Царство. 1955–1957

При создании романа автор опирался на воспоминания Н.С. Хрущева, Л.М. Кагановича, А.И. Микояна, книги Светланы Аллилуевой, Уильяма Таубмана, Юн Чжан и Джона Холлидея, на документальные издания «Международного фонда «Демократия»» (Фонд Александра Яковлева), на сборник документов «Политбюро и дело Берия», на изданные в серии «Архивы Кремля» «Президиум ЦК КПСС. 1954–1964 гг. Черновые протокольные записи заседаний» под общей редакцией академика А.А. Фрусенко, на его работы и архивные материалы, и, безусловно, на личные воспоминания.

2 января 1955 года, воскресенье

Новогодние праздники самые долгожданные. Кто не любит Новый год? Вряд ли отыщется такой. Площади столицы украсили нарядные елки, кое-где зажгли разноцветные фонари. Настроение отличное, даже дышится в Новый год по-иному, легко и непринужденно.

Хрущевы всей семьей отправились в Парк Горького, папа давно обещал свозить детей на большой каток, купить цветных петушков-сосалок, покатать на каруселях.

– Пап, мы с горы поедем? – спросил маленький Илюша.

– Обязательно! – пообещал отец.

Ох, и крутые горы в парке отдыха! Неимоверно быстрые, на самый берег Москвы-реки санки выносит! Главное – ненароком шею не свернуть, а катается здесь пол-Москвы. Оседлаешь саночки и мчишь стремглав: «О-го-го-го-го!» Нина Петровна с девочками три раза с хохотом вниз скатилась. Напроказничались, так уж напроказничались!

Народу в парке – видимо-невидимо! Снег мягкий, податливый. Всякий, кому не лень, может сделаться скульптором. Тут и там детвора и взрослые катают снеговиков. Теперь они стоят повсюду: на центральной площади, на аллеях, вдоль набережной, даже у центральных ворот, где крутится веселая карусель, помигивающая разноцветной иллюминацией, выстроилась армия забавных снежных фигур. Сколько их здесь? Пятьсот, тысяча? Повсюду снеговики и снежные бабы: высокие и поменьше, толстенные, в три обхвата, и худышки – добродушные, улыбчивые, новогодние! А какая нарядная елка при входе! Никита Сергеевич с детишками слепил целую семью снеговиков: маму, папу и сыночка.

Два часа, без передышки, под лирические песни репродукторов хрущевские дети носились на коньках. Илюшу поставили на салазки, и папа, как лошадка, с громким криком возил его по ледяному полю, пытаясь догнать шуструю Иришку или угнаться за быстроходным Сергеем. Одним словом, накатались, накричались, нагулялись! Еле увели разгоряченную компанию домой. Нина Петровна нервничала: как бы Илюша простуду не подхватил. Вернулись домой уставшие, но такие счастливые! Приятная истома растекалась по телу, ноги гудели. Нина Петровна с Иришей устроились на диване перед телевизором, усовершенствованная модель которого, с увеличенным вдвое экраном, была установлена в гостиной.

– Научились телевизоры делать! – радовался Никита Сергеевич. Он прилег рядом, пытаясь смотреть передачу, но сон сморил – отец со свистом похрапывал.

В кабинете зазвонил телефон.

– Будь ты неладен! – вздрогнул первый секретарь и неуклюже поспешил в соседнюю комнату.

– Хрущев! – рявкнул он в трубку.

– Извините, что беспокою, это Серов.

– Чего тебе?

– Хочу о Василии Сталине доложить.

Никита Сергеевич понял, что ничего хорошего не услышит.

– Тут такое дело, не хочу вас расстраивать…

– Да говори, в самом деле!

– Василий четвертый день в загуле, – доложил председатель КГБ.

– Он в Барвихе?

– Да, в санатории «Барвиха». К нему друзья понаехали, спортсмены и бывшие сослуживцы, потом грузины какие-то появились. Пьют, медицинский персонал посылают. Вчера пьяной гурьбой гуляли, отдыхающих перепугали, на катке гвалт устроили, мат-перемат!

– Никто безобразие пресечь не может?! Главврач в санатории на что?!

– Пытались, а он в ответ: я – сын Сталина!

– Сын Сталина… – протянул Хрущев.

