В зеркале отражалось лицо – русый вихор над крутым лбом, светлые простодушные глаза, грубоватый очерк скул со впадинками под ними, широковатый нос, вроде львиного, полуоткрытый от усердия рот недурного рисунка (такой ещё называют купидоновым луком) и упрямый, торчком подбородок. Рот был полуоткрыт, потому что совершалась мистерия, в просторечии называемая бритьём, что подтверждали и клочки пены на подбородке.

Он развернул зеркало – в обзор вплыл белый подворотничок расстёгнутой гимнастёрки и затем синий с золотом погон.

Восклицание вырвалось у него помимо воли. На секунду лётчику помстилось, что он видит совсем другое – он даже оглянулся… Но разве кто-то мог быть здесь, в заброшенном саду, среди августовских усталых деревьев. Из-за паутины и узеньких дорожек, вытоптанных ежами в лунно-жёлтой, выцветшей траве, сад косил под призрака и в то же время казался до жути живым, как одно целостное существо со своими мыслишками и воспоминаниями.

Тазик с мыльной пеной на крыле маленького самолёта выглядел очень уместно, хотя и немного комически.

Нет, нет. Никто сюда не приглашён. Чутьё умного офицера, наивного хитрована, натренированное годами съеденной войной молодости, не подвело бы его ни в коем разе. Выбранное им место уединения отвечало всем требованиям по части тишины и пейзажа. В самый раз, чтобы, как следует, побриться.

Тишина, правда, добирала здесь до степени чрезмерной. Струилась подобно ручейку, который за скалой превратится в изрядную реку, и растекалась между расставленными для построения «на первый-третий» тонкими стволами.

Вернее, стволы напоминали шеи подземных обитателей, вылезающих из засыпанных жёлтым и красным лесного танцпола. Тут и привидению негде было бы обрести покой.

Холодные чужие глаза, знаете ли, никак не могли отразиться в круглом зеркале армейского, многоразового образца, (не подлежащем уничтожению), по той причине, что в саду никого не было, кроме лётчика и его самолёта. Сломанное дерево, чья вершина покоилась в заросшем тиной прудике, уже умерло. Леди покинула его вовремя и переселилась за Стену, да и не отражаются они в армейских зеркалах. Небо, низкое и тусклое, собралось в кольце погнутой парковой ограды, у которой такой вид, будто это ограда мира… пустынное, словом, хотя и неглупое местечко.

Но он был так молод и, как я уже сказала, прост душой, что не стал об этом думать. К слову, в своём душевном здравии он и не собирался сомневаться. Очень был уверен в себе лётчик.

Вспомнилась эта околесина ему много позже, и при других, к лирике не располагающих обстоятельствах. Происшествие осталось в памяти картинкой, тревожной и забавной. Особенно запомнилось странное выражение в холодных ясных глазах, заглянувших в его собственные. Это было удивление.

Ровно в 11, в небе

И древний текст был найден, и был прочтён до чрезвычайности въедливо круглыми проницательными глазами. Кошачий зрачок пульсировал в них, но это не была кошка. Нет, котом он не был, хотя этих животных не раз обвиняли в близости к нему. Чечевичные зрачки, пульсирующие мерно, двигались по строчкам от первой, похожей на полуобрушенный замок на холмах к последней, где замок отстроили и над ним дразнился язык штандарта. Потом пронзительный взгляд вновь скользнул к началу.

И был прочтён древний текст, и были внесены в него изменения.

Овальное зеркало, способное отразить в натуральную величину большую куклу, не тускнело, распростёртая рукопись трепетала в его млечной голубизне. Строчки букв выстроились ровно, с отступом на абзацах.

Он протянул руку к зеркалу. Это была всем рукам рука – с гибкими пальцами в пегой густой шерсти. Пальцы с длинными твёрдыми ногтями погрузились в тусклое зарево овального зеркала.

И буквы потеснились, и два древних знака отшатнулись друг от друга, и расступились, и дрожали от негодования. Там, где расчистилось пустое место, под ногтем появились какие-то потёки, точки, и два знака, известных с очень давних времён, оказались разделёнными.

