Черный гусар. Разведчик из будущего

Александр Смирнов
Черный гусар. Разведчик из будущего

АВТОР ПОСВЯЩАЕТ ЭТУ КНИГУ ЯКУШИНОЙ НАТАЛЬЕ

Автор благодарит художника Николая Зубкова, чьи работы вдохновили на появление Черного гусара.

Нам жизнь навязана; ее водоворот Ошеломляет нас, но миг один – и вот Уже пора уйти, не зная цели жизни… Приход бессмысленный, бессмысленный уход!

Омар Хайям

ПРОЛОГ

1945 год. Весна. Где-то в Восточной Пруссии, недалеко от Кенигсберга

Чуть правее оттого места, где они заняли позицию для наблюдения за прусским старинным замком, где, по мнению полковника Барыбина, должен был находиться немецкий штаб, в голубое небо ушла сигнальная ракета.

Лейтенант Зюзюкин докурил папироску, выругался и затушил окурок. Поднес к лицу бинокль и стал рассматривать замок. Тот высился над рекой и казался неприступной крепостью. Вот только ею он не был, пожалуй, лет этак тридцать, когда его крепостные стены были разрушены. Сейчас здесь, в отличие от Кенигсберга, было тихо, хотя и сюда ветер доносил отзвуки несмолкающей канонады. После двухлетних авианалетов англичан город вот уже целый месяц подвергался массированной артиллерийской атаке. Перед самой рекой вкопан столб, от которого тянется бельевая веревка прямо к стене. Чуть поодаль от нее небольшая калитка, слегка приоткрытая и так манящая войти внутрь цитадели. Крепостная стена разрушена, а вот основной дом и флигель почти в идеальном состоянии. Почти все ставни, кроме одного окна, на втором этаже дома, закрыты. Над главной башенкой развевается красное полотнище со свастикой.

– Ну, что скажешь, старшина? – проговорил лейтенант, протягивая бинокль лежащему сейчас с ним солдату.

– А разве у нас есть выбор?

Выбора, как всегда, не было. Приказ был овладеть высотой любой ценой.

Старшина, человек в возрасте, если верить той бумажке, что когда-то предъявил он, ему было пятьдесят с хвостиком. Звали его Игнат Севастьянович Сухомлинов. До войны обычный учитель в провинциальном городке. Преподавал иностранные языки и историю. Только благодаря тому, что идеально говорил на немецком, он и оказался в группе лейтенанта Зюзюкина.

– Не думаю я, товарищ лейтенант, – проговорил он, – что там может находиться немецкий штаб. Уж больно там все тихо. Будь там господа офицеры, мы бы с вами заметили хоть какое-то движение, а так особняк выглядит каким-то неживым. Если там кто– то и есть, так, думаю, только хозяева. Но все равно, я бы, товарищ лейтенант, посоветовал, – сказал он, возвращая бинокль, – в лоб не атаковать. Людей только зря положим, особенно в тот момент, когда будем переправляться через реку. Дайте карту, товарищ лейтенант, – проговорил Сухомлинов, – сейчас сориентируемся.

Зюзюкин достал планшет и протянул старшине. Офицер уже давно догадался, но об этом старался молчать: Игнат Севастьянович был дворянского рода и скорее всего во время русско-германской войны был не простым солдатом. О том, что Сухомлинов был офицером, говорило многое, как ни пытался скрыть он это под маской разночинца. Чувствовалась хватка. Особенно его советы в те моменты, когда молодого лейтенанта, угодившего на фронт зеленым и необстрелянным юнцом, прямо из учебки, охватывала паника и тот не знал, как поступить в той или

иной ситуации. В качестве благодарности никакой информации особистам о странном солдате. Незачем им знать, что среди коммунистов есть офицер царской армии. Если человек в возрасте пошел на фронт добровольцем, так уж точно не для того, чтобы переходить на сторону врага, с которым он воевал еще в Первую мировую войну, а скорее для того, чтобы как-то защитить свое отечество. Ведь не убежал же он после революции в эмиграцию. Единственное, что смог для того сделать Зюзюкин, насчет этого Игнат Севастьянович не возражал, было назначение его старшиной роты.

Сухомлинов минут пять рассматривал карту. Затем тукнул пальцем чуть левее от их места.