– В даче сидят, пируют. Девушек привезли, – докладывал генерал. – На ночь оставили, одна под утро сбежала, плачет, еле, говорит, вырвалась. Изнасиловали ее.

– Кто, Васька?! – вскипел Хрущев.

– Точно не скажу, мы без вашей команды не вмешиваемся.

– Так вмешайтесь, мать вашу! – не удержался Никита Сергеевич. Хорошо, разговаривал при закрытых дверях, дети брани не слышали.

– Есть! – отрапортовал Серов. – По этому поводу мне уже Молотов звонил.

– А этому что надо?

– Требует Василия немедленно в тюрьму.

– Пронюхал, шакал!

– В Барвиху Полина Семеновна на лечение приехала, вот ведь как совпало.

– Наводи порядок, – проговорил Хрущев. – Всех гостей за дверь, хулигана запереть, установить пост! Докторов ему дай своих, чтобы язык был на замке.

– Слушаюсь! – отчеканил генерал-полковник.

– Ты зачем, Ваня, мне праздник портишь? – устало вымолвил Никита Сергеевич. – Почему не бережешь меня?

– Извините, что огорчил, – оправдывался Серов, – не хотел до утра беспокоить, но без вас никак не обойтись, Молотов телефон оборвал.

В этот момент на столе тяжелым утробным звуком зазвонил белый аппарат правительственной связи.

– Молотов наяривает! – сообщил Никита Сергеевич. – Сейчас будет кровь пить!

– Ну, я вас предупредил, – отозвался Иван Александрович.

– Ладно, давай! – и Первый Секретарь положил трубку.

В правительственном санатории «Барвиха», на затерянной в дремучем лесу даче, шло шумное веселье. Прямо на крыльце два немолодых грузина развели между поставленными на ребро кирпичами огонь, и ловко жарили шашлыки. Рядом стоял полупустой ящик коньяка, это был уже третий ящик «Энисели».

– Автандил, что, готово?

– Сделал, сделал! – отозвался лысоватый Автандил. – Через минуту снимаю.

Напарник подал блюдо и Автандил водрузил на него шампуры с дымящимся мясом. Повара поспешили в дом. В столовой находилось пятеро мужчин и женщина. Все были мертвецки пьяны. Мужчины держались лучше, самыми трезвыми оказались два грузина, те, что готовили шашлыки. Один из них долгое время работал администратором ресторана «Арагви», где еще при жизни товарища Сталина часто пировал Василий Иосифович. Блюдо с шашлыками установили по центру стола, рядом выложили зелень, сыр и обжигающую дыхание аджику.

– Где Василий Иосифович?

Один из гостей, здоровяк в морской форме капитана третьего ранга, кивнул на закрытую дверь. Из-за двери слышалась возня и голоса.

– Не уходи! Куда ты? Постой! Я же тебя люблю!

– Отпусти!

– Стой, дура!

Из спальни выскочила совершенно голая женщина и, пробежав через комнату, скрылась в соседнем помещении. Через минуту она появилась уже в одежде, надетой кое-как, видно, одевалась наспех. Не говоря ни слова, беглянка схватила с вешалки пальто и выскользнула на улицу.

– Пусть уё…ывает! – провожая ее мутным взглядом, выдавил Василий Сталин.

Он появился вслед по пояс голый с жутко всклокоченными волосами.

– Где рубашка моя?

– Вот, товарищ генерал! – протянул скомканную рубаху коренастый капитан третьего ранга.

Василий Иосифович взял рубашку и стал натягивать на себя.

– Сбежала, дрянь!

– Не расстраивайтесь, – уважительно проговорил Автандил. – Вам разве прошмандовки нужны? Вам нужны красавицы, королевы! – закатил глаза солидный грузин.

Его щуплый товарищ начал раздавать мясо:

– Кюшайте, пака горячее!

В одну руку Василия сунули шампур с шашлыком, в другую рюмку с коньяком.

– За вашего великого отца, Иосифа Виссарионовича Сталина! – провозгласил Автандил.

Все мужчины, кроме Василия, который завалился в кресло, встали со своих мест.

– До дна! – гаркнул капитан третьего ранга.

– Забыли отца! – выдавил пьяный Василий. – Забыли! – и залпом опрокинул рюмку.

– Никто не забыл! Только вот эти, – показав глазами наверх, отозвался администратор «Арагви», – хотят, чтобы великого Сталина забыли, а забыть его невозможно!

