Пленница дождя

© А. Знаменская, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Глава 1

Они все врут!

Саша отвернулась от жующих попутчиков и уставилась в окно. Очередная деревня с лужей на обочине сменилась плешинами посадки. И все же смотреть в окно было приятнее, чем созерцать поглощение яиц вкрутую, копченой колбасы и одноразовой лапши в стаканчиках. Если бы ей досталась верхняя полка, она давно закрылась бы от мира простыней и сосредоточилась на своем. Но ей досталась нижняя, и в придачу – весьма общительные попутчики. Они так и норовили залезть в душу.

– Ну что, студентка, нос повесила? Ты покушай поплотнее, да и повеселеешь.

Это мужик в тельняшке. Весь вечер докапывается. То – куда едешь, то – кем родители работают. Ждет, что ли, когда ему нахамят?

– Девушкам надо талию беречь.

Это тетка. Полторы тонны веса. Ест и дышит со свистом.

– Я сама в девчонках тонкая была. Тонкая, звонкая, прозрачная.

Мужик в тельняшке чуть не подавился. Замер, глаза выкатил, а потом как заржет!

– Ну ты, блин, тетя, врать горазда!

Все врут.

Саша закрылась журналом, словно дверь в свою комнату захлопнула. Мир заквашен на вранье. Ложь оплетает людей, как липкая паутина. Лепят себе легенды и живут в них как в норах. Так теплее. Это правила игры, она поняла. Саша ненавидит ложь. Игра с фальшивыми правилами именуется жизнью, и она, Саша, вынуждена в нее играть. Играть и не врать? Плохо получается. Нет, собственно, она просто не сказала правду. Если бы она сказала, что задумала, бабушка никуда ее не отпустила бы. Она вцепилась бы в Сашу мертвой хваткой, призвала на помощь все свои болячки, стала бы давить на нее. Бить на жалость. И тогда Саша осталась бы. Со своими вопросами, на которые никто не хочет ответить. Со своей тоской. А носить в себе обиду и тоску в семнадцать лет – ох как тяжело.

Мужик в тельняшке завернул остатки еды в пакет, шумно отрыгнул и сладко потянулся, хрустя суставами.

Саша не выдержала. Она спрыгнула с полки и прошла в начало вагона, к купе проводников. Там было открыто окно. Она подставила лицо теплому ветру.

– Ничего, – сказала она себе. – Все куда-нибудь едут, и я еду. Подумаешь!

О бабушке старалась не думать. Предполагать, как та отреагирует на выходку внучки, – занятие не из приятных. Пусть реагирует как хочет. В конце концов – что она могла ожидать от человека, которому столько лет сама морочила голову?

Саша целый год играла в сыщика. Ей бы к экзаменам готовиться, а она была просто одержима своей идеей. Сначала она собрала все школьные фотографии матери, что хранились среди всякого хлама в коробках из-под конфет «Ассорти». Фотографии сплошь черно-белые, некоторые отливают коричневым. Мальчики на снимках длинноволосые, с отложными воротничками поверх пиджаков. Смешно. Или, как сказала бы Лидка, стрёмно. Девочки – в белых фартуках. Стрижки «сессон». Сашина мать, самая маленькая и хрупкая, стояла в первом ряду. Фигурой она напоминала Патрисию Каас. И губы, и взгляд были как у этой французской певицы. Мать была красивой. И имя ей бабушка выбрала немного не от мира сего – Лика. Имя ей очень шло.

Саша долго изучала фотографии. Доставала их, когда бывала одна, как что-то запретное, тайное, и разглядывала. Конечно же, она не могла не сделать для себя некоторых выводов. Мать была общительной и веселой. На всех фотографиях она в центре, среди подруг. Лика придерживалась моды, имела вкус. То, что на других сидело кургузо и с позиций сегодняшнего дня смотрелось нелепо и даже вызывало смех, у Лики было мило, к месту, кстати. Коротенькая юбочка, полосатая рубашечка в обтяжку, туфли на платформе. И не было во взгляде матери той подростковой забитости, неуверенности всеобщей, которой Саше не удалось избежать. Мать, вероятно, всегда знала, что она хорошенькая, несмотря на маленький рост и повадки Дюймовочки.

