Это фантастическая повесть про молодого человека, который остался совсем один в городе, чьё население исчезло ночью в результате непонятного фантастического аномального явления. Город необъяснимым образом оказался накрыт искусственным образованием типа силового поля, по форме похожим на гигантский купол, или шатёр. Через него невозможно было проникнуть извне или выйти из города. На следующий день, когда все жители исчезли ночью, ему встретились всего два человека: местный бомж- забулдыга и девушка, ехавшая на огромной скорости на джипе, которая на его глазах разбилась, не справившись с управлением. Забулдыга тоже умер на следующее утро от перепоя. Месяц молодой человек, по имени Антон, жил в полном одиночестве, пока ночью не произошло повторное аномальное атмосферное явление, после которого начали оживать умершие и в первую очередь этот бомж и разбившаяся девица…

Купол

«И насадил Господь Бог рай в Эдеме.» (Бытие, гл. 2)

Антон проснулся на веранде детского сада.

Сквозь покрытую тёмным лаком, деревянную решётку боковой стенки, из верхнего угла, в опухшее, от вчерашнего загула лицо светило солнце. На крыше из волнистого шифера шумели птицы, вероятно и разбудившие его своим карканьем и свистом.

Разорались, чтоб вас, раздраженно подумал Антон, с трудом поднимая с жёсткой лавки затёкшее тело. Куда это меня занесло, мелькнула в слабо соображающей с похмелья голове мысль, когда сел, подавленно глядя на разукрашенные разноцветной краской деревянные домики, беседки, карусели, песочницы и неуклюжие фигуры гномов в человеческий рост. Голова у парня после мутного, тяжёлого сна, гудела как монастырский колокол, сердце толкалось в рёбра, во рту вспухала густая, как резиновый клей, слюна, шибая в нос вонючим перегаром.

Пивка бы, с тоской подумал Антон, с отвращением выплёвывая зеленовато-красный сгусток слизи с привкусом крови, достал из кармана джинсовой куртки мятую пачку примы, выудил дрожащими руками изжёванную, с наполовину высыпавшимся табаком сигаретину, законопатил её пальцем с одной стороны, чтобы не высыпался последний табак, с отвращением сунул в рот, нашарил зажигалку в другом кармане и, с остервенением стал чиркать. По закону подлости зажигалка не хотела давать огонёк, только где-то после сорокового щелчка, когда он чуть не до крови стёр палец, наконец выбросила хилый сине-жёлтый язычок пламени, и Антон торопясь затянулся, боясь, как бы он не погас, затянулся так, что в рот попали табачинки вместе с вонючим тяжёлым дымом. Он закашлялся и стал отплёвываться – на глазах выступили слёзы. Как только эти кретины – жалкие табачные наркоманы, курят эту шнягу, особенно с «угара», с отчаянием подумал парень. Всё, надо с понедельника завязывать, – да ну и в менингит тех шелудивых барбосов. (Это была одна из его абстрактных присказок.)

И как я в таком состоянии пойду на работу, думал он, с омерзением затягиваясь гнусной сигареткой, от которой ему не становилось легче, скорее по привычке, пытаясь сложить из разрозненных фрагментов, хаотично всплывающих в памяти, картину вчерашнего вечера…

Начиналось, как и бывает в таких случаях, всё чук и банфлайер. (Т.е. замечательно.) Получив аванс за май (несмотря на то, что в здешних широтах уже цвёл июль), они с Серёгой, едва выйдя из проходной завода, где работали в разных цехах, взяли бутылку самогонки на квартире у одной знакомой хабалки, занимающейся незаконной продажей низкокачественного алкоголя для малоимущих граждан – без пяти минут потенциальных обитателей улиц, подворотен, подвалов, теплотрасс, и живущей в хрущёвке, в пяти минутах ходьбы от завода, и выпили её в скверике на лавочке, около гипсового постамента девушки с веслом. У несчастной девушки (даже из гипса), обречённой неизвестным бездарным скульптором ещё советской эпохи (отнюдь, не Роденом), стоять месяцами, годами и десятилетиями под жарой, проливными дождями и снегом, от всех неприятностей и капризов погоды, отшелушивался верхний слой потемневшего гипсового тела, особенно на руках, животе и бедрах, словно на гипс накладывали ещё и известку, типа косметического ремонта, был отколот нос и отбита правая ступня – из неё торчала ржавая арматура. (Серёгу, после первых ста грамм, всегда, сколько они не выпивали на этой лавочке, умиляла до слёз разбитая ступня гипсовой девушки, и он даже её гладил рукой в припадке жалости, называя гипсовую пловчиху Галей, когда не было поблизости людей, уверяя товарища, что она похожа как две капли воды на его доармейскую любовь, которая вышла замуж, когда он отдавал долг Родине в Забайкальском военном округе, хотя Антон, как его друг чуть ли не с первого класса, точно знал, что у Серёги до Армии не было никакой девушки, и даже намёка на неё не было.

