Имена любви

Алексей Петрович Цветков

Имена любви

«два зеркала она дала ему…»

два зеркала она дала ему

одно взаправду и еще ночное

где отраженье спрятано в дыру

невидимое зеркало ручное

две лопасти а вместе вся стена

с той стороны заключена причина

она сама пока была всегда

как в зеркале простом неразличима

смотри стекло просверлено насквозь

нить времени проложена подкожно

там предстоит все что давно сбылось

а то что было раньше невозможно

она ему два зеркала дала

в одном лицо для памяти хранится

жизнь без нее короткая длина

где днем ночное зеркало граница

не вспоминай зачем она вообще

саднит стекло но если глянуть слева

взорвется ночь и в треснувшем зрачке

сощелкнутся две половинки света

«потом он взял и изобрел бобра…»

потом он взял и изобрел бобра

реальный бобр в натуре будто вылит

хотя сошла со стапелей с утра

ондатра но она ольхи не пилит

отсюда ясно для чего ольха

она молчит и никому не жалко

но бобр как брат он тоже не доха

да и ондатра никому не шапка

потом вздохнул и сочинил блоху

поскольку глины замесил немного

с бобром все ясно но блоху-то ху

а вот поди живет и хвалит бога

или допустим под землей темно

все норы порознь и ужасно душно

там многие вообще едят дерьмо

и лысые совсем но жить-то нужно

когда бы вправду добрый доктор бог

пожать его целительную руку

творец бобров и повелитель блох

но бога нет и мы враги друг другу

вот хоть микроб он с детства глух и нем

но он ко мне относится как к блюду

а я добрей я никого не ем

из малых сих и никогда не буду

«помнишь они нас учили на человека…»

помнишь они нас учили на человека

все по мозгам резьба но судьба несла

вот ты и стала точно не чем хотела

северных встреч невеста и невесна

страшный на мачте сучил холода и годы

в трюме с трезубцем морочил вьюшку котла

так постепенно ты умерла и кто ты

после всего то есть где ты или когда

знать не зазорно но вскользь как ножом сказали

диву далась бы в памяти у меня

там на подушке проснется лицо с глазами

не говори так тихо ведь ты умерла

тяжесть твоя в ладони жизнь все та же

только дыханье ветер сносит в пески

все не весна никому не невеста даже

разве разлука могила постой не спи

если один напоследок вопрос из списка

невмоготу во рту и мозг на замке

настежь объятья только не стой так близко

ты неживая а я лебеда на земле

как научили любить верней не умели

ангелы в этом огне как одна семья

страшно догнать потопчусь провожу у двери

мертвую в мертвый простор береги себя

«на секунду в мозгу светло…»

на секунду в мозгу светло

пропасть в прошлое как в стекло

если вслед самому себе

оказаться внизу в стекле

далеки они в белом блеске

бороздящие бред челны

помнишь прошлое будто вместе

пеленали его в чехлы

раньше звук издавали вещи

их зрачки пламенели резче

степь стекала в изгиб стальной

где холмы по краям тюлени

в заповедных глазах темнели

расставанья твои со мной

с крутизны ледяного верха

слишком лишних шеренга лет

оттого так надвое время

а другой половины нет

в горький срок на краю парома

в шлеме с гребнем горит аврора

протянув острие копья

можно снова и никогда

«в феврале в белом боинге из фьюмичино…»

в феврале в белом боинге из фьюмичино

стонал желудок а мысли свистели мимо

торжествовала материя как учило

учение основоположников рима

то есть третьего рима три медведя в роще

в телекамеру а в пасти сестра их лыбедь

нам-то девки разносили харчи попроще

очень хотелось но блин не давали выпить

терпи овидий как суп изгнания редок

родина-смородина но внутри дрожало

в подлокотнике диво-радио для деток

про попугая tutto verde e l’occhio giallo

подпел им про попугая сиплым карузо

рылся в плохой но запрещенной гб книге

думал про себя что он это я как грустно

а кто был на самом деле теперь go figure

бывший я в воздухе где пели дети нато

вспомнил еще про крокодила в нильской пойме

il disait adieu à ses petits enfants но я-то

никаких детей за собой точно не помню

если и грешен вслепую в варшавском блоке

история прощает я возможно гений

автор да все вы помните писал о боге

и что жизнь состоит из сплошных совпадений

лети alitalia из никогда в завтра

аэропорт выстроен и стерильно вымыт

навстречу сразу огромный негр с гребнем в афро

здравствуй oh brave new world that has such people in it

забыть родину обезьянник даже тещу

прочь от этих совпадений в звездном пожаре

самолет не садится все трещит сквозь толщу

времени на соплях на единственной жабре

«сыграть в ящик и восстать из гроба ледоколом…»