Еще у матери сохранилась анкета. Точно такими переболела и Саша лет в двенадцать-тринадцать. С кем ты хочешь пойти в кино? Кто из мальчиков тебе нравится? Твоя любимая группа.

В конце анкеты Саша нашла адреса. Сверила с фамилиями на оборотной стороне фотографии класса. В основном анкету заполняли одноклассники. Саша отправилась на поиски с Ликиной анкетой в руках и пачкой фотографий. По первым двум адресам жили уже совершенно другие люди. Но Саша настроилась решительно. Неудача ее не спугнула. По третьему адресу открыла женщина среднего возраста с бесцветным лицом и, выслушав Сашино вступление, кивнула в сторону комнаты. Проходи, мол.

– Я ведь только семь классов в этой школе проучилась. Потом в другую перешла, в английскую, и уже редко кого видела.

– А о своем классе можете что-нибудь вспомнить? – вежливо улыбаясь, допытывалась Саша. – У меня есть фотографии.

– Ну надо же! – Женщина всплеснула руками. – Школьный музей, говоришь? А мне так кажется, что теперь уж в школах такого не бывает. Это раньше у нас следопыты всякие водились, тимуровцы. А тут гляди-ка: школьный музей!

Женщина сняла с себя фартук, уселась рядом с Сашей на диван.

– А вот гляди – это я!

Лицо ее растянулось в улыбке. Она ткнула пальцем в прилизанную ушастую девчонку, доверчиво смотрящую в объектив.

– Вы почти не изменились, – машинально ляпнула Саша, вся дрожа от волнения. – А с кем вы дружили?

Женщина ударилась в воспоминания, то и дело тыкая в фотографию пальцем, словно нарочно обходя середину.

– А вот эту девочку вы помните? – наконец не выдержала Саша.

– Лику? Лику Ольшанскую? А как же! Она у нас председателем совета отряда была.

– Председателем… чего?

– Ну, это в пионерах. Тогда ведь как? Кто примерный, хорошо учится, того и выбирали. А она – маленькая, аккуратненькая, прямо кукла. Голос звонкий, чистый.

– А голос-то при чем?

– А как же! Рапорт отдавать. – Женщина посмотрела мимо Саши и вдруг не своим голосом оглушительно возвестила: – Товарищ председатель совета дружины! Отряд имени Марата Казея на линейку построен!

Саша вежливо улыбнулась. Понравилась ей бесцветная женщина, хотя больше о Лике Ольшанской она ничего существенного не вспомнила.

По следующему адресу Саше открыла ухоженная дама. Квартира, облагороженная евроремонтом, говорила сама за себя. Таких дам показывали в сериалах про новых русских. Саша поначалу решила, что ошиблась номером квартиры. Оказалось – нет. Правильно пришла.

– Вы, девушка, не ошиблись. Я и есть Лена Бах.

Женщина картинно опустилась в глубокое кремовое кресло и выжидательно уставилась на гостью.

– Это надо же! Родные пенаты не забыли своих птенцов! Боже мой, и фотографии сохранились!

Пока дама щебетала и перебирала фотографии, Саша разглядывала даму. Та была облачена в леопардовый халат до пят, шлепанцы, обшитые шелком. Длинные ногти ее выглядели неестественными, будто приклеенными. Но не будешь же дома ходить в наклеенных ногтях? Значит, настоящие. Никогда не скажешь, что эта леопардовая и та бесцветная – одноклассницы. Надо же!

Саше сама собой пришла мысль, что мать может оказаться любой. И как та бесцветная. И как эта – богатая и холеная. И ее нетерпение и ее интерес от этих мыслей только накалялись.

– Класс у нас был недружный, – сразу заявила дама. – Так себе класс. Староста – зубрила из зубрил. У нее мать завучем работала, ну и все учителя тянули ее за уши. Оценки завышали. Она вызубрит и шпарит слово в слово по учебнику. И сплошное «ну», «это». Мы иногда на спор считали, сколько раз она свое «ну» вставит.

Саше это было неинтересно. И она не долго думая ткнула пальцем в мать.

– А эта?

– Лика? Ну а эта – вообще. Об этой и говорить не стоит.

– Как не стоит? Она же у вас, кажется, председателем была… этого… совета?

