Остров Пингвинов

Дизайнер обложки Алексей Борисович Козлов

Переводчик Алексей Борисович Козлов

© Анатоль Франс, 2021

© Алексей Борисович Козлов, дизайн обложки, 2021

© Алексей Борисович Козлов, перевод, 2021

ISBN 978-5-4496-7802-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прелюдия

Несмотря на кажущееся разнообразие и обилие доступных развлечений, которые подобно магниту притягивают меня, окружая со всех сторон, моя жизнь имеет отныне только один смысл и только один объект, достойный моего пристального внимания и находящийся в центре моих высших интересов. Она вся обращена к выполнению великого замысла! Не буду вас томить! Да-с! Я пишу историю Пингвинов! Я усердно работаю над этой актуальной для человечества проблемой, ни на секунду не расслабляясь, всё более врастая в моё старое, продавленное кресло и не позволяя себе откладывать в долгий ящик частые трудности, которые подобно скалам на горизонте, иногда встают на пути, и по не зависящим от меня обстоятельствам порой кажутся совершенно непреодолимыми.

Я рыл землю, я грыз её зубами, чтобы обнаружить погребённые памятники этого великого народа. Первые книги людей, как вы знаете, были камнями. Я изучил камни, которые можно считать примитивными летописями Пингвинов. Я отыскал и обшарил на берегу океана незримый Курган Пингва, я нашел там, как обычно случается в таких затхлых местах, миниатюрные кремневые топорики, зелёные бронзовые мечи, будто зубами буйных драконов изгрызанные и исцарапанные, истёртые до дыр римские монеты, частью целые, а частью с аккуратными отверстиями по краю для удобства ношения на шее, и даже, о чудо, двадцать серебряных дирхемов в проеденном молью чучеле Людовика-Филиппа I, знаменитого короля франков, заброшенного туда невесть каким ласковым ураганом.

Что касается доисторических времён, то тут мне оказала огромную, воистину неоценимую помощь замечательная «Хроника» Йоханнеса Ван дер Тальпы Четырнадцатого, настоятеля Бергарденского иезуитского монастыря Трижды Девственных Кармелиток Седьмого Дня Презумпции Господней. Из этого целительного и поныне не иссякающего источника я напился вина божественной мудрости и берёзового сока неоспоримых фактов, и тем почти утолил свою безграничную жажду кармических познаний, тем более, что никто не обнаружил другого источника, столь чудесно описывающего многосложную историю древнего Пингвиньего Народа, Народа столь причудливо расцветшего во времена Высокого Средневековья и даже Кватроченто на не засыхающем древе Матушки Природы.

Мы обладаем более богатой информацией о Пингвинии, я буду так это называть, начиная с XIII века, и чем богаче наши сведения, тем более несчастливы мы от того. Великие умы человечества знают – очень трудно написать внятную, связную и правдивую историю. Это почти невозможно! Мы никогда не узнаем в живых картинах и деталях, как всё произошло, и с ростом нашего знания, наваливающегося на нас катастрофическим обилием документов, смущение и коллапс в умах историков растёт. Когда факт известен благодаря только одному свидетельству, благодаря одному артефакту, он признается практически всеми без особых колебаний. Но стоит только появиться историческому факту из двух источников, как гармоничная картина пингвиньего мира рушится на глазах. Недоумение начинается, когда события сообщаются двумя или более свидетелями, потому что их показания всегда противоречивы и всегда немыслимо некомплиментарны, амбивалентны. Таким образом мы почти всегда являемся жертвой культурного дуализма! Иногда агрессивного, воинствующего дуализма, осмелюсь вам сказать!