Как всегда бывает в таких случаях, дело одной бутылкой не ограничилось, и на подъёме энтузиазма они пошли опять к предприимчивой даме на квартиру, и взяли ещё бутылку, но до скверика не дошли – выходя из подъезда встретили какого-то хмыря – хорошего знакомого Серёги, «севшего к ним на хвост», в том самом смысле, и в закутке у выхода, около двери, ведущей в подвал, выпили бутылку на троих. «Хороший знакомый», назвавшийся Коляном, Антону не понравился. Руки в наколках, изъясняется на фене, и косит под крутого криминального авторитета, хотя было достаточно одного взгляда, чтобы понять в нём дешёвого мелкого фраера.

Когда выпили и эту бутылку, – а выпили её на удивление быстро, за восемь минут до падения метеорита на Гваделупу, т.е. с момента, как Серёга представил Антону Коляна, – последний потащил их на «хату», заверяя, что там будут бабы, музыка, хорошая закуска, и другие удовольствия, намекая при этом, что не мешало бы взять ещё литр характерной жидкости. (Но, отнюдь, не для смазывания действующих в эпоху раннего палеолита, механизмов.) По недвусмысленным намёкам, подкрепляемым соответствующими словами и ухмылками, Антон понял, что «дамы» там будут, то, что надо, для текущего момента, к тому же, если будет и закуска, и согласился, да и Серёга решительно настаивал на продолжении банкета.

Взяли ещё литр, но уже не самогонки а «палёной» водки в другом месте, «по наколке» Коляна, который заверил друзей, что эта водка не хуже, чем в магазине продают, зато дешевле в три раза, и пошли на «хату» – она находилась в этом же доме, в соседнем подъезде на третьем этаже.

Но к разочарованию Антона весёлых легкомысленных женщин там не оказалось, вместо них из грязной, пропахшей блевотиной прихожей, с оборванными обоями на стенах, высунулась опухшая с похмелья лахудра неопределенного возраста, то есть где-то в районе пятидесяти лет (которую Антон при всём желании не стал бы… ни при каких обстоятельствах изучать значение термина интим, даже под пытками в гестапо, если б фашисты приказали, чтобы он её обслужил как следует), в засаленном байковом халате с оторванным рукавом. Многие зубы у «дамы», представившейся Люсей, или «Люсиндой», как она сказала, – «зовите меня на греческий манер», – отсутствовали; оставшиеся же зубы не отличались белизной, отдавая предпочтение чёрному цвету и, какой не взяла бы зубная супер-паста для отбеливания, зато под глазом цвёл сочный фиолетовый синяк, словно «Люсинда» его поставила специально, за пять минут до прихода друзей, чтобы в их глазах предстать женщиной- загадкой со сложной судьбой.

Хозяйка, когда открыла дверь, изобразила приветливую улыбку синим ртом, однако быстро прикрыла его рукой, как бы извиняясь, что там не хватает зубов и, чтобы не испугать раньше времени ребят тёмными провалами в нём, пригласила в квартиру.