От волнения Саша стала забывать слова. Дама расхохоталась Сашиной наивности в лицо.

– О, наше детство золотое! Галстуки, линейки, смотры строя и песни! Это в пятом классе. А в восьмом эта девочка уже ходила по рукам. А в свободное от основных занятий время окурки собирала, поскольку денег на сигареты не хватало. На тройки скатилась. Была отличницей, а пришлось после восьмого класса в ПТУ пойти – то ли на швею, то ли на парикмахера. С троечным аттестатом.

Если бы на Сашу вылили ведро воды, то, вероятно, она чувствовала бы себя примерно так же, как сейчас. Она съежилась, словно замерзла.

– Да, да, девушка, и в наше время это было. Девочки развлекались. Вы наверняка знаете, какой район у нас в городе называют Немытовкой. Так вот туда Лика со своей подругой Танькой каждый день моталась… к мальчикам. Бабушке своей врала, что ездит во Дворец пионеров, в драмкружок.

– А мне… А я слышала, что она замужем была за военным, и вообще…

Саша хотела найти убийственные аргументы, чтобы уличить даму в чудовищной лжи. Видно же, что та просто завидовала Лике, которая нравилась мальчишкам. На эту Лену Бах наверняка никто не смотрел.

– Да, замуж ей выскочить удалось, ничего удивительного. В то время у нас все девчонки военных ловили. Почему-то думалось, что путь жены офицера усыпан розами. Ей всегда хотелось блистать, не прилагая к этому никаких усилий.

Саша поднялась, чувствуя, что готова вцепиться в эту холеную сплетницу. Та поняла ее по-своему.

– Я понимаю, девушка, что вам это скучно. Такую историю в музей не поместишь. Сейчас я кофейку организую и мы с вами остановимся на более достойных.

– Нет! – Саша запихнула фотографии в сумку. – Мне некогда. Я и так задержалась уже…

Саша вылетела в подъезд, пулей промчалась по этажам – вниз, на улицу. В тот день она больше не ходила по адресам. Но это только в тот день.

– Где ты была? – мирно поинтересовалась бабушка, когда Саша, бросив пакет с фотографиями за диван, двинулась в свою комнату.

– Ходила к Юле переводить английский, – с мстительным чувством соврала Саша. Она не стала бросать в лицо бабушке обвинения и упреки. Она просто замкнулась. И плана тогда у нее еще никакого не было. А было только дикое стремление найти свою мать и задать ей один, столько лет мучивший ее вопрос.

Всегда, как только Саша задавала бабушке вопрос о матери, лицо той принимало каменное выражение. Не озарялось нежностью или грустью, а именно эта бесстрастная маска. И фразы доставались матери от бабушки сухие и короткие. Была отличницей. Слушалась старших. Всегда мыла за собой тарелки. Иногда Саша умудрялась-таки вставить каверзный вопросик.

– А что мама больше всего любила из еды? А какая ее любимая книга?

В этих случаях бабушка вечно уходила от ответов. Она тут же придумывала срочное дело себе или Саше, начинала ворчать или, что еще хуже, напускала на себя выражение холодности и отстраненности. Словно Саша в чем-то виновата. Или же, наоборот, обвиняет ее, бабушку.

А может, бабушка действительно виновата?

У Саши постепенно возникло несколько легенд. Легенда первая. Мать росла своенравной девочкой, не слушалась старших, и тогда бабушка рассорилась с ней и сказала, что больше не пустит на порог. А потом, когда родилась Саша, то бабушка, опасаясь, что и Саша вырастет такой же своенравной и непослушной, забрала у матери Сашу. А потом…

В легенде выходила грубая нестыковка. Ведь мать могла приехать и забрать Сашу. Или хотя бы писать ей письма. Но писем не было. Тогда возникла вторая легенда.

Мать пишет письма, а их кто-то перехватывает. Зачем? Это уже вопрос другой. А вот – как? Скорее всего это делает сама же бабушка. Саша стала караулить почтальона и перед своим пятнадцатилетием месяц не ходила в школу. Караулила письмо. Или открытку. Но ни письма, ни открытки она так и не дождалась.

Все остальные легенды годились только для детства. После шестнадцати Саша сама отмела их как ненужный сор. Она больше не хотела выдумывать. Она хотела знать правду.