И новый знак был неведом и чужд старой рукописи, и я не знала его.

Он отдёрнул руку.

Рукопись в зеркале, свернувшись свитком, исчезла среди многих, ей подобных, сложенных грудой. Овал зеркала показывал их, как нечёткое отражение в пруду – слабо освещённым изнутри.

Он протянул свою лапу к зеркалу, но прямо под когтями потекла надпись на руническом алфавите Вселенной, преобразованном из… ну, одного из языков, который несколько упростили для этой благородной цели.

Господин, желать ли Твоя сохранить внесённые

бесценные изменения?

Он уставился на чуть приплясывающие буквы с недоумением. Надпись не исчезла. Эта модель обещалок не торопилась угодить своему господину, угадав его мысли. Да это ведь раз плюнуть, раздраженно подумал Дьявол, ибо это ведь именно он и был, если несколько упростить Изложение Событий.

Он кивнул, утопив раздражение, как ягоду в блюдце с вареньем.

Надпись утонула вместе с раздражением в глубине зеркала. Хранилище рукописей (а это и было оно, а вовсе не его изображение) оставалось в глубине обещалки – только руку протяни – ещё некоторое незначительное время. Но пользователя злила и эта трата секунд.

Потом зеркало заколыхалось, точно подёргала неуверенная рука занавеску на сельском окошке. Груды рукописей исчезли, погрузившись в слой фосфоресцирующего воздуха. Дьявол увидел в зеркале обещалки себя. Он улыбнулся, блеснув клыками. Рабочая поверхность зеркала неопрятно смялась и заёрзала: возникло неисчислимое множество фигурок, которые двигались все разом.

Они были сочленены, по меньшей мере, сотней сюжетов.

Сюжеты перекрывали друг друга, так что иной раз перед носом нападающей акулы оказывался нож гильотины в работе, а отрубленная голова катилась и обрушивалась в извергающий лиловую патоку вулкан. Тут разлили молоко, и осколки не убрали, и тут же вздымал два копыта необъезженный конь, а в сползшем седле торопливо обнимались два друга.

Сгорбившаяся от нетерпения акула дольше всех была видна в верхнем, мармеладной густоты, слое обещалки. Засим её утянуло вглубь рабочего стола, и воцарился зеркальный штиль. С полудюжину обычных значков выступили в центре. Дьявол потянулся к третьему в нижнем ряду, изображающему человечка или куклу.

Когти коснулись зеркала, войдя в него на миллиметр, и в зеркале затрепыхалась новая надпись.

Господин, желать ли Твоя извлечь

запоминающее устройство

со всем, подобающим моменту, бесстрастием

и, соблюдая правила безопасности, соблюдение коих

гарантирует Тебе

и Твоему презренному устройству упомянутую безопасность?

Дьявол ухмыльнулся и, мысленно чертыхнувшись, причём ему пришлось отправить обещалку и все обещалки непременно на свой адрес, прохрипел приятным профундо:

– Валяй.

Изображение задрыгалось, и Дьявол увидел, как из зеркала высунулась крохотная белокурая голова на тонкой шейке. Когда фигурка вышла из мертвенной глади зеркала по плечики, он аккуратно перехватил их двумя когтями и вытянул куколку из смыкающейся, как налитый в чашку мёд, поверхности.

Он поставил куколку перед собой на подлокотник кресла и посмотрел на неё так, будто впервые видел такое чудное создание. Край его заросших чёрными завитками губ дрогнул в неподобающей этому почтенному зрителю растроганной усмешке. Куколка выглядела крохотным подобием человека, хотя легко помещалась в кулаке Дьявола.

Она крепко стояла на ножках в летних вязаных сапожках и бесстрастно пялилась перед собою. Спокойная и неживая, она казалась аккуратисточкой. Круглая головёнка в шлеме гладких светлых волос, приглаженных на косой проборчик, намекала на чистоту помыслов. Голубое платьице в обтяжку было на тон темнее сапожек.

