Эмми Харт и не подозревала, что полярная тундра может быть такой теплой. В прошлый раз мороз пробрал ее до костей. Всю – от корней волос до сжавшегося в испуге сердца. В ee прошлый визит сюда – если можно назвать визитом тот краткий час, когда ее перекинули с борта орбитального челнока на старый плавучий транспорт. За шкирку, быстро, как мешок или котенка в прорубь – тогда. Каких-то три недели назад, хотя Эмми они уже казались вечностью. Тогда был холод и снег в лицо. Приполярная тундра встретила ссыльную каторжницу Эмму Харт вымораживающим душу холодом, вонью немытых тел и затхлым духом пересыльного барака. Сейчас вокруг нее все та же тундра, но теперь воздух чист, от боков ездового зверя идет тепло, ворс шубы щекочет нос и тают в воздухе, едва не долетая до лица, мелкие злые снежинки. И запах так же кружит голову – но уже другой, острый дух мокрой шерсти, пота и прогорклого сала. Сверкнула вспышка вдали. Впереди, в серой хмари, у горизонта. Там, где небо сливалось с такой же серой, укрытой туманом землей. Сверкнула, хлестнула рокотом по ушам и канула в небе, подсветив облака рыжей иглой ракетного выхлопа. Там, впереди – Космопорт. Качнулась земля. Ездовой зверь под Эмми взмахнул ушами, взревел, приветствуя взлетающий транспорт. Задрал в небо голову, тяжелую, с двумя бивнями и толстым, лохматым хоботом. Сердито топнул ногой – так, что корзину с Эмми на высоком боку нехило качнуло. Погонщица на загривке – маленькая, закутанная до глаз в меха туземка – хлопнула гиганта рукой, прокричала команду – тихо, гортанно и ласково. Зверь будто понял человечьи слова, унялся, тряхнув напоследок лохматой седой башкой. Новая вспышка над головой, опять рыжее сияние в небе над облаками, опять резкий гул – другой транспорт шел на посадку.

За какой-то месяц Эмми сделала по «Счастью» полный круг, возвращаясь обратно, в космопорт. В этот раз – уже не под конвоем, как зечка, а свободной, верхом на мамонте, с оружием в руках. Жизнь. Причуда судьбы. Точнее, ее воплощения здесь: господина Жана-Клода Дювалье, доктора медицины. «Иди, – сказал он ей, провожая их с Абимом на рейд. Позавчера, в его директорском кабинете, на командном этаже его летучего дома, – иди в космопорт, проберись в туннели, найди двадцать седьмой ангар и убей всех, кто там есть. Они украли мою собственность». Тихий стук кости о дерево – световое перо зависло в его руках, стукнув о резную столешницу. Белая бумага, белая кость, на листе, черным росчерком – недописанная строка, короткая, оборванная – резко, как линия жизни. На соседней стене – портрет Дювалье-старшего. Старик смотрел тяжело, будто мерил Эмми тяжелым, немигающим взглядом.

«Надо наказать», – добавил вслед Дювалье, улыбнувшись ей усталой, тихой улыбкой. Привычно закружилась голова.

Эмми лишь кивнула в ответ. Молча. Отдала честь, повернулась и ушла готовиться. Звон каблуков – россыпью, эхом от стальных стен, окон дымного стекла и яркого полированного керамлита. Золотой, мягкий блеск ламп – роскошь вокруг, безумная, режущая глаз бывшей зечки. Мысли в голове – плыли, качались, отдаваясь золотым звоном в ушах: «Собственность, так собственность, украли, так украли. Очень плохо для них.» За каких-то пару дней ее жизнь настолько переменилась, что думать о ком-то кроме себя сейчас казалось непростительной глупостью. Глухой рев вдалеке. Эмми открыла глаза, встряхнулась, возвращаясь в «теперь». Вдали, на туманной линии горизонта – россыпь алых и рыжих ярких огней. Ездовой зверь мерно трусил вперед, корзина с Эмми на его боку мягко покачивалась – в тон шагам, убаюкивающе, плавно. Длинная шерсть свисала клоками со звериной спины, трепетала на ветру, взвиваясь, кутая пассажиров мягким, уютным пледом. Огни приближались, обретая форму у людей на глазах. Тонкий, мерцающий холодным неоновым светом карандаш диспетчерской вышки, переливающийся неярким солнцем диск – тарелка радара, теплый свет ламп на дверях пакгаузов и предупреждающий, лунный – на крышах плоских взлетных платформ. Двойным рядом, по кругу – россыпь зловещих багровых огней. Защитный периметр.

