Увлекательная фантасмагорическая повесть о раздвоении личности на духовном и физическом уровне. Повесть захватывает с первых строк и не даёт возможности оторваться от сюжета. События развиваются столь стремительно и неожиданно, погружая читателя в атмосферу неземных ощущений и в пространство параллельных миров. Не каждый человек готов к развитию столь неожиданного сюжета, но любопытство в познании неизведанного столь велико и сильно, что читатель стремительно углубляется в мистическую ткань произведения. События происходят в конце 20-го столетия, в 80-е годы, в курортном местечке Крыма под названием Планерское. Неожиданное знакомство главного героя с загадочной женщиной по имени Снежана открывает ему ранее неведомый мир и погружает его в невероятные приключения, где присутствует мистика, ужасы, саркастический юмор, неземная любовь и многое другое, что увлекает читателя, и позволяет ощутить всё то, что пережил наш герой в этой невероятной истории.

* * *

Самолёт, рейса Волгоград – Симферополь, на крыльях перенёс Самсонова Виктора Сергеевича в курортный рай солнечного Крыма. В уже знакомом ему аэропорту он без труда отыскал нужный ему автобус и в хорошем расположении духа занял место возле огромного бокового окна. По-праздничному ярко светило крымское солнышко, на людях пестрела разноцветная одежда. Выделялись люди с болезненно бледным цветом кожи, прибывшие на отдых, они опускали глаза перед «чернокожими» отбывающими с курорта. Салон автобуса заполнился на половину, водитель стал обилечивать пассажиров. Нарисовались двое рассеянных пассажиров, сели не в тот автобус. Кого-то за что-то ругая, они стали пробираться обратно к выходу. Виктор Сергеевич на всякий случай поинтересовался (спросил у водителя) о маршруте автобуса.

Не дождавшись ответа и сдачи в размере двадцати копеек, он проверил в действии откидывающуюся спинку кресла.

– Курить нельзя, – строго объявил водитель и запустил двигатель. Самсонов, поставил рядом на свободное место старенькую пишущую машинку. Когда автобус нервно тронулся, в салоне заиграла музыка. От того, что репродуктор был не качественным, голос Зыкиной казался охрипшим почти до неузнаваемости.

«Издалека долго

Течёт река Волга…» —

Пела Людмила Зыкина, а Виктор Сергеевич, всего несколько часов назад ступавший по волжской земле, внутренне был горд и даже патриотичен: Я – волжанин!

Виктор Сергеевич Самсонов, где-то в душе, считал себя прозаиком. Считал, но правда, не на все сто. За сорок пять лет своей жизни он много создал бы, но на сегодняшний день результат был достаточно скромным: три романа, начатых на одной неделе пятнадцать лет тому назад, состоявших в общей сложности из двадцати четырёх с половиной страниц; четырёх повестей, сюжеты которых ещё вынашивались в голове; и несколько рассказов с неизвестным пока содержанием так же были в будущих планах, так называемого, прозаика.

Членом Союза Писателей, к его сожалению, он естественно не мог стать, но мечту эту из своей головы он упорно не выкидывал и регулярно посещал клуб «литераторов любителей». Молодёжь в клубе его уважала, как спокойного, простодушного члена, и иногда называла просто дядя Витя. Как-то в творческом порыве, Виктор Сергеевич сделал набросок стихотворения «Любовь Геракла», показал его там, где не стоило бы показывать. После чего он наотрез отказался пробовать свои силы в области поэзии и сделал для себя внушительное заключение: «Пушкин из меня уж точно не получится».

Работа у Самсонова была (на его взгляд) вполне солидной – экономист чулочной фабрики. Два раза его фотография «украшала» доску почёта. И еще, он был награжден тремя почётными грамотами с печатями и подписями самого Леопольда Леонардовича – директора фабрики.

