Записки «лесника»

© Меркин А.Л., 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Мой детский фотоальбом

Черно-белые фотографии – едва ли не последний из осколков нашего детства. Дворы, где мы бегали наперегонки, давно уже скукожились: когда-то огромное пространство теперь воспринимается совершенно иначе. Машины, мусорные контейнеры, спешащие прохожие… Все другое, все иначе. Лишь изредка мелькнет тень из прошлого, уловимая, только если не искать взглядом нарочно.

Чем старше мы становимся, тем сильнее любовь к воспоминаниям. Вероятно, это связано с возникновением пауз в некогда бешеном ритме жизни. Когда вам за сорок, жизнь, как правило, уже бежит по рельсам. Дом, работа, семья, друзья, хобби, болезни. Меньше открытий, больше размеренности. Больше времени, чтобы подумать о себе. Или вспомнить – самого себя. Старые фотоальбомы могут помочь здесь больше, чем что-то иное.

Мое поколение, подозреваю, было последним, кого снимали на черно-белые фотокарточки. Одни и те же наряды, один и тот же антураж. Если море, то Крым – Анапа, Евпатория, реже Сочи. Если отдых, то на природе – костер, корзинки с грибами, палатки, байдарки. Если досуг, то пионерлагерь или кружок в Доме пионеров.

Только сейчас, уже в другом времени и в другой стране, понимаешь, что в СССР действительно был построен коммунизм. Для одной категории советских граждан – детей. Те самые кружки, спортивные секции, лагеря, группы продленного дня, детские сады и ясли, библиотеки и все остальное, что с ходу не вспомнить. Где было уютно, весело и бесплатно. И где, кажется, существовали только мальчишки. Лет до четырнадцати точно – до перехода из пионерского измерения в совершенно иную жизнь – комсомольскую.

В моем фотоальбоме, навряд ли существенно отличающемся от сотен таких же, множество смазанных снимков, сделанных неуверенной любительской рукой. Не знаю, что скажут сегодняшним двенадцатилеткам такие слова, как «проявитель», «закрепитель», «увеличитель», «кадрирующая рамка», но были дни, когда для нас они звучали будто музыка. Фотолюбитель – это звучало в рифму с тремя из четырех вышеназванных заклинаний. Фотолюбителями были почти все. Ставя опыты друг на друге, мы потом не знали, что делать с получавшимися неловкими снимками, запихивая их в итоге на последние страницы раздувавшегося альбома.

Снимки всегда делались во дворе и лишь изредка – в квартирах. Дворовая жизнь состояла из футбола летом и футбола вперемешку с хоккеем зимой. Мы позировали сами перед собой в одинаковых кроликовых треухах и обледеневших рейтузах либо в таких же куцых шортах и маечках – в зависимости от времени года. На следующий день фотографии приносились в школу, и изучение их могло стать причиной срыва урока.

Дивный, дивный мир – сказал бы иностранный классик и не ошибся бы.

Это был не только коммунизм, но и сказка. По которой, подозреваю, сегодня тоскуют все те, кто рос в точно таком же обычном советском детстве.

От которого у нас остались старые черно-белые фотографии. Ну и воспоминания, разумеется.

Как каждый порядочный человек, я люблю перечитывать Довлатова. Любая его книга мало того, что талантлива, так еще и удобна: взял не глядя томик из собрания сочинений, открыл как получилось – и с головой ушел в чтение.

Когда я читаю Довлатова, мне кажется, что это и про мою жизнь тоже. Хотя я никогда не был на Колыме или в Нью-Йорке, а Таллин с Пушгорами знаю исключительно как турист.

Но все равно – это мое, кем бы ни был сегодняшний я. Советский Союз оказался настолько неразрывно связан с каждым из нас, тех, кто вырос в нем, что это уже неотделимо. Удивительно, что это совсем не тоска по молодости или каким-то тогдашним радостям. Это нечто другое, необъяснимое. Ощущение странной общности. Причастности к истории каждого твоего сверстника или человека более старшего поколения, прошедшего через точно такие же дни и обстоятельства.

