Матово-бледный шарик из слоновой кости с дробным веселым стуком катился вдоль бортика неглубокой конической чаши. Сама деревянная чаша с глухим скрипом вращалась вокруг металлической оси, а ее дно было разделено на неглубокие выемки пронумерованные красными и черными цифрами. Все это неуклюжее и шумное сооружение было установлено во главе длинного обеденного стола, накрытого зеленым бархатом. На столе не было никакой посуды кроме двух кубков синего венецианского стекла, а бархатная скатерть было аккуратно разграфлена мелом на тридцать шесть одинаковых квадратов, выстроенных в три ряда. Окна в просторном обеденном зале были плотно задернуты тяжелыми гардинами, и двое мужчин, сидящие по разные стороны стола, в дрожащем свете вязко оплывающих свечей внимательно следили за замедляющимся бегом шарика. Один из них, осанистый франт с жестким волевым подбородком, густыми пышно взбитыми волосами и острыми усами-стрелами, одетый в новый темно-лиловый камзол, являл собой образец блестящего гвардейского офицера. Другой – субтильный, болезненно-бледный, с вытянутым, похожим на утиный клюв носом и большими залысинами, подчеркивающими высоту его лба, был одет в поношенный черный сюртук и вполне мог сойти за мелкого провинциального чиновника. Наконец, шарик соскользнул с неподвижного желоба на вращающийся диск и, невысоко подпрыгивая на разделительных ребрах, поскакал по номерным ячейкам. Сделав несколько кругов, он неопределенно покачался взад-вперед и, в конце концов, замер в клиновидной выемке под номером 0.

– Это невероятно! – размашисто ударил кулаком по столу офицер. – Мы закрыли фишками все игровые поля кроме зеро и все равно проиграли! Блез, что на этот раз скажет ваша «математика случайного»? («Математикой случайного» в XVII в. называли теорию вероятностей)

– Как обычно ничего определенного, – спокойно ответил мужчина, похожий на чиновника. – Моя «математика случайного» может подсчитать только шансы выпадения того или иного номера, и ничего более. В данной комбинации шанс того, что зеро повторно выпадет именно на сорок седьмом ходу, оценивался мной, как один к двумстам шестнадцати, однако сыграл именно он. И все же, я предлагаю продолжить игру.

– Продолжить игру?! – офицер саркастически рассмеялся и арифметической линейкой передвинул разложенные по пронумерованным квадратам разноцветные деревянные кружочки к высившейся у замершего диска горе таких же импровизированных игровых фишек. – Да, если бы мы играли на настоящие деньги, то уже оставили бы за этим столом целое состояние! Вы изобрели поистине гениальную лотерею! Это уже не арифметическая машина или омнибус! Но я могу поклясться своей правой рукой, что король, при всем его уважении к фамилии Паскаль, ни за что не выдаст вам привилегию на открытие столь прибыльного дела! Даже если я, герцог Артюс Гуфье де Роаннец, в очередной раз выступлю в роли вашего компаньона и покровителя!

– А мне в этот раз не нужна никакая королевская привилегия, – благодушно улыбнулся математик. – Меня вполне устроит, если его величество сами откроют в Париже хотя бы одну такую лотерею.

– Тогда я ничего не понимаю, – острые усы герцога недоуменно опустились вниз.

– Сейчас поймете. Запускайте шарик! – Паскаль решительно достал из кожаного мешочка-кошелька несколько золотых монет и аккуратной стопочкой выставил их в центр квадрата под номером шесть.

Герцог де Роаннец молча раскрутил диск за вбитую в его центр массивную медную крестовину и отточенным движением опытного фехтовальщика вбросил шарик в игру. Задержав дыхание, словно боясь спугнуть удачу, мужчины заворожено уставились на стремительно летящие по кругу цифры. Через полминуты костяной шарик глухо стукнулся о дно ячейки, пронумерованной пузатой черной шестеркой с замысловатым завитком.

– Звоните, дьявол умер! – торжествующе воскликнул Паскаль. (Общепринятое в ХVII в. восклицание при выигрыше)

– А мне кажется, он только что родился, – неожиданно помрачнел герцог. – За целый час мы, пользуясь вашей математикой случайного и закрывая различное количество полей, выиграли всего два раза, а сейчас у вас сыграла одна-единственная ставка. И какая! Вы разом отыграли все свои деньги, да еще и остались в барыше! Никто кроме дьявола не мог подсказать вам эту цифру.