– Черт, как мы пройдем? – вздрогнув на миг, подумала Эмми. Огни на горизонте качнулись, Мамонт ускорил шаг. Эмми подумала еще раз и пожала плечами. Ряд багровых ламп впереди – это бетонная стена, два ряда колючей проволоки, вышки, но еще – это все не ее дело, пока. Ее работа начнется внутри. За периметр отвечал черный Абим и он, на глаз, был уверен в успехе.

Флаер с Эмми, Абимом – суровым черным гигантом, помощником и личным секретарем Дювалье и еще десятком штурмовиков из личной охраны босса прилетел в тундру вчера вечером. Прилетел, приземлился, откинул рампу. В лицо Эмми ударил тусклый свет – серый, неяркий, непривычный после ослепительных тропиков. И колючий мороз – после джунглей, солнца и тропической влажной жары он показался Эмми пронзительным, острым до рези в горле. Абим хлопнул ее по плечу. Неожиданно улыбнулся – белый снег хлестнул по его черным щекам и сполз вниз протеками влаги. Шагнул, пригнув голову, вниз. Эмми спустилась за ним, щурясь на свет и дивясь беспредельности мира.

Не так уж и холодно – влажно хлюпнул снег под ногой. Равнина вокруг – туманная, плоская, на глазах загибающаяся вверх – не поймешь, где здесь земля, а где небо. Седые, лохматые туши – Эмми сперва подумала, что это холмы, но потом один такой холм заворчал, тряхнул ушами, подняв вверх хобот. Повел тяжелой башкой, уставившись на гостей маленькими черными глазами. Высоко над головой – кривые клыки. Нет, даже не клыки, длинные, загибающиеся в стороны бивни.

Абим впереди, дурачась, поднял руку, с отогнутым большим пальцем вверх, крикнул зверю:

– До космопорта. Два счетчика, шеф…

Мамонт вытянул хобот, фыркнул ему в лицо, обдав нос Эмми теплым, тяжелым ветром. Их окликнули:

– эттык тунгутури..

Дикие, звенящие галькой на перекате звуки, прожженные морозом голоса. Чужие слова закружились в ушах – гортанны, звучны и непонятны до дрожи в коленях. Туземцы подошли – такие же серые в шубах, мохнатые, похожие на своих исполинских зверей. Меховые шапки, лица укрыты до глаз – белая изморозь взлетала с их голосами вверх и оседала влагой на капюшонах. Лишь винтовки на ремнях за спиной – туземные, знакомой Эмми по джунглям «Счастья» системы. Абим обернулся и заговорил – быстро, помогая себе руками. То ли черный гигант волновался, то ли согреться хотел – ветер посвежел, хлестнул по лицу, полярная куртка на плечах вмиг показалась Эмми очень и очень тонкой. Один из туземцев поднял ладони ко рту, крикнул – одним горлом, протяжно, заливисто. Дрогнула земля. Гигантский зверь вдалеке сделал шаг, загораживая пришельцев. Эмми поежилась. Ветер утих. Двое штурмовиков на глазах Эмми пробежали, положили к ногам туземцев дары: патронные ящики, тюк парашютного шелка. Люди заговорили опять – быстро, размахивая руками. Переводчик в ушах Эмми захлебывался, выхватывая из кучи звуков отдельные слова. Космопорт, Дювалье, босс… Бизнес…. Эмми оборачивалась, глазела вокруг – дивясь и не понимая. Туземцы тоже дивились, украдкой показывая пальцами на Эмми, Абима и его черные, отливающие углем в полутьме щеки. Мамонты вокруг – переминались, махали хоботами, шумно втягивая воздух – нюхали прибывших людей и крылья летучей машины. Туземка в середине толпы что-то крикнула, подняв руки – за складками шубы и капюшона не угадывался ни возраст, ни пол, но голос показался Эмми по-женски тонким. Толпа загудела опять, Абим обернулся, украдкой показав Эмми большой палец – все, мол, хорошо. Шепнул тихо:

– Договорились. В лучшем виде. Завтра с утра поедем.

