Видимое невидимое. Рассказы

По следам неисповедимых путей

Один знакомый монах мне как-то сказал: самое главное – разгадать волю Божию о себе. Распознать тот путь, который уготован именно нам, и жить в согласии с замыслом Божьим – это и есть осуществить своё предназначение.

Но как же обрести это согласие? Взгляд человека ограничен: нам дана способность воспринимать и осмыслять себя в настоящем и в опыте прошлого, заглянуть же в будущее нам не под силу. Мы движемся вперёд гадательно, далеко не всегда понимая, из каких наших намерений вырастет дерево и принесёт плод, а какие окажутся бессмысленными, пустыми или даже губительными. Потому и обращаемся мы к Богу со словами: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой». Потому и повторяем: «Да будет воля Твоя». Потому и восклицаем: «Господи! Ты испытал меня и знаешь. Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю; Ты разумеешь помышления мои издали… рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя» (Пс. 138).

Однако у человека есть одно подспорье, которое помогает ему приблизиться к этой нужной и сложной разгадке. Когда в нашей жизни происходит событие, которое меняет ход вещей во благо и оказывается судьбоносным, то мы обращаем глаза вспять и всматриваемся в цепочку «случайностей», благодаря которым событие – свершилось. И вот тогда-то мы и можем отчасти проникнуть в тайну Божественного Промысла – увидеть пустоту одних наших намерений и шагов и промыслительность других. «Вот здесь, в этом, казалось бы, мелком, проходном моменте, в этом случайном стечении обстоятельств и произошёл поворот, – удивляется человек, оглянувшись. – В том смутном предчувствии, – догадывается он, – звучали отголоски того самого призыва, которым вёл меня Господь. А вот тут, – разгадывает человек, – была пустота, вопреки моей уверенности, желаниям, планам, ожиданиям и мечтам. Это зерно не дало ростка – упало при дороге, и налетевшие птицы поклевали его. А вон то упало на каменистое место и, не имея корня, засохло…»

Всё это человек понимает потом, в обратной перспективе. Но – понимает! Значит, в этой оглядке нам всё-таки дано приоткрыть завесу гадательности, и невидимое становится видимым.

Я возвращаюсь к своим дневниковым записям ради этой оглядки – чтобы ещё раз спросить себя, обрели ли мои стремления то согласие с Промыслом, о котором говорил мне монах. Какое из моих намерений оправдалось? Какое предчувствие не обмануло? Как распознать этот голос впоследствии и не ошибиться – услышать и не пройти мимо? В сущности, опыт любого из нас – это свидетельство действия воли Божьей и Его неисповедимых путей, в которые вливается наша дорога, а значит – подтверждение Его помощи, Его постоянного присутствия. В этом смысле любая жизнь – это книга о Божьем водительстве, о руководстве и о подсказках, которые нам дарованы на нашем пути. Эти подсказки – во встреченных нами людях, в ситуациях, в которые мы попадаем, в проблесках интуиции и внимания, в подаренных нам мыслях и чувствах: как в способности чуять, догадываться и предвосхищать, так порой и в опыте непрямых, окольных путей – в возможности ошибаться, чтобы потом увидеть и уразуметь эти ошибки и вернуться к началу. Но главный дар – в способности истолковать наше прошлое, чтобы выправить будущее. Эта книга – и есть попытка такого истолкования.

Свой путь последних лет я в общих чертах записала. Я конспектировала сиюминутное, внезапное, случайное и этим делилась с близкими. Всякий раз оно было запечатлено изнутри текущего момента, в режиме «онлайн», то есть в том самом состоянии гадательности, в котором горизонтов не видно. Сейчас записанное видится мне своего рода документом – фиксацией пути в его становлении, отражением человека в слепом движении наугад, когда событие ещё не свершилось, когда оно застаёт тебя врасплох – на полушаге, на полуслове, на переходе, на перекрёстке, в неведении, в предчувствии, в заблуждении, в сомнении, в метании, в темноте. И только теперь, когда проступил дивный узор, сплетённый из прошлых сиюминутностей, они обрели осмысленность и цельность.