– Успокойтесь, мой друг. В том, что вы сейчас увидели, нет никакой чертовщины. Когда я занимался изучением свойств циклоиды, то однажды заменил абстрактную геометрическую окружность настоящим колесом, разбитым на тридцать шесть сегментов, и, произвольно раскручивая его, обнаружил странную закономерность, которую назвал законом шестеричной цикличности. В нем изысканная математическая строгость очень тонко сочетается с неопределенностью случайного. Эта закономерность настолько невероятна, а главное, совершенно необъяснима с точки зрения современной математики, что во избежание насмешек я не рискнул упоминать о ней ни в одной из своих работ. Полгода назад, разбирая свои архивы, я наткнулся на старую рукопись о циклоиде и решил применить закон шестеричной цикличности на практике. Превратив обычное колесо в игровое, я создал игру-лотерею, которая обладает совершенно необъяснимыми на взгляд непосвященного человека свойствами.

– Честно говоря, хоть я и сам не чужд математике, но ничего не понял в ваших высоких теоретических рассуждениях, – высокомерно фыркнул герцог. – Вы что, благодаря своему новому закону какой-то шестеричной цикличности, можете вычислять порядок выпадения номеров в своей лотерее?

– Я думаю, что задача вычислить все номера под силу только господу Богу. А я всего лишь скромный математик и могу указать только несколько чисел, которые не могут не выпасть. Впрочем, этого мне вполне достаточно чтобы распоряжаться ставками не хуже владельца игорного стола. При желании я смогу легко разорить самого хозяина лотереи.

– А вы рассказывали про эту лотерею своим друзьям-янсенистам?

– Разумеется. Отец Антуан Арно, настоятель монастыря в Пор-Рояле, одобрил мое предприятие с условием, что все мои выигрыши пойдут на помощь неимущим и страждущим беднякам, а так же на нужды нашей янсенистской общины. Какая беда, если богатые парижские транжиры и бездельники поделятся своими деньгами с больными и голодными соотечественниками? – при последних словах Паскаль болезненно сморщился и, закрыв глаза, стал энергично растирать кончиками пальцев виски и высокий восково-бледный лоб.

– Ваши труды вас когда-нибудь убьют, Блез, – сочувственно вздохнул герцог и настороженно спросил:

– А вы кого-нибудь уже посвятили в секрет вашего нового закона?

– Пока нет, – продолжая массировать голову, тихо ответил ученый, – В Пор-Рояле живут монахи-богословы, а не математики и шулера. Им будет сложно использовать мой закон на практике. Но если мое здоровье будет по-прежнему ухудшаться, то я передам тетрадь со всеми математическими выкладками лично Антуану Арно. Он человек умный и сумеет использовать шестеричную цикличность во благо истинно праведной церкви.

– А вас не смущает то, что сумма всех игровых полей вашей лотереи составляет число шестьсот шестьдесят шесть?

Паскаль отнял руки от головы и открыл глаза. Его холодный и ясный взгляд резко контрастировал с измученным болезнью лицом. Ученый сделал несколько глотков из стоявшего на столе хрустального кубка венецианской работы и пренебрежительно спросил:

– А вы уже успели сосчитать? Хи Кси Стигма.

– Простите, не понял.

– Так пишется число шестьсот шестьдесят шесть в ионической системе счисления. Когда Иоанн Богослов писал свое «Откровение» до создания привычной нам десятичной позиционной системы оставалось еще лет пятьсот. И именно этими греческими буквами число Зверя записано в древних канонических рукописях. Это число можно не только сосчитать, но и прочитать. Поэтому неизвестно что именно подразумевал Иоанн Богослов, произнося: «Сочти»…

– Вы хотите сказать, что Зверя надо искать не в числах, а в буквах?