– Невозможно! – хмуро подтвердил Василий.

Второй грузин долил всем коньяк.

– За вас, товарищ генерал! – продолжал администратор «Арагви». – Вы, Василий Иосифович, надежда и опора русского народа. Теперь вы за собой должны государство вести!

– Поведу! – икнул Сталин-младший.

– Таких людей как мы – вся страна, а страна – с вами! А те, – и он снова показал глазами наверх, – сраная кучка!

– Сраная кучка! – повторил Сталин-младший. – Убили отца, отравили! – блеснул мокрыми глазами Василий. – Изжили со света!

– В Грузии вас ждут, Василий Иосифович! С нетерпением ждут, с любовью!

– И американцы за вас, – поддакнул второй грузин. – Они вас обязательно поддержат, товарищ Сталин!

– Хватит мне здесь сидеть! – вставая и пытаясь надеть пиджак, прохрипел Василий. – Везите меня в Кремль, морды бить буду! Я им, сукам, задам! – оступившись, он чуть не упал, в последний момент его удержал капитан третьего ранга, бывший хозяйственник футбольной команды авиации Московского военного округа.

– Вы сначала шашлычка покушайте, а тогда поедем! – отозвался плечистый футболист, что сидел за капитаном третьего ранга. – Как вас не стало, так всю нашу команду разогнали.

– Где мой друг, Автандил? Почему не вижу? – потеряв администратора «Арагви» из виду, вымолвил Василий Иосифович.

– Блюет, – объяснил капитан.

Маленький грузин, который помогал жарить шашлыки, глупо хихикнул, и обернувшись к Василию Сталину, с чувством проговорил: – Я вашего папу вот где ношу, – он полез за пазуху и извлек на обозрение фото генералиссимуса. – У сердца ношу! Я за Иосифа Виссарионовича, за его сына умереть готов!

– Не умирай, друг! – простонал очнувшийся от спиртного тренер военной футбольной команды. – Вася, иди, я тебя поцелую!

Василий, шатаясь, побрел на зов, пожилой тренер распростер объятия и стиснул обожаемого генерала. Они долго обнимались и целовались в засос.

– Ну, хватит, хватит! – оторвал Василия капитан. – Чаю не желаете?

– Давай, – выдавил Сталин и, завалившись на соседний стул, оказался за столом. Голова у него гудела, он с трудом различал собеседников, стараясь сосредоточиться на девушке напротив. Она спала, облокотившись на стол и положив голову на руки.

– Как звать ее, Тая, Майя? Забыл!

– Марина, – подсказал капитан третьего ранга.

– Мариночка! – заулыбался Сталин-младший.

Капитан слегка потряс девушку:

– Маринка, вставай!

Она не реагировала.

– Хочу ее! – простонал Василий Иосифович.

– Так кто мешает! – отозвался щуплый грузин.

– Не здесь же!

– Сейчас отнесем ее в вашу спальню.

– И разденьте, ладно?

– Разденем! – хмыкнул грузин. – С таким человеком общаться будет!

Грузин с моряком подхватили спящую и понесли в комнату.

– А может, и мы ее тоже – того? – ухмыляясь, сощурился капитан.

– Офонарел?! Она сталинская! – грозно выдавил подручный.

Мужчины уложили Марину на постель и принялись раздевать. Последние несколько лет Василия Сталина совершенно не смущало, есть ли у понравившейся ему женщины муж или любимый человек. Без разговоров уводил с собой, если надо, то и силой, и держал взаперти до тех пор, пока пленница на все не соглашалась, правда, никогда женщин не бил, не обижал. Вернувшись из заключения, Василий вообразил себя снова тем же властным, способным управлять миром командиром. Казалось, ему снова все дозволено, его снова боятся, любят, обожествляют. Сколько их было, обожающих его женщин – сто, двести? Неважно. Сейчас ему хотелось эту, а потом – в Кремль, учинить разнос папиным холуям, поднять на дыбы страну!

У телефона был Молотов.

– С Новым годом, Никита Сергеевич!

– С Новым годом, Вячеслав Михайлович!

– Ты в курсе, что в «Барвихе» творится?

– Знаю, – отозвался Хрущев. – Васька нажрался.