Обратное зрение даёт нам увидеть, что узор судьбы, во всех его мелочах, есть отпечаток таинственного и чудесного процесса – процесса соавторства Бога и человека, каким бы неразумным человек ни был. Наделённые свободной волей, мы как образ и подобие Творца получили в наследство от Него дар творчества – уже в самой возможности творить собственное житие. И когда это житие освящается вторжением Чуда – событием нездешнего происхождения, то сотворчество Бога и человека становится очевидным – через Божье участие, через Его мудрую корректуру, выправляющую путаный, сбивчивый и громоздкий черновик. Если и нужно публиковать мои записи, то именно как свидетельство этой силы – проявления большого в малом, значительного в случайном, прекрасного в неприглядном, Божественного в человеческом.

Я начала их вести года три назад: честно говоря, это было попыткой некоторой самодисциплины, способом спасения от мутности и спутанности собственного сознания, поиском избавления от нерасчленённого потока расплывчатых впечатлений и чувств, которые спонтанно накрывают в сумбуре текущей жизни, добавляя в этот сумбур ещё больший хаос недодуманностей и неясностей. Я записывала свои впечатления в бегстве от этого сумбура, чтобы хоть чему-то в своей жизни придать облик оформленности, завершённости и порядка. Это был своеобразный целительный способ остановки в безумной гонке за мчащейся повседневностью, которая вдруг стала меня ужасать. Я поняла, что пропускаю что-то важное, пробегаю мимо, не оглянувшись, что я совершенно не слышу себя – хотя бы потому, что не всегда утруждаюсь внимать.

Внимание – это очень точное слово. В толковом словаре оно определяется как избирательная направленность восприятия на тот или иной объект. Но кроме необходимой устремлённости сознания, уже требующей определённых внутренних усилий, внимание связано ещё и со способностью внять – услышать, воспринять, усвоить (то есть буквально – «сделать своими», включить в свою жизнь) те послания-подсказки, о существовании которых знает каждый верующий человек. Я записывала случайности, чтобы войти в состояние внимания – чтобы выловить хотя бы некоторые обрывки мыслей из их непослушной крикливой толпы и не позволить им пронестись, как всегда, мимо, впустую и зря. Вот я сейчас выдерну оттуда эту мысль, это впечатление, это смутное чувство, поймаю его за хвост – и в тишине на него посмотрю, проживу его до конца, попробую его назвать, найду для него нужное слово, а там, глядишь, может, и станет понятно, откуда оно растёт и куда может вырасти дальше. Я стала так делать, и – удивительно! – моя жизнь потекла по-другому. Постепенно я открыла для себя чудесное состояние, в котором незначительные подробности жизни, попав в фокус рефлексии, обретают ценность и смысл, потому что умеют вырастать – именно через моё внимание к ним – в потрясающие переживания, погружая в ощущение полножизния, когда каждая мелочь важна, насыщенна, изобильна, промыслительна и прекрасна. И с этого момента неисповедимые пути повели меня в мир, в котором я ещё никогда не была…

Я расскажу историю, которая случилась со мной, но она не совсем обо мне и не только моя. Она о том, как бывает, когда человек делает маленькое движение, даже не шаг – шажочек, он только заносит ногу, он только соглашается её приподнять, чтобы ступить туда, куда, как ему смутно кажется, его почему-то зовут. Она о том, как бывает, когда человек решается попросить – нет, даже не решается и даже не попросить – он только позволяет родиться в себе первоначальному импульсу вопрошания, звучащему очень коряво, потому что это всего только импульс, который даже ещё не успел облечься в слова: «Зачем, Господи? Помоги мне понять, зачем я это чувствую? И что мне со всем этим делать?» Оказывается, бывает так, что достаточно только возникнуть вопросу «зачем?», чтобы мгновенно пришёл ответ в виде оглушительных судьбоносных событий, о которых ещё недавно невозможно было себе даже помыслить. Для меня это история-проповедь, ибо она о бесконечной любви Божией к каждому, даже самому маленькому человеку – сколь бы ни был этот человек неразумен, тёмен и слеп.