Дьявол нагнулся, словно пытаясь попасть в поле зрения её единственного глаза, помещённого над переносицей, но неподвижная глубина этого озерца, прикрытая густыми русыми ресницами, не взволновалась, зрачок не сузился от намерения рассмотреть визави и не расширился от упавшей на неё тени. Беленькая и тихая, она помалкивала себе и не пошатывалась от груза мыслей и сомнений, (о, да – и сомнений), взваленного на неё сатаной.

Дьявол полюбовался крохой и осторожно сунул соучастницу преступления в кармашек потёртого и уютного френчика, тесноватого для его могучей грудной клетки. Он подошел к двери, весомо и беззвучно ступая лосиными копытами. (Штанов он не носил, предпочитая натуральный собственный мех, густой и чёрный, лишь кое-где побитый сединою и отчасти – молью Иридиас, с которой воевать бесполезно.) Зеркало, покинутое им, безнадёжно тускнело в углу комнаты, и гасла надпись:

Господин, если Твоя желать

абсолютно безопасно отключить…

Взявшись за дверную ручку, он помедлил и вытащил из френча куколку, деликатно ухватив её за хрупкую талию. Грабитель мутно и с раздражённым восхищением помотал башкой с рогами.

– Ишь ты. – Бормотнул он.

Полюбовавшись на то, как она, прямая, бесчувственная, светловолосая, смотрит на него и сквозь него без малейшего страха, он снова заключил её в крепостной замок своего кулака, сомкнув пальцы, твёрдые и поросшие проволочным волосом. Ни шевеления, ни звука протеста. Дёрнув на себя дверь, похожую на дверцу холодильника, (теперь такие во всех учреждениях), он вышел.

Гигантская птица летела сквозь чёрный мир, полный золотых шаров, источающих неистовый свет или тёплое сияние. На мягких перьях птицы, как в седле, сидели двое и разговаривали. Черноволосая, с овальным белокожим лицом Богиня Юго-Западного ветра задавала вопросы. Волосы её растрепались, хотя несколькими часами ранее ласковая и заботливая Рука уложила их, следуя сложному, почти архитектурному замыслу. Острая заколка из золота торчала в тяжёлом спутанном узле. Таков был и её характер – разом и созидающий, и разрушительный. В её новых делах всегда прятался элемент разрушения, а то, что она уничтожала, было обречено возродиться. Нельзя сказать, что таковы, мол, все Богини Юго-Западного Ветра. В мире всегда одна такая, ибо природа ветра не меняется с той секунды, которая казнит вечность и начинает Время.

Она родилась в одиннадцатый месяц Чёрной Лошади, пришедшийся, в свою очередь, на Зеркальный Год из четырёх цифр, отражающих друг друга. Таким образом, она была предназначена стать тем, кем стала – женщиной с растрёпанной гривой волос и на редкость чётким, организованным мышлением. Драгоценные камни ярко светились в этой гриве и меркли изредка: свитые в клубок змейки прикрывали глаза.

Раз в семь лет встречалась эта чудачка со своим мужем и единственным другом (эти две редкости соединялись в одном лице) на крыле могучей птицы, парящей между мерцалок, окон и швов мира. Она угощала его вином. Дел у Богини Юго-Западного Ветра слишком много, чтобы она успела обзавестись многими друзьями, а тем паче, мужьями. Этот был её законный.

Высокий и широкогрудый, как бык, с выпуклым лбом, он не производил впечатления человека грубой силы. Его тело отличалось особенной стройностью, как если бы он всегда парил в воздухе. Терпелив, но несколько недоверчив: вот его возможная характеристика. (Если бы ей потребовалось облечь в слова своё впечатление о нём.)

У таких, как её перманентный супруг, всегда на каждое незыблемое правило есть одно исключение, и за ним тоже такое водилось. Он безгранично доверял ей и, солги она ему в его всевидящее око, что кругом пусто, в то время, как вокруг чёртова дюжина летающих чертей, он бы поверил жене и умер… среди клубящихся чёрных перьев, конечно, и с проржавевшим ножом в левой руке – (его всегдашним оружием).