Когда Виктор Сергеевич с взъерошенной шевелюрой творил за своим письменным столом, к нему на цыпочках подходила жена Клава. Она нежно обнимала мужа и целовала его в самую макушку, как бы в центр Вселенной. Потом она брала переполненную корзину со скомканными исписанными листами и беззвучно удалялась в сторону мусорного ведра.

Мысль о создании детектива посетила буйную голову Виктора Сергеевича внезапно, так же, как и у всех гениев. «Через неделю отпуск, плюс пятнадцать дней за свой счёт. В Крым, непременно в Крым. Крым! Писать! Писать!»

Авиа-касса. Предварительная продажа билетов. Взят билет на самолёт. Продлён срок в прокате на пишущую машинку. Собран чемодан в дорогу. И так: в путь! На Крым!

Езда в автобусе вызывала непреодолимую сонливость. Уже многие пассажиры с полуоткрытыми ртами и со вспотевшими лицами пребывали в состоянии тяжёлого сна. Закрывшись от солнечных лучей занавеской и нащупав рычажок, Виктор Сергеевич откинул спинку кресла. Скатывающийся пот, не совсем приятно щекотал тело. Бороться со сном желания не было. С мыслями о Чёрном море и о будущем детективе Самсонов незаметно заснул. Шум от проносившихся встречных машин казался ему шумом морского прибоя.

В репродукторе звучала тревожная камерная музыка, как будто из его будущего детектива.

– Планерское! Все вышли?! – услышал сквозь сон Виктор Сергеевич голос водителя.

– Нет, нет! Мне в Планерское.

Подхватив свои вещи, он поспешно стал пробираться к двери. Спотыкаясь в проходе через сумки, чемоданы, он зачем-то оправдывался:

– Не успел глаза сомкнуть, а уж…. Извините…

Дверь автобуса захлопнулась. Самсонов, окутанный чёрным облаком выхлопных газов, с облегчением глубоко вдохнул полной грудью.

Довольно быстро подкатила попутка. Водитель «Газика» оказался весьма разговорчивым и в пути успел вкратце рассказать страшную историю, которая произошла у них в Планерском неделю назад:

– Я тут недавно одного опера подбросил, разговорчивым оказался парень. Слышь, чё рассказал? Представляешь, три рецидивиста, короче, настоящие убивцы, целый месяц в нашем посёлке паслись. Один из них две «вышки» имеет. Прикинь, в последний раз бежал из тюрьмы, в которой сам Котовский сидел.

– Какой Котовский? – поинтересовался Самсонов.

– Ну ты даешь, революционер был такой с усами и лысый. Да-а, с историей у тебя хреновато. А ты, сам – то, кто такой? – Водила подозрительно посмотрел на попутчика.

– Я – прозаик.

По лицу шофёра было заметно, что на слово «прозаик» он никак не среагировал, и продолжал дальше:

– В прошлом месяце эти трое банк взяли в поселке «Орджоникидзе». Семьдесят пять тысяч, это как десять «газиков» моих, представляешь? Кассира грохнули и ещё кого-то, не помню. Да, еще потом паромщика зачем-то завалили и за борт выбросили. А у нас на дно легли, притаились, чтобы сберкассу еще взять.

Вот гады. Представь, когда их ловили, то по посёлку ходили одни оперативники в бронежилетах и с автоматами. Наши отдыхающие враз дорогу на море забыли. Но этих мерзавцев все-таки поймали, куда им было деться, ведь всё вокруг оцепили, как на войне. Вот брат, в наши-то дни такое…

Шофёр посигналил встречной машине. Дальше ехали молча. Проезжая мимо холма, на котором на постаменте стоял планер, шофёр пояснил:

– Вот здесь люди на дельтапланах летают. Со всего Союза съезжаются, потому что у нас тут самые мощные воздушные потоки. Ты случайно не летун?

– Нет, я прозаик.