У Антона, заподозрившего при её виде подвох, сразу испортилось настроение. От этой улыбки хозяйки, больше похожей на оскал упыря, у Антона, пока они сидели на кухне и пили водку, почти без закуски, за исключением пряника, твердого, как камень, который Люсинда выудила из обшарпанного пустого буфета, по спине бегали мурашки. К тому же «дама» подозрительно быстро окосев после первой стопки, словно уже была «заряжённая» перед их приходом, начала кокетничать с ним, подмигивая за спиной у Коляна, щерясь провалами рта и кривляясь, отчего Антона передёргивало от её каждого знака внимания и плоского алкогольного юмора, содрогаясь при мысли остаться с ней наедине, тем более Колян с каждой выпитой стопкой всё заметнее мрачнел, и почти не разговаривал, и когда они приканчивали вторую бутылку, после очередного реверанса хозяйки в сторону Антона, выразившегося в том, что она сделала попытку сесть к нему на колени, Колян вскочил с табурета, схватил Люсинду одной рукой за ворот байкового халата, а другой двинул в глаз, но не в тот, под которым был синяк, а в здоровый, приводя таким оригинальным способом к гармонии во внешнем виде стороны дамского лица, – надо отметить, довольно непривлекательного без косметики и праздничных виз на выезд в жаркие страны – абстрактно выражаясь.

«Сволочь, – заорала благим матом поверженная на пол Люсинда, – сейчас я вызову ментов – они из тебя шницель сделают!»

На что Колян, пиная её ногами, кричал в ответ: «Шалава помойная! Опять мне все нервы дёргать вздумала!» – схватил её за волосы, и поволок по грязному, затоптанному, досчатому полу из кухни в коридор, сказав парням, чтобы они его подождали, пока он разберётся со своей бабой, и, когда затащил её в комнату, причём Люсинда отчаянно извивалась, уже называя Коляна такими словами, что даже их не поднимается написать рука, – её вопли усилились, – друзья, грамотно оценив ситуацию, опрометью покинули квартиру, чтобы не оказаться замешанными в чужие бытовые разборки, и не испортить, так чудесно начавшийся вечер, в отделении милиции, в обществе таких же нервных, неуравновешенных граждан, каким оказался Колян.

Окончательно, после этого разминочного инцидента, они пришли в себя в парке на дискотеке, даже не заметив как. Стемнело: с летней эстрады из громоздких акустических колонок советского производства, с грохотом, треском и жутким фоном, от которого сворачивались уши в трубочку, гремела сомнительного качества фонограмма отечественной попсы. Музыку, похожую на скрежет и лязг картофелеуборочного комбайна, пытался перекричать осипшим голосом ди-джей. Над «танцполом», как бельевые верёвки, провисали спутанные провода, стягиваемые к дереву, стоящему посередине площадки и расходящиеся от него к углам; на них согласно задуманному музыкальному ритму вспыхивали и гасли разноцветные лампочки, впрочем не всегда с этим ритмом совпадавшие. Редкая публика в свете такой непосредственной цветомузыки дёргалась, как паяцы в руках нетрезвого кукловода. Большая же часть толпы ходила вокруг «загона», как называли танцпол, делая вид, что оказалась здесь совершенно случайно. Многие были заметно пьяны, несмотря на несовершеннолетний возраст. Невдалеке под старым вязом, около дряхлого милицейского уазика, топталась для видимости порядка кучка ментов.

Антон с Серёгой сделали два круга, влившись в один из потоков, на третьем заходе заметили знакомых девчонок, и пригласили их потанцевать в «загон», девчонки согласились, и они через несколько минут уже дёргались под незамысловатую музычку – российскую попсу, а когда подустали, по предложению Антона, пошли пить водку за эстраду (за водкой успел сбегать Серёга), где было относительно темно. Когда её выпили, правда, не так быстро как до этого на квартире, – во всяком случае так казалось Антону, – после пошли ещё куда-то. Антон был уверен что в гости, и очень был удивлён, когда проснулся на жёсткой лавочке веранды, а не в уютном тихом месте с высокой брюнеткой в мини-юбке, Валей, как она представилась. Валя ему понравилась непосредственным поведением, выражавшимся в том, что за эстрадой пила водку и не морщилась, ругалась матом, смеялась над его остротами и не отстранялась, когда он её обнимал за талию, из чего он сделал вывод, что она не против уйти с ним, тем более он со своей подружкой расстался месяц назад.