Первая неудачная попытка – поход к одноклассникам матери – не остановила Сашу. Она предприняла вторую.

– Лика Ольшанская? – задумчиво переспросила женщина в очках, к которой Саша явилась на работу, в детсад. – Я ее очень хорошо помню. Мы не дружили, но дома друг у друга бывали. Лика жила с бабушкой. Родителей ее я никогда не видела.

– Как – не видели? – опешила Саша.

– Они жили где-то на Севере, строили какой-то завод. Что мне запомнилось… Мы куда-то собирались с классом, и я зашла за Ликой. Она искала какую-то кофточку, никак не могла найти. Тогда она стала вываливать вещи со всех полок прямо на пол. И в этой горе тряпок искать нужную вещь. Нашла, как ни в чем не бывало попихала все барахло кучей в шкаф и прикрыла его. Мне почему-то это так запомнилось, не знаю.

Женщина работала логопедом в саду. Очки придавали ее лицу серьезное, строгое выражение. Она и на фотографии была в очках, и Саше запомнилось ее вдумчивое взрослое лицо.

– А почему вас это так поразило? – не унималась Саша.

– Да так… Меня бы мама убила за такое. А Лика жила с бабушкой, и та, видимо, не ругала ее, ничего не заставляла делать. Сама все убирала за ней. Или Лика просто не боялась ее. Не знаю. Но только мыть полы или посуду – это было не для нее, Лики.

– А как же она в классе дежурила?

– В классе? Да мальчишки за нее все делали. Дежурили как? Мальчик – девочка. А Лика такая хрупкая, хорошенькая. Никому и в голову не приходило вручить ей тряпку или швабру.

После встречи с логопедом Саша долго сидела на школьном стадионе и думала. В этой же школе училась ее мать. И все эти женщины были когда-то девчонками. Носились здесь, мечтали о чем-то, влюблялись, ссорились. Оказывается, мать так же, как она, Саша, жила с бабушкой. Только бабушка у нее была другая. Мать Сашиной бабушки. Но этот факт от нее, Саши, скрыли. Умолчали. Значит, бабушке стыдно. Стыдно, что она не воспитывала свою единственную дочь, а переложила этот труд на чужие плечи. А иначе она бы не скрывала, а так бы и сказала внучке. Она предпочла ложь. Она опутала Сашу ложью, липкой, как бумага для ловли мух. Саша и сама научилась врать. Соседям, одноклассникам. Ах, мама пишет письма! Ах, летом она поедет с мамой на море! Ах, мама работает в Монголии, за границей…

А что она еще могла ответить на вопросы знакомых? Что мать она не помнит, потому что видела ее в последний раз в свои три года?

…Поезд подъехал к крупной станции. К вагону подбежали мороженщики, торговки рыбой и пивом. В вагон стали подниматься новые пассажиры. Саша тоже вышла на перрон. Сумерки опутывали поезд. Огни вокзала обнадеживающе мерцали. И вместе с прохладным, свежим после душного вагона воздухом к Саше пришло совершенно новое, неожиданное чувство. Она выросла! Она едет одна в другой город! Позади школа, позади все плохое, все, что отравляло ее детство. Впереди может быть только хорошее!

Она попыталась взглянуть на себя со стороны. Как бы чужими глазами. Как если бы человек видел ее впервые и ничего не знал о ней. Со стороны ей увиделась девчонка среднего роста с короткой стрижкой каштановых волос и внимательным, испытующим взглядом больших глаз цвета темного янтаря. Да, именно так. Саше было очень приятно думать о себе в таких красивых выражениях. Ее карие глаза если и считались таковыми, то потому, что в них в известной степени присутствовал коричневый цвет. Но на солнце и при вечернем освещении этот коричневый щедро отливал желтым, прозрачным. И Саша придумала ему образное сравнение с янтарем. Поскольку янтарь она созерцала ежедневно – бабушка носила бусы для щитовидной железы, кажется.

Глаза цвета янтаря были обрамлены густыми ресницами, настолько длинными, Саше даже не приходилось их красить.