– А – а, – понимающе протянул тот. – Признаюсь, я никогда не встречал такой фамилии. Вот так вот, если понадобится, сразу и не вспомнишь.

– Я – Самсонов, а не прозаик.

– Ну, ты даёшь. Только что сказал, что Прозаик и уже отказывается.

– Ничего я не отказываюсь. Фамилия моя Самсонов, а прозаик – это штука сложная. Долго объяснять.

– Что-нибудь с наукой связано? Понимаю, как же…

Подъезжая к центру посёлка, Виктор Сергеевич, неловко привстав, стал рыться в карманах брюк. Шофёр, с кислой улыбкой отказался от мелочи, сжимаемой в потной руке попутчика.

Выйдя около ресторана «Коктебель», Самсонов, не раздумывая, рванулся к автомату «Газированная вода».

Автомат, недовольно фыркнув, выделил чуть больше полстакана теплой мутноватой жидкости.

– Ну и водичка.

Виктор Сергеевич кисло сморщился. Другой автомат выполнял иную функцию. – Бросив в монетоприемник три копейки, – можешь постучать по нему кулаком. В тот момент, когда Самсонов, до боли в кулаках, выбивал из автомата газировку, подошла женщина, на вид лет сорока, в чёрном крепдешиновом платье.

– Вам с сиропом? – спросила незнакомка.

Тот утвердительно кивнул головой. Она нажала стеклянную кнопочку «мандариновый» и стакан тут же наполнился душистым шипучим напитком.

– Гармонь? – поинтересовалась женщина, указывая на футляр пишущей машинки.

– Пишущая машинка, – пояснил Самсонов, отрываясь от стакана.

Он заметил, что кожа женщины, по сравнению с проходившими мимо загорелыми людьми, была слишком бледной.

«Новичок», – мелькнуло в голове.

– Писатель?

– Писатель, писатель, – неохотно ответил Виктор Сергеевич, тщательно промывая стакан.

– Дикарём, аль как?

– Дикарём, но я вижу вы тоже новичок?

– Нет, что вы, я здешняя.

Самсонов покосился на неё, ещё раз удивляясь белизне её кожи.

– А меня загар не берёт, – будто прочитав его мысли, ответила незнакомка. – Смешно, не правда ли?

Виктор Сергеевич хотел, было, спросить о том, где можно снять жильё, но она перебила его:

– Вам нужна квартира?

– Конечно, конечно. На месяц.

– Пойдёмте со мной, и считайте, что вам повезло. Я завтра улетаю к сестре на север. Летнее время я часто провожу у неё, а она иногда гостит у меня зимой. Я уже больше не могу находиться в этом пекле, страсть как не переношу жары.

Посмотрев на её чёрное платье, Самсонов посоветовал:

– Вам бы лучше носить белое платье, в нём жара легче переносится.

– Нет, что вы, белое платье это так вызывающе, это же очень броско и неприлично.

– Что в этом неприличного? – подумал он вслух, и зачем-то добавил:

– А у меня жена летом в белом сарафане ходит.

– У вас есть жена? – удивилась незнакомка.

– Да, есть. Клавдия.

– А я думала, что у писателей не бывает жён. Может быть, вы ненастоящий писатель?

– Как это, ненастоящий? Настоящий. И вот машинка у меня есть и пятьсот чистых листов в чемодане…

– А – а, ну конечно, – согласилась та, – значит писатель.

Чемодан тяжелел с каждым шагом. Он настойчиво хотел отделить ладонь от запястья.

– Давайте помогу, давайте – давайте….

Она, не дождавшись согласия, выхватила у стушевавшегося Самсонова тяжеленный чемодан.

Он, растерянный и покрасневший, пытался объяснить ей, что это дело не женское и что он ни капельки не устал.

Женщина шла чуть впереди. Виктор Сергеевич поражался той лёгкостью, с которой она передвигалась. Они свернули в переулок. Частные домики утопали в зелени садов, казались праздничными и приветливыми. Малое количество прохожих говорило о том, что вся остальная людская масса сейчас упивается отдыхом на море. Путь, который они проделали, показался Самсонову не совсем коротким.