Довлатов умеет вызывать эту щемящую ностальгию лучше, чем кто бы то ни было. Поэтому, полагаю, он так обожаем. Стабильно обожаем, непреходяще.

У него получилось то, что встречается у Санаева, Горчева, Иванова, Гришковца, но недотягивает до его меры. У них большая литература, а у Довлатова жизнь.

Мне казалось, что Довлатов единственный. Он действительно единственный, но нашелся человек, способный вызвать у меня точно такие же ощущения, что и Сергей Донатович.

Его книга сейчас в ваших руках. Его зовут Андрей Меркин.

Я читал «Записки “лесника”» в рукописи и не мог оторваться. Словно кто-то перенес меня в ту мою жизнь, но меня сегодняшнего, уже накопившего какой-то личный опыт, уже по-взрослому смотрящего на жизнь.

Мы все – люди пишущие. Чем дальше – тем больше. Рассказом о своей жизни вряд ли кого-то можно удивить. Андрей тоже не удивил – он наверняка и не ставил такой задачи.

Он, сам того не представляя, создал машину времени, которая унесла меня навстречу моей памяти. Я думал, что многое помню и многое забыл. Оказалось, я могу многое вспомнить – через почти три десятка лет.

Уверен, с вами произойдет то же самое. Так что спасибо Андрею. Читайте – не пожалеете.

Это ведь и про вас тоже.

Илья Казаков, с мая 2005 по август 2015 – пресс-атташе сборной России по футболу, комментатор телеканалов ВГТРК «Россия» и «Россия 24»

От автора

Моей любимой жене Любе посвящается

После написания первой книги «Просто wasy и “Спартак”» прошло несколько лет.

И, по правде говоря, я уже даже и не думал, что когда-нибудь вновь возьмусь за перо.

Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает.

Мои хорошие товарищи и друзья буквально уговорили меня написать этот роман.

Роман не о футболе и «Спартаке», однако, видно, такая у меня судьба, что без них никуда. Поэтому некоторые главы посвящены игре миллионов и плотно переплетаются с судьбой автора, и не только его одного.

Книга написана по памяти, без использования справочных материалов или других литературных источников.

Все это – веселое глумление над действительностью, от первого и до последнего слова.

А вам, дорогие друзья, судить – насколько этот труд удался и удался ли вообще.

Часть первая
Сокольники

Первоклашка

Осенью 1964 года я пошел в первый класс. Много-много цветов, добрая старушка-учительница с проседью в волосах. На ней зеленая кофточка на пуговицах.

Выступает директор школы. Директриса уже депутат райсовета, холеная дама с бюстом мадам Грицацуевой. Мне она кажется верховной властью и вершителем наших маленьких детских судеб.

Одноклассники с мамами и одноклассницы с огромными бантами белого цвета. Банты вплетены прямо в пышные каштановые кудри.

Воздух дрожит от торжественности и партийных славословий. В этой школе я проучился ровно десять лет.

Серое здание эпохи развитого социализма с огромными лестничными пролетами.

Первая любовь, первая подтертая «пара» в дневнике, первая запись: «Завтра в школу с родителями».

Начинали писать перьевыми ручками, их макали прямо в чернильницу. Чернильница в парте – зеленого цвета, под цвет одежды классной руководительницы.

Высунув язык от напряжения, делаю наклон пером в нужную сторону, но буквы пляшут, как в безумном рок-н-ролле.

Зато читаю уже бегло, по крайней мере огромные матерные слова, вырезанные на парте перочинным ножиком моими предшественниками. «Кто тут сидит, того люблю, кладите в парту по рублю». И слово из трех букв. Без него никуда.

Ленин

В школу меня привели папа и мама, как и любого маленького человечка-первоклассника.