– Здесь находится брод, – проговорил он.

– Откуда вы знаете?

– Я так понимаю, я должен ответить, товарищ лейтенант?

– Должны.

– Во время русско-германской я с отрядом разведчиков попытался проникнуть как можно глубже в тыл врага. Мы дошли как раз до этих мест.

– Понятно, – проговорил лейтенант и взглянул на точку на карте, куда указал старшина. – Далековато, конечно, а правее ничего нет?

– Мост. Вот только нет гарантии, что он не разрушен или не находится под охраной.

– Можно попытаться прорваться…

– Тогда уж лучше в лоб, товарищ лейтенант. Здесь, по крайней мере, нет пулеметных точек на стенах замка. Можешь убедиться. Предлагаю послать разведку и проверить, прежде чем туда, – старшина указал рукой в сторону замка. – Пусть прощупают.

– Разведчиков так и так пошлем. А вот насчет пулеметных точек ты, сержант, верно отметил. У меня такое чувство, что, кроме обывателей, там, пожалуй, никого нет. А то, что флаг не сняли…

Договорить не успел. Из калитки в стене с огромной корзиной вышла молодая женщина. Черное платье, белый фартук, несмотря на холодную апрельскую погоду, на ногах туфельки. Она подошла к бельевой веревке, поставила плетеную корзину на землю и начала доставать из нее простыни. До русских донесся мотивчик какой-то незатейливой песенки. Молодка, не обращая ни на что внимания, пела. Зю-зюкину на мгновение показалось, что она вот-вот пустится в пляс.

Молодой лейтенант присвистнул. Старшина понимающе посмотрел на офицера. Зюзюкин женщин с прошлого года не видел. В самом конце тысяча девятьсот сорок четвертого года он угодил в госпиталь, где и провалялся аж до самого Нового года. Уж там-то офицер скорее всего оторвался на полную. Зато потом были непрекращающиеся сражения и переходы. Жизнь висела на волоске, и для какой-либо любви времени просто не было. А тут фройляйн. Да еще какая! Будь Сухомлинов помоложе, сам бы закрутил интрижку. Сейчас же, в глубине души, Игнат Севастья-нович надеялся, что если между офицером и молодой фрау в будущем что-то произойдет, то будет только по обоюдному согласию. Бывший царский офицер ненавидел насильников. Сухомлинов надеялся, что лейтенант до их уровня не опустится и на отказ со стороны женщины среагирует адекватно. Не стоило вести себя по-фашистски.

Между тем Зюзюкин мысленно прикидывал их последующие действия. Сейчас с появлением мирных жителей обстановка кардинально изменилась. Убийство обывателей в планы не входило.

– Надо сделать все аккуратненько, – прошептал лейтенант. – Не хватало нам еще и мирных жителей уничтожать. Их вины в том, что фашисты напали на нашу землю, нет.

Они спустились с возвышенности. Бегом добежали до леска, в котором остановился лагерем их взвод.

Вошли в замок под вечер. Без шума, тихо. Да и чего было шуметь, как доложили разведчики Мордвинов и Челогуз, военных на территории усадьбы не обнаружилось. Жила в замке семья: старый барон с супругой, как выяснилось, очень ворчливой, их дочь, та самая, что развешивала белье, да две внучки (одной тринадцать лет, а второй четыре годика). Еще два месяца назад тут стоял немецкий полк, но и он после наступления Советской армии вынужден был отойти, оставив лишь взвод, состоявший в основном из необстрелянных юнцов, для обороны моста. Им предстояло дать бой, позволив тем самым минерам сделать свое черное дело. Все это лейтенанту Зюзю-кину поведала молодая женщина. Вернее, рассказала она сержанту, а уж тот перевел ее слова для офицера. За все годы, проведенные на войне, лейтенант так и не выучил немецкий. Из всех слов знал только: «Гитлер капут», «хендехох» да «шнель». Зюзюкин внимательно слушал, делал пометки в блокноте, поинтересовался, отчего флаг с крыши не сняли. Получив ответ, тут же распорядился, чтобы рядовой Востриков стащил эту фашистскую тряпку. Уточнил у женщины, сможет ли она накормить бойцов. Девушка недовольно проворчала.