– Осталось немного, вон там. – Женщина подняла руку, в которой держала чемодан, и указательным пальцем куда-то указала.

«А всё говорят, что женщины – это слабый пол», – непроизвольно подумал Самсонов.

Повернули к покосившейся калитке. По деревянному ветхому настилу, пригибаясь под ветками деревьев, прошли вглубь двора.

– Свежестью тянет, – подметил Виктор Сергеевич, вдохнув полной грудью.

– Тут недалеко болото. Я ж говорила, что жару не переношу, как и мои предки. Они вот и выбрали место попрохладнее.

Прошли мимо крохотных, полуразвалившихся сооружений, похожих на курятники.

– А это что? – поинтересовался Самсонов.

– Это? Это для приезжих. В начале зимы их привозят, вот они и живут здесь.

«Почему в начале зимы»? – мысленно изумился он. «Да ещё в таких конурах, без окон и дверей, с прогнившими крышами»….

Его мысль перебила женщина:

– А в начале зимы у нас очень хорошо. Вы ведь ни разу не бывали у нас в начале зимы?

– Нет, не бывал.

– А то, что они живут в таких условиях, – это не беда. Им поначалу всё равно, – хоть дворец, хоть сарай.

– Но ведь…

– Вот и дом, – перебила она, указывая указательным пальцем той руки, в которой держала чемодан. «Видимо для нее этот тяжеленный чемодан вообще ничего не весил», – подметил он.

Это было почерневшее деревянное сооружение из двух этажей. К двери второго этажа вела крутая лестница с перилами. Вплотную к дому подступали деревья с густой, тёмно-зелёной листвой. Древний колодец с почерневшим от времени бревенчатым срубом. На длинной оглобле «журавля» с одной стороны на ржавой цепи болталось погнутое старое ведро, а на другом конце «журавля», прикрепленный проволокой, полуметровый кусок ржавой рельсы.

Глядя на дом, Самсонов непроизвольно представил избушку Бабы-Яги. Казалось, что это деревянное, неуклюжее сооружение, вот-вот, поскрипывая, поднимется на огромных курьих ногах и закудахчет.

– Этому дому очень много лет. Красавец, не правда ли?

– Да-а, и я тоже в красивом доме живу, в девятиэтажном, с лоджией, – зачем-то похвастался Виктор Сергеевич.

– Что вы, товарищ писатель, ваш дом ни в какое сравнение с моим не идёт. Этот дом дышит и шепчет по ночам голосами моих предков. В нём чудеса живут. Здесь когда-то было настоящее болото, а теперь не болото, а так, лужа. – Женщина тяжело вздохнула и поставила чемодан.

– Давайте знакомиться. Я – Снежана Морозова.

– Виктор Сергеевич Самсонов, – представился он. – А отчество ваше как?

– Никак. У меня не было отца, меня матушка в снегу нашла.

«Шутница, в паспорте надо обязательно отчество указывать», – мысленно заметил Самсонов.

– Какие паспорта? О чём вы говорите?

– А я ничего и не говорил, – удивлённо приподнял брови Виктор Сергеевич.

– Ах – да, я совсем забыла. Вы знаете, последнее время я стала иногда заговариваться, но это бывает редко. Пусть вас это не удивляет, моя старость, она всегда своё навязывает. Как-никак, уже девятый десяток стукнул.

Самсонову послышалось пятый десяток, и он запротестовал:

– Ну что вы, в такие-то ваши годы, говорить о старости, – это просто смешно.

– Спасибо за комплимент, а я уж думала…. Поднимайтесь за мной. Я живу на первом этаже, там попрохладней, а вам в самый раз будет наверху.

Я уверена, что вам здесь понравится.