– Не надо искать никакого Зверя там, где его нет. Дорогой Артюс, вы хорошо знаете, что я не только ученый, но еще и глубоко верующий человек и богослов. Я уже несколько лет работаю над «Апологией Священного Писания» и считаю, что с этим числом все не так просто и прямолинейно. «Откровение» Иоанна Богослова триста лет считалось апокрифом, и только под давлением святого императора Феодосия Иппонский поместный собор канонизировал его как последнюю часть Нового Завета. «Откровение» и по сию пору вызывает споры и самые противоречивые толкования. По моему убеждению, оно является строгой последовательностью аллегорий и символов христианской веры. Так тысячелетнее царство является символом небесной вечности и красоты, а число Зверя всего лишь знамение земного тлена и ущербности. К тому же, с математической точки зрения, тысячу можно рассматривать как символ новой для того времени ионийской системы счисления, а шестьсот шестьдесят шесть, как символ языческой шестеричной методики.

– А вы не опасаетесь в очередной раз привлечь к себе излишнее внимание Дружины Иисуса? – нахмурился герцог. – В отличие от вас, иезуиты трактуют Апокалипсис крайне просто и прямолинейно. Я боюсь, что, услышав такие высказывания, они не станут вступать в теософскую, а тем паче в математическую дискуссию, а поступят согласно своей собственной морали? Как они говорят: мы исправляем порочность наших средств, чистотой нашей цели…

– Иезуиты в своей погоне за безграничной властью откровенно презрели христианскую мораль, и сами стали похожи на предтеч Апокалипсиса. Я открыто писал об этом в свих «Письмах провинциала» (Полемический очерк Паскаля, обличающий двойную мораль иезуитов). Я верю в истинного Бога, и поэтому мне здесь некого бояться, – спокойно и твердо ответил Паскаль.

– Вы отважный человек, Блез! – глядя куда-то мимо собеседника, пафосно воскликнул де Роаннец. – И если вы настроены так решительно, то я завра же расскажу королю о вашем новом изобретении!

– Спасибо, мой друг! – учтиво кивнул головой Паскаль.

Каминные часы, украшенные пасторальными фигурками юного пастушка и дриады, пробили шесть раз.

– Однако мне уже пора домой, на семь часов новый доктор назначил мне ванну с минеральными водами.

– Подать вам карету? – герцог дернул бархатный шнурок звонка, вызывая слугу.

– Спасибо, сегодня хорошая погода и я, пожалуй, прогуляюсь пешком. Весенний воздух бодрит тело и просветляет голову.

– А как же ваша лотерея? – де Роаннец указал на громоздкий поворотный диск с пронумерованными лузами и металлической крестовиной. – Может, мои слуги донесут ее до вашего дома?

– Спасибо, не надо. Пусть рулетта пока останется у вас.

– Как вы ее назвали?

– Я решил назвать эту лотерею так же, как я называю циклоиду. Рулеттой. (от французского глагола rouler – катиться. Roulette имеет значения: колесико, ролик, рулет, циклоида, рулетка измерительная и рулетка игровая)

– Колесико? Рулет? – усмехнулся герцог, – А может быть каталка или крутилка? Вот самое меткое название. Ваша оригинальная лотерея способна раскрутить человека на очень хорошие деньги.

В это время двустворчатая арочная дверь, вкрадчиво скрипнув, отворилась, и на пороге комнаты возник дюжий привратник в ярко-красной ливрее.

– Жак, проводите господина Паскаля до его дома.

– Благодарю вас, дорогой Артюс. Я с восемнадцати лет не помню ни единого дня, когда бы чувствовал себя абсолютно здоровым, – ученый, держась за подлокотники, с заметным усилием выбрался из глубокого кресла и, опираясь на легкую, но прочную бамбуковую трость, медленно захромал к выходу.

– Блез, завтра после разговора с королем я сразу же заеду к вам.

– Это будет очень любезно с вашей стороны, – учтиво кивнул Паскаль.

Когда за ученым закрылась высокая арочная дверь, герцог самодовольно улыбнулся и звучно щелкнул пальцем по начищенной до блеска медной крестовине рулетты.

– Ну, что же? Крутилка, так крутилка! Вряд ли мой глубоко болезненный друг сумеет воспользоваться плодами своего нового изобретения.

1

– И почему эти проклятые казино не закрыли два года назад, сразу после постановления о создании игорных зон? Почему им дали такую большую отсрочку? – высокая бледная женщина в длинном черном платье, кисейном траурном платке и узких солнцезащитных очках подошла к распахнутому настежь окну и резко отщелкнула только что прикуренную сигарету в вечернее ультрамариновое небо.

