Спецназовец. Шальная пуля

© Подготовка и оформление Харвест, 2011

Глава 1

Свернув с мокро поблескивающего, похожего на шершавую шкуру исполинского морского змея асфальта, колонна двинулась по уходящему в поля проселку. Первым, прокладывая в нападавшем за ночь снегу глубокие колеи, шел армейский «Урал» повышенной проходимости с утепленным кунгом, над крышей которого, курясь белесым дымком, торчала жестяная труба печки-буржуйки. Этот разрисованный камуфляжными пятнами и разводами могучий монстр с колесами в половину человеческого роста мог пробиться через любые сугробы, но в данном случае таких подвигов от него не требовалось: на протяжении последних двух недель погода стояла не по-зимнему теплая, столбик термометра колебался около нулевой отметки, мокрый снег сменялся дождем, и снеговой покров, подтаивая, оседал, слой за слоем покрываясь ледяной коркой наста.

Следом за «Уралом» шел, посверкивая хищно оскаленными хромированными клыками радиаторной решетки, приплюснутый и угловатый «хаммер»; за «хаммером» глыбой полированного мрака двигался громоздкий полноприводный «кадиллак», а замыкал колонну новенький, обтекаемый, со стремительными обводами роскошной морской яхты или реактивного истребителя, «инфинити FX». Здесь, посреди дремлющей под снеговым одеялом слегка всхолмленной, затянутой серой пеленой сырого оттепельного тумана равнины, эта выставка достижений зарубежной автомобильной промышленности смотрелась немного странно. Куда уместнее выглядел чадящий выхлопной трубой «Урал», продолжавший с тупой настойчивостью движущегося к водопою носорога перемалывать колесами российское бездорожье. Из-под него веером летели ошметки забившегося в протекторы снега, и водителю «хаммера» приходилось соблюдать приличную дистанцию, чтобы это добро не било в ветровое стекло.

Машины раскачивались и приседали на неровностях обледенелой, заснеженной дороги, и их пассажирам казалось, что они плывут по застывшему морю грязно-белого цвета, над поверхностью которого в тумане чернеют мертвые стебли прошлогодней травы да возвышаются островками неправильной округлой формы купы голых кустов. Светало медленно, будто через силу, туман постепенно редел, и через какое-то время вдали стала смутно видна темная щетина лесной опушки.

Прошло больше получаса, прежде чем возглавляющий колонну грузовик, перевалив гребень пологого холма и спустившись в низину, съехал с дороги и остановился, по ступицы колес увязнув в мокром рыхлом снегу, ощетинившемся серыми ноздреватыми обломками наста. Его двигатель замолчал, выхлопная труба в последний раз содрогнулась, плюнув черной копотью, и успокоилась, лишь над полукруглой крышей кунга по-прежнему вился голубоватый, уютно пахнущий сосновыми дровами дымок: егеря топили печку на тот случай, если кто-то из гостей озябнет и захочет посидеть в тепле с кружкой горячего, отдающего костром чая.

Внедорожники, скребя днищами по насту, один за другим осторожно сползли в продавленную «Уралом» глубокую колею и остановились. Из них начали выходить люди в теплом зимнем камуфляже и легких, непроницаемых для мороза и ветра куртках на гагачьем пуху. Удобные и теплые меховые унты, лисьи и волчьи хвосты на шапках, туго набитые патронташи и подсумки, устрашающего вида охотничьи ножи в ножнах из меха и тисненой кожи – для понимающего человека все это было лишь прелюдией к основному зрелищу, которое являло собой извлеченное из открытых багажников оружие. Гладкоствольные ружья, винтовки, карабины – здесь не было двух одинаковых экземпляров и ни одного, который стоил бы меньше пяти тысяч долларов. Красное дерево, серебряная насечка и затейливая резьба соперничали с выверенной, возведенной в ранг высокого искусства утилитарной простотой вороненого металла; коллекционные стволы, вывезенные в поле ради забавы, в совокупности могли обеспечить огневую мощь, способную в течение нескольких часов сдерживать наступление крупных сил противника.