– Сами они, товарищ лейтенант, голодом сидят, – пояснил Сухомлинов.

Зюзюкин удивленно взглянул сначала на старшину, потом на женщину. Впервые он смог разглядеть ее. Когда на берегу в бинокль разглядывал, не вглядывался, да и что там увидеть можно было, затем, когда в замок вошли, их старик встретил, клюшкой размахивал, словно шпагой. Пытался атаковать, но его разведчики скрутили и в одной из комнат закрыли. Когда старик остыл, выпустили. Сухомлинов

поговорил с ним, разъяснил ситуацию. Старый барон проворчал, но все равно признал свое положение. Долго ругался. То, что слова относились к Гитлеру и его окружению, догадаться было несложно. Затем, когда нашел свободную комнату, принялся изучать карту местности. Попросил только позвать хозяйку дома для разговора. Кинул взгляд, убедился, что это не супруга старого барона, а молодая женщина, вновь стал разглядывать карту. Так и слушал, что она говорит, ни разу не взглянув. Сейчас слова произнесенные задели за живое. Видел же он пасущихся около железных ворот двух козочек.

– А козочки? – поинтересовался Зюзюкин.

– Так это, товарищ лейтенант, для младшей девочки, – проговорил Сухомлинов, и офицер заподозрил, что тому удалось узнать очень даже много зато время, что они провели за стенами замка.

– Дети – это святое, – молвил Зюзюкин. – Как говорит наш уважаемый вождь и учитель – товарищ Сталин: дети за отцов не отвечают. – Лейтенант посмотрел на старшину, потом перевел взгляд на женщину и произнес: – Посмотри там наши пайки. И сами поедим, и их накормим.

Сухомлинов понимающе кивнул. Он и сам готов был это предложить, да вот только товарищ лейтенант успел сделать это раньше него. Хозяйка замка и старшина ушли. Лейтенант вновь склонился над картой, но сосредоточиться так и не смог. Встал с резного черного стула, на котором сидели в свое время бароны, провел по его спинке рукой и оценил работу мастера, изготовившего его в незапамятные времена. Вот только сейчас его больше всего восхитила фрау. Черноволосая, в каштановом платье с белым передником, она вдруг всколыхнула забытые и оставленные в прошлом чувства. Ее миндальные глаза завораживали и манили. Интересно, а где ее муж? Ушел с отступающими немцами или уже давно погиб на

восточном направлении? А может быть, барон (все же скорее всего женщина приходится старому барону и баронессе невесткой) воевал на Западе? Крутил отношения с распущенными француженками, гуляя по Монмартру и посещая «Мулен Руж». Ко всему прочему появилась возможность и оглядеть комнату. Просторная. Кроме дубового стола и нескольких стульев, вдоль стен книжные шкафы, заставленные старинными фолиантами. Несколько портретов. Два с мужчинами, и сразу видно, старинные, на одном дама в шикарном белом платье и огромном парике. Еще одна картина задвинута в угол. Стоит изображением к стене. Желания поворачивать и смотреть, что на ней, у Зюзюкина не было. Не стал он подходить и к книжным шкафам. Время у него еще будет, и он посмотрит. Зато подошел к окну. Распахнул его. В комнату ворвался холодный апрельский ветерок. Лейтенант невольно улыбнулся. Жизнь, несмотря на бушевавшую вокруг войну, несущую смерть и разрушения, продолжалась.

– Лейтенант, – раздался над ухом Зюзюкина голос старшины. – Проснитесь! Немцы!

Офицер вскочил.

– Немцы?

– Две колоны движутся в нашем направлении, – пояснил Игнат Севастьянович.

– Этого еще не хватало, – прошептал лейтенант. После этих слов тот моментально протрезвел. От

вчерашней выпивки и следов не осталось. Даже голова, как это бывало обычно, не болела. Вполне вероятно, что причиной отсутствия похмелья был коньяк.

– Немцы, говоришь? – пробормотал Зюзюкин. Тут же вскочил. Застегнул пуговицу на гимнастерке. Поправил портупею и кинулся к дверям. Прихватил лежавший на стареньком комоде автомат.