– Оля, это уже ничего не изменило бы. Похоже, наш отец начал играть задолго до всяких постановлений. Мы сами потеряли его, – умудрились жить в двух шагах друг от друга так, словно на разных планетах. Ты когда была здесь последний раз?

Мужчина в кургузом, явно с чужого плеча старом махровом халате, такой же высокий и бледный, как и его сестра, обвел рукой комнату, вся обстановка которой состояла из платяного шкафа, пустого серванта, промятой софы с затертыми подушками, кухонного табурета и письменного стола, растрескавшегося в мелкую лаковую паутинку. Под столом на полу стоял потемневший от времени системный блок, похожий на огромный силикатный кирпич, а на столешнице архаичный лучевой монитор с подслеповатым двенадцатидюймовым экраном. Между монитором и исполнявшей роль пепельницы треснувшей суповой тарелкой стояла перехваченная траурной ленточкой портретная фотография улыбающегося майора с артиллерийскими петлицами.

Женщина подняла гипсовое лицо к пожелтевшему от табачного дыма потолку и, спотыкаясь на отдельных фразах, словно отходя от короткой амнезии, негромко ответила:

– Последний раз я была здесь на его дне рождения… четыре года назад… отцу исполнилось пятьдесят пять… но тогда все выглядело не так ужасно… последний год я звонила ему каждую неделю… и отец всегда говорил, что у него все хорошо. А в мае после суда я сама развозила вас обоих по домам… но отца я проводила только до двери… Он тогда не пустил меня в квартиру.

– Вот и я был здесь четыре года назад. Я тоже разговаривал с отцом раз в неделю. И тоже слышал, что у него все хорошо.

– А, знаешь, лучше бы ты иногда с ним не разговаривал, – женщина приподняла солнцезащитные очки на лоб, вытерла покрасневшие глаза черным кружевным платочком и, повернувшись к окну, закурила новую сигарету.

– Ты же знаешь, что я сам ничего отцу не рассказывал. Он случайно увидел сюжет про Машу Коровкину по телевизору. Если бы я знал, чем все закончится, то сам лег бы в ванну и вскрыл себе вены… Серьезно…

– Прекрасно, и сегодня я занималась бы двойными похоронами, – женщина сделала пару глубоких торопливых затяжек и снова выбросила сигарету в окно. – Иногда следует думать, прежде чем что-то говорить или делать. Я просто удивляюсь, как такой разгильдяй, как ты, десять лет проработал хирургом и никого за это время не зарезал?

– Пациенты живучие попадались, – саркастически усмехнулся мужчина. – Даже, если бы я кого-нибудь и зарезал на операционном столе, то никакой трагедии не случилось бы. Горбольница – это не клиника пластической хирургии, там все просто, без претензий. Но, ничего, теперь ошибка моего профессионального выбора исправлена. Я лишен лицензии на три года, а твой Плевако не сумел отсудить даже штраф за упущенную выгоду и моральный вред.

– Спасти твою лицензию могли только такие корифеи, как Генрих Падва или Анатолий Кучерена. А мой муж пока всего лишь Виктор Астапов, и будь ему благодарен за то, что он взялся тебя бесплатно защищать и тебя реально не посадили.

– Да я бы лучше три года реально отсидел, чем превратился в бомжа-должника.

– Ты еще можешь подать апелляцию в Верховный Суд.

– Ты думаешь, это что-нибудь изменит?

– Я думаю, надо было в свое время внимательно смотреть, что эта Маша Коровкина подсовывала тебе вместо расписки.

– Надо было…, не надо было, – хмуро огрызнулся мужчина. – Сам накосячил, – сам и пострадал. Вот только что мне теперь дальше делать? Честно говоря, я очень рассчитывал на отца, а теперь не удивлюсь, если меня обвинят в его убийстве.

– Не говори ерунду, с тобой ничего непоправимого не произошло, – с редкостной смесью раздражения и утешения ответила женщина. – Я, конечно, со своей научной зарплатой помочь тебе ничем не могу, да и муж тебе тоже денег не даст. Он сейчас строит загородный дом. Можно продать мой «Лэндкрузер», но это, опять-таки подарок Виктора, и ни к чему хорошему такой поступок не приведет. В общем, первое время поживешь у нас, потом найдешь какую-нибудь денежную работу, начнешь понемногу гасить долг, а там, глядишь, все как-нибудь и уладится.