Называть её просто Снежаной, не по отчеству, Виктор Сергеевич как-то не смел. «Всё-таки женщина, а не девушка». Выяснять имя её батюшки, которого, как она сказала, у неё не было, он не стал. «Завтра уедет и дело с концом».

– Да, завтра улетаю, товарищ писатель. А отца у меня и в правду не было, и маму тоже в снегу нашли. Сначала она была мертвой, а потом ожила.

От такой мистической информации у Самсонова по спине пробежали мурашки. И еще он стал ловить себя на том, что она, уже в который раз, разговаривает с его мыслями. Поднявшись по шаткой, полусгнившей лестнице, они оказались на маленькой лестничной площадке. Хозяйка толкнула незапертую дверь.

– Проходите, товарищ писатель, милости просим, а милостыню нет.

Тот, пригибаясь, вошёл в своё будущее жилище.

Одна огромная комната. Старинная никелированная кровать была аккуратно застелена. У большого единственного окна, в которое почти не проникал дневной свет, стоял старинный стол с резными ножками. Стол был застлан расшитой скатертью. В углу, как белое пятно, – старенький холодильник «Саратов». На стене висела большая картина в массивной рамке с облупившейся коричневой краской. Неизвестный художник изобразил полуобнажённых упитанных девиц с пёстрыми веночками на головах, плывущих в лодке, украшенной цветами. Рядом с ними по воде плывут не то лебеди, не то гуси, что-то среднее, а на берегу, куда плывут девицы, художник изобразил добрых молодцев, правда, все они не пропорционального телосложения, да к тому же, все на одно лицо.

Около дверей – два допотопных стула. На один из них присела Морозова. Посередине комнаты в подвешенной деревянной клетке сидел светло-зелёный попугай и одним глазом сердито косился на незнакомого квартиросъёмщика.

– Можете с ним поздороваться, – предложила хозяйка.

Самсонов, поколебавшись, неуверенно пробормотал:

– Ну здравствуй, птица.

– Пррривет! Тебе сколько лет? – внезапно выпалил попугай.

– Сорок пять, – непроизвольно ответил Виктор Сергеевич в растерянности, потом, неловко хохотнув, погрозил в сторону попугая. – Ух ты, озорник, ух ты, воробей.

– Позорррник! Сам воррробей! – огрызнулся, сидящий в клетке.

– Ну, хватит, Феоктист, совесть поимей, лучше бери пример со своего пра-пра-прадеда, он же ведь был советником самого Конфуция, – пристыдила его Морозова. Попугай в ответ что-то недовольно проворчал и успокоился.

– Если хотите, можете проживать внизу, на первом этаже.

– Нет, нет. Это мне в самый раз, здесь как раз много места, можно походить, подумать. Когда пишешь, оно знаете как?.. Ну, а теперь, так сказать, сколько мне вам за месяц? – Самсонов потянулся к чемодану за деньгами.

– Совсем немного, кормить мою птицу, зовут его Феоктист, и моего любимого кота, конечно, если он надумает к вам прийти. А вообще-то, он гостей всегда встречает, обязательно придёт. Вы, товарищ писатель, на Феоктиста не обижайтесь, когда тот вздумает поболтать с вами о том, о сём. Бывает, срывается, просто диву даёшься, такое начинает болтать. Вот я и переселила его наверх, – хулиганить начал. А вообще-то, Феоктист – птица умная, мозги у него что надо. Вот вы знаете, о чём он сейчас думает?

– Откуда же?

– Хотите, скажу?

– Конечно же. – Виктор Сергеевич с любопытством уставился на дремавшего попугая. «Кумекает что-то», – подумал он.

– Он думает о том, о чём вы думаете. Ведь вы думаете: «Как мне повезло с квартирой». Не так ли?

– Вообще-то так, – натянуто улыбнулся Самсонов, почёсывая затылок. – Надо ж, прочитала, ну птица, ну даёт. А как она узнала?