Чтобы разглядеть, что происходит в окрестностях, нужно было подняться почти под самый купол одной из башен замка. Именно там, еще вчера, лейтенант распорядился выставить пост наблюдения.

В коридоре лейтенант чуть не сбил женщину. Попытался извиниться за свою неловкость, но поняла ли его торопливую, да еще на незнакомом языке, речь фрау? Скорее всего – нет. Да вот только ждать, что это за него сделает старшина – неразумно. Сейчас, когда в их сторону шли немцы, была дорога каждая секунда.

По коридору бегом. По винтовой лестнице под самую крышу. Резким движением руки распахнул дверь и вошел в небольшое помещение. Тут два служивых. Один разглядывал в бинокль окрестности, второй сидел с закрытыми глазами у стены. Рядом с ним винтовка с оптическим прицелом. Во рту папироска, по всей видимости, трофейная.

– Ну, что тут у вас? – проговорил Зюзюкин, подходя к тому, что с биноклем.

– Немцы, товарищ лейтенант, – проговорил солдат.

– Знаю, что немцы. Сколько их?

Служивый не ответил. Он протянул офицеру бинокль. Зюзюкин прильнул к окулярам и присвистнул. В направлении замка двигались две колонны. Около ста человек. Возглавляли их несколько мотоциклистов, а замыкал армейский автомобиль, в котором, судя по униформе, эсэсовцы. Фашисты пытались прорваться из осажденного города и скорее всего о том, что замок уже занят русскими, даже не подозревали. В основном вооружены винтовками, у нескольких автоматы, парочка с фаустпатронами. И эта пестрая толпа «оборванцев» не походила на тех солдат, что гордо маршировали с поднятыми головами по советской земле. Сейчас их головы были опущены, и казалось, что перед собой они ничего не видят. Зюзюкин готов был поклясться, что сейчас они так

же, как когда-то и его солдаты, готовы были уничтожить агрессоров, вторгшихся на их территорию. Да вот только когда идет война, по-иному быть не может. За спиной у офицера скрипнула дверь. Невольно он обернулся. Вслед за ним на башню поднялся Сухомлинов. Бывший царский офицер был хладнокровен. На его лице и мускул не дрогнул, когда Зюзюкин протянул ему бинокль.

– Взгляни, старшина, – проговорил лейтенант, – что ты по этому поводу думаешь?

– Совсем еще дети.

– Дети? – удивился Зюзюкин.

– Дети, – проговорил Игнат Севастьянович, возвращая бинокль. – Эвон до чего их Адольф довел.

– Цитадель, я – Замок, – доносилось из соседней комнаты. – Цитадель, я – Замок.

Радист уже минут двадцать безуспешно пытался связаться со ставкой. Сухомлинов достал из кармана гимнастерки потемневший от пота и грязи платок и вытер проступившие на лбу капли. Бой уже длился несколько минут. Сначала были выпущены две гранаты по колонне. Сразу же вспыхнул один из мотоциклов, второй просто перевернуло взрывной волной. Затем отправилась на небо штабная машина с эсэсовцами. Фрицы рассыпались и залегли. Первые пять минут просто не могли понять, кто их атакует. Попытались поднять головы, и тут же прозвучала пулеметная очередь. Затем и у них нашлась светлая голова. Несколько человек, как отметил Сухомлинов, с минометом отошли. Минуты две возились, а затем… Грохот, дым и крики людей. Когда рассеялось, старшина понял, что больше не осталось наблюдательной точки, да и одного пулеметного гнезда лишились. Кто там был? Вроде Мордвинов. Жаль парня.

Застрекотали пулеметы на стене. Монотонно, с перерывами. Сначала один, затем второй. Вновь

немцы прижали головы к земле. Чувствовалось, что умирать в их рядах никто не стремился.

Чуть слева шарахнуло, и старшину накрыло штукатуркой. Он невольно выругался. Прижался к земле. Невольно проскочила мысль, что не хотелось бы вот так вот по-глупому погибнуть, когда до победы осталось совсем ничего. Только продержаться, а там… Как в восемнадцатом веке, поедут по Берлину наши казаки. И ничто в этот раз не омрачит победу. Не окажется никого в Советском Союзе, кто протянет противнику руку. Гитлер – это не Фридрих Великий. А вот американцы? Союзнички. Пренебрежительно. Потомков эмигрантов, что съехались на американский континент со всего света, Сухомлинов не любил. Он помнил, как в детстве его отец рассказывал про революцию пятого года. Игнат поразился тому, что восставшие рабочие наотрез отказались громить фабрики Саввы Морозова, а заводы, принадлежащие американским воротилам, разносили в пух и прах. Тогда он спросил об этом отца.