– Нажрался?! – взвизгнул Молотов. – Он ведет антисоветские разговоры! Призывает к мятежу! Ты, Никита Сергеевич, на себя ответственность брал, а дело чем обернулось? Вопиющее предательство! Я тебя поддержал, а теперь – уволь, отправляй Ваську назад. Сажай его, Никита Сергеевич, иначе мы с тобой поссоримся!

Решение о смещении Маленкова с поста председателя Совета министров еще не было опубликовано, и хотя вопрос этот, казалось, был решен, однако все могло поменяться с точностью до наоборот, особенно теперь.

– Я виноват, Вячеслав Михайлович! – уступил Хрущев. – Думал, исправился парень, осознал.

– Горбатого могила исправит! – желчно выговорил министр иностранных дел и, не прощаясь, кинул трубку.

Никита Сергеевич с минуту сидел, не шевелясь, потом взял телефон и соединился с Серовым.

– Грузин, баб и гостей выпроводили. Василию делают капельницу, он притих, испугался, – доложил председатель Комитета государственной безопасности. – Девушка заявление об изнасиловании писать не стала. С каждого участника застолья взяли объяснение.

– Вот что, – перебил Хрущев, – вези, Ваня, Ваську назад.

– Куда назад? – не понял Серов.

– Куда-куда, в тюрьму!

9 января 1955 года, воскресенье

– Подайте-ка мне иконки! – протянула ладошки Марфа.

– Все, матушка?

– Все.

Иконки были простенькие, бумажные, одна лишь старенькая, в затертом медном окладе – Николай Угодник. Марфа раскладывала их на постели, перебирала, так и засыпала среди икон. Утром иконы оказывались на прежнем месте, в уголке, где горела лампадка.

– Кто их туда ставит? – удивлялась помощница.

– Живые они! – объясняла Марфа.

Целовала ей руку Надя.

– Храни тебя Бог, матушка!

– Храни всех нас!

Марфа молилась неустанно, могла забыть покушать, про все забыть, так велика была ее молитва. Очень радовалась она, когда на подоконник садились птицы, сразу поворачивала в их сторону свою незрячую голову.

– Голубушки разгуливают! – улыбалась Марфуша, словно видела их.

Поест, а крошки соберет для пернатых, потому на узеньком подоконнике постоянно ворковали сизые голуби.

Ходила Марфа плохо, шажок, другой и садилась – ноги не держали. Слабые ножки, маленькие, тоненькие, словно детские, такие же ручки и уже ничего не видящие, всегда закрытые глаза. Зато когда молилась – словно расцветала, преображалась, становилась как будто больше – все вокруг накрывала идущая из самого ее сердца молитва. Великая сила жила в этом плохоньком недоразвитом теле.

Отец Василий смотрел на Марфу и не понимал: как женщина-инвалид может так усердно молиться? Глядя на нее, и он, священник со стажем, начал молиться прилежней. Теперь Василий не скороговоркой выплескивал перед прихожанами проповеди, а каждое слово произносил отчетливо, емко, точно переживая его, и говорить он стал тише, как Марфа, но слова сделались доходчивыми, осмысленными, нужными людям, – а все ведь, глядя на нее, несчастную!

Не уставала Марфа беспрестанно осенять себя крестным знамением, отбивать Господу земные поклоны и просить, не переставая просить помощи для всех, кто нуждался, для хороших людей и для плохих, ведь плохим жить куда тягостнее.

Вчера зашла в ее каморку женщина тридцати пяти лет, ревет навзрыд: «Нет детишек, не дает Господь!» Два мужика по этой причине хлопнули дверью: «Бездетная ты, чего с тобой жить!» А она на ткацкой фабрике с пятнадцати лет, вроде и видная, чернобровая, а не нужна никому. Рыдает, жалуется подруге: «Вчера Боречка накричал, а все из-за того, что деток нет. И этот уйдет, что я буду делать, ведь старею?» Вешаться хотела. Вот Надя и привела ее к матушке. Женщина эта несчастная, как взглянула на молитвенницу, сразу успокоилась, так хорошо ей на душе сделалось, и о горе своем позабыла. А Марфа сидит на сундучке, сложив ручки, головку свою детскую в сторону гостьи повернула и говорит:

– Что-то ты, милая, мне не то рассказываешь. Вижу я твоего мальчика.

Та прямо запнулась, смотрит во все глаза:

– Как же это?