Возможно, научные причины, чтобы предпочесть одно свидетельство другому, иногда бывают очень сильны. Их никогда не бывает достаточно, чтобы преодолеть наши человеческие страсти, предрассудки, шкурные интересы, чтобы убрать из научного дискурса эту неизбывную лёгкость ума, я бы сказал, его легкомысленность, общую для всех серьёзных, вдумчивых, склонных к анализу людей. Поэтому, будучи пристрастны по своей природе, мы постоянно представляем исторические факты либо слишком ангажированными, либо слишком легковесными

Я несколько раз на конференциях и симпозиумах делился своими наработками с несколькими известными учёными-археологами и палеографами моей страны и многих зарубежных стран, и сетовал им на то, что испытываю огромные трудности с составлением Общей истории Острова Пингвинов. Я вытерпел их презрение и вытер с лица и ушей их ядовитые плевки. Я не умер от их укусов, и не все члены мои были переломаны их подножками. Они все как на подбор смотрели на меня с жалким подобием улыбки, которая, казалось, говорила:

«Ну что? Мы пишем историю, да? Вы так всерьёз полагаете? Разве мы пытаемся извлечь из текста, документа, артефакта малейший кусочек жизни или истины? Нет! Мы просто публикуем тексты! Прямо так! Мы придерживаемся буквы! Наука рождена методикой! Буква даёт основание под наши измышления! Буква, текст – это Закон! В основе всего лежит Фиксация! Фик! Са! Ция! Ум не нужен! Идеи – это всего лишь человеческие фантазии ми бредни! Не надо тратить силы напрасно! Чтобы написать историю, нужно всего лишь иметь воображение!»

Всё это сквозило во взглядах и двусмысленных улыбках наших мастеров палеографии, и беседа с ними меня глубоко обескуражила. Однажды, после разговора с выдающимся сигиллологом, Анри Пердо, когда я был ещё более сбит с толку, чем обычно, мне в голову внезапно пришла странная мысль. Я подумал:

«Тем не менее, ведь есть же где-то истинные историки! Не могла же эта высокая раса исчезнуть с лица земли без следа! В Академии Нравственных Наук наверняка сохранились хотя бы пять-шесть штук. Там наверняка токуют небожители! Они не публикуют тексты! Они пишут Историю! Историю с Большой Буквы! И уж точно ни один из них ни не скажет мне, что занятия таким делом – пустая, нелепая забава!»

Эта мысль поддержала мой падающий дух и подняла мою поверженную, исцарапанную когтями недоброжелателей смелость!

На следующий день (как говорится, или назавтра, как теперь говорят в научных и художественных кругах) я представился одному из них, тонкому изящному старику, сидевшему в небольшом, уютном кабинете, водрузив огромные очи на крючковатый нос. Придерживая мозолистым пальцем перо за мясистым ухом, он уставился на меня змеиным взором.

– Полагаясь на ваш опыт, сэр, – сказал я, – я пришёл просить у вас вашего совета… Я очень плохо пишу историю, у меня пока ничего не получается, и я ничего не могу поделать с этим.

Он ответил, слегка пожав плечами:

– Что ж, мой бедный мальчик, если вам так больно, то зачем сочинять историю, когда можно только копировать самые известные сочинения и факты, как это принято? Кто вас заставлляет ходить по буеракам и косогорам, продираясь сквозь колючки, когда есть широкий путь? Если у вас новый взгляд, оригинальная идея, если вы представляете людей и вещи в неожиданном виде, вы и так удивите читателя! А читателю не нравится удивляться. Он никогда ничего не ищет в истории, кроме глупостей и побасенок, о которых он уже наслышан из церковных календарей. Если вы попытаетесь обучить его, вы этим станете утверждать, что он глупец, и этим вы только унизите и разозлите его. Не пытайтесь просвещать его, он будет кричать, что вы оскорбляете его устоявшиеся убеждения! Историки копируют друг друга. Клонируют и закрепляют факты! Таким образом, они избавляются от усталости излишних раздумий и избегают выглядеть белыми воронами. Имитируйте их, постарайтесь быть похожими на них, и никогда не будьте оригинальны! Оригинальный историк является объектом всеобщего недоверия, презрения и даже отвращения! Его все отвергают, отовсюду гонят, лишают прокорма и могут даже убить! Поверьте мне, старику, сэр, – добавил он почти со слезой на глазу, – Неужели вы склонны думать, что я смог бы добиться такого уважения и почёта, такого тёплого кабинета и такого большого кресла, если бы мои книжные сочинения были нашпигованы разными новинками? И что такое новинки? Дерзости! Плвки в лицо морали! Пощёчины обществу! Не более того-с!

