ДАР. Поэтическая фантастика

© Александр Волог, 2020

ISBN 978-5-0051-0335-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дар
Поэтическая фантастика

АННОТАЦИЯ

БАЛЛАДЫ. ЛЕГЕНДЫ. ПРИТЧИ.

СКАЗКА ПРО СОЛДАТСКИЙ РАЙ.

СВЯЗЬ. Поэма.

ПЕРЕСАДКА. Поэма.

ПРОРВА. Драматическая фантазия.

ДаР

 
Нет, я не похищал огонь
Ненаблюдаемых богов!
Воришкой мелким, право, зря
Представлен я в календарях.
 
 
Я помню: хлынула беда,
О жалости стонала ночь…
Огонь – от мысли и труда,
И от желания помочь.
Нет, я не похищал его,
То было бы совсем легко.
Я иссекал, сверлил и тёр —
И запылал в ночи костёр!
Кормил его – щека в золе,
И дума думалась одна —
Как зверски было б на земле,
Когда бы не было огня!
 
 
Вот он – защита и тепло,
И вам в его кругу светло.
 
 
Но в нём всегда готов прыжок,
И спит пожар, и скрыт ожог.
Неосторожностью не тронь!
Опасен. Дик. Необходим.
 
 
Итак, я вам дарю
Огонь.
Но
что вы сделаете с ним?
 

БАЛЛАДЫ, ЛЕГЕНДЫ, ПРИТЧИ

Баллада о глиняной девушке

1

 
Ваятель сырую глину взял
И в пальцах сильных её размял.
И комья влажной плоти земли
В руках его формы свои обрели.
Стал стройною девушкой глины комок.
Лишь душу ей мастер дать не мог,
Лишь сердце в неё не сумел вложить.
А как же без сердца девушке жить?
Он четверо суток и ночью, и днём
Прокаливал девушку над огнём,
И дымное пламя гончарных печей
Вилось и ласкалось у смуглых плечей.
На пятые сутки её поутру
Поставил он стынуть на свежем ветру.
И ветер, что с моря, крутясь, налетал,
Округлые груди, шутя, целовал.
И мастер рукой осторожной отца
Ей стёр эфиопскую сажу с лица.
 

2

 
Клубился в глазах её солнечный дым,
И море плескалось вином голубым,
И сосны вздыхали под шелест волны,
И рыжая белка глядела с сосны.
А рядом глазастый мальчонка стоял
И робко, невнятно ей что-то шептал.
Чуть-чуть осмелев, он поближе шагнул
И красное яблоко ей протянул…
Но девушка не шевельнула рукой,
И молча, смотрела на лёгкий прибой,
И тихо, сама улыбаясь себе,
Она не внимала безмолвной мольбе…
И мальчик заплакал и прочь побежал,
И ветер, играя, его провожал…
 

3

 
С деревьев не раз облетела листва.
Не раз проросла молодая трава.
И рыжая белка бельчат родила.
И рыжая белка уже умерла.
И снова, чуть воздух весною запах,
Бельчата резвились в сосновых ветвях.
А яблоко, в землю упав, проросло,
И дерево яблоневое расцвело.
Лишь розовым утром край неба расцвёл,
К той девушке юноша стройный пришёл
И белых магнолий душистый букет
Сложил перед ней, чтоб услышать ответ.
– Поверь мне, я жить не могу, не любя!
Ответь мне, не в силах я жить без тебя!
– Но девушка не шевельнула рукой,
И только смотрела на пенный прибой,
И молча сама улыбаясь себе,
Она не внимала горячей мольбе…
И юноша тихо поднялся с колен.
И тёмен стал только забрезживший день…
 