Эмми пригляделась – и впрямь, дары исчезли с земли. Туземка приглашающе махнула рукой. Указала на дом – его Эмми сперва приняла за прилегшего отдохнуть мамонта – такой же полукруглый, мохнатый, большой. Лишь полог откинут вверх да светлый дымок вьется в небо от крыши. Люди вокруг замахали, жестами приглашая внутрь штурмовиков. Налетел ветер, пробрался, на мгновение сдул капюшон с головы. Толпа охнула, туземцы загудели – дружно, на все лады, показывая пальцами, как ветер мнет ее рыжие, длинные волосы. Мороз защипал, будто укусил за ухо. Абим наклонился к ней, кивнул, показав вокруг, пальцем – на туземных мужчин с винтовками.

– Будешь?

Эмми не поняла, но, на всякий случай замотала головой в отрицательном жесте. Абим дернул щекой, оскалился:

– Зря. Если для дела – шеф возражать не будет.

Эмми совсем запутавшись, замерла. Абим, видя ее смущение, пожал плечами, буркнул под нос: «дело твое». А потом, лязгнув ножом, надрезал себе палец, провел ей по лицу – тонкой полосой крови по щекам крест-накрест. Гул утих. Взгляды туземцев заскользили по ней, задерживаясь на миг на кровавом кресте – и улетали прочь, как Эмми показалось – разочарованно. Вспыхнуло небо над головой – искрящимся, рыжим огнем, мерцающим на лицах и шкурах животных. Эмми поежилась, потом увидела в небе звезды и поняла: садящийся транспорт подсветил облака, окрасив их рыжим и алым. Гул движков хлестнул по ушам. Старый мамонт поднял хобот вверх, трубно взревел – протяжно, провожая взглядом остроносый небесный корабль.

Абим повернулся спиной. Эмми – за ним, скользя осторожно за полог мохнатого туземного дома. За первым пологом – второй, из плотной вязаной ткани, потом третий, четвёртый. Они поднимались перед гостями и опускались сразу после – быстро, с тихим шорохом, лишь бы не выпустить наружу тепло. После первого – мороз перестал грызть, после третьего пот потек по спине и куртка на плечах вмиг показалась Эмми слишком тяжелой. Заложило нос – воздух жилища был плотен и густ, запах такой, что обоняние Эмми покрутило пальцем у виска, наотрез отказавшись раскладывать его на составляющие. Кто-то закашлялся за спиной, высокий Абим пригнул голову – низко, согнувшись почти до земли. Эмми удивилась, но повторила за ним – действительно, так дышать было намного легче. Украдкой огляделась вокруг – полукруглые, связанные ремнями жерди над головой, седые шкуры внахлест. Мех с внутренней стороны свит, переплетен и завязан в хитрые косы. Черный, клубящийся дым под потолком, на растяжках и балках – бубенцы и яркие блестки. Эмми сперва подумала: серебро, потом пригляделась и увидела раздвоенные хвосты, ребра и чешую – коптилась рыба. Тусклым червонным золотом светилось в полутьме белое мясо, тусклым серебром – чешуя. Шкуры и войлок вокруг – проход был узок, пространство внутри разбивалась тканью на множество мелких закутков и загородок. Похоже – жилых, порожки подметены, пологи чисты и изящно вышиты в ромб алым и желтым узором. Эмми споткнулась о растяжку, присела, аккуратно ковырнула прихотливо вьющуюся нить – золотая. Абим придержал ее.

– Тумгытум, – окликнули их. Слова, будто галька на речном перекате – стукались, звенели непонятно и весело.