Владельцы всего этого великолепия тоже выглядели довольно примечательно. В наше относительно благоустроенное время любой шустрый и удачливый сопляк может позволить себе какую угодно роскошь, бездумно пустив на ветер украденные, взятые взаймы или полученные от богатых родителей деньги. Но участники этой воистину барской охоты были люди солидные, состоявшиеся – не мальчики, но мужи, причем, судя по общему для всех гладких, холеных лиц выражению значительности, мужи не какие попало, а государственные. Было их немного, всего шесть человек – по два на каждый из внедорожников, – и все они говорили и двигались со степенной неторопливостью людей, хорошо знающих себе цену.

Высыпавшие из жарко натопленного кунга егеря роздали им короткие и широкие, подбитые снизу мехом охотничьи лыжи и помогли застегнуть ременные крепления: начальственные поясницы в отсутствие более высокопоставленных лиц волшебным образом теряют природную гибкость; к тому же, не надо забывать о животах, которые у государственных людей растут не то чтобы соразмерно рангу, но все-таки растут.

По ходу этой процедуры главный егерь провел короткий инструктаж. Главному егерю было никак не больше сорока, но он выглядел старше из-за глубоких мимических морщин, что залегли в уголках глаз и вокруг рта, и окладистой русой бороды, обрамлявшей широкое обветренное лицо. Из-за этой старообразности, да еще в силу традиции, уходящей корнями во времена крепостного права, все называли его Митричем. Глаза у Митрича были блекло-голубые, словно выгоревшие на солнце, и почти постоянно прищуренные, как от яркого света, а выражение лица – непроницаемо-спокойное. Охотники слушали его невнимательно, вполуха, если вообще слушали, но он продолжал говорить ровным глуховатым голосом, в спокойном, деловитом тоне, честно отрабатывая щедрый гонорар. Он ничем не выдавал пренебрежения, которое испытывал к людям, превратившим убийство ради пропитания даже не в спорт, а в кровавую забаву с заранее предрешенным исходом, но и не лебезил перед своими щедрыми гостями, каждый из которых мог не только раскошелиться, но и стереть его в порошок одним росчерком пера или небрежно оброненным в присутствии нужного человека словом. Точно зная, что каждого из охотников все равно придется брать за руку и ставить на нужное место, Митрич немногословно и точно объяснил, кому на каком номере стоять, какой сектор держать под наблюдением и когда открывать огонь. Рука в меховой рукавице привычно указывала то на обозначенный темной извилистой полосой кустарника овраг, откуда должен был появиться зверь, то на очерченный пунктиром мертво повисших в сыром безветренном воздухе красных флажков коридор. Закончив инструктаж, он поправил на плече брезентовый ремень старенькой тульской двустволки и, не оглядываясь, двинулся вперед, прокладывая лыжню.

– Ну, держись, серые! – сказал кто-то, и участники охоты, выстраиваясь растянутой цепочкой, неумело заскользили за егерем на своих непривычно тяжелых и неуклюжих охотничьих лыжах.

Генерал-майор ФСБ Бочкарев первым, без помощи егеря, добрался до своего номера. Андрей Васильевич Бочкарев был, пожалуй, единственным по-настоящему бывалым, опытным охотником из всей компании и находил предстоящую забаву лишенной какого бы то ни было спортивного интереса. Ему доводилось выходить один на один с медведем, и среди знающих людей до сих пор ходили легенды о том, как он в одиночку, не имея ничего, кроме охотничьего ножа, уработал матерого секача. О двуногих зверях, которых он в свое время тоже завалил немало, нечего и говорить: это была его работа, имевшая к спорту и развлечениям столько же отношения, сколько сегодняшнее мероприятие – к тому, что принято называть охотой.