4

 
И снова менялись времёна годов,
И море смывало края берегов,
Гуляла по белому свету беда,
Горели разграбленные города…
Как блудные дети приходят к отцу,
Шло ясное рыжее лето к концу.
И спелые яблоки дружной гурьбой
Уже дозревали на ветке родной.
А девушка глиняная в глуши
Стояла без сердца и без души…
И к вечеру ближе из чащи кустов
Вдруг вышел мужчина, высок и суров,
И бросил к ногам её твёрдой рукой
Он меч, потемневший от крови людской.
– На чёрной триере я за море плыл.
И гордых троянцев повергли мы в пыль.
Где высились прежние их города,
Там плугом пропахана борозда.
Мы тысячами увозили рабов
С дымящих и воющих берегов.
Я – вождь непреклонный, мне имя – судьба.
Но все мои подвиги – для тебя!
…Но девушка не шевельнула рукой,
Безмолвно смотрела на шумный прибой,
Бездумно сама улыбаясь себе,
Она не вняла этой страстной мольбе.
И воин, помедлив, свой меч подобрал,
И горбясь понуро, он прочь зашагал…
 

5

 
А время текло неустанной рекой,
Косило людей неизбежной рукой,
Растило леса и растило хлеба,
Рождало поэта, царя и раба.
А в чаще, где тень холодна и густа,
Таилась ненужная красота.
Прошли чередою и ночи и дни.
И как-то в ночи замерцали огни.
Шли люди сквозь зарослей мрачный завал,
И ветер их факелов клочья трепал.
Их вёл через темень и лес напрямик
С повадкою властной высокий старик.
Он вышел и встал, горделив и суров,
И вышла за ним вереница рабов,
И каждый с глубоким поклоном слагал
Свой груз драгоценный к прекрасным ногам.
Здесь грудой, звеня и сверкая, легло
Чеканное золото и серебро.
– Проснись и гляди же – воскликнул старик —
 Слова я  на ветер бросать не привык.
Я власти достиг над обширной землёй,
Теперь я играю людскою судьбой,
Но власть и богатство тебе я отдам,
Как жертвы приносят великим богам!
Народы пред мною простёрты в пыли.
Так стань же богиней владыки земли!
…Клубился удушливый факелов дым.
Но девушка молча стояла пред ним,
В лице не меняясь, не дрогнув рукой.
В ночи рокотал уходящий прибой.
С прерывистым шорохом рваных страниц
Червивые яблоки падали ниц.
И чёрными ветками сумрачный лес
Цеплялся за низкие звёзды небес…
 
 
И – крик. И – поднятая тяжесть жезла.
И хруст черепков. И молчанье. И мгла.
 

Баллада о якоре спасения

Говорит корабль:

 
Ударился ветер в наветренный борт,
И ближе стал Бог, чем ближайший порт.
А с борта другого, кусая прибой,
Оскалились скалы голодных зубов.
Я знал: до убежища не дотяну,
И якорь спасения бросил ко дну.
Нагнулися мачты, гудят русленя,
Но якорь спасения держит меня.
Он прочно схватился за крепкое дно,
И цепью мы связаны с ним заодно.
Меня и швыряет, и треплет, и бьёт —
Но держится цепь, и надежда живёт.
…Уходят на запад и ветер, и гром.
Спасибо, мой якорь, окончился шторм!
Далёкого плаванья слышится зов,
Звучит обещанье других берегов.
Довольно, довольно на привязи быть!
Но якорь не хочет со дна выходить.
Он держит порыв мой… Я цепь расклепал,
И с криком конец её в воду упал.
О, парус желанья! О, память-струя!
И снова – движенье, и море, и я!
Одно лишь тревожит – а если опять
И буря, и скалы, и негде пристать?
 

Говорит якорь:

 
Я – якорь. Я лёг на коралловый риф,
Вонзил свои лапы, за дно зацепив.
Пусть цепью тащило меня и рвало,
Но я заклинился, порывам назло.
Я крепко держался, и он был спасён.
Я выполнил предназначенье своё.
…Но как же прекрасны – глубин тишина,
Кораллов причудливая белизна,
В объятиях рифа надёжный покой
И пёстрые стайки уютных мальков!
Но что же ослабла падучая цепь?
И где ж мой корабль – у неё на конце?
Куда ты спасённый? Чего нам искать?
…Я – якорь ненужный. Я брошен лежать.
Я тихо ржавею на медленном дне
В лазурной прозрачности влажном огне.
Дана мне спокойная воля моя.
Но что я такое – без корабля?
 