Туземка – та, что говорила с Абимом на поле, махнула рукой, приглашая их внутрь. Только троих – остальных штурмовиков туземцы уже растащили по другим укрытиям. Расшитый внутренний полог поднялся на миг, в лицо пахнуло влажным запахом пота, тепла и горького дыма. В кованой плошке трещал огонек, белый дым вился вверх. Плескался по углам полумрак, кружилась голова – внутри было тепло, тихо и душно. Абим присел на войлок, напротив огня. Откинул капюшон с головы. Капли пота сверкнули в полутьме – черные бусины на черном, блестящем черепе. Туземка чуть охнула, расширились от удивления глаза – узкие, золотые глаза-нити над высокими скулами. Прядь волос выкрутилась из под шапки, скользнула ей на лицо. Она на миг замерла, протянула было руку к Абиму – потрогать, но сдержалась. Села напротив, ловко подогнув ноги под себя. Откинула капюшон – мягко прозвенели бубенцы, серебристыми искрами – мех. Плеснули, рассыпались черные волосы по высоким скулам. Достала бурдюк. Разлила белую жидкость по чашкам – старым, круглым, потемневшим от времени. Одну себе, одну подала Абиму. Потом Эмми – взгляд узких туземных глаз скользнул по ней на миг, задержался на кровавых метках на щеках и ушел дальше, не видя. Четвертую торжественно плеснули в огонь – пламя зашипело, белый пар поднялся столбом, затянув, закрыв влагой пологи. Закрутилась, зазвенела бубенцами под потолком подвешенная на шнурке костяная, точеная фигурка алмазной кошки. Туземка откинулась, завела песнь – одним горлом, глухо, протяжно. По стенам пробежала мелкая дрожь – мамонт взревел вдали, в такт, будто откликнулся песне. Потом еще один и еще. Рев хлестнул по ушам, Эмми невольно поежилась, опустила руки поближе к оружию. Под курткой, на поясе – люггер и нейроплеть. Эбеновая оплетка, шершавая, нагретая живым телом рукоять – прикосновение к оружию успокаивало, хоть и немного. Абим поймал ее жест, усмехнулся, мягко перехватив ее руку. Помотал головой. Потянул куртку с плеч. На груди узлами вздулись мощные мышцы. Эмми поймала взгляд туземки – мимо нее, на Абима, в упор. «Плывущий» уже, затуманенный. Увидела, как – алыми искрами по зеркальной коже – румянец ползет вверх по туземным щекам. И скользнула назад в темноту, за складки мехового полога.

Затаилась неслышно, слушая звон бубенцов и тягучий, вибрирующий тон чужой песни. Абим опрокинул стакан. Туземка тоже. Песня умолкла, затих горловой тягучий напев. Лишь бубенчики на потолке звенели – мерно, тихо, волнующе. Скользнул в уши шелест – тихий шелест меха о мех. Разошлись завязки, широкий пояс, звякнув пряжкой, упал, распахнулись полы теплой туземной шубы. Абим усмехнулся – белые зубы сверкнули льдинками в полутьме. Туземка потянулась, мягко толкнула его ладонями в грудь. Абим усмехнулся еще раз и позволил опрокинуть себя назад, спиной на мягкое ложе.

Эмми осталось лишь наблюдать.

Как разошлись меховые полы, как шуба скользнула вниз по плечам и в неярком свете вспыхнула, замерцала под шелком прозрачная кожа туземки. Отраженный свет очага, мягкий рыжий огонь, пламя о двух языках, увенчанный острыми, бесстыдно торчащими в стороны грудями. Вспыхнул, закачался, пробежал искрою по мягкому ворсу ковра. Скользнул змейкой – вперед, Абиму на бёдра. Тонкие ладони опустились, пальцы коснулись его чёрного лица. Скользнули на шею и грудь, застыли, перебирая россыпь навешанных склянок и амулетов. Абим хлопнул ее по руке. Сильно – амулеты были его личные, тайные, колдовские. Схватил за плечи, сгреб, подмял под себя, не слушая тихих дурманящих визгов. Эмми отвернулась, надвинула капюшон на лицо и попыталась ни о чем не думать. Таком. Звуки бились в виски, кружили, пьянили голову не хуже водки. Приснился ей ее шеф, Жан Клод Дювалье. В своем кабинете, у широкого панорамного окна. Под конец – в виде большого белого мамонта.