Деньги-то хоть остались, поморщившись, подумал он, решительно не помня, как оказался в таком неожиданном месте, как летняя веранда детского сада, пошарил по карманам, и обнаружил сотовый телефон «Nokia», и мятую десятку. И это неплохо, решил он и стал звонить другу, чтобы прояснить ситуацию. Но тот не выходил на связь, и было непонятно: то ли у него заблокирован телефон, что даже дежурный дамский голос ничего не сообщал оттуда, то ли ещё по какой причине, копаться в которой Антону сейчас было не до этого. Решив перезвонить позже, он морщась, – тело ныло, словно его колотили палками, – встал в полный рост и вышел наружу.

Когда он увидел в каком ночевал детском саду, совсем воспрянул духом. За железной оградой, опоясывающей садик, пролегала тихая улица Щербакова. Через дорогу, напротив, находился круглосуточный ликеро-водочный магазинчик «Ягодка» – в старом, обшарпанном сталинском трёхэтажном доме. Завод, где он работал слесарем, тоже был недалеко, в другом конце улицы – она к нему вела, и в него упиралась, точнее, пересекалась дорогой, за ней был завод, с разбитым перед ним газоном, монументом «пламенного рыцаря революции», дорожками из тротуарной плитки, и хвойными елями вдоль.

Антон посмотрел на часы: половина восьмого. Рабочий день начинался в восемь, так что он ещё успевал «поправить здоровье» пивком, и хотя домой он уже не попадал, однако, настроение сразу улучшилось. Прислюнив взъерошенные волосы, оправив джинсовку и стряхнув сор и пыль с брюк, он бодро двинул себя в сторону «Ягодки».

В тесном помещении магазинчика, когда Антон переступил порог, не оказалось ни одной из двух продавщиц, работающих посменно: толстой крашеной блондинки, с грубым макияжем и нагло-хамоватым выражением на прыщеватой физиономии, которую Антон (да и не только он) не любил, подозревая, не без оснований, в продаже некачественного алкоголя под заводской маркой, ни её сменщицы – высокой, стройной, носатой девицы, по какой-то неизвестной причине пренебрегающей косметикой, впрочем, и без неё симпатичной, всегда читающей женский роман, который она прятала под прилавком, и всегда приветливо улыбающейся Антону при его появлении, охотно его обслуживающей и, словно ожидающей от него чего-то большего, чем покупка очередной бутылки водки, портвейна или пива, либо того, другого и третьего вместе взятого. Не было в магазине охранников: ни пожилого усатого мужика, похожего на запорожца, писавшего письмо султану с известной картины, и обычно сидящего на табурете в углу, справа от входа, ни его сменщика – спортивного вида парня, стрижка – ёжик, где-то Антоновского возраста, лет 25—27. Тихо шуршал кондиционер, однако не разгоняющий спертый тяжёлый запах – смесь прокисшего пива, табака и сырой половой тряпки. Из магнитолы «Шарп», стоящей на полке между темно-зелёной бутылкой советского шампанского и коробкой шоколадных конфет, безголосая российская певичка пела, что все мужики дураки, а её такую красивую умницу – выпускницу технологического института никто не ценит, и не приглашает на остров; хоть нашёлся бы какой-нибудь состоятельный «биз» – отвез бы на айсберг в океане, покачал в гамаке, накормил моллюсками с жареным картофелем под майонезом, она бы в долгу не осталась, спела бы грустную песенку о любви каракатицы и пингвина – сделала бы кое-чего приятное после завтрака, под пароходный гудок и крик чаек над океанской волной.

– Есть кто-нибудь! – спросил Антон после двух минут ожидания, теряя терпение, подстегиваемый похмельным состоянием. Но никто не ответил и не выглянул из подсобки, несмотря на то, что дверь была приоткрыта.

Антон подождал ещё минуты полторы, потом ещё раз, уже громче прежнего, постучал костяшками пальцев по прилавку и, даже перегнувшись через него попытался заглянуть в полумрак подсобки. У входа стояла оцинкованная бочка разливного пива. При взгляде на неё у Антона сразу усилилось « горение труб», а вместе с ним усилилась и жажда. На полках томились разнокалиберные бутылки как пива, так и более бронебойные спиртовые «фугасы».