Губы у Саши – Ликины. Именно такие губы делают лицо женщины немного детским. Да, губы материны, определенно. Впрочем, человек со стороны, глазами которого Саша пыталась сейчас смотреть, сказал бы – губы Патрисии Каас. Вот. В остальном, по бабушкиным словам, Саша походила на отца. Вот о ком бабушка говорила с явным одобрением! Однажды у нее выскочила такая фраза: «Единственное, что Лика сделала путного, – сумела окрутить Сашиного отца». Благодаря генам отца Саша была крупнее матери и хотя не считалась высокой, но и маленькой ее тоже никто не называл. Она вполне нормальная. Симпатичная. Такая, как надо. И все у нее будет хорошо.

Пока Саша стояла возле купе проводников, настроение поменялось. Она вернулась на свое место – в проходе стояла новая пассажирка. Саше она показалась довольно пожилой. Заслуживающей того, чтобы ей уступили место, что Саша незамедлительно сделала. Пока пассажирка рассыпалась в благодарностях, Саша запрыгнула на верхнюю полку, вытянулась там и стала выдумывать свое будущее. Вдруг она обнаружила, что дальше чем «найти мать» в своих мечтах она идти не может. Она спотыкается на этом пункте. Саша не задумывалась над выбором профессии. Денег, чтобы учиться, у них с бабушкой нет. Саша была давно одержима своей идеей, и та до сих пор успешно толкала ее на поступки. Но… Впрочем, девочка без особых усилий отогнала от себя непрошеные мысли. Утро вечера мудренее. Она быстро уснула под стук колес.

Глава 2

– Ася, посмотри, положила ли я тебе полотенце?

Настя послушно заглянула в чемодан. Полотенце лежало сверху.

– А где таблетки? На холодильнике лежали таблетки, где же они?

Альбина Станиславовна проделала путь из кухни в гостиную, затем в комнату дочери и снова – в кухню.

– Алечка, подними мне подушку повыше…

Это отец. Брови матери страдальчески взметнулись вверх. Она бросилась в комнату, где на диване, боясь пошевелиться, лежал Настин отец, директор средней школы Валерий Иванович Апрелков.

Процедура поправки подушек прошла со стонами и причитаниями.

– Ну и угораздило тебя, Валерий. Самое время! – Альбина Станиславовна не удержалась от колкости. – У дочери такой ответственный период, а мы…

– Мам, ну папа же не нарочно, – заступилась Настя.

– Радикулит не спрашивает, – простонал отец, кося глазами в сторону жены. – И потом… Дочь у нас уже взрослая, пора становиться самостоятельной.

Настя едва сдерживала ликование. Радость особо выказывать нельзя – как-никак у отца серьезный приступ радикулита. И это накануне отъезда в университет! Настиного поступления, о котором целый учебный год говорилось на семейных советах. Ехать с Настей должен был отец. И весь их маршрут, каждый шаг – все было продумано в деталях. И адреса знакомых и знакомых знакомых – все записывалось тщательно в отцовский толстый блокнот, пахнущий так же, как и его кабинет в школе, – книгами, куревом и змеиным ядом.

Мазь, в состав которой входил змеиный яд, применялась для натираний. Но в этот раз ни змеиный яд, ни йодная сетка – ничего не помогало. Каждое движение доставляло отцу нестерпимую боль. Мать хваталась за голову, а Настя едва сдерживала тайную радость. Она поедет одна! Совсем одна! Наконец-то!

Мама останется с отцом, поскольку он в таком положении совершенно беспомощен!

Насте хотелось прыгать и петь! Но она делала озабоченное лицо, искала таблетки, рылась в учебниках, в сотый раз перебирала документы. Короче, была пай-девочкой. Да, мама. Хорошо, папа. Все помню, только об этом и думаю. Так и сделаю. Деньги зашила, паспорт положила.

Настя знала – предстоящий вечер не сулит ничего, кроме наставлений. Одно и то же! Как в сказке про белого бычка.

Но завтра! Но послезавтра!

В восемь часов пришла Наташка.

– Здрасьте, Альбин Станиславн. Как Валерий Иваныч?

Тоже хочет выглядеть пай-девочкой. Только у нее совсем плохо получается. Настя волосы пригладит, белый воротничок выправит – куда ни шло. Но Наташка… Грива рыжая, ноги от ушей… Альбина Станиславовна про таких учениц говорит: «Внешность вызывающая».