сыграть в ящик и восстать из гроба ледоколом

корпоративным налогом у кого перебои с кармой

а лучше всего алгебраической операцией

как правильно что добродетель достойна

нет если по совести блистательно обречена

остаться правилом в прописях платона

первый эскиз космоса был сер и рыхл

все так сбивчиво дышали в зеркало

мир обретает смысл когда прибывает мертвых

коснись ее золотого бедра и высоковольтно пронзит

4

x

= 2 cos

t

– cos (2

t

)

4

y

= 2 sin

t

– sin (2

t

)

когда ты смерклась в окне троллейбуса

я понял что мне это насмерть и бесполезно

с тех пор миновало все что могло

но теперь z

n+1

= z

n

2

 +

с

как я люблю тебя джулия

«потечет чуть попятишься свойство зимы и поземки…»

потечет чуть попятишься свойство зимы и поземки

вроде миру по святцам черед а не вечно война

ночью жадный шиповник гурьбой из оврага в поселки

обитать в синеве раз уж не было нас ни хрена

не резон просыпаться чтоб явью кошмары шныряли

криво в центре управа там страха центнер на цепи

вот бы жили поди изловчись внутривенно с шипами

и не жили так больно какие там в жопу цветы

ловко всех извело кроме многих мышей для проформы

это кто золотой из зенита набычило глаз

одобрять пустыри городов там шиповник проворный

быть намерен и вширь распустился расти вместо нас

звезды бережным брайлем но способа нет для курсива

руки к горлу плашмя чтобы гнев так не бил из глубин

поселиться где названо может быть тоже россия

но другая совсем я свою никогда не любил

соберемся кричать из больших ареалов широтных

лучше прежде родиться чем в ящике марш на покой

как бы всем оказалась планета счастливых животных

лишь бы существовать если можно пожить на такой

век нам необитаемо в каждой похожей россии

очутиться нигде от зловещих попыток луны

но не в этой где тернии пышно а небо вполсилы

там нас не было не было нас это были не мы

«на стене с утра картинка криво…»

на стене с утра картинка криво

в комнате от табака угарно

ночь в крыму или вдали от крыма

с надписью швейцария локарно

мало что подсказывает память

странника бывалому ботинку

мне не мудрено ее поправить

но не память а саму картинку

там вода светла под зорким небом

пестрый город на горе как улей

но поскольку я в локарно не был

я в локарно почитай что умер

кто мне тело выточил токарно

наделил ногами выйти в люди

раз живу но нет меня в локарно

как же быть что там меня не будет

мне и здесь по совести не тесно

но пока умру стяжая славу

оторопь берет смотреть на место

где меня не существует сразу

привыкай к последнему убытку

созерцать на памятник не тратясь

смерть как набок сползшую открытку

жизнь sub speciae aeternitatis

«автопортрет в пейзаже роща с лугом…»

автопортрет в пейзаже роща с лугом

где даже водки славно если с другом

река весло журчанье за бортом

пространство зрением но время слухом

всегда наступит музыка потом

волна в орнаменте слепящих пятен

наощупь след в зеленую толпу

несильный звук но и во сне понятен

от длинных лет примотанных к колку

почти ожог сквозь память эти пятна

пленительны улитки и ужи

как жаль что ты умрешь но вероятна

весна раз мы живые ей нужны

так подлинна и любит без подлога

на скате к сердцу прежнему полога

в разрыв зари рубиновый атлас

и если времени нужна подмога

пускай исходит музыка от нас

здесь зрению она стократ острее

покуда спишь но наяву струна

или спираль где мы круги на срезе

земного позвоночного ствола

«как же их столько в своих городах коротких…»