Он снял очки, вынул перо из-за увядшего огромного уха и встал. Я поблагодарил его за благородство и прямодушие и когда открывал дверь, чтобы выйти, он напомнил моей спине:

– Ещё одно словечко напоследок! Если уж вы хотите, чтобы ваша книга была хорошо воспринята, не упускайте возможности возвысить в ней рядовые гражданские добродетели, на которых основано процветающее общество: преданность Богатству, Почтение к Чинам, Благочестивые Чувства Преданности и Патриотизма и, в частности, смирение Бедного Человека – все они являются основой Порядка и Гармонии в здоровом, зрелом обществе! Подтвердите, сэр, своим словом, что истоки Собственности, Дворянства, Жандармерии будут рассматриваться в вашей истории со всем уважением, пиететом, которого достойны эти благородные учреждения. Дайте знать, что вы признаёте влияние сверхъестественных, тайных сил на течение исторического процесса, покажите всем, как, когда и где они проявляются во всём своём величии. В таком случае вы несомненно добьётесь успеха, ну, если ещё и окажетесь в правильной компании в нужное время!

Я размышлял над этими замечаниями и в дальнейшем учёл их больше всего, что попадалось мне на глаза.

Я не буду рассматривать здесь Пингвинов до момента их обращения! Согласитесь, что правильно, если они начинают принадлежать мне, как объекты исследования, только после того, как выходят из Царства Зоологии, чтобы войти в Королевство Истории и Богословия. До этого они были просто «пингвины», ведь именно благодаря горнему наущению и великой силе любви великий святой Маэль превратил их в людей, но это еще не всё, потому что и сегодня этот термин может привести нас к известной путанице.

Мы называем «пингвином» (pingouin – на французском языке) птицу арктических районов, принадлежащих к семейству Альцидовых, мы относим Пингвина к типу Сфенисцидов, обитающих в антарктических морях. Так, например, г-н Г. Леконте в его донесениях о поездке на «Бельгиуме» заявлял: (Примечание: «Г. Леконте в Стране Пингвинов». Брюссель, 1904, Ин-8°) «Из всех птиц, населяющих Герлакский Пролив, пингвины, без всякого сомнения, конечно – самые интересные существа. Их иногда называют, но совершенно ошибочно, «южными пингвинами или маншотами. В свою очередь Доктор Джей-Би-Чаркот, напротив, утверждает, что настоящие и единственные пингвины – это те самые антарктические птицы, которые мы называем маншотами, и делает при этом весьма уместную ссылку на голландцев, которые прибыв в 1598 году на мыс Магеллан, тогда —то и дали закрепившееся за птицами название «pinguinos», вероятно, из-за их жира, и общего тучного строения тела. Но если «маншоты» называются «пингвинами», как теперь мы будем называть «пингвинов»? Доктор Джей-Би-Чаркот не говорит нам об этом почти ничего, и об этом он, похоже, беспокоится меньше всего на свете (Примечание: Джей-Би-Чаркот, журнал французской Антарктической Экспедиции 1903, 1905. Париж, Ин-8°)

Ну! Пусть пингвины возвратят себе историческое название или вновь будут им названы, это не столь важно! это Важно то, что это случилось и все с этим согласны!