– Оля, что ты говоришь? Ты же разумная женщина. Сколько я смогу прожить у вас? Месяц, два? Максимум полгода… А сколько лет мне понадобится, чтобы выплатить три с лишним миллиона? И какую такую денежную работу кроме подпольного абортария я могу найти? Официально меня теперь даже медбратом в самую зачуханную горбольницу не возьмут. Мне три года нельзя работать в медицине. Да и через три года, куда я пойду с такой репутацией?

– Свет не сошелся клином на медицине, есть и другие профессии.

– Я ничем кроме скальпеля и пинцета профессионально пользоваться не умею.

– Ничего, научишься. Сам же любил говорить: не боги горшки обжигают. Может, мой муж что-нибудь для тебя подберет.

– Ага, подберет мне место мальчика-курьера в адвокатской конторе, или сторожа-охранника. А, кстати, это идея. Пусть Виктор возьмет меня ночным сторожем в свой офис. По крайней мере, моя жилищная проблема будет решена. Днем я буду просить милостыню в метро и на вокзалах, а по ночам отсыпаться в холле на канапе. И никакие судебные приставы меня там в жизни не найдут, – мужчина нервно и зло рассмеялся.

– Не ерничай, Егор. Тебе это не идет.

– А что мне еще делать? Отец был моей последней надеждой, – мужчина выразительно посмотрел на траурную фотографию, стоявшую на столе. – А теперь…

– А теперь дай мне, пожалуйста, отцовский договор. Может быть, Виктор сумеет его оспорить.

– Бесполезно.

Мужчина подошел к письменному столу, достал из верхнего ящика пухлую пластиковую папку-конверт и протянул ее сестре. Та расстегнула кнопку, вынула сколотую скрепкой пачку листов и начала читать вслух:

– Договор коммерческого займа под залог недвижимости. Я, Коваленко Анатолий Михайлович, именуемый в дальнейшем заемщик…

– Это не заем, Оля, это чистый лохотрон. Отец официально продал эту квартиру ООО «Форвард – М» в лице ее полномочного представителя Грищука Петра Мироновича с правом последующего преимущественного выкупа. Там в конце прилагается договор купли-продажи.

Женщина перевернула пару листов и возмущенно замотала головой.

– Шесть процентов в месяц?!

– Я же тебе говорил. Плюс невозможность досрочного погашения. Чем выплачивать такие проценты проще новую квартиру купить.

– Ни один нормальный человек добровольно не полезет в такую кабалу!

– Фокус в том, что кредит выдают наличными прямо у нотариуса, без всяких бумажек и проволочек.

– Но на что отец рассчитывал?

– Видимо, на крупный выигрыш, – удрученно ответил мужчина.

– Мы подадим в суд и докажем, что отец в момент подписания договора был невменяем! Сделку признают ничтожной.

– Оля, отец умер. Мы уже ничего никому не докажем…

Женщина опустила голову и взяла брата за руку:

– Пойдем отсюда.

– Куда?

– Ко мне домой.

Мужчина отрицательно повел головой:

– Я сегодня останусь здесь.

Женщина посмотрела ему в глаза с откровенным подозрением и опаской:

– Мне не хватает только тебя потерять.

– Не беспокойся, я ещё не дозрел до самоубийства.

– А тебе не страшно будет здесь ночевать?

– Мне уже ничего не страшно.

Женщина положила документы обратно в папку и звучно цокая каблуками по давно не мытому ламинату вышла в прихожую. На пороге она обернулась и еще раз пристально посмотрела на мужчину.

– Здесь надо, как следует прибраться. Я приеду завтра утром… Егор, ты точно хочешь остаться здесь?

– Не волнуйся. И загляни, пожалуйста, ко мне домой, привези какую-нибудь чистую одежду, – мужчина достал из оттопыренного халатного кармана потертую кожаную ключницу и протянул ее сестре.

– Хорошо.