Куда все подевались, недоумевал он с возрастающим нетерпением, пытаясь уловить обострившимся, в таком состоянии слухом, хоть какой-нибудь шорох, намёк на присутствие человека в закоулках магазина. До начала рабочей смены оставалось двадцать минут, внутри у него начинало клокотать от жара, как в недрах Земли перед извержением вулкана Кракатау, после того, как он вошёл в магазин, и увидел сколько «огнетушителей» (бутылок) стоит по полкам, и возросло сильное желание этот жар потушить.

Не выдержав мучения, оглянувшись на входную дверь, он быстро открыл крышку прилавка, – всё произошло как во сне, – с участившимся сердцебиением, взял вспотевшими пальцами из пластмассового ящика бутылку пива, сунул её под джинсовку, опустил крышку на место, бросил мятую десятку в алюминиевое блюдце возле кассы, и мгновенно ретировался из магазина, опасаясь непредусмотренных свидетелей его несовместимого с правилами купли-продажи алкогольных напитков, поступка.

Выйдя из магазина, Антон прямо за обитой железом, выкрашенной коричневой краской, дверью, выпил пиво залпом; осторожно, чтобы не разбить, опустил пустую бутылку в мусорное ведро-тюльпан, и потрусил на завод, с удовлетворением отмечая про себя терапевтическое действие напитка. В животе разлилась приятная теплота, перестала болеть голова, заполнившись легким туманом, выровнялся сердечный ритм, и настроение повысилось, принимая во внимание индивидуальные особенности организма. А организм у парня был молодой, сильный, пока не изношенный алкоголем, бабами, и тяжёлой, бессмысленной, низкооплачиваемой работой на находящемся на грани банкротства, предприятии. (Шла вторая половина 90-ых: страна была в глубокой… расселине, благодаря стараниям своих внутренних врагов – социальных паразитов, дорвавшихся до руля правления и их заокеанских хозяев.).

Подходя к заводу, находящемуся за перпендикулярно расположенной улице Щербакова дороге и разбитый перед главным входом сквер с елями, Антон заметил одну странность: кроме него на улице не было ни одного человека. Ни рабочих и служащих завода, стекающихся к проходной, ни домохозяек и пенсионерок с сумками и пакетами, спешащих на рынок, расположенный по правую сторону от завода, ни местных забулдыг, торопящихся похмеляться по своим точкам, ни школьников, бегущих к первому уроку. Не менее странным было отсутствие городского транспорта, в этот утренний час уже вовсю снующий по своим делам. Особенно Антона поразила пустая заводская стоянка легковых автомобилей начальства, уже к этому времени более-менее забитая ими. В какую бы сторону он ни посмотрел – отовсюду веяло запустением, словно в городе ночью началась чума, как в средневековой Европе, и население в ужасе попряталось по своим домам и квартирам. Стояла необычная тишина, даже стих ветер: только хрипло каркали одинокие птицы в кронах деревьев. Небо было подернуло легкой белесоватой дымкой, рассеивающей солнечные лучи, на которую Антон, находясь под воздействием пива, не обратил внимания, а зря, иначе у него сразу бы возникло тысячу вопросов о странной аномалии утра. Температура воздуха, как будто, соответствовала его настроению: было ни жарко, ни прохладно – солнце расплывалось бледным желтком, словно светило через полиэтиленовую плёнку.

Толкнув железную дверь проходной и войдя в сумрачное, в любую жару прохладное просторное помещение, казенный и враждебный вид какого всегда вгонял Антона в депрессию, со стоящими по ходу движения плоскими дюралевыми стойками-ячейками для пропусков, напоминающими ужатые книжные стеллажи, он внутренне собрался перед штурмом вертушки; в это время по ту сторону стерегли злые, как цепные собаки, охранницы завода, придирчиво осматривая внешний вид работяг – не несёт ли кто под одеждой алкоголь, и принюхиваясь, нет ли специфического запаха, обшаривая взглядом, как рентгеном и, если кто вызывал подозрения своей опухшей с похмелья физиономией, тем более, когда несло как из помойки, тащили бедолагу в свою комнату и проводили досмотр. Но бросив взгляд в сторону предполагаемой опасности, Антон понял, что ему опасаться нечего: церберов женского рода в уродливой темно-зелёной форме полувоенного образца, при выходе через вертушку и в будке за стеклом – не было ни одной особи. В этот момент он ясно осознал, что ему ничего не грозит и, даже не стал доставать пропуск из ячейки, прошёл через вертушку на территорию завода, пересёк газон, окаймлённый по бордюру неаккуратно постриженными кустами шиповника и ирги, обошёл административный трёхэтажный, выбеленный известкой корпус, и направился к вытянутому, как железнодорожный пакгауз цеху из железобетонных плит, где он работал в слесарной мастерской, с торца: там была ещё одна дверь.