– Беременная ты, – Марфушка ответила и по голове женщину ручонкой погладила.

Та, не попрощавшись, убежала.

– Мальчика Сашенькой назовет, – вослед изрекла Марфа.

И правда, беременной оказалась.

14 января, пятница

– Куда это ты собрался таким щеголем? – глядя на принарядившегося сына, спросила Нина Петровна.

– В гости пригласили, – делая перед зеркалом идеально ровный пробор, ответил Сергей. Вчера он выпросил у отца флакон одеколона с тонким ароматом и нарядный, с цветными разводами, галстук. – К Ладе Кругловой иду, будем Старый Новый год справлять.

– Придумали же, Старый Новый год! – всплеснула руками Нина Петровна. – Что за праздник такой?!

– Ты не понимаешь, мама! – недовольно отозвался сын. – Сейчас все его справляют.

– Кто это все? – не унималась Нина Петровна. – Мы с отцом про такое слыхом не слыхали.

– Теперь знайте! – придирчиво осматривая себя в зеркале, заявил Сережа. Он, наконец, закончил с пробором: – Мам, как я выгляжу?

– Хорошо выглядишь, – вздохнув, оценила мать. – А кто еще будет?

– Лада будет, – с придыханием ответил отличник.

– Про Ладу я поняла, еще кто?

– Наверное, Коля Псурцев придет, сын министра связи. Денис, возможно, внук академика Петрова. Валентин Полонский всегда с нами и Славик Смиртюков. Я, мам, специально не интересовался.

– А из девушек кто? – выпытывала мать.

– Катя Судец, Леля Лобанова, эти обязательно, Ира Брусницына обещала приехать. После расскажу.

– Прямо знать собирается, одни громкие фамилии! – с неудовольствием выговорила Нина Петровна. – Почему ты в нормальное общество не стремишься, к своим однокурсникам, к ребятам, с кем в школе учился? Все тебя к золотой молодежи тянет!

– Что ты придумываешь, мам, мы давно с Денисом дружим и с Валентином давно! Ребята как ребята, все учатся, студенты, никакие не шалопаи. Лично я к Ладе иду, мне все равно, кто там будет! – отрезал студент.

– Ох уж эти мне праздные вечеринки! – не унималась Нина Петровна. – Не расстраивай отца! – с укором проговорила она.

– Ты не забыла, что я сессию сдал досрочно, и все предметы у меня на отлично?! – возмутился Сергей.

– Молодец!

– Так зачем ругаешься?

– Переживаю за тебя. Боюсь, чтобы с никчемными приятелями не связался, с пути не сбился, ведь молод совсем! – вздохнула Нина Петровна. – Мы с отцом знаешь, как жили?

– Да знаю, мама, знаю! Только не забывай – сейчас время другое! – еле сдерживаясь, чтобы не сказать резкость, выговорил Сергей. Как трудно было объяснять что-либо родителям!

– Иди, жених! – смилостивилась Нина Петровна, мальчик и в самом деле был в институте лучшим.

– Никакой я не жених! – воскликнул Сережа.

– Ступай, ступай!

На даче Кругловых гостей собралось больше обычного. Родители Лады, как всегда, в подобных случаях находились в Москве. На этот раз они гостили у товарища Маленкова, и дача министра внутренних дел оказалась в полном распоряжении молодежи, правда, бдительный персонал изо всех сил приглядывал за весельем, в особенности за девятнадцатилетней красавицей Ладой. Говорили, что на вечеринку может приехать ослепительная Майя, дочь Лазаря Моисеевича Кагановича, с молодым женихом, военно-морским офицером. К счастью, в последний момент Каганович объявила, что ее не будет, чему Лада несказанно обрадовалась – не хотела видеть у себя жеманную кривляку. Майя Каганович могла стать на вечеринке центром притяжения, а Лада ни с кем не хотела делить первенство. Язвительная, высокомерная, себялюбивая Майя могла весь праздник испортить. Валентин грозился принести новые пластинки и танцевать до умопомрачения. Он вообще был первоклассный танцор, невозможное вытворял: по-всякому извивался, подпрыгивал, иногда точно заводная игрушка пойдет, движения резкие, короткие, а иногда плавно, точно его за веревочку тянут – не ходит, а плывет! Волосы танцора, круто зачесанные назад, блестят, набриолинил, видать, прическу. Забавный, симпатичный парень.