– Понимаешь, сын, – проговорил тот, – Морозов, он ведь хоть что-то для рабочих делает. Больницу, школу и общежития построил. Деньги хоть и небольшие, но все же в Русскую землю вкладывает, а американцы что?

– Что американцы? – переспросил он тогда.

– Они в большей степени свои карманы набивают. В тот момент, наверное, и принял решение Игнат

Сухомлинов никогда из России, как бы обстоятельства ни складывались, не бежать. Поэтому, когда грянул Октябрьский переворот, назвать сие революцией у старшины язык не поворачивался, а затем Гражданская война, с белыми офицерами из бегущей Одессы на запад он не пошел. Остался в России. Стал простым гражданином. Затем, правда, пришлось документы и метрики подчистить. Хорошо, что друзья в Совдепии остались надежные.

Американцы. Союзнички. Тянули со вторым фронтом, а теперь вот, когда перелом произошел, рвутся к сердцу фашистского рейха. Эти способны все испоганить, как когда-то это сделал Петр Федорович. Неожиданно Сухомлинов подумал, что если бы у него была такая возможность, то наследничку Елизаветы он бы с радостью помешал.

– Цитадель, я – Замок, – вновь доносилось из соседней комнаты. – Цитадель, я – Замок.

Неожиданно голос изменился. Радист радостно вскрикнул:

– Есть связь, товарищ лейтенант! Потом сменилось на:

– Цитадель, я – Замок. Ведем бой с превосходящими силами противника. Координаты…

Дальше старшина не слышал. Сначала был взрыв. Потом все поплыло перед глазами. Затем все в одно мгновение закончилось.

Лейтенант пришел в себя. Голова болела. В воздухе висело облако пыли. Рядом с убитым рядовым лежал Сухомлинов. Лицом вниз. Пулемет, раскуроченный и теперь бесполезный, валялся тут же. Зюзюкин поднялся и, пошатываясь, подошел к старшине.

– Игнат Севастьянович, – проговорил он, прикасаясь к спине бывшего царского офицера. – Ты как?

Тишина. Безмолвная и страшная.

– Игнат Севастьянович, – повторил Зюзюкин и перевернул старшину на спину. Тут же отшатнулся.

Сухомлинов был мертв. Огромные темные глаза, теперь уже безжизненные, смотрели куда-то вдаль. Невольно у лейтенанта проступила слеза. Сдержался.

– Унеслась душа в рай, – прошептал он.

ГЛАВА 1

Восточная Пруссия. Апрель 1745 года

Первая мысль – умер и попал на тот свет. Вот только одна загвоздка, в Бога последние семь лет Сухомлинов не верил. Да и как в него верить, когда он допускает такое. А раз Бога нет, то и загробной жизни тоже не существует. Отсюда вывод – он еще жив. Сержант пошевелил рукой. Точно – жив. Невольно двинул кистью и почувствовал, что коснулся стены. Открыл глаза. Так и есть, комната. До боли знакомая. Приподнялся. Огляделся. Знакомый комод, стол, правда, выглядевший совершенно новым, кушетка. Около стены. За стеной голоса. Говорили по-немецки. Вторая мысль – в плену. Почему тогда не убили?

Резкая боль. Схватился руками за голову. Непроизвольно взглянул на зеркало, которого он раньше здесь не видел. Оно висело там, где во время войны красовался портрет фюрера. Ахнул. Оторопел. Обомлел. Челюсть отвисла.

Тут же мысль, что кто-то портрет гусара перевесил. Полный идиотизм. Кому это могло понадобиться, и уж тем более – сейчас? И еще одна незадача. Гусар на портрете не в военном мундире с трубкой во рту, а в белой ночной рубашке с белым колпаком на голове.