Из моих записей станет понятно, как случилось, что я полюбила странствовать – ездить по русским городам, деревням и сёлам в поисках нерукотворной красоты и рукотворной прекрасной старины, как я открыла для себя целительность этих мест и уже не могла без них обходиться. Как я придумала для себя способ спасения от безвоздушного пространства мегаполиса с его ритмами холостого, мёртвого бега: я дожидалась выходных, садилась в машину и просто ехала за МКАД – туда, где начинается жизнь, где возвращается и оживает прошлое, где человек обретает совсем другое восприятие себя и мира вокруг. В одном из таких путешествий и произошла встреча, которая повернула мою жизнь, хотя тогда я даже не подозревала об этом.

В городе Вязники Владимирской области, гуляя вокруг дивной кладбищенской церкви Покрова Божией Матери, я случайно набрела на могилу дьякона Петра Вигилянского. С таблички на металлическом кресте на меня смотрел человек с прекрасным лицом, под портретом было начертано имя, а ниже – годы его жизни: 1872–1932. Я ничего не знала о вязниковском однофамильце из прошлого и, взволнованная, бросилась расспрашивать о нём местного священника, который оказался рядом. Но священник только пожал плечами.

С этого дня я не могла найти себе покоя. Я знала, что Вигилянские – фамилия консисторская, и было очевидно, что дьякон из Владимирской губернии как-то связан с нашим родом, происходившим из священников. Но как? Какую он прожил жизнь? Кем он приходится всем нам – нынешним Вигилянским? И зачем он напомнил о себе сейчас? И почему именно мне? Эти вопросы повергли меня в совершенно новое состояние: у меня не получалось пройти мимо и продолжать жить дальше как ни в чём не бывало – мне непременно нужно было найти ответ. Во мне поселилось отчётливое чувство, что незнакомый дьякон с прекрасным лицом меня зовёт, призывает к каким-то шагам, словно хочет, чтобы о нём непременно узнали.

Вязники. Покровская церковь

Вязники. Могила дьякона Петра

Конечно, я поделилась загадкой с папой, протоиереем Владимиром Вигилянским, и с братом Никой – дьяконом Николаем. Но ни папа, ни брат, так же как я, ничего не знали о могиле за алтарём вязниковской церкви. Зато Ника упомянул о старом семейном альбоме и о сохранившихся там дореволюционных фотографиях наших предков, священников Вигилянских, о которых, кроме подписанных имён, тоже ничего не было известно. Альбом когда-то принадлежал покойной папиной двоюродной сестре Елене, и несколько лет назад Ника чудом добыл его у дальних родственников, которым альбом оказался не нужным. Почему-то эта история прошла мимо меня, и я кинулась к родителям – скорее разглядывать неведомые картинки из прошлого.

Я была потрясена: альбом начинался с фотографий конца ХIХ века, с серии портретов моего прапрадеда, протоиерея Алексея Вигилянского – величественного седовласого старца с роскошной белой бородой, дальше следовали фотографии его жены Анны Вигилянской, моей прапрабабушки, их красавицы-дочери, Ольги Алексеевны, с детьми и мужем, Дмитрием Губиным, а потом – уже тех их потомков, о судьбах которых нам было более или менее известно.

После знакомства с этим загадочным фотоархивом вопросов стало гораздо больше: где жил мой прапрадед, священник Алексей? В каком храме он служил? Жива ли эта церковь сейчас? Как складывалась его жизнь? Вообще, кто он такой? Кем были его предки? Как связан он с вязниковским дьяконом Вигилянским? И зачем всё это вышло из-под спуда именно теперь? Почему это происходит со мной? Почему всё это вдруг стало так важно – разгадать, узнать, поднять на поверхность? Это было не просто любопытство и не только зов крови: я чувствовала, что должна воскресить эту память и что это необходимо не только мне. Мне казалось, что за моими поисками кроется что-то великое – какое-то благословение Небес и Сила, и Слава. Такое творилось со мной впервые – это было предчувствие чудесного, от которого нельзя отмахнуться. Я стала молиться – записала в помянник имена всех неведомых Вигилянских, и мне уже казалось, что они рядом, прямо здесь, со мной, и мне помогают, и времена сомкнулись.