В гостиной накрыли стол. Лада выпроводила обслугу за двери, и пошло веселье! Музыку врубили на полную. Лишь Игорь Золотухин не веселился, бесхитростно налегая на водку. Через полчаса он был уже абсолютно никакой и дремал на диване, нелепо раскинув руки. Антон делал коктейли, мечтая подпоить недотрог-девчонок, чтобы стало веселей и чтобы затащить неприступную Катю Судец целоваться. Новым в этой шумной компании был Александр, сын советского посла в Нидерландах, он сразу стал приударять за Ладой, что деморализовало впечатлительного Хрущева, ведь Сергей рассчитывал на Ладину взаимность и именно сегодня, в канун Старого Нового года, решил признаться девушке в любви. Лада сначала строила Сереже глазки, даже два раза подходила с бокалом и чокалась, но потом ускользнула и все чаще оказывалась в компании высокого атлета в приталенном сером костюме. К тому же Александр разгуливал в модных английских ботинках на высокой, белого каучука, подошве. Невиданные ботинки еще больше привлекали к нему всеобщее внимание. Глядя на скромного Сергея, Лада почему-то вспомнила случайно услышанный разговор между отцом и товарищем Маленковым: взрослые осуждали Никиту Сергеевича, называли его недалеким, пустым и предрекали скорый политический крах его стремительной карьеры, высказывали предположения, кто станет во главе партии – либо Молотов, либо Ворошилов. Лада была целиком согласна со взрослыми, что Климент Ефремович больше подходил для руководителя Коммунистической партии, чем примитивный, лопоухий шутник и мужлан Хрущев. Из разговора было ясно, что у Хрущева с каждым днем уменьшались шансы сохранить пост Первого Секретаря. Лада краем глаза взглянула на хрущевского сына. Сережа, безусловно, был хороший, но очень серенький мальчик, он не конкурировал с высоким, хорошо сложенным Александром, который мог властно притянуть девушку к себе и томным, срывающимся от переполнявших чувств голосом, проговорить: «Хочу тебя целовать!» Сергей не мог на такое решиться. А ей так хотелось романтики, подвига в ее честь, хотелось принять в объятья красавца-завоевателя!

Этим красавцем, несомненно, оказался Александр, тем более что он был на целых четыре года старше, а хрущевский сынок – ровесник. Четыре года в юности – умопомрачительная дистанция. Разница в возрасте еще больше притягивала Ладу к Александру. И семья у Саши была заметная, хорошо образованная, интеллигентная. Папа – потомственный дипломат, в совершенстве владел английским и французским языками. Многие девушки на Сашу заглядывались, особенно лобановская Леля, которая, собственно, и познакомила красавца с лучшей подругой. Но ведь кто такая Лада Круглова, а кто – Леля Лобанова? И сравнивать смешно! Папа Лады работал министром внутренних дел, до этого долгое время возглавлял Главное Управление Лагерей. Леля же всего-навсего приемная дочь сельскохозяйственного руководителя, у которого не было детей и который удочерил двухлетнюю испанскую девочку. Поговаривали, что Лобанов плохой министр, волею случая проникший в Сельхозакадемию, как и Лысенко, ничего нового не придумал, а лишь передирал научные открытия других ученых, ни в чем толком не разбирался, неустанно сажая с Трофимом Денисовичем свеклу, картошку и морковь, умея лишь угождать и поддакивать начальству, а начальством у аграриев был все тот же губошлеп Хрущев. Так что в отношении Лели Лада была совершенно спокойна: она не отобьет широкоплечего красавца Александра! До этого дня Лада обожала Лелю. В институте они сидели рядом, вместе ездили по гостям, посещали выставки, ходили в театры, сплетничали, вместе учили немецкий. Теперь Лада смотрела на Лобанову как на врага.

– Ну и пусть, пусть! – вскинула бровки Круглова. – Сашенька будет мой!

Начались танцы, а Антон все мешал гремучие коктейли, обещая:

– Будет хорошо!