Баллада утёса

О семечке.

 
Стою.
Не двинуться.
Не избежать.
Стою, где сотворением поставлен.
Ложится, недоверием дрожа,
От воли ветра утыкаясь в камень
Моих плечей.
Укройся. Всё равно.
Пушинкой более, пушинкой меньше.
Велик ли груз – летучее зерно?
Коптилка жизни, не велик подсвешник?
Засохнет, думал.
Нет, забилось в щель,
Где с вёсен притаилась капля влаги.
Растроганно набухло.
Вдруг – зачем? —
Проклюнулось. Полезло к свету – глазом
взглянуть:
как там?
Зачахнет, пищи нет.
Скала сплошная, монолит зовётся.
Однакоже буравится во мне
И корешком тонюсеньким скребётся.
Смешно! Ну, можно чуть подуступить,
Из минералов даже воду выжать.
Давай уж, коль взялось, так и расти!
Конечно, я не почва.
Трудно выжить.
 

О сосне.

 
Вздремнул немного, тридцать – сорок лет?
И не скажу – считать такую мелочь!
Мир – тот же. Тот же климат. Звёздный свет.
Всё тот же час на циферблате —
вечность.
Но что там заворочалось сейчас,
Внутри меня, всё в недра забираясь?
Никак она? Ну, да – моя сосна.
Однако ж вымахала ты, родная!
Добро бы, если б лезла в высоту —
Такая уж у вас, дерев, планета —
царапай небо, рви ошмётки туч
колючепёрыми крылами веток!
Но эти корни в глубине меня…
У той,
что только капельку просила,
Когда была не дерево – фигня,
Какая разрушительная сила!
Взялась! Сжимает, лезет, и крошит,
И клинья трещин загоняет в тело…
Послушай, ты!
Ведь я же монолит!
Ты понимаешь хоть, что ты наделала?
 

О себе.

 
Не понимает…
Медлен мой язык.
Секунды слов моих – десятилетья
Её работы – суеты живых…
Уже в расщелинах гуляет ветер.
Уже вода протачивает путь
В глубокие дырявые глазницы.
Песок летучий выщербил мне грудь,
Во впадинах плечей гнездятся птицы.
Я трескаюсь от солнечных лучей,
И замерзанье льда крушит мне рёбра.
В кавернах недр,
в провальной черноте
Гниенье глины началось недобро.
Ну, что ж!
Готовьте на поминки снедь.
Как мохом обрастаю я кручиной.
И горько мне, и неохота мне
Сказать,
что ты тому первопричина.
О, дерево, взлетающее ввысь!
Не попрекай меня, что слишком сух я.
Расти.
Безумствуй в небе.
Берегись!
Твоя опора
очень скоро
рухнет.
 

Баллада о плотах

 
В русле житейской прозы
Мудро плывёт латынь —
Спиленные берёзы,
Связанные в плоты.
 
 
Варварского железа
Натиск неоспорим.
Телом своим полезен,
Пал белоствольный Рим.
 
 
Был веселее марша
Бензопилы мотив.
Пали берёзы в марте,
Почек не распустив.
 
 
В памяти их паденье,
Пытки стальной скобой,
Тысяча вёрст теченья,
И – смиренье с судьбой.
 
 
Реки в разводах нефти,
Чайки крикливый стих,
Бури пенные плети
Стали уделом их.
 
 
Но, сохранённый летом,
Жил всемогущий сок.
Каждый обрубок веток
Выпустил свой листок.
 
 
Люди, дивясь, глядели:
Зеленью облиты,
Плыли и молодели
Радостные плоты.
 