Дав им надлежащее имя, он приобрел право изучать их. По крайней мере, это позволило Северным пингвинам в полной мере оставаться пингвинами. Уже потом в научный обиход войдут пингвины с юга и с севера, Антарктики и Арктики, Альцидовые (или старые пингвины) и Сфенисциды (или старые маншоты). Возможно, это способно ввести в смущение орнитологов, которые хотят описывать и классифицировать перепончатокрылых, они, вероятно, задаются пустопорожним вопросом, действительно ли одно и то же имя подходит для двух семейств, которые находятся на разных полюсах и отличаются друг от друга лишь несколькими деталями строения тела, включая клюв, плавники и лапы. Что касается меня, то я очень сильно смущён этой удручающей путаницей. Между моими пингвинами и пингвинами Джей-Би-Чарко скорее больше сходств, чем видимых различий! Как те, так и другие отмечены серьёзным, спокойным видом, комическим достоинством, уверенным поведением при знакомстве, потрясающей любознательностью, интересом к политическим событиям и течению общественной жизни. Они миролюбивы, говорливы, жаждут зрелищ, заняты до одури государственными делами и, возможно, немного завидуют высшим качествам, свойственным человеку – тщеславию и прелюбодеянию.

Мои Гипербореи, по правде говоря, имеют плавники, не чешуйчатые, но покрытые маленькими лёгкими пёрышками, хотя их ноги косолапы немного меньше, чем у южан, они также ходят, горделиво задрав голову, раскачиваясь всем телом с таким достоинством, с таким вальяжным видом, какому позавидовали бы Римские аристократы, и их возвышенный клюв (торчащий вперёд, как кость), явился причиной ошибочного вывода, когда подслеповатый апостол опростоволосился, приняв пингвинов за людей!

Эта работа принадлежит, я должен признать, жанру старой истории, той, которая представляет собой кучу событий, нанизанных на одну нить, событий, память о которых сохранилась, и которая, насколько это возможно, указывает на причины и последствия, что делает моё повествование скорее искусством, чем наукой. Мы утверждаем, что этот способ более не удовлетворяет умы, склонные к досужей точности, и что благодаря им древняя Клио сегодня превращается в говорливую гадалку. И в будущем, может быть, появится более отшлифованная история, история, демонстрирующая истинные условия жизни, история таким образом способная научить нас тому, что такой-то народ в такое-то время производил и потреблял во всех формах своей жизнедеятельности. Эта история будет не искусством, а наукой, и это повлияет на точность, которой так не хватает древней истории. Но, чтобы воссоздать себя, она нуждается в множестве статистических данных, которые до сих пор отсутствуют даже касательно людей, не говоря уж о пингвинах. Не исключено, что современные народы когда-нибудь обретут свод такой истории. Что касается ушедшего человечества, то, боюсь, нам всегда придётся довольствоваться старомодным, пошлым повествованием. Интерес к подобному повествованию в основном зависит от проницательности и добросовестности рассказчика.

Как сказал великий писатель Альки, Алькинестр Великолепный, «жизнь людей —это ткань из преступлений, несчастий и безумия». Это касается не только Божественной Пингвии, но и многих других стран, однако история Пингвинии способна предложить нашему вниманию страницы, способные исторгнуть у читателей не только спонтанные слёзы, но и искреннее восхищение, и будет содержать части, которые я надеюсь скоро представить пред очи исследователей.

Пингвины долго воевали. Один из них, Джасквит, философ, изобразил их характер в небольшой картины нравов, которые я воспроизвожу здесь, и что, несомненно, мы узрим не без удовольствия:

«Мудрый Грациан бродил по Пингвинстейту во времена последних Драконидов. Однажды, когда он проходил через прохладную долину, где колокола звенели в чистом воздухе, смешиваясь с голосами коров, он сел на скамейку у подножия дуба, рядом с копной соломы. На пороге женщина кормила ребенка грудью, и юноша игрался с большой собакой, а слепой старик, сидя на Солнце, поджав губы, пил мёд дневного света.

Хозяин дома, молодой и крепкий с с виду молодой человек, предложил Грациану хлеб и молоко, дабы подкрепиться.