как же их столько в своих городах коротких

вот и везде настигает один из дней

тускло сквозь сетку набор буратин в коробках

лунные лица в тени тем глаза видней

в топку сценарий сна о крылатых предках

солнце дерзит извне но по венам ночь

сотами над мостовой нелюбимы в клетках

стыдно до стона что некому всем помочь

рты нараспашку да воздух преграда вздоху

искры на карте каракас и кострома

ноль кислорода где дверь коридора в зону

исчезновенья на райские острова

встарь если в спальни смертных сходили боги

путь перекрыт даже богу темно от боли

день наступает со стороны луны

всех не спасти никого не спасти увы

лезвием вены над лункой но не рискую

прямо в зрачки ни тебе ни тому кто вслед

вместе съедим песок и допьем морскую

черную эту насквозь как эребу свет

кто продержал живьем в терпеливой доле

чтобы ни звезд падучих ни вешних гроз

значит не ордер в обещанном вечном доме

где у хозяина горниц на каждый спрос

вот и которую звал с непокорной челкой

кукла склонилась к лунке над этой черной

боги неправда и смертному не друзья

хочешь люби любого спасти нельзя

«когда в густом саду когда в тенистом…»

когда в густом саду когда в тенистом

я вызывал тебя условным свистом

сойти к реке где нам луна светла

когда к утру мы первых птиц кормили

я ни на миг не сомневался в мире

что он таков как есть что он всегда

как мы играли там в эдеме дети

нам верилось существовать на свете

он состоял из лета и весны

какие липы нам цвели ночами

и каждый знал что завтра нет печали

наступит день где мы опять верны

теперь река за плесом половины

уходит в рукава и горловины

слепые липы угнаны в пургу

мир выстоял но уцелел не очень

дороже прежнего но так непрочен

он весь река а мы на берегу

там на холме все светит в сад веранда

я посвищу тебе моя миранда

до первых зорь пройдем в последний раз

где тени прежних птиц над нами грустно

и на глазах прокладывает русло

прекрасный новый мир уже без нас

«когда пора мастерить кофе или яйца…»

когда пора мастерить кофе или яйца

всмятку а в ванной пульсирует дробь из крана

в дверь вопросительно постучат сгибом пальца

чуткой костью хотя звонок дециметр вправо

назад в постель изловчиться что только встанешь

с кем еще натощак когда во рту ни слова

с тыльной стороны сна день распростерт как залежь

небольшой тишины но черт стучатся снова

рассчитайся попарно вот который в душе

тупо тычет в ухо щетку щурится слепо

может туда и спишь а просыпаться лучше

строго обратным курсом по абсциссе влево

вокруг океаны сна тут только каюта

суша мерещилась дань глупому поверью

с какой стати идти и открывать кому-то

там кроме страшных рыб нет никого за дверью

мешает муляж окна дырки в снежной вате

чья ты кукла забытая на зимней даче

допустим и правда стучат войдут и нате

все рассядутся и что с ними делать дальше

трудно что ли склеить остовом рыбьи кости

вот их обтянули кожей налили кровью

а те решили что существуют и в гости

не стучите вас никого нет не открою

БОРТОВОЙ ЖУРНАЛ

I

подобно пифагорову бедру

в парилке где попутала харизма

стальные слитки выпали в бреду

из бережно живого организма

тот кто летит пока пунктирно цел

но в паузах сквозит как древний гений

лицо его луны светло как мел

сталь вниз влечет но вверх вздымает гелий

скрипи нейлоновое полотно

гроза и небо в голове громадно

ни взгляда вниз там на земле пятно

там кровь аэронавта

II

сегодня вахтенный инспектор звезд

вершитель абсолютного полета

а чуть вчера не менее чем хвост

бригадой теребили из болота

пусть пряжками определят ремни

дыру меридианам где съезжаться

едва верньер такому поверни

и горизонт шипя пошел снижаться

чу кычет в ночь снаряд из полотна

где вон какие ястребы ристали

кисть из запястья брызжет холодна

из гелия и стали

III

весь горний ум космический полип

любитель тайн в слоях фольги и ваты

шумел как миленький когда погиб

но в радиусе кляксы маловаты

вот если мозгу голова вредна

или бок