Поутру ее разбудил мягкий стук и невозможный здесь запах свежего кофе. Эмми вскочила – аккуратно, на всякий случай, держа руки поближе к оружию. В отверстие дымохода сочился тусклый солнечный свет. Огляделась. Они по-прежнему были втроем. Туземка сидела, возилась с плошками у очага. Тихо, чуть напевая под нос – протяжно, мурлычаще весело. Абим, подобравшись, сидел на ковре. Задумчиво, недвижной черной горой, лишь пальцы шевелились, перебирая склянки и корешки – висящие на груди амулеты. А туземка улыбнулась вдруг ей, кивнула, протягивая старую чашку. Качнулось пламя в жаровне, искра взлетела, отблеск пробежал по скуле, высветив алую, кровоточащую ссадину.

– След от Абимовой бляхи, – подумала Эмми с непонятным себе раздражением. Алмазная кошка сверкнула с дымохода ей в глаз – льдистым северным блеском. Пряный запах обжег язык – кофе оказался неожиданно вкусным.

– Откуда? – Изумленно спросила Эмми себя. Потом сообразила, поправилась. Космопорт рядом, откуда же еще. Туземка протянула к ней руки, проговорила что-то. На своем, каменно-звонком наречии. Лингвоанализатор кольнул щеку, зашипела бусина в ушах. Перевод. Эмми сморгнула раз, другой, пытаясь понять, что же ей такого сказали.

Туземка заметила ее смущение, кивнула, поговорила еще раз. Как маленькой, медленно, смотря ей в лицо узкими, шальными глазами:

– Извини. Мне жаль, что наши мужчины не смогли оказать тебе достойное уважение.

– Уважение? Какое? Такое же, как эта кошка всю ночь оказывала Абиму? Эмми хотела огрызнутся и не смогла. Поняла вдруг – да, именно оно. В уши – звон бубенчиков и холодный отрывистый треск. Абим встал, – резко, на мощной груди загремели, столкнувшись, его волшебные склянки. Накинул курку, огляделся, коротко бросил: пора. Туземка улыбнулась ему. Абим потряс головой, сорвал и сунул в карман одну пустую стеклянную фляжку.

Воздух за первым пологом показался для Эмми прохладен и приятно-свеж. Второй и третий заставили накинуть капюшон и задернуть молнию под самое горло. Четвертый бросил им в лица мороз и горсть мокрого холодного снега. Солнечный луч скользнул по глазам – неяркий, призрачный луч тусклого полярного солнца. Задрожала земля. Белый мамонт топнул ногой, заворчал на гостей сверху вниз, кося черным, недоверчивым взглядом. Уперся, заградив путь, мотнул лохматой башкой – по земле скользнул, взрыхлив белый снег, желтый обломанный бивень. Абим показал ему кулак. Туземка шагнула вперед, взмахнула руками, залопотала – на своем, быстро и ласково. Белый зверь замер, мотнул головой. Поросший клочковатой сизой шерстью хобот описал в воздухе круг, опустился вниз. Туземка улыбнулась, протянула руки и почесала его. Нежно и ласково. Ветер смахнул повязку с ее лица, солнечный луч скользнул, вспыхнул узором на острых скулах. Эмми сморгнула – только сейчас заметила, как та еще молода. И на руках – кокетливые, расшитые в бисер котятами варежки.

– Что это было?

– Культурные особенности, как говорит шеф. Забей, сестра, мы сюда больше не вернёмся. – ответил ей на ухо Абим. Штурмовики собрались вокруг. Белый мамонт косил на них сверху вниз черным, с багровыми жилками, глазом.

Туземцам понадобилось полчаса, чтобы свернуть меховой дом и еще полчаса – чтобы навьючить и построить зверей для марша. Эмми досталась корзина на мохнатом боку. Удобная – можно упереться коленями, спрятать голову в жесткую шерсть и поспать. Что она и сделала. Снился ей опять шеф. И туземное, мать его, уважение.

Когда проснулась – была уже ночь. Беззвездная северная ночь подсвеченная багровым и алым огнем ракетных тормозных выхлопов. Облака мерцали, переливались над головой. А прямо впереди – ряд ярких белых огней. Бетонная, в два человеческих роста стена. Защитный периметр. Над головой, низко – прожекторный луч. Белый, ослепительный столб света прошел поверху, чудом не зацепив макушку лохматого зверя. Эмми невольно дёрнула руки к ушам, ожидая оглушительный рев сирены общей тревоги. Абим хлопнул ее по плечу. Все, мол, хорошо, готовься. И полез на шею, наверх, ловко карабкаясь по ремням сбруи. Стена – близко, рядом почти. Обледенелый бетонный вал с двойным рядом проволоки поверху. Под током – на сигнальных лампах горели багровым огни. Луч прожектора плясал над головой, выписывая восьмерки позади них, на пустом голом поле. Погонщица на загривке крикнула, зверь под Эмми глухо взревел. На мгновение замер, повел лохматой башкой. И зацепил бивнем колючую проволоку.