Философ, из страны Морских Свиней, с радостью принял эту трапезу и, насытившись, обратился к окружающим.

– Любезные жители этой милой страны, я благодарю вас! – сказал он, – Здесь все дышит радостью, согласием и миром!

Когда он говорил это, прошел пастушок, наигрывая на своей свирели какой-то бравурный марш.

– Что это за какофония? – спросил Грациан.

– Это гимн войны с Морскими Свиньями, – ответил крестьянин, – Здесь все знают и поют его! Маленькие дети знают его прежде чем научатся говорить. Мы все хорошие, верные родине Пингвины!

– Вам не нравятся морские свиньи? – вопросил его Грациан.

– Мы ненавидим их! – ответил добродетельный пастушок.

– Почему вы их ненавидите? – удивился Грациан.

– Вы спрашиваете? Разве морские свиньи не соседи Пингвинов?

– Без сомнения!

– Вот почему Пингвины ненавидят Свиней!

– И это всё?

– Конечно! Говоря слово «Сосед», ты произносишь слово «Враг»! Посмотрите на поле, соприкасающееся с моим. Это поле принадлежит человеку, которого я ненавижу больше всего на свете! Вслед за ним мои злейшие враги – люди из его деревни, той, которая поднимается на другой берег долины, вон там, у подножия той берёзовой рощи. В этой узкой долине, закрытой со всех сторон, есть только две деревни: его деревня и моя – они враги. Каждый раз, когда наши ребята встречаются с теми, кто перед нами, они обмениваются руганью и палками. И вы хотите, чтобы пингвины не были врагами свиней!? Значит, вы не знаете, что такое патриотизм? Для меня есть два крика, которые вырываются из моей груди: «Да благоденствуют Пингвины!», «Да сдохнут все свиньи!»

В течение тринадцати столетий пингвины воевали со всеми народами мира с постоянным пылом и с различны успехом. Затем в течение нескольких лет они отвращались от всего, что они так долго любили, и демонстрировали всё более возраставшее предпочтение мирной жизни, которое они выражали хотя и с достоинством, но с самым искренним пиететом. Их генералы хорошо справились с этим новым умонастроением, вся их армия, офицеры, унтер-офицеры и солдаты, призывники и ветераны, с удовольствием соблюдали это, только некоторые фитюльки и бумагомараки вкупе с тыловыми книжными крысами втайне возмущались жаловались на это, находя полное понимание только у безлапых и бескрылых инвалидах, всегда накаченных истинным патриотизмом.

Этот же Жако-философ сочинил некое моральное эссе, в котором он в комичном и чересчур гротескном виде представлял различные действия людей, и в нём сквозь ткань повестования просвечивали черты истории его собственной страны. Несколько человек спросили его, почему он написал эту фальшивую историю и какие блага она, по его мнению, несёт его Родине?

– Очень большие! – дерзко ответил философ, – Когда они увидят свои поступки в их истинном свете и таким образом лишатся льстивого тщеславия, Пингвины проветрся свои головы, будут судить обо всём этом лучше и, возможно, в конце концов станут даже чуть мудрее.

Я бы хотел, чтобы в этой истории ничего не было опущено- из того, что может заинтересовать Настоящего Художника. В ней есть глава о Пингвиньей живописи в Средние Века, и если эта глава менее полна, чем я желал бы, в этом вовсе нет моей вины, и мы сможем убедиться в этом, прочитав ужасный рассказ, которым я заканчиваю это велеречивое предисловие.

Идея пришла ко мне в июне прошлого года, и состояла в том, чтобы проконсультироваться о происхождении и прогрессе искусств у Пингвинов у покойного г-на Пургениуса Тапира, ученого автора универсальных летописей о живописи, скульптуре и архитектуре разных частей мира.

Войдя в его рабочий кабинет, я обнаружил г-на Пургениуса сидящим перед цилиндрическим столом, почти невидным под жутким скоплением бумаг, и это был чудесный близорукий маленький человечек, чьи веки таинственно мерцали за золотыми очками.