Глядя своим единственным глазом, расположенным внизу крепкого смуглого лба, прямо над переносицей, он улыбался ей. На вопрос – Любишь её? – он бы ответил мгновенно, без той смущённо-циничной ухмылки, неизбежно оскверняющей лик мужчины, когда ему задают такой вопрос. Розовые, сильные в поцелуе и в словах правды губы открыли в те неотмеренные мгновения улыбки острые треугольные зубы, белые, как у кота, страшные, как у молодой акулы. Он любил, и это было единственной отрадой в нелёгкой жизни Бога Севера.

Вернее, он сам был Севером, если вы понимаете, о чём я. Убей его Враги Жизни, и мир бы обрушился. Да, этот простой с виду парень был краеугольным камнем мироздания. Во всяком случае, одним из таких камней.

Мускулистый торс, лоб мыслителя и проницательный глаз – всё в нём наводило на мысль, что на таких парнях держится вселенная. Защитник Жизни – вот его другое имя. Впрочем, манеры его вовсе не были столь же просты. Непритязательны, это да, но природный такт устанавливал ту грань, за которую простота не переходила, во имя Простоты более великой, более значительной.

Недаром Чувство Меры назвали свойством божественным ещё в те времена, когда боги и на свет не родились. Многие полагали, что оттого-то они и появились.

Словом, он был красив и добр. Чего ещё можно требовать от мужа? А если ты сама добра, то знаешь меру высшей мудрости – принимай с благодарностью весь мир, а если отыщется что-то получше остального, бери, как незаслуженное, и радуйся со смущением в сердце.

Повинуясь порыву, Богиня Юго-Запада потянулась через расстеленный ковёр, на котором размещалась разная утварь, в том числе, стояли две чашки с недопитым чаем и блюдо с горсткой риса. Она взяла его руку, вольно возлежавшую на одном из крупных, как голуби, колен, натягивающих синюю грубую ткань его походных штанов. Поднеся к губам – маленьким и пунцовым – поцеловала тяжёлые суставы пальцев. Он наклонился и, не отнимая своей руки, коснулся губами её лба – высокого и белого – и, завладев крохотной белой ручкой, тихо сказал:

– Катя…

Пока он целовал её руку, она подумала то, что он подумал. Она знала слишком много людей, но не знала никого. Люди все одинаковы, за исключением тех, кого знаешь чуть лучше. Он выпустил пять её маленьких пальцев и произнёс эту мысль вслух. Она не кивнула.

Он потянулся над ковром и ухватил обыкновенного вида бутылку тоже вполне прозаическим жестом.

– Ну, знаешь, я не буду больше пить.

Он сделал досадливый жест.

– Катя, ну вот, честное слово… это очень приличное вино. Я был на виноградниках…

– И всё там заморозил?

– Как тебе не стыдно. Я работал там, чтоб ты знала.

Откупорил и вдохнув винный дух, прикрыл глаз. Она ополоснула чашки и протянула ему обе.

Оставив одну себе, шепнула:

– За то, чтобы мы не разлучались.

Он подивился силе женского воображения и откликнулся низким голосом:

– За то, чтобы мы встретились в следующий раз.

Птица резко подалась в сторону, из чашки выплеснулось в самом деле чудеснейшее вино и замочило подол её одеяния. Красное расплывающееся пятно показалось её мятущемуся разуму дурным предзнаменованием, но он остался спокоен.

Они замыли пятно водой, а птица обернула к ним чудовищный клюв и, разомкнув его, издала несколько мелодичных звуков. За то время, пока был провозглашён тост и столько сумбурных мыслей встревожили вечно ищущий ум Богини, птица взмахами бескрайних крыльев покрыла расстояние, достаточное, чтобы взять в кольцо с десяток окошек и сотню мерцалок впридачу.

Муж и жена поцеловались, соединив вечные начала мира. В эту секунду на ближайшей планете окончилась война. Дети, нисшедшие из материнского чрева в эти секунды, будут счастливы всю жизнь. Львицы произвели на свет львят, которые станут Отцами и Матерями возрождённой львиной расы, бездарно прозябающей за решёткой и в диком состоянии.