В мастерской – пустота. На железных верстаках в беспорядке громоздились инструменты и разобранные части механизмов. На столе валялись доминошные кости. Из крана умывальника в углу, капала вода. Создавалось впечатление, что, на работу никто не вышел по необъяснимым причинам. Антон решил проверить остальные производственные помещения, и начал с соседнего токарного цеха, но опять появилось предчувствие, что, кроме него, на территории завода больше никого нет. И оказался прав. Завод словно вымер, как после газовой атаки. Он не обнаружил ни одного человека, когда бегал по всем этажам и кабинетам административного корпуса: цехам, мастерским, боксам, подсобным и хозяйственным помещениям. Заскочил в десятый цех, выпускающий военную продукцию, куда вход был по специальным пропускам, где трудился Серёга, в слабой надежде найти товарища и, конечно, не нашёл, не только товарища, а вообще никого.

Антону стало не по себе. Зря я не взял ещё одну бутылку, подумал он. Сейчас бы в самый раз пригодилась. Словно в тумане он опять зашел в токарный цех, запустил несколько станков различного назначения, чтобы удостовериться, что у него не «поехала крыша», сел на лавочку, закурил, и слушая равномерный гуд станков задумался. Впрочем, это со стороны могло показаться что он задумался, а на самом деле он сидел, тупо уставившись в одну точку – горящую лампочку, которую вероятно забыли, или не успели выключить с ночной смены, и пытался понять – что же произошло в окружавшем его пустотой и безлюдием, сразу ставшим за утро чужим, непонятным и пугающем мире. Стало проходить действие пива, и он снова начал погружаться в депрессивное состояние похмелья с характерными симптомами: упадок сил, отчаяние, жажда и желание опять выпить.

Стрелки на часах подходили к девяти. Только начинающий раскручиваться во времени и пространстве день на фоне бодуна, начал казаться ему дурным сном, родившимся из алколоидов и сивушных масел, перебродившего в желудке спирто-солодового суррогата, поэтому особенно не погружаясь в причины, что могло случиться – на заводе тоже не оказалось ни одного человека, парень решил, что на сегодня он освобожден от работы, вырубил работавшие вхолостую станки, выключил электричество и, с легким сердцем покинул предприятие.

Выйдя из проходной, оглянувшись по сторонам и удостоверившись, что за это время людей на улице не прибавилось, – не было ни одного человека, – он вернулся по притихшему переулку в магазинчик, где взял без разрешения бутылку пива. Мятая десятка, оставленная им, так и сиротилась в блюдце. Антон уже смело, словно в этом не было ничего необычного, прошёл за прилавок, заглянул в подсобку, на всякий случай, хотя точно знал, что там никого нет, достал из пластмассового ящика жестяную банку немецкого пива «Шпатен», выпил её содержимое, удивляясь своей безнаказанности и растущей наглости, снял с гвоздика полиэтиленовый пакет с рисунком ночного Парижа на фоне эйфелевой башни, взял ещё три банки пива – такого же хитро-сбадяженного, снял с полки дорогую бутылку водки в картонной коробке, туда же отправил несколько пачек дорогих сигарет, полуторалитровую бутылку газированной воды и несколько плиток шоколада. А на выходе захватил и мятую купюру из блюдца.

Антон прошёл через дворы на улицу Ленинградская (где он жил в четырёхэтажном кирпичном доме, в однокомнатной квартире на первом этаже), лежавшую параллельно улице Щербакова, и вышел к кафе «Бригантина».

Только собрался повернуть к своему дому, решив сначала зайти домой, принять душ, похмелиться по-человечески, поспать, и уж потом думать, что делать дальше, но тут заметил человека. За утро первого. Человек сидел к нему спиной, на летней площадке кафе, за одним из пластмассовых столиков, под полотняным зонтом с рекламой заграничных брендовых прохладительных напитков.