– Ловко, – невольно подумала Эмми, глядя, как длинные желтые бивни легко выворачивают из станин колючую проволоку. Брызнули искры, мигнули и погасли багровые злые огни. Мамонт вструбил – довольно, сделал два шага назад. Корзина под Эмми мотнулась, зарылась глубже в лохматую шерсть. Эмми решила залезть наверх, вслед за Абимом. А то с глубины плохо видно. Прежде, чем она успела схватиться за ремень – зверь рванулся вперед. Заскрипела упряжь, мышцы под толстой мохнатой кожей – напряглись, завились узлом. Взвился хобот, ударил в уши трубный, довольный рев, тут же забитый глухим рыком взлетевшего транспорта. И треск. На глазах Эмми целый участок стены пошел трещинами, дрогнул и закачался. Посыпались камни, взлетела в воздух серая пыль, и периметр рухнул с оглушительным грохотом.

– Ничего себе, – оторопело подумала Эмми, забираясь таки наверх. Погонщица присвистнула, мамонт довольно взмахнул лохматой башкой. Эмми потерла виски.

– Вот это лоб. Крепкий.

– Бетон старый, – тут же поправилась она, глядя вниз. Под ногами зверя крошились в труху разбитые плиты. Мигнул зеленый огонь, в ночном небе над ними развернулась, зависла крылатая тень – остроносый патрульный флайер. Рукоять люггера привычно толкнулась в ладонь. Но флайер, мигая, висел неподвижно и луч прожектора скользнул опять мимо, впустую по черной земле. Абим схватил ее за плечо, улыбнулся, показал пальцем назад. Во тьму у стены, прямо за хвостом белого мамонта. Там с земли тоже мигал огонек. Неяркий, прерывистый свет ручного фонаря – длинная вспышка, короткая, длинная. Погонщица присвистнула, сзади, из корзины, махнули в ответ. Со спины зверя начали срываться и падать на снег мешки и длинные мягкие свертки. Абим сверкнул зубами, оскалившись ей во весь рот:

– Контрабанда…

И показал средний палец вдаль, черному кубу здания таможенной службы. Мелькнула яркая вспышка, тени легли, расчертив лица холодно-рыжими полосами. Очередной транспорт взлетел. Мамонт замер, помотал головой. Абим оставил Эмми, полез, цепляясь за ремни, вверх, на загривок зверю. Рация в ухе хрипнула, сказала тихо – пора. Эмми оглянулась – и впрямь, пора. Слева, рядом, в сугробе – бетонный, уродливый гриб. Их цель. Вход в технические коридоры порта.

Штурмовики прыгали по одному – вниз с бока замершего зверя. Спускались на ремнях, отталкивались, падали в сугроб, перебегали рысью к раскрытому люку. Первая группа, потом вторая, третья – неясные чёрные тени на белом снегу. Мигнул зеленым фонарь, рация в ухе прохрипела голосом сержанта заветное: «путь чист». Эмми пересчитала глазами людей – все, кто нужно, уже был внизу, на мамонте остались только она, черный Абим и туземка. Схватилась было за лямки – спускаться, оглянулась в последний момент. Абим – еще на загривке, позади нее. Вспышка света – яркая, мертвенно-бледная выхватила из тьмы его черное лицо, белки глаз и белые зубы. Туземка-погонщица помахала ей. Ткнула вниз пальцем – спускайся мол, не задерживай. Луч прожектора чиркнул, заиграл на щеках, вспыхнул изумрудным ореолом на шерстяной шапке. Абим протянул ей руку – будто прощаться хотел. А потом выхватил нож и, с маха, в один удар перерезал погонщице горло.