Сухомлинов невольно протянул руку вперед, и гусар с картины сделал то же самое. Старшина замотал головой, барон повторил его движение. Игнат Сева-стьянович закрыл глаза, чтобы отогнать наваждение, и резко открыл. Ничего не произошло.

Сухомлинов поднялся с кушетки. Гусар повторил его действия. Старшина подошел и дотронулся до зеркала, теперь что это оно, Игнат Севастьянович был уверен. Человек из Зазеркалья коснулся его руки. Оба одновременно улыбнулись. Сухомлинов оттого, что больно уж забавно выглядел гусар. Барон? Тот лишь повторил за ним. Повторил, потому что…

Сухомлинов вернулся на кушетку и сел. Схватился руками за голову и закрыл глаза.

– Нет, – прошептал он отчего-то по-немецки. – Нет. Этого не может быть.

В переселение душ Сухомлинов не верил. Да вот только по ходу это произошло. Причем случилось по независящим от него причинам. Неужели судьба давала ему второй шанс? Но почему именно в тело прусского гусара? Ответов на эти вопросы не было.

Сухомлинов открыл глаза и снова подошел к зеркалу. Минут пять вглядывался в новое свое тело. Оно, сам себе признался Игнат Севастьянович, нравилось. Молодое, сильное. Вот только взгляд почему-то слегка затуманенный, словно он всю ночь гулял.

– Интересно, а как тебя звать, господин барон? – обратился Сухомлинов к зеркалу. – Молчишь. То-то. Да и с людьми, которых знал барон, будет сложно. Ведь они не будут же мне представляться. Может, мне амнезию изобразить? Не поверят.

Игнат Севастьянович отошел от зеркала. Нужно было одеться. Гусарский мундир нашел в кресле. Скомкан. Явно снимали впопыхах и с пьяного. Вздохнул. Не думал, что немцы могут напиваться до чертиков. Всегда считал это русской чертой. Неужели ошибался? Возможно. Не удержался, положил вещи

обратно и подошел к окну. Как-то он сразу об этом не подумал. Открыл створки и выглянул на улицу. Знакомый двор замка. Крепостная стена еще целая. Внизу гуси, утки. Неужели так жили в середине восемнадцатого века прусские бароны? Пожал плечами и вернулся к креслу с мундиром.

– Никогда не поверю, чтобы барон дома в военном мундире ходил, – пробормотал Сухомлинов.

Он неожиданно вспомнил, что, когда отец ушел со службы, тот военную униформу никогда больше не носил. Все больше в штатском костюме, в крайнем случае в халате. Игнат Севастьянович оглядел комнату. Так и есть. Потрепанный халат висел на вешалке. Подошел, снял, примерил. Нет, такой он в своей предыдущей жизни никогда бы не надел. Да вот только жизнь у него теперь другая. Судьба дала второй шанс.

– Уж я его потрачу, – проговорил Сухомлинов и осекся. – Никакя выпавший мне шанс не потрачу, – махнул в отчаянии он рукой. – Черные гусары долго не живут. А барон – Черный гусар.

Дверь за спиной скрипнула. Старшина обернулся. Перед ним в проеме стоял слуга. Бирюзовая ливрея, белый, накрахмаленный парик, серые, почти до колен, чулки. В руках поднос. Самому явно за четвертый десяток перевалило, а выглядит молодцом. Дай звать, это Сухомлинов отчетливо помнил, – Бертольд. На службе у барона с самого рождения.

И вновь мысль: «А откуда я это помню?» Невольно Сухомлинов за голову схватился, сорвал колпак да на пол кинул.

– Говорил я вам, господин барон, что не надо так пить. А вы меня не слушали, – произнес неожиданно Бертольд, подходя к столу и ставя поднос с едой. – Мало того, господин барон, что напились так, еще и с господином Мюллером поссорились. Вызвали на дуэль. Обещали насадить того на шпагу, как цыпленка на вертел.

– Не может быть, Бертольд! – воскликнул Сухомлинов и вдруг понял, что все это время говорил на идеальном немецком языке.

– Может, господин барон, очень даже может. Вот я, сколько вас знаю, уже давно заметил, что вы прежде что-то делаете, а потом уже думаете. Сначала безумная любовь, а потом последствия. Ладно, молодая кровь. Потом вместо того чтобы, как все дворяне, пойти в драгуны, вы по пьяни записываетесь в гусары. Да не абы куда, а в Черные гусары. Теперь вот господин Мюллер. Может, стоило не обращать на его каверзы внимание?