Обрадовавшись, как, наверное, обрадовался Робинзон Крузо на острове, обнаруживший живого человека, Антон сразу изменив решение, что собирался идти домой, направился к незнакомцу.

«Извините, вы не знаете, что случилось..» – с такими словами – хотел он их сказать сидящему к нему спиной человеку, когда подошёл близко, и осекся, когда субъект повернулся к нему лицом. Это был местный бомж, в любое время суток полупьяный мужик лет пятидесяти, заросший волосами и бородой как хиппи-перестарок, с одутловатой физиономией, постоянно отирающийся около кафе. Не раз Антон видел, как он машинально, еле соображая с похмелья, шаркал метлой по цементным плиткам у «Бригантины», по всей вероятности, имея какой-то приработок от хозяйки кафе, либо сидящим на лавочке автобусной остановки, которая была рядом. Менты его не забирали в вытрезвитель, даже когда он спал пьяный на этой же лавочке, потому, как чего взять с бомжа? Нет, менты были не дураки, они знали кого забирать, с кого можно поживиться деньжатами, а то корми даром грязных полупьяных легаров, не испытывающих никакого желания выполнять общественные работы на пользу силовой мусоросборной организации.

Представитель социальных аутсайдеров, выброшенных мутной волной на помойку новой экономической политикой развалившегося советского государства, дружелюбно улыбнулся протягивая руку.

– Здорово.

– Привет, – пришел в себя Антон, отвечая на рукопожатие, и присел на пластмассовый овальный стул с дырками в сиденье, напротив бомжа. – Вы не в курсе куда подевался народ, – спросил парень без всяких предисловий, что называется в лоб. – С утра хожу по улицам, и ни одного человека не встретил, словно корова всех языком слизала. Ходил на завод… Я работаю на приборостроительном слесарем, – зачем-то сообщил он бомжу, – такая же ситуация. Никого. Про себя Антон отметил, что бомж, всегда одетый в замызганную, потерявшую изначальный цвет спецовку, грязные мятые брюки советского образца, изодранные отечественные, из кожзаменителя кроссовки, был в новенькой джинсовой рубашке с коротким рукавом, чистых летних брюках серого цвета, коричневых сандалиях на босу ногу, из которых торчали грязные, с чернозёмом под ногтями, пальцы. Заметив такой «сюрприз» Антону стало неприятно, но он постарался не показывать вида. Ещё он заметил, что у рубашки, – бомж даже не посчитал нужным застегнуть её на все пуговицы, и вывалившееся жирное волосатое брюхо, своим видом тоже не доставляло особого восторга у наблюдателя, – даже не была оторвана этикетка. На круглом столе – початая стеклянная фляжка коньяка пять звёздочек, шестигранный стакан толстого стекла, пачка «Мальборо», и закусанный бутерброд с ломтем ветчины по толщине не уступающий куску хлеба. Неплохо он стал жить, подумал парень, акцентируя внимание на коньяке и сигаретах.

– Да и хрен со всеми! – весело, сверкая глазами, ответил мужчина, – я даже рад, если, в самом деле, все наши «пылесосы» и жрач-проглоты под землю провалились! Ничего личного, парень! По дружески похлопал он Антона по плечу. Может, воздух станет чище! А то загадили всю атмосферу – ездить в своих железных корытах! Никакого от них спасения! И потянулся к бутылке: – Давай лучше выпьем, чем разводить ненужную антимонию! Главное – мы в порядке! Взял грязной, заросшей светлыми волосами, рукой, фляжку с восхищением посмотрел через стекло на свет – на жидкость цвета пережжённого сахара. – Нехилое, кстати, пойло, брат! Первый раз в жизни довелось попробовать! А то пьёшь всё какую-то дрянь: самогонку, бодягу, медицину, стеклоочиститель «летний сад»… Иди в кафе, возьми стаканчик – выпьем за знакомство!