Мама была коренная москвичка, женщина строгая и правильная. Именно от нее я получил первые в жизни уроки приличного поведения и хорошего тона.

Папа – человек более мягкий, он и сейчас живет со мной в Берлине, ему уже 92 года.

Родился он в Рыбинске, а в Москву перебрался в начале тридцатых годов совсем еще не оперившимся юнцом.

Я был еще школьником начальных классов, когда папа поведал мне интересную и поучительную историю, которая запала в память.

Середина двадцатых годов, расцвет НЭПа.

Мой дедушка, а он умер еще до войны, работал портным и шил брюки – или штаны, про которые позже Ильф и Петров скажут, что их нет.

Папина сестра перманентно ездила в Москву за тканью, а остальные члены семьи продавали дедушкину продукцию на базаре.

И вот лютой зимой 1924 года, аккурат в конце января, тетя съездила в Москву за очередной порцией ткани. Ее встречают у поезда, папа тоже тут, как самый маленький и почетный член семьи.

– А где же ткань? – спрашивают все.

– Ткани нет, – виновато говорит тетушка, понурив голову.

– Как нет? Ведь столько заказов на штаны!

– В Москве все закрыто. Какой-то Ленин умер…

Немая сцена – в Рыбинске простые люди понятия не имели, кто такой вождь мирового пролетариата.

А директриса нашей школы уже во втором классе нацепила мне на серый мышиный пиджак, цвета крысы Шушеры, маленький октябрятский значок с анфасом вождя мирового пролетариата.

Меня так и перло по наивности выдать депутатше всю правду-матку, но хватило детских мозгов промолчать и выдавить из себя:

– Октябренок – помощник пионеров и комсомольцев.

Хотя за папу было очень обидно. Оставить весь Рыбинск без портков – это было выше моих сил и детского неокрепшего сознания.

Больничка один

Вскоре случилось неприятное событие. Меня положили в больницу на операцию.

Вырезали аденоиды. Родители уговорили меня, хотя боялся я страшно, зато обещали дать мороженое в неограниченном количестве – на это я и купился.

Было очень больно, я кричал, гулкое эхо отдавалось в длинных и серо-сырых больничных коридорах.

Потом, в палате, я первый раз увидел, как мальчика лет десяти вынесли в коридор. Ему неудачно удалили гланды, и кровь пошла горлом.

Мне тоже предстояла эта процедура, но это будет через несколько лет, когда я уже закончу восемь классов. Об этом в романе будет отдельная глава, полная пикантных подробностей и первых отроческих откровений.

Так прошло мое первое знакомство с советской медициной – бесплатной и самой лучшей в мире.

«Черная кошка»

В те времена наш район Сокольники состоял почти сплошь из бараков.

«Система коридорная» – как писал Поэт.

Каменный дом, в котором я жил с родителями, выделялся на этом фоне, как бельмо на глазу. Лишь через несколько лет стали появляться первые хрущевские пятиэтажки. Частенько заходил к своим друзьям-одноклассникам в гости.

Жили все очень бедно, если не сказать – по-нищенски.

И только с годами я понял, почему, когда друзья наносили мне ответный визит, первым делом просили чего-нибудь пожрать. И частенько опустошали холодильник, за что я получал от матушки хороших пиздюлей.

Зато одеты мы все были примерно одинаково. Войлочные полуботинки на зиппере – мышиного цвета, в унисон школьной форме. В кармане брюк – скомканный пионерский галстук. Ну а в другом кармане десять копеек на завтрак и затыренный «бычок» от «Явы».

Но в то же время наша детская жизнь в Сокольниках была очень интересной и насыщенной.

После войны не прошло еще и двадцати лет, и все вокруг напоминало о ней.

Это и безногие инвалиды-колясочники, и попрошайки, которые ходили по квартирам и просили кусочек хлеба «Христа ради».