При прочих равных условиях Андрей Васильевич ни за что не согласился бы участвовать в этом показушном, никому, по большому счету, не нужном, тщательно организованном и оттого смертельно скучном кровопролитии. Но, во-первых, это было что-то вроде великосветского раута, отказ от присутствия на котором могли расценить как проявление дурного тона. Здесь собрались важные, облеченные властью люди, каждое слово которых имело немалую цену и вес; к тому же, при рассмотрении с определенной точки зрения эту бессмысленную потеху можно было рассматривать как неотъемлемую часть его работы.

Воткнув в сугроб лыжные палки, которые ему, в отличие от остальных участников охоты, были нужны, как зайцу стоп-сигнал, и которые он взял, просто чтобы не выделяться из общей массы, Андрей Васильевич скинул с плеча ремень своего гладкоствольного «зауэра». Будучи человеком не просто военным, а успевшим нанюхаться пороха на три жизни вперед, генерал Бочкарев давно перестал ловить кайф от стрельбы по беззащитному зверью из нарезного автоматического оружия, способного прошибить насквозь стальной железнодорожный рельс. Волков благополучно убивали задолго до того, как были изобретены СВД, «сайга», автомат Калашникова и их заграничные братья-конкуренты. Расстреливать длинными очередями зверя, который заведомо не может причинить тебе вреда, да еще и глядя на него через мощный телескопический прицел, – забава для мясников. Куда приятнее взять в руки драгоценное коллекционное ружье, взвести курки и, подпустив хищника на расстояние прыжка, убедиться, что возраст и богатая отделка никак не повлияли на точность боя и убойную мощь оружия, а сидячий образ жизни и, опять же, возраст стрелка оставили в неприкосновенности его твердую руку и верный глаз.

Генерал неторопливо зарядил ружье жаканом и повесил на плечо – по-охотничьи, дулом вниз. «Зауэр» ему подарили на полувековой юбилей коллеги – как ни странно, немецкие. По их словам, прежде ружье принадлежало какому-то прусскому барону, и Андрей Васильевич не стал уточнять, служил ли барон или кто-нибудь из его отпрысков в СС. Повзрослев и немного разобравшись в том, как устроен и действует современный ему мир, Бочкарев каленым железом вытравил из себя то, что в Советском Союзе именовалось патриотическим воспитанием – то есть, конечно, не патриотизм как таковой, а самые кондовые, квасные его проявления. Он избегал даже мысленно называть немцев фрицами или, упаси бог, фашистами и при общении с ними воздерживался от упоминаний о войне, если они не затрагивали эту тему первыми.

Вообще, Андрей Васильевич давно убедился, что, если хочешь хоть чего-то добиться в этой жизни, тебе неизбежно придется выбирать между «хочется» и «надо» в пользу последнего. Жить как хочется могут себе позволить разве что патлатые хиппи да удачно выскочившие замуж грудастые длинноногие шлюшки. Да и те со временем упираются в дно и становятся перед выбором: либо в канаву, а оттуда в могилу, либо стиснуть зубы и делать то, чего требуют обстоятельства. И, если ты не один из них, то чем выше ты поднимаешься, тем глубже и шире становится пропасть между этими коротенькими словечками – вернее, между понятиями, которые они означают. «Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом! Лучшей работы я вам, сеньоры, не назову»… Автор слов этой популярной в начале семидесятых годов прошлого века шуточной песенки генералом явно не был, иначе не стал бы зубоскалить на эту тему – да и на любую другую, если на то пошло. Быть генералом хорошо, если ты готов нести на своих плечах неимоверный груз ответственности, стократно превышающий и сводящий на нет предоставленные тебе по чину материальные блага. То есть, это в том случае, если ты действительно генерал, а не мешок дерьма в погонах с большими звездами. А если при этом ты еще и генерал ФСБ, твоя трудовая деятельность не прекращается никогда – ни дома, ни на курорте, ни на охоте, ни даже во сне.