– Каверзы? – переспросил Сухомлинов автоматически.

– Каверзы.

Тут же в голове бывшего старшины проскочила мысль, что судьба все-таки над ним посмеялась. Погибнуть в своей прежней жизни, чтобы потом умереть в следующей? Ерунда полнейшая. Злая шутка. В голове тут же пронеслись события предыдущего дня. Невольно Сухомлинов схватился за голову и воскликнул:

– Опять!

– Да, господин барон, – сказал слуга, – вы опять, не пропустили каверзные слова в ваш адрес.

Сухомлинов промолчал. Он-то имел в виду совершенно иное. Неожиданно для самого себя Игнат Се-вастьянович понял, что в его голове осталась память предшественника. Вот и имя слуги знает, хотя сам его видит впервые. Помнит, что было вчера. А может, это остатки памяти? В этом Сухомлинов не был уверен.

– Что ты там мне принес, Бертольд?

– Жареный цыпленок, светлое пиво, черный хлеб. Старшина облегченно вздохнул. Одно радовало,

что переместился в тело пруссака, а не китайца. Игнат Севастьянович представить себе не мог, как бы он стал жить в этом теле? От одних только червячков

да жучков жареных его наизнанку выворачивало. В памяти всплыли последние дни перед Первой мировой войной, когда молодой Сухомлинов с дамой направился в китайский ресторан, что располагался… Впрочем, припоминать не хотелось. Воспоминания были очень уж плохими. Опозорился, одним словом. Даже рад был, что на следующий день отбывал в часть. Сухомлинов сел за стол. Отломил от курицы, которая почти целый поднос занимала, ножку и жадно откусил. Чувствовалось, что барон изрядно проголодался, да и сам Игнат Севастьянович давно не ел. Двойной голод – страшнее ничего не придумаешь. Отчего старшина с удовольствием впился зубами в мясо птицы. Все-таки Адалинда хорошо готовила. Сухомлинов даже не задумался, а кто это такая? Прекрасно знал, что так звали его кухарку. Положил куриную ножку на поднос и сделал глоток из кружки. Пиво тоже оказалось божественно.

– Бертольд?

– Да, господин барон.

– Ты не в курсе, на чем я там собирался с господином Мюллером драться на дуэли?

Увы, но этот момент в памяти как-то не сохранился. Сухомлинов прекрасно помнил, как сидели они впятером (четыре мужчины и Катарина, дочь местного бюргера) внизу замка. В гостиной. Чинно разговаривали. Пили вино. Неожиданно Мюллер отпустил шуточку сначала в адрес хозяина дома. Барон сдержался, хотя и сжал кулаки. Затем нечто подобное было произнесено и в отношении девушки. В этот раз он не выдержал. Вскочил из-за стола. Подлетел к Мюллеру и ударил со всей силы кулаком по лицу. Наглец свалился со стула как подкошенный. Две минуты лежал без сознания. Тут к барону подошел его приятель по полку и сообщил, что скорее всего господин Мюллер это просто так не оставит.

– Будь что будет, – проговорил барон и вернулся на свое место. Налил вина и осушил одним глотком.

Что было потом – он не помнил. Скорее всего Мюллер вызвал его на дуэль, а он, как порядочный человек, этот вызов принял.

– Так какое оружие мы с ним выбрали? – еще раз спросил барон. – Я ведь вчерашнего вечера не помню.

Слуга покачал головой. Вздохнул и ответил:

– Вы предложили на шпагах, но господин Мюллер отказался. Заявил, что только он вправе выбирать оружие, господин барон.

– И какое же оружие он выбрал, Бертольд? Если не шпаги.

Слуга улыбнулся, обнажив желтые зубы.

– Пистолеты, господин барон.

– Пистолеты?

– Они самые, господин барон. Сказал, что таким образом уравняет ваши с ним шансы.