Это и знаменитая столовка – кафе без названия возле метро «Сокольники», в простонародье – «Черный дрозд».

Многие завсегдатаи, подливая водяру, еще ту самую, по два восемьдесят семь, прямо в кружки с пенным «Жигулевским», рассказывали про знаменитую банду «Черная кошка».

Культового фильма тогда еще не было и в помине, но тертые мужики с синими мастями по всему телу неспешно и вполголоса вспоминали послевоенное лихолетье.

Редкая семья из нашего класса не имела в своем составе кого-нибудь, кто не чалился сейчас, в прошлом или не присядет в будущем.

Став немного постарше, я столкнулся с этим вплотную, но об этом – в следующих главах романа.

Жвачка и Жопа Сергеевна

В парке «Сокольники» в начале шестидесятых годов Хрущев построил знаменитую международную выставку. И там регулярно, по десять и более раз в году, проходили всевозможные международные форумы и представления.

Путь у нас был простой – шмыг через забор. И вот ты уже возле американского или японского павильона.

Если повезет, то можно было достать шариковую авторучку, жвачку или фирменный пакет с ярким логотипом.

Лощеные немцы и америкосы глядели с изумлением на советских детишек, которые предлагали им серебряные полтинники и рубли выпуска двадцатых годов в обмен на шариковые ручки. Тогда этих монет было навалом почти в каждом семействе. А вот ручка – это был высший шик!

Шариковая ручка в школе выглядела наподобие айфона у первоклассника в наше время. Учителя категорически запрещали ими писать, как и жевать жвачку, носить пестрые пакеты. Это называлось «преклонение перед Западом». Запросто можно было вылететь из пионеров или октябрят. Особенно усердствовала завуч школы по кличке Жопа Сергеевна.

Свое погонялово она получила благодаря огромной, не побоюсь этого слова, необъятной, как слон, жопе.

Однажды старший брат моего товарища, лет двадцати, придя за братом в школу, увидел завуча.

– Вот кого хорошо в жопу ебать! – воскликнул непререкаемый в наших глазах авторитет.

По малолетству мы не поняли истинного смысла этой фразы и были в легком недоумении. Лишь с годами до нас дошла вся глубина мысли и полнота чувств старшего брата.

Словесник и химия

Подбор учителей был типичный для любой советской школы тех лет.

Белые, как лен, неврастенички с фобиями от постоянного недоеба и тихие алкоголики, выпизженные с предыдущих мест работы за профнепригодность. Били учеников линейками прямо по рукам, могли и по морде дать.

Особенно усердствовала мерзкая училка по кличке Кобра Ивановна. Носила очки, как у кобры. От нее доставалось многим, пока один детина-второгодник не зарядил ей в табло. После этого она несколько поутихла, а детину отмазало РОНО, дабы не портить процент успеваемости по району.

Учитель физкультуры и трудовик бухали на пару, а физрук до школы работал… вертухаем на зоне.

Вот такой был контингент, несущий нам – советским детишкам – разумное, доброе, вечное.

Но были и исключения. Учительница первая моя.

Екатерина Васильевна, интеллигентнейший и добрейшей души человек. Мы ее очень любили, и она отвечала нам взаимностью. Была классной руководительницей и вела нас до четвертого класса.

Уже гораздо позже, примерно в восьмом классе, к нам пришел преподаватель русского языка и литературы Федор Михайлович. Уникальный был человек, профессионал высшего класса, знаток и ценитель русской словесности, Учитель и Человек с большой буквы. Именно от Федора Михайловича я почерпнул свои первые опыты письменного и устного творчества.

И кто знает, может быть, благодаря ему вы сейчас читаете это произведение.

Уже сорок лет прошло, а в голове все сидят его наставления-поучения да шутки-прибаутки.

Ходил всегда с «поплавком» на пиджаке и при галстуке.