Сшитое на заказ зимнее полевое обмундирование без знаков различия с учетом погоды было даже чересчур теплым, так что, стоя без движения посреди заснеженного поля и вдыхая сырой, промозглый воздух ранней оттепели, Андрей Васильевич чувствовал себя вполне комфортно. По старой памяти немного хотелось закурить, но даже в те времена, когда еще не избавился от этой скверной привычки и при каждом удобном случае дымил, как паровоз, Бочкарев никогда не позволял себе баловаться табачком во время охоты. Между тем над одним из номеров уже поднимались, лениво смешиваясь с туманом, предательские облачка дыма, и генерал подавил печальный вздох: э-хе-хе, охотнички! Небось, уже и коньячку успели хлебнуть – как водится, из плоской серебристой фляжки, выгнутой, чтобы плотнее прилегала к телу и не так сильно выпирала из-под одежды… Тьфу!

Справа послышался характерный шорох скользящих по сырому снегу лыж и мокрый хруст подламывающегося под тяжестью чьего-то крупного тела подтаявшего наста. Повернув голову на звук, Бочкарев увидел Игоря Геннадьевича Асташова, который, весь раскрасневшись, пыхтя от прилагаемых усилий, приближался к нему со стороны своего номера. Дорогая импортная винтовка с ложей красного дерева и сильным телескопическим прицелом болталась у него поперек груди, раскачиваясь, как маятник, и поддавая по локтям неумело орудующих лыжными палками рук, мохнатая лисья шапка съехала на глаза, из разинутого рта валил горячий пар. Глядя на господина Асташова, можно было подумать, что он в самоубийственном темпе преодолел на лыжах марафонскую дистанцию, а не прошел со скоростью улитки каких-то сто – сто пятьдесят метров. Генерал Бочкарев усилием воли преодолел желание брезгливо отвернуться: смотреть на Асташова ему нынче было невмоготу, а не смотреть – нельзя, поскольку именно из-за него Андрей Васильевич и принял приглашение поохотиться на волков.

– Еще раз здравствуйте, – с одышкой произнес, приблизившись, Асташов. Они с Бочкаревым ехали в разных машинах, садились в них в разных местах и до сих пор успели обменяться разве что кивком, так что повторное приветствие прозвучало вполне уместно. – А погодка-то как по заказу! Февраль только-только наступил, а ощущение, будто на дворе середина марта.

– Да, чудит погода, – сдержанно согласился генерал. – Кстати, с назначением вас, Игорь Геннадьевич.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – Асташов суеверно поплевал через левое плечо и постучал костяшками пальцев по прикладу винтовки. – Не сглазьте, приказ-то еще не подписан!

– Подпишут, – заверил Андрей Васильевич. – На таком уровне решения готовятся месяцами и под влиянием минутного настроения не меняются. Так что можете с чистой совестью принимать поздравления.

Его слова были чистой правдой. Асташов готовился занять пост начальника управления авиаперевозок в министерстве транспорта – фактически, стать заместителем министра. Приказ об его назначении лежал на столе у президента, и, коль скоро он туда попал, при отсутствии каких-то новых, исключительных, прямо-таки форс-мажорных обстоятельств ему предстояло быть подписанным в ближайшие дни. Противнее всего было то, что Асташов об этом прекрасно знал, но не мог удержаться от своеобразного кокетства: тьфу-тьфу-тьфу, как бы не сглазить, и далее в том же духе. Как будто, если бы вопрос не был решен, его позвали бы в эту компанию!

– Ну, спасибо, – сказал Асташов. – И за поздравление, и вообще – как говорится, на добром слове.

– Не за что, – сказал Андрей Васильевич. – Нам с вами теперь работать рука об руку. Как показали недавние события, работы по моей части в вашем ведомстве непочатый край.

– Сработаемся, – заверил Асташов.

«Сомневаюсь», – подумал генерал, но подавил желание произнести это вслух так же легко и привычно, как преодолевал искушение приветствовать сошедших с трапа самолета немецких коллег радостным возгласом: «Здорово, гансы! Гитлер капут?»

– Несомненно, – сказал он вместо этого.