Вигилянские. Прапрадед прот. Алексей

А дальше начались чудеса. Я набрела на родоведческий сайт, где нашла целый форум о священниках Вигилянских, служивших в ХIХ–ХХ веках во Владимирской губернии. Выяснилось, что в Вязниках до сих пор жив краевед Лев Валерианович Вигилянский, внук того самого дьякона, могилу которого я обнаружила. Ни телефона, ни адреса краеведа-однофамильца на сайте не было, но я была уверена, что его найду. В ближайшую же субботу, едва дождавшись рассвета, я снова отправилась в Вязники, рассчитывая разведать о Льве Валериановиче в местном краеведческом музее. Но на подъезде к Вязникам я поняла, что приехала слишком рано, и музей ещё закрыт, поэтому свернула в соседний городок с прекрасным названием Мстёра: на форуме упоминались священники Авроровы, родственники Вигилянских, которые там служили.

Вигилянские. Ольга Алексеевна, Дмитрий Губин

В городе Мстёре нет краеведческого музея, зато есть музей мстёрских мастеров – они славились искусством росписи шкатулок. Музей тоже ещё не открылся, но зато я попала в это раннее нежное июньское утро с кувшинками на тихой реке Мстёре и с куполами храмов в рассветном летнем небе. Я бродила по берегу, смотрела на отражения двух мстёрских монастырей, которые только недавно восстановили после советской разрухи, и молилась – даже уже не о том, чтобы найти родственников, а о том, чтобы научиться благодарить: я совершенно отчётливо чувствовала, что Господь рядом и что происходит какой-то великий поворот – воскрешение памяти, как будто вступил в действие закон равновесия-восполнения, и прошлое возвращается, и забытое оживает.

В музее я пробыла не больше десяти минут и вышла оттуда с номером телефона вязниковского краеведа: так я нашла Льва Валериановича, ещё даже не успев доехать до его города. Через полчаса мы уже сидели вместе за столом у него на кухне, он листал толстую папку с архивными документами и историей «вигилянского» рода, напечатанной на машинке. Лев Валерианович восстановил свою генеалогию вплоть до мелочей, у него были сведения и о родственных Вигилянским фамилиях – Скипетровых, Авроровых, Кантовых – священников, служивших во Владимирской губернии, от Мурома до Гороховца. Он показывал фотографии и говорил, говорил, говорил… О зверствах большевиков, творившихся на владимирской земле, об изувеченных храмах, о мученических подвигах священников: никто из них не пережил 1937 года. Я узнала подробную биографию дьякона Петра, деда Льва Валериановича, могилу которого я нашла меньше месяца назад, узнала и о трагических судьбах остальных «владимирских» Вигилянских, среди которых оказались и канонизированные новомученики. Однако сколько ни всматривался Лев Валерианович в лица на фотографиях нашего семейного альбома, который, разумеется, был у меня с собой, но ничего сказать о них не мог. Стало очевидно, что они принадлежат к какой-то параллельной ветви, и искать их надо в другой губернии.