Поцелуй завершился. Настала пора проститься возлюбленным. Жаль, что в мире столько нерешённых дел – войны, и голод, и невозможность уволиться с ненавистной службы. Когда всё это разрешится, на первый план выступит единственное стоящее дело – Любовь. Тогда мы погрязнем в тех проблемах, которые сейчас решаем между делом – имеет ли она право смотреть не на него и прочее.

Её узкие чёрные глаза только что слились для него в одно бездонное озеро. Пока он отстранялся, их снова стало два – два чёрных, узких.

Она смутно вспоминала всякий раз, как взглянет в зеркало, что, кажется, она родом из Синюхэчжоу, неподалёку от Сириуса… или это там, откуда виден Сириус? Как называется планета, она, хоть убей, не помнила. Да и кому нужно помнить имена? Она и своё скоро забудет.

Скрип среди мерцалок и их мерцания, фокусирующего потоки света с волшебной небрежностью, долгий скрип отвлёк их от важного занятия. Будто открыли дверь где-то… Звук заставил их разом обернуться в разные стороны, как разведчиков, работающих парой. Пониже левого крыла птицы, великолепно зависшей в чёрно-жёлтом пространстве огня и тьмы, открылась и в самом деле дверь – круглый, чуть размытый в очертаниях шар мерцалки вытянулся, снопы огня прянули в стороны, сделался прямоугольник, – словом, было ощущение, что полоска света легла под медленно отъехавшей дверью.

Как ни досадно было, что последние секунды их свидания скомканы чужим присутствием, оба с невольным любопытством уставились на открывшуюся среди огней Вселенной дверь. Богиня Юго-Западного Ветра даже приоткрыла свой пунцовый рот – так ей сделалось интересно. Он же, в непоказной, но определённо оборонительной позе, развернулся в их чудесной небесной лодке, и плечи его как будто оделись металлом.

Длиннопалая длань его ещё не коснулась пояса, где шевельнулся никогда не подводивший его нож. Но Север был уже не поклонником своей госпожи, а телохранителем.

Тотчас он расслабился и даже нехорошо ухмыльнулся. Опасности не было. Из полосы света выступил кривоногий мохнатый Дьявол с несоразмерно длинными складчатыми крыльями за спиной. Должно быть, Дьявол дослужился до немалого офицерского звания, если судить по возрасту, животу и манере вполне доброжелательно рассматривать заведомо не военнообязанных лиц.

Сразу заметив именитых любовников и оценив красоту дамы, а также облик господина, Дьявол поклонился им, приложив лапу к потёртому френчу.

Чета почтительно откликнулась на приветствие. Она легонько кивнула, широко улыбнувшись, он коротко склонил голову с бесстрастным выражением лица и своего единого ока. Дьявол, беззвучно хмыкнув и, не собираясь продлевать знакомство, с видом обрезающего лишнюю лозу виноградаря, шагнул, одновременно прикрывая за спиной дверь, прочь, в чёрное, пружинящее под копытами пространство.

Так бы всё и завершилось – культур-мультур, как говорит Веда, склонная иногда к вульгаризмам, но на беду птица тоже решила, как следует, рассмотреть новое лицо и всем могучим корпусом дала галс к Южному ребру мира. Грубо говоря, она снизила высоту, для чего сложила планирующие крылья, в которых свистнул всегда свежий в этой части мира воздух – тьма почему-то со сладковатым привкусом свежевыпеченных булочек и прогретая мелкими мерцалками. Здесь их было, что блох у кошки – хватало.

Когда же она вновь развернула крылья, маховое перо задело случайного свидетеля супружеской встречи. Дьявол пошатнулся, делая когтистыми лапами хватательное движение. Богиня Юго-Западного Ветра вскрикнула, привстав так, что её колени утонули в похожем на шерсть оперении, а Север только сдвинул широкие выцветшие брови – и всё.

В иллюминированном парочкой крупных далёких звёзд галактическом переулке этот коротенький эпизод выглядел обыденно.