Асташов раздернул «молнию» желтого шведского пуховика, сунул руку за пазуху и извлек оттуда предмет, о котором пару минут назад думал генерал – плоскую, удобно выгнутую, обтянутую кожей, аппетитно булькнувшую серебристую фляжку.

– Не желаете?

– Благодарю. – Бочкарев отрицательно качнул головой. – И сам не буду, и вам не советую. Пить во время охоты – последнее дело. Ну, зверя-то вы, конечно, запахом коньяка не спугнете, об этом позаботились егеря и загонщики. Но алкоголь и огнестрельное оружие – сочетание непредсказуемое и взрывоопасное. Засадите, извините за выражение, кому-нибудь в лоб, и что тогда? Лбы здесь, конечно, преимущественно твердые, министерские да генеральские, но ведь и ствол у вас знатный! Далеко ли до беды!..

Словно в подтверждение его слов, откуда-то издалека прикатилось хлесткое эхо чьего-то дуплета. Беспорядочно залопотали далекие ружья, и на мгновение Андрею Васильевичу послышался свирепый, захлебывающийся от атавистической злобы и охотничьего азарта лай своры. Сие означало, что на равнине они не одни, и, с учетом всех привходящих, было очень даже недурственно.

– И то правда. – Асташов спрятал фляжку обратно за пазуху и рывком застегнул свою щегольскую куртку, цвет которой, не будь загонщиков и флажков, сам по себе мог распугать зверье на пять верст в округе. На одутловатой физиономии без пяти минут замминистра при этом промелькнуло выражение детской обиды. – Я, собственно, и сам не любитель, просто не знал, как завязать разговор… Не скажете, что там слышно по делу Томилина?

Вопрос был не просто предсказуемый, а неизбежный.

– Да какое там дело, – как скользкую устрицу, сглотнув снисходительную улыбку, небрежно обронил Бочкарев. – Несчастный случай со смертельным исходом. Застрелился человек во время чистки личного оружия, какое тут может быть дело?

– Да, – горестно покивал лисьей шапкой Асташов, – я слышал, так бывает… Но все-таки, как-то это все… Ну, не мальчик ведь – полковник ФСБ! Как же так?..

Генерал демонстративно пожал плечами.

– И на старуху бывает проруха. Мало ли!.. Устал человек, выпил стакан для успокоения нервов или просто задумался… Последовательность действий рутинная, осуществляется на автопилоте, без участия мозга: вынул обойму, передернул затвор, чтобы выбросить патрон из ствола, спустил курок… Отвлекся на долю секунды и пропустил эту надоевшую мелочь – передернуть затвор. Спустил курок, а ему вместо щелчка – бах!.. Под нижнюю челюсть, через мягкое нёбо и – в мозг… Просто не повезло. Кстати, извините за любопытство, а почему это вас так интересует?

– Ну как же? – развел руками Асташов. Его замешательство было секундным и почти незаметным даже для наметанного глаза генерала ФСБ Бочкарева. – Все-таки мы вместе учились два года, за одной партой… Только-только возобновили знакомство, и – на тебе… А вы разве не знали?

– Как не знать, – не удержался от правдивого ответа генерал.

Асташов едва заметно вздрогнул, доставив Андрею Васильевичу мимолетное удовольствие.

– Правда? Это он вам рассказал?

– Зачем же? Я ведь не в собесе служу, – позволив себе легкую снисходительную усмешку, напомнил генерал. – Знать подноготную подчиненных – моя наипервейшая обязанность. Не то, знаете ли, сожрут, даже оглянуться не успеешь… Знаете, Игорь Геннадьевич, шли бы вы уже на свой номер. Правда-правда! Зверь пойдет с минуты на минуту, а на вашем месте вместо ствола – дырка. Уйдет серый – Митрич не посмотрит, что вы без пяти минут замминистра. Он мужик резкий, на руку скорый…

– Этот егерь?!