Я провела у Льва Валериановича целый день. Он разрешил перефотографировать портреты священников из его архива и переписать истории их судеб. Я поймала себя на том, что мне уже и не важно, связаны ли эти прекрасные люди с нашим родом: это осколки нашей общей многострадальной истории, которую мы все должны знать. Тем более что 80-летний Лев Валерианович совершил настоящий подвиг, расследуя дела давно минувших дней ещё старыми способами: не имея интернета, на протяжении долгих лет он по крупицам добывал сведения, посылая письма в архивы. Его бесценная папка просто лежит в ящике его письменного стола, и эти материалы до сих пор никому не известны. Я предложила ему отсканировать все страницы, перенабрать текст на компьютере, чтобы сделать его доступным всем нам, чтобы гигантская работа не пропала даром, не потерялась, не канула в Лету. Эти слова растрогали Льва Валериановича до слёз – пожилой человек сидел напротив меня и плакал. Ему казалось, что прошлое никого не интересует, и моё внимание было для него счастьем. С тех пор прошёл год, насыщенный событиями, о которых речь впереди, и я чувствую, что настало время вернуться в Вязники с ноутбуком, сесть за письменный стол Льва Валериановича, провести несколько дней за несложной работой и дать ей новую жизнь, сохранив для всех нас и наших потомков. И конечно – тем самым хоть как-то ответить её проникновенному автору на его открытость и гостеприимство, принести ему благодарность за труды, за возвращение и хранение нашей памяти…

Мстёра

Уехав из Вязников, я, разумеется, сразу написала об открывшихся мне потрясающих судьбах, в которых отразился весь наш кровавый ХХ век, наша общая боль и вина. И меня засыпали письмами. Получилось так, что, не найдя ответов на свои вопросы, я случайно, сама того не подозревая, нашла ответы для других. Через меня люди находили своих предков, восстанавливали лакуны в семейном древе, обретали свою историю. Многие ездили в Вязники ко Льву Валериановичу и возвращались с ответами. Меня это поразило: я поняла, почему не могла усидеть на месте, почему так стремилась в чужой город, наобум, наугад, и откуда эта непреодолимая тяга, которой я не могла найти объяснения. Человек, творя свою судьбу, будучи орудием в руках Божьих, может чудесным образом, даже не зная об этом, влиять на судьбы других людей, стать проводником и посредником, звеном в общей цепочке Промысла, в которой мы все незримо связаны друг с другом. И именно в этот момент я впервые, на собственном опыте убедилась в существовании уже упомянутого мной невидимого пути сотворчества Бога и человека, которому мы все удостоены приобщиться в нашей жизни. Мне казалось, что одного этого уже достаточно, чтобы уяснить себе дивный смысл тайного предчувствия, родившегося столь неожиданно и внезапно в моём сердце. Но меня ждало новое открытие, которое обрушилось на меня буквально через считаные дни после чудесной поездки в Вязники.

Вигилянский Лев Валерианович, краевед

Среди писем, приходивших ко мне, одно прилетело из города Чебоксары. Некая женщина по имени Елена Окунева убеждала меня в том, что мой прапрадед, священник Алексей Вигилянский с фотографии из семейного альбома – брат её прапрабабушки, что жили они в городе Курмыше Симбирской губернии и что мы с ней, видимо, родственники. Папе было достаточно услышать только это название – Курмыш, чтобы он воскликнул: «Да! Мы нашли: это они! Место рождения моего отца, Николая Дмитриевича Вигилянского – город Курмыш, теперь я вспомнил!» С Еленой Окуневой мы стали сверять имена и даты: она занималась своим родословием уже давно и знала об Анне Петровне Вигилянской, моей прапрабабушке, о её дочери Ольге, моей прабабушке, она назвала приблизительные годы их жизни – всё сходилось. Дальше стали выясняться подробности: я узнала имя ещё одного Вигилянского – священника Павла, это был мой дедушка уже с тремя «пра», в середине ХIХ века он служил, как сказала Лена, в Успенском храме села Бортсурманы того же Курмышского уезда. Он-то и родил, кроме прочих шестерых детей, моего седовласого прапрадеда Алексея из альбома и прапрабабушку Елены Окуневой, с которой мы через это родство оказались пятиюродными сёстрами.