Выходило, со шпагой господин Мюллер обращался неважно. Сухомлинов не знал, как владел холодным оружием барон, а вот он сам саблю не держал в руках аж с Гражданской. Интересно, помнила ли его память эти навыки? В этом Игнат Севастьянович как-то сомневался, а вот с оружием – были шансы. Маленькие, но шансы. Ведь с пистолетами восемнадцатого века Сухомлинов общения вообще не имел. Вот если бы был револьвер или наган, так, может быть, шансы и были бы равны, а так… Игнат Севастьянович вздохнул. Вот вляпался.

– И на какой день назначена дуэль? – спросил он, ставя кружку на стол.

– На вечер, господин барон. Судьба-злодейка явно отвела ему в новом теле

короткий срок.

– Ладно, Бертольд, – проговорил Сухомлинов, – оставь меня одного. Мне нужно немного подумать.

Слуга поклонился и уже собирался уйти, как вдруг Игната Севастьяновича осенило:

– Бертольд!

– Да, господин барон!

– Принеси мне мой пистолет. Хочу потренироваться.

– Хорошо, господин барон, – сказал слуга и вышел из комнаты.

* * *

Пистолет был непривычен. Сознание отказывалось его воспринимать всерьез, а вот руки говорили, что для барона оно привычно. Вот только один вопрос сейчас волновал Сухомлинова: что сейчас возьмет верх – моторная память владения оружием, доставшаяся от прежнего хозяина тела, или его талант осваивать все новое довольно быстро. Сейчас Игнат Севастьянович пристально осмотрел устройство пистолета. Ничего на первый взгляд сложного. Ствол круглый, в казенной части обработанный двумя фигурными поясками. Хвостовая лопасть к концу расширена, и на ней прицельная прорезь. Медная мушка. Замок кремневый с железной полкой. Спусковая скоба медная. Сухомлинов улыбнулся. Даже фигурная. Явно человек, сделавший пистолет, обладал хорошим вкусом. Калибр не то семнадцать, не то восемнадцать миллиметров. Само оружие аж полметра. Один недостаток – из пистолета можно было сделать только один выстрел. Чтобы произвести второй, нужно было перезарядить. Как? Сухомлинов прекрасно знал. Сейчас, после того как Бертольд его принес, он самолично зарядил его. Подошел к окну и отворил створки. Вытянул руку и прицелился в голубя, что дремал на коньке крыши. Было любопытно, попадет он в него или нет.

Выстрелил. Комнату заволокло дымом. От непривычки чихнул. В голубя не попал. Рука все же подвела. Пуля угодила в кровлю. Черепица откололась и с грохотом упала на землю во дворе замка. Тут же из окон стали выглядывать слуги. Всех интересовало, что происходит. Барон невольно улыбнулся, развел руки в стороны и захлопнул окно. Стрельба по птицам из окна не лучшее занятие. Лучше спуститься на улицу и там потренироваться. Приобрести какой-никакой опыт. Положил оружие на стол. Решил перезарядить его чуть попозже. Тяжело вздохнул. Во время войны с таким оружием много не навоюешь. Придется вновь к сабле привыкать.

Подошел к креслу, снял колпак, затем халат и кинул на кушетку. Не выдержал и подошел к зеркалу.

– Ну и чучело, – пробормотал Сухомлинов, разглядывая себя.

Барон явно дней десять не мылся. Волосы сальные, локоны у висков напудрены и заплетены в короткую косу. Усы, длинные, черные как смоль, топорщились в стороны. Глаза слегка уставшие.

Вновь неожиданная мысль. А почему барон сейчас дома в своем замке, а не в полку? Сейчас же идет Война за австрийское наследство? Вопросов много, а вот ответов пока нет. Он даже не знает теперешнего своего имени.

Взял с кресла сначала узкие суконные штаны черного цвета с серебристым вышитым узором. Надел. Потом суконный камзол, украшенный шнурами и пуговицами. Попытался припомнить, как он называется. Не то дулам, не то долман. Камзол черный, под цвет брюк, застегивался плотно от шеи до пояса. Намотал на шею галстук. Опоясался кушаком, и только тут Сухомлинов сообразил про сапоги. Огляделся, стараясь их отыскать. Не нашел.

– Бертольд! – позвал Игнат Севастьянович.

Тут же в дверях возник слуга. Складывалось ощущение, что стоял он в коридоре все это время и ждал.