– То-то, что егерь. Потом-то, если захотите, вы с ним счеты сведете. Но каково будет явиться на представление к президенту и премьеру с подбитым глазом? Засмеют ведь! Да и не по чину это вам – с егерями половыми членами меряться. Тем более, что если из-за вас зверя упустим, Митрич будет целиком в своем праве. Да и не он один. Вон там, по правую руку от вас, видите? Это генерал Майков, вы его знаете. Охотник неумелый, но заядлый и очень азартный. В сердцах, знаете ли, может и приклад об голову обломать. Потом, конечно, станет извиняться, но кому от этого легче?

– М-да, – промямлил слегка потерявшийся Асташов. – Не думал, что все так сложно…

– На самом деле все достаточно просто, – утешил его генерал. – Надо всего лишь соблюдать правила игры. В Кремле они одни, в правительстве – другие, на охоте – третьи… Хотите совет? Вернее, целых два совета. Первый: ступайте на номер, зарядите оружие и ждите зверя. И второй: забудьте вы, наконец, о Томилине! Он умер, похоронен с воинскими почестями, и на этом все, точка!

– Наверное, это правильный подход, – немного помедлив, согласился Асташов.

– Единственно правильный, – подтвердил генерал.

Неумело переступая тяжелыми от налипшего снега лыжами, чиновник развернулся и, волоча ноги, заковылял на отведенное Митричем место. Генерал проводил его пустым, ничего не выражающим взглядом и стал терпеливо ждать. Время от времени он поглядывал направо, проверяя, как там его собеседник, но минуты шли, а на соседнем номере ничего не менялось. Каким-то упрятанным в самой глубине мозга, неизвестным науке органом почти физически ощущая, как приближается поднятая загонщиками с дневной лежки стая, Андрей Васильевич заставил себя забыть об Асташове на целую минуту. Когда по истечении этого срока он снова посмотрел направо, вместо нелепой фигуры в неуместно ярком шведском пуховике с избыточно мощной винтовкой наперевес, его взгляду предстало только неопределенных очертаний желтое пятно на фоне сероватой снежной равнины.

Тогда генерал Бочкарев привычным движением вогнал носки унтов в крепления лыж, поправил на плече ремень двустволки и, оставив палки сиротливо торчать в подтаявшем сугробе, ловко и быстро, как невиданный полярный паук, заскользил по тонкой, уже основательно подтаявшей пороше туда, где минуту назад видел будущего заместителя министра.

* * *

Волки, матерый самец, взрослая самка и три головы молодняка, вихляющим собачьим галопом проскакав по обозначенному красными флажками коридору, беспрепятственно скрылись в полях. Генерал милиции Майков, инстинктивно схватившись за карабин, сделал в ту сторону незаконченное движение всем телом, но вовремя спохватился, встал ровно и, опустив голову, медленным ритуальным движением стащил с нее шапку. Остальные уже стояли с непокрытыми головами – все, за исключением Игоря Геннадьевича Асташова, который лежал, прижавшись щекой к порозовевшему насту и выставив на всеобщее обозрение простреленный висок. Его дорогая винтовка валялась в метре от тела, в дуло набился снег; правая лыжа сорвалась с ноги и отъехала в сторону, а левая воткнулась носком в снег и торчала кверху под острым углом. Ботинок застрял в креплении, и покойник лежал в нелепой позе, задрав одну ногу, как будто исполняя какой-то дурацкий акробатический этюд из репертуара вышедшего на пенсию циркового тюленя.

– Вот те на, – сказал кто-то. – Называется, поохотились.

– Глянул бы, Левон Георгиевич, – произнес другой голос. – Ты же у нас светило медицины!

– Да чего тут смотреть, все и так видно, – вздохнуло светило и все же, нахлобучив шапку на мерзнущую плешь и нацепив на крупный, украшенный характерной горбинкой нос очки в модной оправе, опустилось перед убитым на корточки.