В августе 2016 года, то есть всего через полтора месяца после путешествия в Вязники, я уже мчалась за 600 километров от Москвы, в Нижегородскую область, в земли бывшей Симбирской губернии, в места с таинственными названиями, которые я никогда раньше даже не слышала, – в Курмыш и Бортсурманы. Навстречу мне из Чебоксар ехала моя новообретённая сестра Лена. Я добралась на день раньше, 16 августа. До назначенной встречи с Леной в селе Бортсурманы был ещё день, поэтому я сначала отправилась в посёлок Курмыш, в надежде разыскать храм моего прапрадеда Алексея, как я успела выяснить – в честь Рождества Пресвятой Богородицы.

До революции Курмыш был процветающим уездным городом с многовековой историей, с десятитысячным населением, с двумя монастырями и пятью храмами. Когда попадаешь в него сегодня, то испытываешь противоречивые чувства: сердце бьётся при виде голубых куполов белоснежной Покровской церкви с колокольней, которую видно отовсюду, – радость, она всё-таки уцелела и действует!

Богородицерождественский храм – рядом, стоит, слава Богу! Увы, колокольня разрушена, купола снесены, но главное здание сохранилось – с алтарными апсидами, с окнами, с дубовыми дверьми. Он изувечен, но всё-таки жив: на фоне мерзости запустения и уже узнаваемой печальной картины разрухи советских времён это было счастьем, ведь Курмыш не избежал страшной участи большинства русских городов. От монастырей не осталось и камня на камне, большинство храмов сровняли с землёй, Тихвинская кладбищенская церковь превратилась в руины, из которых растут деревья, на месте древнего городского кладбища – сельпо и огороды…

Я вышла из машины и долго смотрела на то, что осталось от церкви прапрадеда. Ходила кругами, прикасалась к кирпичным стенам, и радость сменялась болью – прямо в алтарной апсиде вырублена дверь, над которой табличка: «Курмышский дом культуры». Вскоре начала собираться молодёжь, и из храма послышалась залихватская музыка дискотеки – какой-то жестокий циничный анахронизм, перевёртыш, насмешка, издёвка. Я всматривалась в постройки рядом и чувствовала, как изнутри подымается что-то щемящее: где-то здесь был их дом, моя прапрабабушка Анна, кругленькая, с норовистым характером, активная, весёлая – я знаю её по фотографии, – хлопотала тут по хозяйству, звонили колокола к заутрени, прапрадедушка спешил на службу, он ходил по этой самой земле, а за ним – и красавица Ольга Алексеевна… Прошлое ожило и казалось реальнее и важнее настоящего.

А потом я поехала дальше и глубже, ещё на одно поколение вниз – в село с дремучим и сказочным именем Бортсурманы: именно там родился прапрадед из бедной курмышской церкви, ведь в Бортсурманах служил его отец, иерей Павел – мой дедушка в шестом поколении, и Успенский храм, я знала, возродился и действует.

Курмыш. Храм прапрадеда

О селе Бортсурманы нельзя рассказывать мимоходом: это место, в котором скрестилось для меня всё, что связано с представлением о Руси, о глубинке, о прошлом, о Родине, об истоках – о чём-то бесконечно родном, корневом, кровном, нутряном, отеческом, нашем. Надо было проехать каких-то 25 километров, чтобы окончательно отменилось время. Я попала в картинку из хрестоматии, из книжки с названием «Русь изначальная», в Землю обетованную, откуда мы все происходим. Представьте себе: зелёные просторы, деревенские домики, околицы, козы, петухи, и дорога, и холм вдалеке, и белоснежный храм на холме – невозможно прекрасный. Я словно возвращалась домой после долгой разлуки – это чувство узнавания, его нельзя ни с чем перепутать. Я была абсолютно очарована и взволнована, но даже не могла предположить, какое новое потрясение ждёт меня здесь.