Чудо-напитки он готовил в обыкновенном граненом стакане, который обязательно приносил с собой. Полученный эликсир разливал по изящным рюмочкам и угощал друзей. Методика изготовления коктейлей была самая примитивная. Антон выкладывал рядом со стаканом спичечный коробок и на его высоту наливал коньяк. Затем коробок устанавливался на узкое длинное ребро – отметка долива становилась выше, по ней к коньяку присоединялся тягучий ликер, а иногда – шипучее шампанское. Когда коробок устанавливался в самом высоком положении, в стакан добавлялся сок или лимонад, правда, с соками Антон не любил возиться, давить фрукты было слишком хлопотно, для девушек лимонад заливался по края граненого стакана, они не одобряли в коктейлях повышенной крепости. Смесь коньяка с шампанским в пропорции один к одному именовалась «Огни Москвы», а если вместо коньяка за основу бралась водка – «Северное сияние». Этим «чудом» иногда до умопомрачения упивались.

– Может, вместо лимонада сюда пиво забубухать? – размышлял над компонентами естествоиспытатель.

– Ты всех уморишь! – протестовали друзья.

– От такой дозы даже воробей пьяный не будет! – уверял Антон, проглатывая очередную порцию горячительного напитка.

Смеси с добавлением рома получили название «Привет!» Скоро бармен сделался бесконечно разговорчивым и веселым. Смешав полусухое «Абрау-Дюрсо» с зеленым «Шартрезом», алхимик пошел соблазнять ослепительную блонду Катю Судец, о которой вздыхали все ребята.

Испанка с замиранием сердца наблюдала за обходительным Сашей, который крепче и крепче привлекал к себе кокетливую Ладу, и бесилась. Сережа Хрущев тоже во все глаза смотрел на их бесцеремонные милования, не понимая, что происходит, почему вдруг он оказался лишним и вообще, как такое могло произойти?! Улучив момент, когда Александр отошел, он набрался смелости и подошел к Ладе:

– Лада, Ладочка, я же к тебе пришел! Я здесь ради тебя!

– И хорошо, – снисходительно взглянула красотка. – Если б ты не пришел, я бы рассердилась!

– Я пришел… – еле слышно причитал Сергей не своим, а каким-то чужим, упавшим голосом.

В этот момент вернулся Александр.

– Лада, мне надо с тобой поговорить! – и, не обращая внимания на Хрущева, потянул девушку за собой.

Сережино сердце страдальчески сжалось. Юноша прислонился к стене, в глазах потемнело, слезы душили. Чтобы не расплакаться, он выскочил в прихожую и в полумраке, не решаясь зажечь свет, чтобы никто не обнаружил его душевного смятения, стал шарить по вешалкам, отыскивая одежду. Обнаружив пальто, молодой человек резко сдернул его и только тут услышал сдавленные рыдания. Уткнувшись в шубу, навзрыд ревела Леля Лобанова. Сережа робко прикоснулся к ней:

– Лелечка, что с тобой?

Несчастная подняла заплаканное лицо.

– Он со мной сюда пришел, этот мерзкий Сашка! Со мной!

– Не плачь, все обойдется!

– Предали они нас, предали! – всхлипывала Леля. – Ненавижу!

– Я ухожу, – процедил Сергей, ему было страшно разрыдаться на глазах у знакомой, страшно было обнажить свою безумную боль, признаться, что он безответно влюблен, отвергнут!

Несчастный взял шапку.

– Я пошел! – выдавил он.

– И я с тобой! – пискнула Леля.

Сергей помог ей надеть шубу и, придерживая, вывел расстроенную знакомую на крыльцо. Увидев дочь Лобанова, которую сложно было не узнать в ярко-рыжей лисьей шубе и такой же броской пушистой шапке, водитель министра сельского хозяйства завел огромный «ЗИМ» и подал к подъезду. Леля старалась себя сдерживать, но непокорные слезы упрямо текли по щекам. Сергей поспешил открыть дверь, девушка забралась вглубь салона.

– До свидания! – прошептал отвергнутый парень, и хотел было захлопнуть дверь, чтобы, наконец, остаться одному, дав волю бушевавшим в груди страстям. На душе у него скребли не кошки, а леопарды! Голова гудела.

– А ты? – спросила дочка Лобанова.

– Про машину своим не сказал, пешком дойду, здесь близко, – удрученно ответил Хрущев и принялся повязывать шарф.

– Так нельзя! – запротестовала Леля. – Садись, мы тебя подвезем.

– Неудобно, не хочу тебе мешать, – отказывался Сергей.