Настя в отличие от подружки не обладала столь вызывающей внешностью. Невысокая, худенькая. Нет, теперь уже не худенькая, а стройная. Прошлым летом у Насти стала, откуда ни возьмись, прорисовываться фигура девушки. Она ужасно гордилась появляющимися формами и, как могла, их подчеркивала. Так что с фигурой у нее, слава Богу, все в порядке. Вот с предками не повезло. И угораздило же родиться в семье учителей! То ли дело – Наташка. Папы вообще дома не бывает, он постоянно на заработках. А мама до позднего вечера в магазине. Наташка сама себе хозяйка. А Насте ничего нельзя! Как-то собралась покрасить волосы, дома случился скандал. Вообще-то волосы у Насти светлые, их можно назвать и светло-русыми, и пепельными при определенном освещении или цвета светлого ореха. Но в душе Настя – блондинка! Ну, ничего! Не за горами тот день, когда она станет блондинкой на деле. Не за горами долгожданная свобода. Первое, что она сделает, став студенткой, – покрасит волосы. В цвет «Блонд». И тогда она станет блондинкой с голубыми глазами. Ведь когда она надевает голубой свитер или хотя бы шарфик, то ее серые глаза кажутся голубыми. Нет, не кажутся. Становятся. Да, именно – становятся голубыми. В своих мечтах Настя уносится далеко и видит себя бесстрашной журналисткой-международницей, как Джулия из того сериала. Пусть родители строят планы, что их дочь окончит филфак и вернется преподавать в родную школу. Как бы не так. Филфак так филфак, но дальше…

Дальше у Насти свои планы. И уж она позаботится, чтобы ничто не помешало их осуществлению.

– Мам, я погуляю?

Настя кроткими глазами смотрит на мать. Мать поджала губы. Ух, не любит она все эти «погулять»!

– Чтобы в девять была дома! Не забывай, что завтра тебе рано вставать!

– Да разве с вами забудешь, – это себе под нос, чтобы слышала одна Наташка. И мышкой – шмыг за дверь. Пока не передумали.

– Одна поедешь? – уточнила Наташка и достала семечки.

– Одна. Одна! Совсем одна! Представляешь?!

Оказавшись на улице, Настя перестала сдерживать себя. Запрыгала, закружилась и запела на все лады: свобода, свобода, свобода!

– Ой, Аська! – У Наташи заблестели глаза. – Никто тебе не скажет: «Чтобы в девять была дома!»

– Вот именно, – подхватила Настя. – Никто не станет допытываться, где ты была и с кем. Обнюхивать одежду, как это делал мой папа. Проверять карманы!

На это Наташа тактично промолчала. Да, нелегко быть дочерью учителей, она это хорошо знает из опыта своей подруги. Той приходится выдерживать такой прессинг! На дискотеку не пускают, гулять – только до девяти, никаких вечеринок… К концу одиннадцатого класса Аська дошла до предела. Трудненько ей давалось играть в послушную умницу. Не взорваться, не устроить бунт!

– Так! Натка! Мы идем к тебе, по срочному делу! – быстро застрочила Настя, отвернувшись от дороги и глядя куда-то мимо подруги. В конце улицы, состоящей сплошь из частных деревянных домишек, появился Ромка. Он, конечно же, заметил их и устремился навстречу. Нежелание Аськи общаться со своим парнем было для Наташи новостью.

– Вы поругались?

– Не-ет, – пропела Настя, улыбаясь. Чтобы Ромка, который был уже близко, не дай Бог, не подумал, что речь идет о нем.

Ромка приблизился, и Настя вполне органично изобразила удивление:

– Ой, Рома! Ты куда? А мы вот к Наташе за учебниками.

– А я к тебе…

– Ко мне? Как жаль, что ничего не получится. Мне просто необходимо сейчас к Наташе. Приходи завтра.

– А когда ты уезжаешь?

– Пока неясно. Ну, завтра увидимся. Пока.

И потащила обалдевшую подругу в сторону дороги.

– Ты чего это, Ась? Ты же завтра уезжаешь! Когда это вы успеете встретиться? – Наташа вытаращила глаза на подругу. – Или он тебе надоел?

