжко сглотнул, отчего его острый кадык сделал головокружительный кульбит.

– Я с донесением, ваше вышство, вот… – бодро выпалил он, но под конец фразы сдулся.

– С донесениями – это к легавым, – ласково поправил его Уилл, отчего Заноза позеленел сильнее обычного. – Ко мне приходят с новостями. Давай, дружище. Не робей.

Для повторной попытки высказать «донесение» Занозе потребовалось чуть больше времени, но Худший из Худших был терпелив.

– Ко-кокнуть вас хотят. Вот.

– Пф-ф, тоже мне, новость! Положение, знаешь ли, обязывает.

– Н-нет. Не это. Не наши. Это… заказ был! От одной шишки. Афиша щекастая, весь в рыжле, с цепурой, вот. На Уильяма Хофмана заказ дал. Наши его взяли, конечно, и задаток поделили. П-пропить успели! А потом, как дошло, о ком речь… Чуть в штаны не наложили. Вот!

– Вот как.

– Да, вот.

Охранник, простоватый, но серьезный детина, напряг внушительные мышцы и скрипнул портупеей. Доносчик сжался.

– Богатый, говоришь, мужик?

– О-очень, – прошелестел Заноза, с перепугу, видимо, забыв даже коронное «вот».

– Сколько денег дал?

– Пицот гульденов задатка.

– Скряга. А остальное?

– В десять раз больше.

– И что же, хочешь меня убить, Заноза? – Уилл снова поднялся и медленно зашагал к нему. – Крысиный Король Заноза, Худший из Худших – как тебе? Хочешь стать тут главным?

– Олле! – не выдержала Анхен.

– Не хочу! Не хочу!! – взвыл доходяга, когда Одноглазый Уилл навис над его скрюченной фигурой. – Ничего я такого не хочу, ваше крыс… высшество!

Уилл постоял немного, моргая, медленно осознавая, что только что набросился, пожалуй, на самого жалкого из своих подданных, не считая бабки, выпиливавшей для крыс деревянные протезы. Даже странно, что такой человек, как Заноза, имел отношение к заказным убийствам. Видимо, подельники отправили его с «новостью» на съедение.

– Передай своим, – он заботливо поправил на плечах бандита скукоженный пиджак и хлопнул его по спине, – что, если добудете мне полное имя и адрес того мужчины с золотой цепочкой, я их не обижу. А, может, даже награжу.

***

Уилл не переставал удивляться силе визитной карточки. Он заказал в типографии тридцать штук для смеха, но теперь думал, что ему понадобится дополнительный тираж.

Дворецкий чинно возложил визитку на поднос и велел ожидать ответа своего господина в прихожей, и последний экземпляр черной картонки с серебристыми буквами исчез за дверями кабинета на втором этаже великолепного особняка.

От нечего делать, Уильям Хофман стал оглядываться. Этот дом не был тронут и сотой долей потрясений, коснувшихся Хёстенбурга за последние годы. Всюду хрусталь и золото, газовые люстры, как в театре, и скульптуры с игривыми сценами александрийских мифов: куда ни глянь – везде мраморные задницы. Малахитовые и обсидиановые вставки расцвечивали гладкие плиты пола; лестница, по которой уцокал чопорный слуга, блестит навощеным деревом перил; отовсюду скалит зубы восьминогий конь Слейпнир. И это только прихожая.

Сын морганатического брака хотел присвистнуть, но благоразумно сдержался. Если верить цифрам в его чековой книжке, сам он должен жить немногим скромнее.

Вскоре, не успел он как следует вогнать в краску молоденькую кучерявую горничную, которая с опаской и любопытством разглядывала его из-за гардин, сверху раздалось сухое покашливание. Подняв взгляд, Уильям увидел дворецкого. Тот слегка поклонился и пригласил следовать за собой.

Со спины казалось, что у него вместо позвоночника кочерга, что Хофман тут же взял на заметку и поспешил перенять. Перед человеком, который хотел тебя прикончить, пусть даже чужими руками, следует выглядеть достойно.

Спустя несколько минут и дюжину дверей по обеим сторонам угнетающе-огромного коридора с высоким потолком – с фресок грозно глядят боги древних северян – и угрюмыми физиономиями на фамильных портретах, они оказались у входа в кабинет хозяина особняка.

– Господин велел предупредить, – с деревянным скрипом обернулся дворецкий, – что у вас будет ровно четверть часа. После этого, если вы не удалитесь по своей воле, он вызовет охрану, и вас вышвырнут на улицу.

– Не переживай, дружище, – как можно шире улыбнулся Уильям. – Четверти часа вполне хватит.

Итак, хозяин дал понять, что он в курсе детективных изысканий со стороны Хофмана, и что теперь опасается ответной агрессии. Идеально.

Уилл толкнул тяжелые створки, и они мягко сомкнулись у него за спиной. В кабинете было светло и душно. Мраморные фигуры, хватающие друг друга за разные части, стояли и здесь.

Каждая деталь интерьера была маниакально украшена завитками и инкрустацией из полудрагоценных камней. Даже громоздкий агрегат, отдаленно напоминавший телеграф, венчали золоченые фигурки откормленных младенцев с крыльями.

– Я поражаюсь такой наглости! – раздалось со стороны окна рычание. – Запросто явиться в мой дом…

– Умоляю вас, это такие пустяки. После покушения на убийство люди становятся все равно, что родственники. Так ведь, герр Госсенс?

Тучный мужчина, невысокий и краснолицый, обладатель пышных усов и атласно-блестящей лысины во весь затылок, смотрел на Уильяма с презрением.

Он восседал за столом, вполовину меньшим, чем у главы Дома Зодчих, но более роскошным, из томленого кедра с золотыми прожилками. Герр Госсенс опирался на столешницу, расставив короткие руки, словно разъяренный бульдог на цепи.

– Я не позволю крысиному вымеску, вроде тебя, тянуть свои грязные лапы к Дому Зодчих! Я выяснил, кто ты такой, да. Только это ненадолго. Теодор Роттенмайр был, по крайней мере, умным и зрелым человеком. У него были связи, союзники. Должники, в конце концов. А ты?! Выскочка!

– Любезный герр Госсенс, – ухмыльнулся Уильям. – Если вы не заметили, то именно наработкой связей я и занимаюсь.

– Я не дам тебе и твоим планам ходу, пока жив, пока являюсь главой Дома Весов, верховной Гильдии! Карл Воренбах – идиот, ни до кого выше тебе не добраться. Так что получишь свой театр – им и удовольствуешься, а иначе мы разберемся с тобой иначе. Не посмотрю на прибыль и заморожу твои новодельные счета. А теперь пшел вон!

– Прошу прощения, многоуважаемый герр Госсенс, но мои положенные пятнадцать минут еще не истекли, в то время как мне еще есть, что поведать.

– Не желаю ничего слышать!

–Зря, – пожал плечами Хофман. – Потому что это касается вашей усопшей женушки.

Рука Госсенса, потянувшаяся уже к золотому шнуру, необходимому, судя по всему, для призыва охраны, остановилась в воздухе. Уильям улыбнулся еще шире.

– Чудно, чудно. Наконец вы перестали разбрызгивать слюну и готовы меня послушать. И, прошу, ни на секунду не забывайте, что я пришел с намерениями исключительно мирными, – он приблизился к столу главы Дома Весов и боком уселся на его скругленный край. – К слову, примите мои соболезнования по поводу утраты супруги.

– Иди в бездну со своими соболезнованиями, – огрызнулся Госсенс. – Что тебе есть сказать по делу?