Дьяволу не удалось ухватиться за перо птицы, но он устоял, тут же успокоительно улыбнувшись даме. Зато, к сожалению, из кармана его френча при этом движении, слишком экспансивном для пожилого и представительного чёрта, выпал небольшой предмет и, кувыркаясь, понёсся прочь, как нарочно подброшенный воздушной волною, которую создал вираж могучей птицы.

Отлетев на небольшое расстояние, так что Катя успела мельком увидеть предмет вблизи, эта егозливая штучка, найдя свободный воздушный тоннель, свалилась в него, как в колодец. Её мигом утянуло так глубоко, что владелец, рванувшись было за потерей, тотчас отказался от преследования и замер, не желая, как видно, больше жертвовать чувством собственного достоинства.

Он издал лёгкий вполне пристойный присвист в ответ на соболезнующий взгляд Богини, который она перевела из засасывающей, как кошачий зрачок, воронки воздушного колодца на пострадавшего.

Тот сделал жест двумя лапами, говоривший – такова жизнь. С первого мгновения этот растяпа внушил Северу далёкое, как гром, подозрение, но теперь этот подозрительный испытывал только лёгкое презрение и обиду за сорванные минуты свидания.

Дьявол с потешным отчаянием пожал плечами и с такой весёлой досадой сдвинул надбровья под заросшим наглухо лбом, что Богиня окончательно прониклась к нему сочувствием, как к существу, умеющему с честью выходить из неприятно-тоскливых ситуаций, которые хорошо знакомы каждому из нас.

Дьявол и тут дал понять, что не считает никого виновным, и вознамерился покинуть невольных знакомых, с которыми не сказал еще ни слова.

Но Богиня, умевшая ценить мужество во всех проявлениях и рождённая в час, когда созвездие весов сверкало в небе прямо над её страной, поспешно протянула белую свою ручку, выскользнувшую из широкого шёлкового рукава.

– Сударь! – Воскликнула она. – Секундочку…

Услышав это обращение, Дьявол осклабился с видимым удовольствием.

– Страшно неудобно… – Говорила тем временем красавица со спины неуклюжего чудовища, подвластного именно ей, а не её молчаливому спутнику, нагому по пояс, а снизу затянутому в глупые синие штаны. – Ай, как неудобно… это всё Гаруда, глупец.

И она в такт словам сгребла маленькой пятерней густые перья птицы, а другой ладошкой хлопнула рядом с накрытым ковром. Гаруда отнёсся к этой экзекуции с возмутительной невозмутимостью. Ему определённо было наплевать, если такая важная птица умеет плевать, ну, словом, чхать на свою неловкость. Север молчал, вежливо глядя на дьявола.

Почему и в чём, собственно, Север заподозревал дьявола, ему и самому было неясно. Север среди прочего в своей очень долгой и очень трудной жизни, где так редки минуты полного покоя, испытал и участь воина. В своей глубокой сущности, его призвание, «чин», как говорили на забытой родине его жены, и заключалось в неустанном несении воинской службы, вернее, наихудшего её варианта. Знакомый поэт Севера, ныне пребывающий в далёких обителях, составил характеристику, чтобы Север мог предъявлять её по требованию на погранзаставах. Там говорилось о голоде, жажде, тревожном сне и дороге, которая не кончается.

Сейчас в глубине его странной, в чём-то ущербной, но изумительно чистой и честной души, что-то насторожилось. Словно бы ветка предостерегающе закачалась, выдав присутствие врага, и врага злобного, – ну, истинного жителя тьмы.

Поделись он подозрениями с возлюбленной, она бы сказала ему, что не следует поддаваться таким предостережениям – этак легко уподобиться диким чертям, чьи грубо сработанные души одержимы идеей превентивного удара.

– Знаете, госпожа… – Заговорил, наконец, Дьявол и они услышали его голос, хрипловатый горлодёр заслуженного курильщика и ценителя старомодных анекдотов, который ещё сильнее расположил к нему даму, а подозрения в душе Севера сделал определённее. – Знаете, всё, что ни делается…

Он оборвал фразу, с тщательно скрытым раздражением посмотрел на сомкнувшийся колодец и продолжил, сощурив круглые метушливые глаза:

– Возможно, это лучшее решение… Во всяком случае, лучше того, что я принял относительно некоего пустяка.