Левон Георгиевич Саркисян был доктором медицинских наук и возглавлял кафедру судебной медицины в институте, название которого известно едва ли десятой части коренных москвичей, не говоря уже о гостях столицы и гражданах, которых угораздило родиться и остаться на постоянное жительство за пределами МКАД. Его заслуги перед медициной вообще и судебной медициной в частности были неоценимы, и при этом он, как и подавляющее большинство его земляков, оставался законченным пижоном. Генералу Бочкареву, например, было доподлинно известно, что этот стареющий клоун просто обожает привлекать к себе внимание нижних милицейских чинов своей вызывающе нерусской внешностью и не менее вызывающим, хотя и не выходящим за рамки законности и приличий, поведением. А потом, когда ухвативший его за воротник толстобрюхий тупой унтер уже предвкушает удовольствие от предстоящей процедуры морального и физического унижения зарвавшегося кавказца и подсчитывает в уме выручку от этой нехитрой операции, сунуть ему прямо в заплывшие салом гляделки удостоверение, дающее Л. Г. Саркисяну полное законное право не только проживать в городе-герое Москве, но и носить китель с погонами генерал-майора МВД… Немая сцена. Занавес.

Ну, и кто он после этого, если не пижон?

Осторожно подсунув ладонь в толстой овчинной перчатке под голову Асташова, Саркисян приподнял ее и осмотрел со всех сторон. Генерал Майков тяжело опустился на корточки рядом, присмотрелся и авторитетно заявил:

– Пулевое. На глаз – семь и шестьдесят две.

Андрей Васильевич промолчал, хотя по уму промолчать следовало бы Майкову, который, строго говоря, служил не в милиции, а в ГИБДД и больше разбирался в вопросах коррупции (в частности, в том, как обратить это позорное явление себе на пользу), чем в огнестрельных ранениях.

– Согласен, – отрывистым тоном профессионала произнес профессор Саркисян. – А выходного отверстия нет, – добавил он и, подняв голову, посмотрел на Бочкарева. – Что скажете, Андрей Васильевич?

Поскольку вопрос был обращен непосредственно к нему, отмолчаться не представлялось возможным.

– Скажу, что пуля была на излете. На дистанции прямого прицельного боя она прошла бы навылет и при особенно крупном невезении, вполне возможно, достала бы еще кого-нибудь. Стало быть, стреляли с очень большого расстояния и, скорее всего, не в него, а в зверя или, что представляется даже более вероятным, по бутылкам.

– Шальная, – задумчиво кивая своим огромным кавказским носом, согласилось светило судебной медицины.

Из далекого далека опять донеслись раскатистые хлопки выстрелов. Генерал Бочкарев отчетливо слышал, что стреляют из гладкоствольных охотничьих ружей, но это уже не имело значения. В сторонке, за полупрозрачными голыми кустиками, тяжко, мучительно блевал депутат Государственной Думы от партии «Единая Россия» Акинфиев – тридцатипятилетний, преждевременно облысевший лощеный прохвост с замашками будущего диктатора. Шестой участник неудавшейся охоты, среднего калибра чинуша из кремлевской администрации, по фамилии Скребков, демонстративно отвернувшись и скукожившись так, словно на улице было не ноль градусов, а, по меньшей мере, минус сорок, ожесточенно дымил сигаретой. Руки у него были чуть ли не по локоть засунуты в карманы, автоматическая винтовка британского производства торчала под мышкой, как непомерно большой градусник. Вокруг, замерев в позиции для стрельбы с колена, направив стволы на все четыре стороны света, редким частоколом торчали похожие на оловянных солдатиков из подаренного в детстве и растерянного уже через неделю набора егеря и охранники. Мизансцена была выстроена на высоком профессиональном уровне, свидетели подобраны просто идеально.

– Митрич, – с кряхтением поднимаясь с корточек, многообещающим тоном произнес генерал Майков, – а ведь ты, приятель, сядешь. И надолго! Это ж, считай, террористический акт.

– От сумы да от тюрьмы… – независимо проворчал главный егерь и, первым бросив валять дурака, выпрямился и закинул за плечо старенькую тулку. Он не сплюнул Майкову под ноги, но было видно, что ему этого очень хочется. – У нас в России без стрелочника никуда, это и ежу понятно.