– Константином меня зовут, – представился мужчина после того, как Антон принёс из кафе такой же шестигранный стакан и пару сосисок с кетчупом на бумажной тарелке, и представился сам. Когда они выпили, бомж не притронувшись к бутерброду, закурив сигарету, добавил: – Можешь звать меня просто – Костя. Ты чего задумался? Радуйся своему исключительному положению. Видишь рубашку? – Он оттянул ворот немытыми, жёлтыми от никотина пальцами, от не менее немытой шеи. – В нашем Торговом Доме приобрел… И ухмыльнувшись, подмигнул: – Там сегодня для неимущих граждан скидка – сто процентов. И для всех остальных, чудом уцелевших после аномального явления. Посмотрел на свои грязные пальцы на ногах. – Брюки, сандалии и прочие вещи по той же цене. То есть бесплатно. Сходи и ты тоже, выбери себе чего-нибудь, пока не прикрыли мангарус.

– Чего? – спросил Антон, чувствуя, как ему становится хорошо от коньяка. Вспомнил, что у него в пакете тоже есть, достойные данной ситуации, товары народного потребления для содержательного, в кругу пацанов, времяпровождения, достал бутылку водки и баночное пиво.

Константин глядя на его манипуляции с пакетом усмехнулся:

– Это я так… к слову. А если серьезно… – Он посмотрел на парня пытливым, совсем не пьяным – как показалось Антону, – взглядом: – Ты ночью хорошо спал? Ничего необычного не заметил, чтобы выглядело странным?

– Вроде ничего, – неуверенно ответил Антон. Я и спал-то не дома… Он хотел сказать, что в беседке, но промолчал. И тут вспомнил, что внезапно проснулся в полупьяной дрёме от глухого удара: ему показалось, что кусок неба, видимый ему в углу деревянной решетки вспыхнул белым светом и медленно померк; он в то мгновение, спросонья, подумал, что начинается гроза, хотя не услыхал, как это бывает перед началом грозы, ни грома, ни падающих капель дождя на крышу веранды, и провалился опять в сон. Странно, почему он вспомнил это только сейчас…

Он рассказал собеседнику всё как было. Константин оживился, и ответил, что видел тоже самое, только он ночевал на лавочке, возле подъезда. Он показал рукой на четырёхэтажный кирпичный дом в ста метрах от кафе. Вчера вечером, сказал он, напился самогонки с димедролом; на первом этаже одна профура торгует, народ травит, и упал, едва вышел из подъезда. Дело было часов в одиннадцать, уже стемнело, птицы петь перестали. Утром проснулся с похмелья, тяжело, того и гляди «копыта отбросишь», побежал скорее в кафе, в надежде подлечиться, – тут у меня одна знакомая работает, помогает, поесть даёт и выпить, не за бесплатно, конечно, я им марафет навожу около заведения. Захожу вовнутрь – никого, заглянул на кухню – тишина, хотя Зойка рано приходит, гриль варганит первым посетителям. Выглянул наружу – ни одного человека, на остановке пустота, как стадион после матча. Обычно в это время на ней народу – членом не провернёшь, час пик, все на работу едут. Я обратно зашёл, не очень-то раздумывая над этим непонятным явлением, тяжело было после вчерашней самогонки, взял с полки первое, что под руку попалось, и выпил прямо из горла. Антон вспомнил стоящую на стойке такую же стеклянную фляжку из-под коньяка, какую они сейчас пили, только пустую. – А когда немного отошёл, – продолжал рассказывать бомж, – прикинул «кусок крепдешина к пятому аррондисману» – чем дядя Прохор не балует, пойду прогуляюсь до Торгового дома, и прогулялся, и там – «апологеты стоптанных туфель не выходят на связь», – то есть, ни одного живого духа, как между Землей и Венерой; пять этажей, набитых всяким хламом, начиная с мебели и заканчивая шмотьём, и никого из работников и посетителей. Обычно, несмотря на утро, там уже бабы с детьми толкутся, да старухи, которым тоска дома одним сидеть – глазеть в зеркало на свою одинокую старость. Я грешным делом подумал, что у меня белая горячка началась – ни одного человека, но потом вспомнил, что «подлечился», и на душе стало светлее. Зашел в ихнее кафе, – там ещё принял на грудь, потом на втором этаже, пока нет никого, слегка приоделся. И тебе, парень, советую посетить сей опустевший дом братьев Карамазовых.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?