Он кивнул ухоженной бородой, спускавшейся до живота, барабанчиком натягивающего френч.

– Ага. – Добавил он с непосредственностью, неожиданной для аккуратно выбирающего слова и интонации потомственного служащего.

Он рассмеялся, очень сдержанно и, пожалуй, приятно, и подтвердил:

– Наилучшее.

Катя заохала и ещё раз мелодично извинилась, складывая ладони и склоняя голову так, что острая золотая заколка указывала на собеседника. Дьявол посмеивался и отрицал важность происшествия, затем, желая избавить их от последних угрызений совести, перевел разговор. Указывая на далёкое зеленоватое сияние в южном направлении, он заговорил о грядущих переменах – о них многие теперь говорили.

– Говорят, там что-то происходит… самые последние наблюдения убеждают, что Юго-Западный угол может преподнести неожиданности.

– Да, я тоже читала. – Поспешно заворковала Катя, поняв всем своим щепетильным существом, что собеседнику не доставляет удовольствия вспоминать о потере.

– Стало быть, – вежливо поддержал жену и нового знакомого Север, -этой неожиданности следует ждать уже сейчас, ибо то, что наблюдают учёные мужи, происходило два асмуса назад, не менее.

Тон он взял жестковатый, что составляло неожиданный контрфорс с исключительной учтивостью речей и чистотой произношения.

Дьявол деликатно захихикал.

– Не могли бы вы сказать, господин, в чём будет состоять эта неожиданность?

Север улыбнулся, и улыбка его жене не понравилась. Он не ответил, но не потому, что пренебрёг правилами незапланированного светского раута. Его молчание заполнило паузу лучше любого ответа. Дьявол, совсем не знавший Севера, не придал значения улыбке, и сам принялся «умничать», по его собственному выражению.

– Это затронет всех. – Толковал он. – Во всяком случае, мерцалки все окажутся втянуты. А что касается металок, то в первую очередь, те из них, у которых под скорлупой гранитов и базальтов зреет в огненной мрети неотступной жизни дитя-дракон.

(Вот, честное слово, так и сказал. Север поморщился, хоть был не книжник, а корабельщик, но такая литературщина и его смутила.)

– Если у Северной Стены что-то произойдёт, как знать, не ускорится ли развитие страшного младенца? И что тогда прикажете делать мирнейшим обитателям таких планет? Знаю одну, неподалёку, кстати. Там уже давно странности множатся, а жители ничего не успевают почувствовать. Хорошая, к слову, металочка.

Дьявол покосился на Катю с необъяснимым выражением ожидания, но Богиня Юго-Запада безмятежно слушала ересь, которую нёс этот задавака.

– Ну, насчёт странностей. – Вместо неё поддержал разговор Север. – Ничего с ними не сделается. А что касается драконёнка, то он может покинуть скорлупу, не повредив поверхности планеты.

Дьявол, вместо того, чтобы осердиться на явственно ироничный тон Севера, казалось, напротив того – почувствовал уважение к мрачноватому человеку в синих штанах, сложённому, как один из богов древности, и, вероятно, таковым и являющемуся. Он хотел ответить, и подыскивал реплику, которая свела бы на нет некоторую напряжённость случайной беседы и в то же время позволила бы закопчённому атлету выказать остроту своего ума, несомненно, неординарного, несмотря на чрезмерную брутальность суждений.

Но едва он такую реплику подыскал, во френче у него зашкворчало, будто у него там жарилась яичница из недосиженных драконят. Дьявол сделал выразительную гримасу, насколько позволяла его мохнатая физиономия, и извиняющимся жестом тронул френч.

Он попятился, грузный немолодой офицер в потрёпанном френче, старающийся выглядеть бравым молодцом перед очаровательной женщиной. Очень правдоподобно.

Это и вызвало неосознанный протест у Богини Юго-Западного Ветра, но это неумное ощущение она немедленно подавила. Вытаскивая из кармана врушку, Дьявол заметил вскользь, но почтительно:

– Прогулялся, старичок, проветрился… пора и честь знать.