Когда в прихожей глухо ухнула тяжелая входная дверь, мужчина подошел к столу и включил компьютер. Системный блок натужно, с перебоями заурчал, словно старый дизельный двигатель на январском морозе, но через пару минут напряженной борьбы с самим собой все же загрузился. На жестком диске было всего два файла: «Игры» и «ГЛИМСКИНД». Мужчина проигнорировал первый файл и сразу взялся за загадочного «ГЛИМСКИНДА». Там открылась подборка записей с видеокамер какого-то казино. Объектом наблюдения был неряшливо одетый небритый мужчина неопределенного возраста. Его неопрятный вид резко диссонировал с холеной и ухоженной публикой, собравшейся за игровым столом VIP-рулетки, но никто не обращал на это внимания, а новые игроки, подходя к столу, зачем-то намеренно дотрагивались до локтя его мятого, изрядно потертого пиджака. Мужчина методично ставил по одной пятисотрублевой фишке исключительно в номер и заметно нервничал: теребил кончик носа, ерошил и без того растрепанные густые курчавые волосы и невнятно шевелил губами, словно что-то подсчитывая в уме. За целый час ни одна его ставка не сыграла, и Егор уже хотел выключить запись, когда странный мужчина, словно переходящий к финальной коде дирижер, решительно встряхнул своей растрепанной творческой шевелюрой, достал из кармана «золотую» пятитысячную фишку и эффектно выбросил ее на номер 15. Крупье запустил рулетку, мужчина замер, закусил нижнюю губу и, не мигая, словно пытаясь загипнотизировать игровое колесо, побежал глазами за мчащимся по кругу шариком. Если бы камера наблюдения записывала звук, то Егор услышал бы похожий на океанский прибой гул удивления, прокатившийся по залу, когда матовый шарик, окончив свой бег и манерно поколебавшись напоследок, упал в черную лунку под номером пятнадцать. Многие игроки восторженно зааплодировали, кто-то похлопал мужчину по плечу. Абсолютно бесстрастным оставался только крупье, он флегматично выстроил на столе аккуратные столбики из тысячных и пятитысячных фишек, дважды их пересчитал, а затем лопаточкой передвинул к победителю. Тот, похоже, еще не совсем веря в свою удачу, смущенно заулыбался, рассеянно распихал свой выигрыш по оттопырившимся карманам, бросил пару фишек «на чай» крупье, зачем-то поклонился собравшейся у стола публике и усталой, тяжелой походкой портового докера, направился к бару. На следующей записи мужчина снова сидел за тем же столом, и перед ним лежала целая гора пятисотенных чипов. Он по-прежнему играл straight (ставка на один номер), но теперь уже не так нервничал: не теребил нос и не растрепывал волосы, только продолжал едва заметно шевелить губами. Егор промотал запись до того момента, когда мужчина, во второй раз, проиграв почти всю «мелочь», выставил «золотую» фишку на номер двадцать восемь. Крупье еще не запустил колесо, а у стола уже собралась едва ли не половина посетителей казино. Несколько игроков, вслед за мужчиной, тоже сделали небольшие ставки на выбранный им номер. И во второй раз шарик, как намагниченный, упал в указанную лунку. Крупье смущенно развел руками, показывая, что за столом нет требуемой суммы. В кадре, словно из ниоткуда, появился серьезный подтянутый мужчина, видимо, супервайзер или даже начальник службы безопасности. Он задал несколько вопросов крупье и исчез так же незаметно, как и появился. А через минуту к столу подошла девушка в клубной униформе с подносом выигранных фишек. На этот раз победитель уже не выглядел смущенным и неуверенным. Он самодовольно рассмеялся, не считая, бросил дилеру чаевые, послал воздушный поцелуй сидевшей напротив него блондинке в открытом вечернем платье и снова удалился в сторону бара. На третьей записи все повторилось заново, только супервайзер с самого начала игры встал за спиной у дилера. На выбранный мужчиной номер одиннадцать вслед за его везучей «золотой» фишкой высыпалась целая гора более мелких чипов. И снова выигрыш, победная улыбка и вскинутая вверх рука с двумя пальцами в виде буквы V. Но на этот раз мужчина вышел из-за стола, заметно пошатываясь, видимо, два подхода к барной стойке сделали свое дело. Больше в файле ничего не было. Егор Коваленко оторвался от монитора и несколько раз провел перед глазами ладонью правой руки, проверяя реальность увиденного. Все оказалось вполне реальным.

– Ни фига себе, – обескуражено прошептал бывший хирург.

За окном тихо догорал первый день самого жаркого летнего месяца. День, в который по всей России должны были навсегда закрыться все игорные заведения.