Я подъезжала к храму под звон колоколов, вокруг было множество машин и люди – толпа людей, радостных и нарядных, собравшихся здесь явно по какому-то особому случаю, ведь это был обычный будничный день, вторник. Заканчивалась полиелейная всенощная, и я в нетерпении бросилась расспрашивать бабушку за свечным ящиком, что же это за торжество, на которое я попала. Оказалось – канун престольного праздника, Обретения мощей святого праведного Алексия Бортсурманского, священника этой церкви – подвижника, прозорливца, целителя, чудотворца, и мощи его покоятся прямо здесь, в храме.

Бортсурманы

17 августа 2016 г.

Я заметила раку, украшенную цветами, и припала к мощам неведомого старца – я и имени его никогда не слыхала – и не переставала удивляться: приехать сюда впервые – и попасть в самый день его праздника! Я купила в лавке книжечку с его житием, отъехала в лесочек неподалёку, чтобы устроиться здесь на ночлег в палатке: в окружении происходящих чудес мне не было страшно. Перед сном я достала житие, и оно само распахнулось ровно посередине, там, где проходит скрепочка – такая, как в школьных тетрадках. И мой взгляд упал на строки, от которых забилось сердце: «За девять лет до своей кончины отец Алексий вышел за штат и передал своё место Павлу Вигилянскому, женатому на его внучке от старшей дочери Надежды». Так, за один день я обрела родословие вплоть до восьмого колена: иерей Алексий Гнеушев, незнакомый дивный святой, память которого чествовали именно сегодня, оказался моим родным дедушкой с пятью «пра».

Бортсурманы. Мощи святого праведного Алексия Бортсурманского

Как рассказать, что я чувствовала, лёжа с фонариком в тёмной палатке, в ночном лесу, на окраине глухого села? Что может чувствовать человек, который ищет одно, а обретает – всё? Просит малое, а получает сторицею? Как описать, что испытываешь, когда вдруг понимаешь, что вся твоя жизнь – под увеличительным стеклом, на ладошке? Что не я иду, а меня ведут, что не я искала, а меня нашли? Передо мной мгновенно вновь развернулась вся цепочка «случайностей» на этом пути, все его промежуточные остановки и полустанки, когда ещё не было видно конечного пункта, а слышался только необъяснимый далёкий зов, которому нельзя было не поддаться. Мне опять – уже в новом свете – открылась тайная причина тех странных предчувствий и непонятных порывов, которые мной управляли. Я наконец поняла, ради чего со мной всё это происходит – не только ради воскрешения родословия, но ещё и для того, чтобы этой тёмной прекрасной ночью, в глуши, на краю света, я узрела невидимое в Силе и Славе Божией – через красоту Его Промысла, действующего так таинственно и чудесно прямо здесь, на этой земле, в нашей маленькой жизни. Святой дедушка взял меня за руку – ещё там, в далёкой Москве – и привёл к себе через Вязники, через случайные находки и встречи, чтобы я сейчас не могла сомкнуть глаз, чтобы я лежала в спальнике и повторяла: «Дивен Бог во святых Его!», «Святый праведный отче Алексие, моли Бога о нас!», «Слава Богу!». Это было похоже на второе рождение. Я читала о чудесах святого, описанных в его житии, и понимала, что одно из них, не вошедшее в книжку, происходит прямо сейчас со мной.

Следующий день – 17 августа 2016 года – я никогда не забуду. Весь холм вокруг храма был запружен народом, который не умещался внутри: литургию служили прямо на улице, в лучах восходящего солнца. В Бортсурманы на вертолёте прилетел владыка Георгий, митрополит Нижегородский и Арзамасский, ему сослужили четыре архиерея и священники, съехавшиеся со всей епархии. Мне казалось, что я попала на пир в Горнем мире, что раздвинулись все границы, и уже нет ни времени, ни пространства. Я вернулась к оглушительному переживанию веры: с такой силой и глубиной оно – в моём нерадении – могло открыться только при встрече с подлинным чудом, дарованным по милости и любви Божией, незаслуженно, совершенно задаром.