Он откланялся, держа на отлёте шкворчащего врушку, и, встретясь взглядом с дамой, глазами показал, до чего ему жалко покидать многообещающее общество. Дёрнув герметическую дверь, он ушёл в открывшийся проём слабого разгорающегося света. Тяжкие, как пропылённые шторы, крылья его проволочились за ним по осветившемуся загаженному порогу, и там за порогом Катя успела увидеть к своему удивлению полотенце, белейшее полотенце, вафельное пупырчатое, которым вытирают руки, на полу и отпечатки копыт конторскими печатями на его вафельной наивной белизне.

Дверь захлопнулась, и отзвук разговора почудился Богине, а глупое видение она по своей всегдашней доброте стёрла из памяти. Катина память была домом в сто этажей и хранила всё, что за свою жизнь Богиня узнала обо всех живых существах хорошего.

Когда они остались одни, Север разлил по чашкам остатки вина.

«Забавный дед», – собиралась сказать Катя, следя за движением узких и крепких узлов мышц под смуглой кожей друга.

Кожа эта была выдублена не только светом Орса, но и дождями, ветрами и пытками, всеми асмусами орсолет, как сказали бы жители этой металочки, которой позабавивший богиню Юго-Запада старикан несколько минут назад пророчил страшные сюрпризы…

Произнести умиротворяющую фразу, на которые торовата была бесконечно милосердная женщина, ей не пришлось. Любовник её разомкнул уста и изрек, заглядывая в глаз бутылки сквозь соломенные ресницы:

– Горнапштикнер ему товарищ.

Катя против воли рассмеялась, так забавно прозвучало упоминание о старом, отошедшем от дел письмоводителе Северного Угла. Драгоценные камни в её волосах заблестели, оживая.

Но муж, остро глянув на неё светлым, с огромным чёрным зрачком, глазом, повторил:

– Да, любезная вы моя Богиня Юго-Западного Ветра.

Он подал ей, низко склонив голову в знак любовной покорности, чашку, в которой кой-что осталось. Катя беспрекословно приняла.

– Чего у него потерялось, ты не успел разглядеть? Смешно сказать – любопытство бабье…

Север смотрел на неё влюблённым глазом, забыв о всяких престарелых полковниках подземной службы. Они содвинули кубки в пустоте, запыленной золотыми вращающимися шарами.

– Сначала мне блазнулось, что это врушка у него трещит, но потом… -Она с наслаждением отпила глоток лёгкого и оттого опасного вина. Посмотрела над краем кубка на Севера. – У него там зашкворчало…

– Зашкворчало… – Сквозь зубы задумчиво повторил Север.

– Откуда здесь колодец? Все эти бесчисленные ходы, кто знает, куда они могут привести. Такой он странный, этот мир. – Устремляя чёрные печальные глаза во Тьму, говорила Катя.

Она встрепенулась.

– Так ты не…

– Заметил. Я заметил. – Неохотно сказал он. – Запоминающее устройство.

– Да?

– Да.

– Как смешно. То есть, обидно… бедный, а вдруг там что-то, ну, очень важное.

Север буркнул:

– В такой-то форме… и, главное, с этакими гляделками.

Он повеселел.

– Сквозь них виден Ад.

– Виден – что?

– Старое слово. Устаревшее, вернее. Ну, теперь это называется подземной службой.

Катя помрачнела:

– Да, я знаю, про них много дурного рассказывают. И всегда, что интересно, шёпотом.

«Правильно делают – что шёпотом», хотел отрезать муж, но смолчал: противно портить свидание, так долго жданное, сим вздором. Зачем Гаруда завис в тёмной завесе их вечно дремлющего мира именно тут, где творится или, хотя бы помышляется, нечто неподходященькое, определённо неподходященькое? Я это знаю, и, хоть зарежьте меня, хотя это и не вполне возможно.

12 3 4 5 6 След.

Превратись. Первая книга

Отражение

Ровно в 11, в небе

С этой книгой читают

Другие книги автора