Его вытянутый, подвижный, как пиявка, нос, обладавший изысканными формами, непрерывно изучал чувственный мир вокруг. Этим органом Пургениус Тапир контактировал с искусством и красотой. Уже давно отмечено, что во Франции чаще всего музыкальные критики глухие, а художественные в массе своей – слепые. Это позволяет им предаваться благолепному самоистязанию, необходимому для выдувания новых эстетических идей. Вы в самом деле готовы поверить, что эти умные глаза, вооружённые мощными увеличительными линзами, способны воспринимать формы и цвета, которыми окутывает нас таинственная природа? Пургениус Тапир уже давно парил над горным кряжем печатных и рукописных листков, готовясь добраться до кульминации доктринального спиритизма и в деталях разработал мощную эгрегорную теорию, которая объединяет Искусства всех стран и всех времен в Планетарном Институте Франции, знаменуя вершину Цивилизации и Прогресса!

Стены рабочего кабинета, пол и даже потолок несли, содержали и копили переполненные пачки, необычайно раздутые картонные коробки и папки, свёртки, в которых переплеталось бесчисленное множество свежих и уже пожелтевших от старости листов, и я с невольным восхищением с ужасом наблюдал за этими небесными хлябями, готовыми каждую секунду обвалиться на наши головы!

– Учитель, – произнёс я дрожащим голосом, – я прибегаю к вашей доброте и знаниям, как к неисчерпаемым кладовым Вселенной и Господа! Разве вы не согласились направить меня на путь истинный, стать моим поводырём в моих трудных поисках и исследованиях о происхождении Искусства Пингвиньего Царства?

– Сэр, – ответил мне хозяин, – я владею всем искусством мира, вы меня слышите, всем искусством мира по алфавиту и по порядку артефактов! Я просто обязан предоставить вам то, что касается Пингвинов. Поднимитесь по этой лестнице и вытащите вон ту коробку, которую вы видите вон там! Там вы найдете всё, что вам ннеобходимо по этой проблеме!

Я повиновался, дрожа. Но едва я открыл роковую коробку, как из неё вырвались синие картонные листки и, скользнув между моих пальцев, дождём посыпались вниз. Почти сразу же, словно по мановению волшебной палочки, распахнулись соседние коробки, и из них потекли ручьи розовых, зеленых и белых карточек, и наконец из всех коробок хлынули разноцветные листки, как в апреле струятся водопады на склоне гор. Через минуту карточки уже покрывали пол толстым слоем резаной бумаги. Из неиссякаемых папок, источников невероятного знания, с постоянно нарастающим шумом и воем, вниз стремился всё возрастающий цветной поток, уже закрутивший карточки в быстром водовороте.. Опустившись на колени, Пургениус Тапир, вращая внимательным пьявочным носом наблюдал за катаклизмом, он осознавал масштаб катастрофы и побледнел от ужаса.

– О бренный мир моих Искусств! – воскликнул он.

Я воззвал к нему, наклонился, чтобы помочь подняться по лестнице, прогнувшейся и вибрировавшей под нескончаемым шелестящим бумажным ливнем. Но было слишком поздно. Теперь, ошеломлённый, отчаявшийся, плачущий, потеряв бархатную шапочку и золотые очки, он тщетно сопротивлялся бумажному ливню и картонному грому свои коротким ручонками, которые тщетно вздымал до подмышек к незримому небу. Внезапно раздался страшный грохот, окативший нас гигантским вихрем. На секунду я увидел в клубящемся пропасти, среди вихря картонок лоснящийся, отполированный до блеска череп ученого и его маленькие жирные ручки, затем пропасть захлопнулась, и потоп хлынул вниз, поглотив всё на своём пути. Понимая, что и меня может поглотить эта безжалостная бумажная бездна, уже накрывшая остатки шкафов и лестницу, я убежал через слуховое окно, которое едва успел разбить головой.