Сестра Лена узнала меня в толпе по выражению потрясения на моём лице – наверное, его нельзя было не заметить. Мы обнимались, и хотелось плакать – настолько пронзительными и острыми были наши эмоции. Эта встреча не укрылась и от журналистов нижегородского телевидения – я рассказывала свою историю перед камерой, чтобы свидетельствовать о чуде и славить Бога. После службы я пробилась к митрополиту Георгию, который с давних пор знает моих родителей и дружит с ними, – разумеется, я не могла не поделиться с ним моим оглушительным известием. Он благословил меня и сказал: «Ну и где же папа и мама? Жду их на службе здесь, в Бортсурманах, в следующем августе, через год: теперь, после такого явления чуда, без них этот праздник будет неполным. Добро пожаловать в гости».

Но папа и мама до сих пор ничего не знали и волновались в далёкой Москве, недоумевая, куда я опять исчезла. В Бортсурманах почти не действовал мой МТС, и разговор прерывался на полуслове. Я кричала в мобильник о чудесах, но они ничего не могли расслышать. Они узнали о них уже из фейсбука, где я сбивчиво обо всём написала, набирая текст в телефоне, по дороге обратно. Из Бортсурман я, конечно, поехала прямо к ним, и первым делом мы устроили домашний благодарственный молебен перед иконой святого праведного Алексия, которую я привезла от его мощей, с чтением акафиста и канона в его честь. А потом мы не могли наговориться, удивляясь Промыслу Божьему и Его неисповедимым путям…

Кончился август, началась обычная московская рабочая жизнь, но я чувствовала, что она уже никогда не будет такой, как прежде. Недавние чудеса, упавшие с неба, перевернули мой мир, преобразили его нездешним светом, и к этому свету невозможно было привыкнуть. Я чувствовала бесконечную благодарность Богу и собственную малость, своё недостоинство и незаслуженность чуда, которое со мной стряслось – именно стряслось, как вулкан, как землетрясение, как разверзшиеся небеса.

Бортсурманы

17 августа 2016 г.

Мне казалось, что теперь должна как-нибудь послужить, принести какую-то пользу – и стала молиться, чтобы Господь показал мне, чем именно я могу пригодиться, чтобы Он подсказал, что же мне теперь делать. Я обрела нового молитвенника – своего чудесного дедушку с пятью «пра», который, как выяснилось, всегда находился рядом, но теперь я знала его в лицо и стала постоянно к нему мысленно обращаться. В октябре, по внезапному наитию, я написала его портрет – чтобы с ним побыть, чтобы оказаться к нему поближе. Я населила свою картину чудесами из его жития – изобразила святых, которые ему являлись, нарисовала Успенский храм, по которому я уже скучала, и самого праведного Алексия на первом плане: я с трепетом водила кисточкой, а он постепенно оживал, и мне казалось, что он мне отвечает. На рамке я написала самые пронзительные слова из его акафиста – мне хотелось принести ему хвалу, хоть что-то для него сделать: «Радуйся, ведевый дальняя яко ближняя, радуйся, предзревый будущая яко настоящая…» – ведь этот его провидческий дар коснулся меня самой. Я совсем никакой не художник, и моё внезапное вдохновение не имело отношения к искусству в том понимании, какое обычно вкладывают люди творчества в свои художественные задачи, – это было порывом любви, поводом пообщаться с дивным дедушкой, который стал для меня родным.

Бортсурманы. С митрополитом Георгием

17 августа 2016 г.

Стоило закончить картину, как мне пришло неожиданное предложение из пресс-службы патриархии – стать автором роскошной книги о Святейшем Патриархе Кирилле, которая готовилась к его юбилею ему в подарок и уже была составлена в виде фотографий: оставалось написать текст, причём – в считаные сроки. Книгу надо было написать за несколько дней – совершенно несбыточная задача при моей ежедневной занятости на работе, не говоря уже о сомнениях, хватит ли мне мастерства для такого ответственного, большого и трудного дела. Но отказываться я не имела права: теперь, когда Промысл Божий так откровенно и громко явил свою силу, я больше всего боялась ему помешать – своим своеволием и поиском отговорок.