– Не спорь! – приказала девушка, и тут же, как-то совсем жалобно добавила: – Ну, сядь, пожалуйста!

Несчастный кавалер забрался в машину. Заурчав мотором, «ЗИМ» двинулся к воротам. Внезапно Леля положила свою руку на его ладонь и сжала, потом уткнулась лицом Сереже в грудь, в его шерстяное кашне, и разревелась. Молодой человек замер, он был совершенно ошарашен, но не отталкивал девушку, а наоборот, обнял, утешая.

– Хрущев-то с Лобановской Лелькой уехал, – проводив «ЗИМ» взглядом, подметил дежурный по даче.

– Сделали рокировочку! – подмигнул стоящий рядом порученец министра, которому было наказано: «глаз не сводить с Ладочки!» – Сейчас прямо в машине испанку зацелует!

Дежурный и порученец довольно переглянулись.

Леля уже не плакала, она желала любой ценой отомстить своей лучшей подруге, бывшей лучшей подруге и этому жалкому долговязому смазливому придурку!

В окнах мелькали силуэты веселящейся молодежи. В гостиной отплясывали заводные буги-вуги, – жгли как в последний раз! Изображая барабанщика, Антон энергично отбивал такт на перевернутых фаянсовых тарелках, эмалированном тазу и кастрюле, а в уютном министерском кабинете обаятельный Александр без стеснения целовал министерскую дочь, упрямо расстегивая на ее груди кофточку.

17 января, понедельник

Расположившись у окна, где больше света, Булганин разглядывал фотографии обнаженных женщин. Откровенные фото презентовал ему маршал Малиновский.

«Польки?» – потрясал стопкой Николай Александрович.

«Они самые!» – закивал Родион Яковлевич.

«В одном Бог прав, что создал для мужчины женщину!» – высказался Булганин.

«А не кошку!» – хмыкнул Малиновский. Он был доволен – угодил руководству.

Николай Александрович с нескрываемым удовольствием перебирал сейчас эти фотографии. Из кармана он извлек еще два снимка, размером больше предыдущих. С первого, стоя на коленях и прикрыв грудь руками, смотрела жгучая брюнетка. На втором она же стояла развернувшись к объективу спиной. Волосы у нее были распущены.

– Белла! – залюбовался маршал.

– А мне посмотреть? – раздался голос. Маршал вздрогнул. Прямо за спиной лыбился Хрущев. Николай Александрович не заметил, как он подошел.

– Хороша! – через плечо оценил Никита Сергеевич. – Папа, значит, профессор, а она в неглиже разгуливает?

– Подарок, на память, – смутился Булганин. – Еле уговорил сфотографироваться.

– А если балеринка найдет? – грозил пальцем Хрущев.

– Машка по карманам не лазит, – покачал головой Николай Александрович и, показав на сердце, добавил: – не отпускает Беллочка, моя козочка! Завтра с ней на Валдай едем. – Он бережно спрятал фотографии.

– Раньше ты, как Сталин, от евреев бежал, – подметил Хрущев, – а теперь милуешься.

– Не бежал я ни от кого, что за вздор!

– Ладно, ладно! – примирительно сказал Никита Сергеевич.

– Хочешь, анекдот расскажу?

– Валяй.

Николай Александрович тряхнул седой головой:

– Пришел еврей в синагогу и говорит: «Ребе, я на курорт еду. Это не опасно?» – «Не опасно», – отвечает ребе. «Но там много симпатичных девушек, мне можно будет на них смотреть?» – «Можно», – говорит раввин. «На пляже девушки ходят в купальниках. Мне позволительно на них смотреть?» – «Смотри!» – «Но есть места, где они загорают голышом. Мне можно смотреть на голых девушек?» – «Да!» – ответил раввин. «Ребе, а есть такие вещи, на которые еврей смотреть не может?» – «Есть, например, на электросварку!» – загоготал Булганин.

Хрущев тоже смеялся.

Николай Александрович часто заезжал к нему вот так, без предупреждения, по-товарищески.

– Хватит, Коля, прохлаждаться! Пришло время государственные вопросы решать. Евреи – это, конечно, хорошо, но кроме евреев, и китайцы есть, и индусы, и англичане с американцами, и турки попадаются, и кого только нет. Теперь мы с тобой у руля, надо за внешнюю политику браться!