– Мне все надоело, Натка, понимаешь? Все! Этот поселок, где все друг друга знают. Где одни знакомые кругом и где каждый мой шаг докладывается родителям! Ах, ваша Настя носит короткую юбку! Ах, она не поздоровалась! Ах, мне кажется, она курила! А мама и рада: то нельзя, это нельзя! А папа, так тот готов меня на цепь посадить!

– Но с Ромкой-то встречаться они тебе разрешали!

– Дружить, – поправила Настя. – Вот поэтому я и не хочу его больше видеть. Они разрешали, потому что он весь такой правильный. Отличник. Вежливый. Надоело!

Подруги проторчали остаток вечера на лавочке у Наташиного дома. Они смеялись, строили планы, мечтали. Но Наташе показалось, что у Насти так и не прошло некоторое напряжение. Наверное, она не успокоится, пока поезд не увезет ее в этот большой, чужой, неведомый мир…

…Поезд остановился. Проводница неторопливо открыла дверь. Прохладный утренний воздух окутал Настю и заставил поежиться. Она вытащила свою спортивную сумку на перрон. Толпа хлынула к подземному переходу и потащила за собой Настю. Настя двигалась, подчиняясь чужой скорости, стараясь защитить себя локтями от напора чужих тел. Ее вынесло на площадь, и, только оказавшись здесь, она увидела сам вокзал, огромной летающей тарелкой сверкающий посреди людской суеты.

– Ничего себе, – вырвалось у Насти.

По спине пробежали мурашки. Весь из синего стекла, он хвастливо сиял своей нерусской архитектурой – новый, вычурный, современный. На какой-то миг вокзал вызвал у Насти в голове сравнение с полетом на Марс. Она почувствовала себя пришелицей. Ну да, ведь она ступила на незнакомую землю, как на другую планету! Впрочем, стоять и глазеть было некогда. Настя двинулась вслед за толпой, уже разделившейся на пассажиров такси и тех, кто спешил к трамваям. Настя присоединилась к последним, и, хотя внутри у нее все пело и подпрыгивало от волнения и предчувствий, она все же успевала глазеть по сторонам. Ей предстояло пройти сквозь шеренгу киосков. Жизнь вокруг кишела предприимчивой деятельностью.

– Красавица, позолоти ручку, всю правду открою.

– Помогите, граждане, кто чем может, потеряли документы…

– Девушка, выньте для меня счастливый билетик…

Настя уверенно проходила мимо, бесцеремонно отстраняя попрошаек. Насчет этого явления она инструктаж прошла. Отец по полочкам все разложил. Ни с кем она не собирается делиться тем немногим, что собрали для нее родители-учителя. И так придется совать взятку репетиторше, чтобы попасть в универ на бюджетной основе.

Взятка пришита к бриджам суровыми нитками.

Настя уже увидела трамвайную остановку, ползущие туда-сюда трамваи, яркие, как аппликации на детской одежде, когда услышала краем уха чье-то жалобное:

– Ну отдайте сумку… Ну пожалуйста…

Голос был девчачий, жалобный. В нем слышались вполне искренние, не наигранные слезы. Настя обернулась и в минуту безошибочно оценила ситуацию: лохотронщики!

Два здоровенных амбала и девица с голым пупком стояли напротив девчонки, стриженной под мальчика, Настиной ровесницы. У парня, что стоял ближе к стене, в ногах была зажата спортивная сумка, такая же, как у Насти, только зеленая. Девица с пупком ловила лохов, предлагая вытянуть для нее счастливый билетик, а второй амбал молча отодвигал от себя плачущую девчонку. Все ясно. Эта троица вытянула из девчонки деньги, а потом объявила, что та – должница, и отняла сумку. Ясно ведь, что девочка – приезжая, маме жаловаться не побежит. Вид у жертвы был удручающий. Настя живо представила себя на месте несчастной. Приехать в чужой город и так вляпаться! А в сумке небось все деньги. И документы.

Настя огляделась. Народ равнодушно сновал мимо, а если кто и смотрел в сторону лохотронщиков, то с некоторой брезгливостью и спешил обойти.