Уже перед самым окончанием школы пришла химичка Марина Ниловна. Была увлечена, и очень сильно, хоккейным «Спартаком». До оголтения, чем мы и пользовались. Если ее «завести», а я это мог, то весь урок проходил в рассказах, как она со Славой (Старшиновым) или Борей (Майоровым) туда-сюда пошла или ходила.

Красавица необыкновенная! Был тайно влюблен…

Ленинград один

Аккурат на День пионерии далекого 1969 года премировали лучших учеников нашей школы поездкой в Питер на поезде, типа культур-мультур.

Учился я хуево, на троечки, но был капитаном команды КВН, а директриса юмористка была еще та.

Приезжаем в Питер, везде афиши «Зенит» – «Спартак». Пошел слезно отпрашиваться у старенькой Мариванны – да куда там, нельзя – и все!

На счастье, два верзилы-комсюка из 10-го класса, наши, сокольнические, и тоже спартачи, – отмазали и взяли с собой под «честное комсомольское».

Сидим на стадионе им. Кирова за воротами по «детскому» билету, и переростки тоже, ага.

Выиграли 1:0, Коля Осянин в самом конце матча замкнул на дальней штанге, один из его редких голов головой в карьере.

Детины строго наказали – держись нас после матча, но нет. Толпа смела, был биток – тысяч семьдесят, и оказался я где-то в стороне. Пока прочухался, смотрю, надвигаются трое «хулиганов», видно – из местных.

«Цветов» тогда и близко не было, но чувство Паши Эмильевича было развито хорошо.

А фраза тогда была одна:

– Парень! Дай 10 копеек!

Не успел ничего – настучали по ебалу и отняли последние полрубля.

Пока юшку смывал, детины меня нашли – и добавили, для профилактики и улучшения комсомольской отчетности перед Мариванной и директрисой.

Зато по приезде в Москву прям пионер-герой – одноклассникам такой шняги нагнал, типа «героическая битва возле стадиона».

Так начал зарождаться роман с сисястой одноклассницей…

«Палка» и палка

Среди развлечений главное место занимали футбол-хоккей и кино. Однажды на футболе в Лужниках.

Народу больше, чем людей. А в буфете бутерброды с дефицитной в то время сырокопченой колбаской. Люди давятся, бьют друг друга локтями прямо в морду лица и ругаются по матушке.

Кусок хлеба толстый, как девственная плева, а колбаска тоненькая-тоненькая, как советский гандон Баковского завода резиновых изделий.

Пока пробился к буфетчику с глазами по Михаилу Афанасьевичу Булгакову, колбаска-то и кончилась.

Одутловатый торгаш-маргинал явно не собирался начинать новую «палку» колбасы. Рядом крутилось «лицо кавказской национальности», которому колбаску и сбагрили, явно по спекулятивной цене. Тусанулся я поближе к выходу из буфета, и тут «лицо» говорит:

– Малчик, подэржи мэшок, пока я завэжу, да-а.

Пока лицо «завязывало», я спиздил «палку» сервелата прямо из мешка и съебался со скоростью олимпийского чемпиона Валерия Борзова.

А вечером после матча взяли с ребятами портвешку в винном на улице Короленко.

И под колбаску все это дело лихо и смачно схомячили в три хари. Но были еще и хоккейные «палки».

Когда обыграли «коней» 1:0 в хоккей во Дворце спорта, то Женя Поладьев, который забросил победную шайбу, кинул «палку» на трибуны, от радости.

Так тогда называлась хоккейная клюшка. Особенно почетным считалось достать клюшку-«палку» фирмы КОНО.

Глядя на игрока сборной СССР, другие спартаковцы тоже стали «кидать палки» на трибуны.

Что тут началось, мамма мия!

Угадайте с трех раз, кто поймал одну «палку»?

Раньше после игр «палку» отдавали в руки лично «блатным», их легко можно было отличить – вальяжная походка за бортиком сквозь мусоров. Ондатровая шапка на голове, задвинутая на затылок, мохеровый шотландский шарф из «Березки». Обязательно этикеткой наружу – предтечей современной гламурно-тусовочной пиздоты.