Тело Эмми решило «что делать» раньше ее головы. Она еще пыталась понять – что произошло, а руки уже сами собой рванули лямки, мышцы стянулись пружиной, и ноги послали ее в полет – прочь, подальше от бока мохнатого, хрипящего зверя. Упала рыбкой в сугроб, перекатилась, вскочила на ноги. Кровь ударила в уши, оглушительно заскрипел на зубах серый снег. Чёрный провал люка впереди, штурмовик у входа машет ей – давай, мол. Медленно, очень медленно. Эмми прыгнула туда – быстро, почти физически ощущая спиной топот ног и тяжелое дыхание лохматого хобота.

Обернулась только у входа, застыв на миг в спасительной тени бетонного свода. Мамонт еще не понял ничего – так и стоял, замерев, лишь хобот ходил взад-вперед да на макушке дрожали смешно мохнатые большие уши. Абим догнал ее в два прыжка. Огромный, черный, весь, с ног до головы – в алой дымящейся крови. Подхватил на бегу за плечо, подтолкнул, закинул внутрь. Захлопнул толстую стальную дверь. Глухо щелкнул замок, отрезая их от внешнего холодного мира. Вспыхнул фонарь. Алым, тревожным огнем, отразившись тусклым мерцанием в темном стекле обзорного экрана. Эмми прижалась к стене, и: звеняще, яростно, люто, сбрасывая минутный ужас в слова, бросила в лицо Абиму:

– Ты что, охренел?

Руки сами собой опустились на пояс, вниз. Под большим пальцем оглушительно щелкнул предохранитель люггера. Абим не отвечал. Замер, скрестив руки, задрав в потолок белые, чужие, невидящие глаза. Качнулся вдруг. Затянул – одной нотой, непонятный, скребущий за душу звук:

– Май Муэлле.

Голос был не его: густой, низкий, вибрирующий. Нечеловечески низкий рык, страшный до звона в ушах и холодной струйки по ребрам. Эмми шагнула вбок, вдоль стены. Аккуратно, без лишних движений. В руке люггер, на поясе нейроплеть. На лестнице вниз плескалась такая укромная тьма. Абим качнулся на каблуках. С лезвия кривого ножа сорвалась, упала вниз капля алой крови. Потом – резко, встряхнулся вдруг. Мелко, по-собачьи, махнул большой головой, вытер нож. Аккуратно собрал в склянку кровь. Протянул Эмми, улыбнулся, бросил короткое:

– Будешь?

Улыбка плясала у него на лице. Широкая, белые зубы сверкают меж губ. И голос нормальный. Совсем. Эмми аккуратно повела головой, не зная, что сейчас думать

– Зря. Видела, как эта коза вела мамонта? Я видел. Без поводьев, без палки, даже без рук. Ладонью и голосом, только. Магия это, сестра. Колдовство настоящее. Шеф смеется, а зря.

Мигнула лампа, по полу, тонко – гул старта и мелкая дрожь. Космический корабль взлетел. Тяжелый храп за окном – белый мамонт все так же бродил по снегу, недоуменно кося глазами. Абим задрал голову вверх и завыл. Опять. Низким, нечеловеческим воем.

– Хартыкнагррау…

Рев хлестнул по ушам. Будто в ответ. Тоже глухой, низкий до дрожи в спине. Звериный яростный вой. Белый мамонт развернулся – резко, на месте, заложив уши. Прыгнул, обрушившись всем телом на бетонную плиту. Задрожала земля, свет погас, с потолка – дождем – посыпалась мелкая крошка. Завыла сирена, в тон ей, глухо по-звериному рявкнул Абим. Мамонт взревел в ответ – тяжело, грозно. Эмми невольно поежилась: это и впрямь было похоже на диалог. Точнее на крепкий загиб перед боем. Заскрипела крыша, разлетелось осколками бронестекло. В лицо ударил снег и холодный, пронзительный ветер. Сирены взвыли, часто, отрывисто застучал пулемет. Федеральный флаейер решил вмешаться таки. Абим замер, бросил коротко «Видишь теперь? Пошли».

И Эмми пошла: по лестнице, потом коридором и вниз, в глубину технических подземелий. Это была ее работа, в конце концов. Абим и остальные – за ней. Последний из штурмовиков наклонился и, непонятно зачем сунул грязную тряпку в карман. Ту самою, которой вытирал нож чёрный Абим. Варежку с игривой, вышитым мелким бисером кошкой.