В Насте что-то поднялось и застучало в середине груди – тяжело и часто. В какую-то долю секунды она приняла решение. Придвинулась к стене, на которой очень кстати было вывешено объявление о приеме на работу. Амбал на нее и внимания не обратил. Сделав вид, что углубилась в чтение, она вдруг наклонилась, с силой дернула на себя чужую сумку, и…

– Бежим! – крикнула она, задев взглядом девчонку. Метнулась в сторону дороги. Они нырнули в поток машин. Не чуя под собой ног, оглушаемые визгом тормозов, подгоняемые угрожающими гудками, они летели и не оглядывались. Амбалы сообразили, в чем дело, когда девчонки уже лавировали в потоке машин.

Свист, крики только подгоняли девчонок. Настины ноги действовали сами по себе. Она краем глаза отметила, как светофор мигнул и сменил цвет. Ругань водителей подстегнула ее.

– Он догоняет нас! – услышала она за спиной голос девчонки. И, не оглядываясь, резко рванула в сторону – за киоски, кусты, мусорные баки. Они пересекли уличный базар и оказались во дворе детсада.

Амбал здорово отстал от них, но все еще нырял меж палаток – с разъяренным лицом.

– Догоняет! – взвизгнула девчонка.

Настя рванула через детскую площадку, туда, где вдоль забора торчали разросшиеся нестриженые кусты. Подгоняемая ужасом погони, девчонка сзади налетела на Настю, наступила на шнурок ее кроссовки. Настя, чертыхаясь, полетела прямо в кусты, не в силах удержать равновесие. Чувствуя, как ветки вонзаются в бока, на лету ухватилась за то, что оказалось ближе, – за свою попутчицу. Та, охнув, уронила на Настю свою сумку и следом полетела сама. Щелк – густые кусты сомкнулись над ними, захлопнув ловушку. Они оказались внутри. Топот тяжелых бутсов и ругань слышались снаружи, казалось, над самой головой. Настя, плотно прижатая к земле, припертая тяжестью сумки и буквально впрессованная в землю своей горе-подругой, хлопала ресницами, не в силах даже дышать.

– Слезь. Ты сломаешь меня, – из последних сил прошипела Настя.

Девчонка попыталась сделать то, о чем просят, – подняла обтянутую джинсами попу и тут же застыла. Настя сделала ей «страшные» глаза – где-то слева от них послышались голоса. Лохотронщик интересовался у прохожего, не пробегали ли здесь две телки. В другое время Настя не пропустила бы безнаказанно эти «две телки». Но сейчас она молилась, чтобы прохожий указал неверное место дислокации «телок». А амбал отправился бы в заданном направлении. Все тело затекло. Корни старых растений безжалостно впивались ей в спину, сумка давила, а новая подруга оказалась довольно тяжелой и угловатой. Настя взглянула той в лицо. Прямо на Настю таращился светло-карий глаз. Через всю румяную щеку ползла свежая царапина. Картину завершал перепачканный в грязи подбородок. Настя не удержалась и прыснула. Девчонка сделала большие глаза до размеров грецких орехов и зажала Насте рот рукой. Над их головами протопали тяжелые шаги. Сейчас преследователь обшарит все грибки-теремки и примется за кусты. Тогда…

Настя попыталась повернуться.

Не получилось.

– Ну-ка, посмотри, что там, за забором.

Напарница сунула нос в просвет между ветками.

– Дорога, тротуар. Какое-то здание.

– Магазин?

– Не похоже. Какое-то необычное здание. На крыше – фигуры животных.

– Музей? – предположила Настя. – Ну, что бы там ни было, сейчас проползаем к забору и бежим туда. Отступать некуда.

Кряхтя и сопя, девчонки продрались сквозь кусты, протиснулись сквозь прутья забора. Через дорогу стояло заковыристое по архитектуре здание. В огромных стеклянных витринах размещались фотографии. Открылась дверь, из здания вышел интеллигентный с виду парень.

– Бежим скорее! – Настя уцепила свою спутницу за руку, и девчонки что есть духу сиганули через дорогу. Толкнули дверь и очутились в полутемном фойе. Помещение было занавешено малиновым плюшем, а две выступающие колонны сплошь – афишами. Не долго думая Настя толкнула стеклянную дверь и прошла дальше. Подруга – за ней. Не успели оглядеться – семенит бабуля в синей униформе.