 
Кратким случайным счастьем
Жили тела берёз…
Будет за ливнем частым
Очень спокойный плёс.
 
 
Примет осени устье
Замершие тела,
Взвоет над ними грустно
Циркульная пила.
 
 
Ибо чужды и лишни,
Там где железа речь,
Тонкие души листьев,
Древний язык дерев.
 

Баллада о голавле

В подводном царстве, как и на земле

 

Есть представленье о добре и зле.

Шекспир «Перикл»,

1.

 
У рыб иной обмен веществ, и Брем нам говорит,
Что, мол, отсутствует у них понятие «болит»,
Мол, кровь холодная у них, и нервных нет систем.
Зачем тогда о рыбах стих? Но рыбой не был Брем.
Вам ихтиолог никакой не сможет рассказать,
Что видит окунь под водой в огромные глаза,
Что знает щука перед тем, как на ерша напасть,
Что чувствует, к примеру, ёрш, попавши щуке в пасть.
Лишь тот, кто лично побывал в ребристых чешуях,
Об этом точно б вам сказал… Так вот, о голавлях.
 

2.

 
Аксаков пишет – он, де, вот,
жилец прохладных чистых вод,
не одобряет лишний шум,
имеет странный рыбий ум
и осторожный зоркий взгляд,
большеголов и брусковат,
с чёрнокаёмчатым хвостом…
Я, впрочем, малость не о том.
 

3.

 
В характере у голавля такая есть черта —
весьма не любит он крючка. Для рыбаков – беда!
На воду тень ли упадёт, шаги ль на берегу —
лови хоть целый день его, он даже ни гу-гу.
Лишь там, где не видать людей, вдали от их снастей,
Порой взметнётся над водой серебряная тень.
Удар хвоста, и звонкий плеск, и сильные круги —
и снова тишина и блеск подсолнечной реки.
 
 
4.
 
 
Ещё и солнце не взошло,
И под водой темно.
Ещё синё и тяжело
Уступчатое дно.
Но плеск и запах в глубине
Нарушили покой
И шевеление во сне
Бессонных плавников.
В природе голод, как и встарь,
По-прежнему всесильный царь.
Какой заманчивый червяк!
Нет, что-то здесь не так!
Обходит раз, обходит два,
Дуреет рыбья голова…
Ну, брать – так брать!
Бросок, и вот – одним глотком
Берёт взаглот,
Гнушаясь ожидать подвох,
Презрев своё чутьё…
Удар! – и в горло глубоко
Вонзилось остриё…
Так значит, глуп? Иль не видал
Ни леску, ни крючок?
Ну, что ж, и люди иногда
Доверчивы как он.
Идут и люди на крючки,
Как мотыльки на свет.
Так, значит, просто дураки?
А может быть, и нет…
Но что же там, над синим дном,
Под зеркалом немым?
А он – рывком, и кувырком,
А жилка – аж звенит!
Он вверх, и вниз, и вкось, и вбок,
В спасенье тин и трав,
В убежище коряг – рывок!
И, леску оборвав…
 

5.

 
Плывёт, глотая воду ртом.
Из жабер кровь струится.
Железо в горле. Рыбий стон
Кому слыхать случится?
 
 
Кто скажет – больно или нет?
Ведь он молчит, чудак.
Ну что, вы спросите – помрёт?
Возможно, что и так.
 
 
А может, выживет – и тем
себе обязан сам —
но с недоверием ко всем
приманкам и крючкам.
 

6.

 
Он молчалив. Он даже нем.
А если бы и мог,
легко ли поделиться с кем,
как ты глотал крючок,
не понимая, что и как,
рвался, к обману зол,
и на дозволенных кругах
по чуждой воле шёл,
как рвал невидимую нить —
мучение своё,
что в жабрах до сих пор сидит
стальное остриё?
И каждый вздох… но что о том?
Должно понятно быть.
И люди же, в конце концов,
произошли от рыб.