А сейчас?

Брошенной на трибуну футболкой голову не пробьешь, а «палка» могла реально оставить без мозгов, которых и так было негусто.

Хоккей

Когда весной 1972-го пришел в школу, то не мог понять: а что, мир не перевернулся? Ведь наши проиграли чехам в Праге и впервые на моей памяти не стали чемпионами мира по хоккею.

Но все живы, и даже больше…

Сравнивать сборную Овечкина-Малкина-Ковальчука и ту команду абсолютно нельзя, на сборную СССР по хоккею и вид спорта номер один на Старой площади работал целый сектор ЦК.

Это была действительно «Красная машина», это были феноменальные игроки и великие матчи.

А нынешняя сборная – уже продукт своего времени. Ребята, закаленные в НХЛ, по-спортивному наглые, никого не боящиеся, кладущие на всех спортивный хуй – в хорошем смысле этого слова. Эти ребята – команда, и у нее есть лидеры, целых три. И пока это будет продолжаться, все канадцы и чехи-шведы с американцами будут сосать хуй.

А ваш покорный слуга будет смахивать скупую старческую слезу в далеком Берлине.

Как сказала бы Клеопатра: «Да будет так!»

Нейлоновые рубашки и кепки

Очень интересно было на встречах с футбольной командой «Спартак», что проходили перед началом сезона.

В то время такие встречи проходили регулярно и, как правило, на Восточной трибуне «Лужников».

Заранее давалось объявление в «Советском Спорте», и народу приходило очень много, полная трибуна, тысяч двадцать пять, наверное.

Внизу, на беговой дорожке, ставили что-то вроде президиума – длинный стол и стулья. Микрофон, ну и все причиндалы – графин, стаканы и листы бумаги с карандашами. Желающие спросить спускались вниз и прямо в микрофон задавали свой вопрос. Николай Петрович Старостин всегда просил представиться, назвать имя и профессию. Он лично вел эти встречи и многих болельщиков знал в лицо и по имени. В основном это были «старички-боровички» из-под табло в «Лужниках». Любил он также дружески пошутить:

– Когда уже ты, Вася, сменишь свою кепку?

На что пенсионного возраста Вася отвечал:

– Я в ней почти на всех играх «Спартака» – на фарт, с 1945 года.

И ехидно просил у Патриарха купить ему новую в случае чемпионства. В завершение дружеского диалога Старостин подытоживал:

– Придется мне тогда тебе свою дарить. – Щегольской «полуаэродром», сшитый по спецзаказу.

Рядом сидели Никита Павлович Симонян и вся команда в полном составе. Но говорили не все игроки, в основном это были Геша Логофет и капитан Гиля Хусаинов, как самые уважаемые и авторитетные члены коллектива.

Руководство и футболисты были одеты с иголочки, Гиля и Геша были первыми модниками в команде и одевались очень стильно, с большим вкусом.

Не говоря уже о безупречном главном тренере и начальнике команды. Главной «бомбой» тогда были нейлоновые белые рубашки и узкие, черные, как крыло ворона, галстуки. Все – «мадэ ин не наше».

Затем Николай Петрович представлял новичков команды.

Трибуны очень тепло встречали всех выступающих, особенно когда шли «вопросы из зала». Шутки-прибаутки сыпались как из рога изобилия.

– Ну что же ты, Боря, перепутал футболиста Петрова и доктора Барсукова!

Немудрено, оба были лысые, как колено. И поддатый работяга средних лет, махнув рукой, отдавал микрофон следующему.

Меня, малолетнего, к микрофону не допускали. Зато «старшие товарищи» угощали дефицитным «Жигулевским» прямо из буфета. «Старички-боровички» давали воспитательные подзатыльники, заставляя закусывать бутербродиками со смачной полукопченой колбаской.