– Брось, Борис Михайлович, – брезгливо морщась, с акцентом, который всегда становился заметным в минуты сильного раздражения, сказал Майкову Саркисян. Осторожно опустив голову убитого обратно в снег, он поднялся с колен, излишне резкими движениями отряхивая перчатки и одежду. – Что говоришь, э? Зачем, слушай?! Ты же умный человек, сам видишь: несчастный случай! Сезон в разгаре, Подмосковье, охотников больше, чем зверя, а свинца в воздухе больше, чем охотников! Митрич не виноват, что какой-то олух пальнул в белый свет, как в копеечку, и даже не подумал, куда его пуля долететь может!

– А охоту кто организовывал – папа Римский? – уже без прежней уверенности огрызнулся Майков. – А за безопасность кто отвечает – Пушкин? Или, может быть, егерь?!

– А если тебе на голову сейчас с международной космической станции гаечный ключ уронят – тоже егерь виноват, э?! – начиная заводиться, выпятил грудь армянин. – Слушай, что за манера – хватать и не пущать? Ты генерал или городовой, а?

– Может, хватит? – сдерживаясь, произнес генерал Бочкарев. – Постеснялись бы, покойник все-таки. И вообще, при всех наших регалиях решать, кто виноват, а кто нет, не нам. Что? – неожиданно резко, с металлическим подголоском спросил он, обводя собеседников профессионально цепким взглядом недобро сузившихся глаз. – Есть возражения? Может, кому-то хотелось бы тихо спустить все это на тормозах? Тогда давайте обсудим! Нет желающих? Значит, надо предоставить это дело тем, в чьей компетенции оно находится.

– Не нервничай так, дорогой, – взяв на два тона ниже, почти ласково сказал ему Саркисян. – Сам смотри: что тут спускать на тормозах? Шальная пуля – она и есть шальная пуля. На охоту идешь, ружье берешь – все равно риск, нечаянно застрелиться можно. А тут – шальная пуля… Случай редкий, но – бывает, сам знаешь. Всем неприятно, слушай, все себя не помнят, что первое на язык подвернется, то и несут… Такое несчастье, э!.. Называется, отпраздновал человек назначение!

– Да я, в общем-то, и не нервничаю, – не кривя душой, ответил генерал Бочкарев. – Просто терпеть не могу пустопорожней болтовни. Да еще и на холоде, имея на руках свежий труп. На такой случай существуют простые, всем понятные и на всех распространяющиеся правила.

– Например? – не оборачиваясь и не вынимая рук из карманов, а сигареты из зубов, неприязненным тоном осведомился кремлевский чинуша Скребков.

– Например, ничего не трогать руками, не двигать предметы, в том числе и тело, позвонить ноль-два и, никуда не отлучаясь, ждать прибытия милиции, – не менее неприязненно проинформировал его Андрей Васильевич. – А вы что, не в курсе? Ну и знатоки сидят в администрации нашего президента! При таком уровне компетентности госслужащих даже как-то странно, почему к нам до сих пор не вернулось монголо-татарское иго…

– Исключительно вашими молитвами, – не преминул ответить колкостью на колкость Скребков.

– Э-э-э, что такое, слушай?! – потерял терпение вспыльчивый доктор медицинских наук. Снова присев на корточки, он рывком вынул из-за пазухи убитого обтянутую кожей никелированную флягу и резким движением протянул ее Андрею Васильевичу. – Ара, выпей, да, успокойся, я тебя на коленях прошу! Я простой доктор наук, и что я вижу? Вот труп замминистра, вот человек из Кремля, который не умеет вызывать милицию, а вот генерал ФСБ, который совсем не может держать себя в руках – прямо как мальчик, слушай! Такой горячий, даже страшно к тебе спиной повернуться!..

– У-у-э-а-гхх-кха! Кха!!! Э-э-эгррр-кххх… Плюх!.. – сказал из-за кустов депутат Госдумы Акинфиев.