– Она всё знает, она знает то, чего и я не знаю. Эта попугаина прожила в два раза больше, чем я, даже песни поёт, правда современных не знает, но зато как поёт, заслушаться можно. Хотите послушать, немного расслабиться после дороги?

– С удовольствием. – У Виктора Сергеевича слегка вспотел лоб.

– Давай Феоктист, спой нам «Яблочку», – обратилась хозяйка к косившему на них попугаю. Тот не заставил себя долго ждать, с сипом набрал побольше воздуха и запел:

«Эх, яблычка, да на тарелочке,

Надоела мне жена, пойду к девочке…»

– Давай второй куплет, – завелась Морозова.

Попугай, войдя в образ, с задором запел второй:

«Эх, яблычка, куды ты котишься,

Кому в рот попадёшь, да не воротишься».

От этого неожиданного зрелища Виктор Сергеевич моментально побледнел. Чего-чего, а такого уж он никак не ожидал.

– Ну и птица, вундеркинд какой-то, – шёпотом сказал он, вытирая со лба проступивший пот.

– Понравилось?

– Ещё бы…. Ну птица, ну даёт….

– Кота моего зовут Январём. Потому, что он в Январе родился. Кстати, очень любит зиму, как и я. А еще, он сказки может вам рассказывать. Вот вы будете засыпать, а он вам тихо-тихо сказочку какую-нибудь расскажет. Когда он был котёнком, я ему много сказок рассказывала, и представляете, по сей день всё помнит. Знаете, мой кот очень гордый, его надо всегда о чём-то просить. Когда спать будете ложиться и попросите его, если сказочку захотите послушать.

Узнав о том, что её кот сказочник, Виктор Сергеевич особо не удивился. «Если уж попугай поставленным тенором распевает „Яблочко“, чему уж теперь тут удивляться».

Хозяйка объяснила, где надо умываться, в чём и где можно постирать белье. Выделила несколько деревянных бельевых прищепок, и даже кусок хозяйственного мыла. Умело натянула бельевую верёвку между двух деревьев. Продемонстрировала, как надо черпать воду из колодца, и в котором, как она многозначительно подчеркнула: лягушек не водится.

– Ну а если кто из приезжих будет спрашивать насчёт жилплощади, то на ваше усмотрение, можете пустить в мою комнату. Я вижу, что вы человек порядочный, вот порядочных и пустите. А денег ни с кого брать не надо, пусть люди бесплатно живут. Ключик будет висеть вот здесь, на гвоздике, – показала она.

Чем кормить кота Самсонов мог представить, но с Феоктистом дело обстояло сложней, так как с попугаями в жизни ему сталкиваться не приходилось. От Морозовой он узнал, что Феоктист долгое время может продержаться на ливерной колбасе, и что не отказывается от сортов и подороже, вплоть до сервелата. На вопрос: как у вас тут с ливерной, хозяйка не задумываясь, ответила:

– Ливерной у нас тут завались. Её даже без очереди дают, правда, когда «настоящая» колбаса в продаже есть. А вы любите картошку варёную в «мундире», Виктор Сергеевич?

– Как же, конечно люблю.

– Представляете, мой Январь тоже обожает. Когда будете варить, то не забудьте угостить его. Только мундирчик то с картошки снимайте.

Вскоре они перенесли на второй этаж электрическую плитку, сковородку, кастрюлю, чайник, кружку, соль, бутылку подсолнечного масла, ведро картошки, две тарелки, ложку и вилку.

– А если что ещё понадобится, то посмотрите у меня внизу. Ключик знаете где, – на гвоздике. – Морозова вдруг слегка насторожилась и смешно заводила носом, как бы принюхиваясь.

– Опять у Марьи молоко ушло.

– У какой Марьи? – не понял Самсонов.

– Да тут рядом живёт, через два дома. Вечно у неё молоко убегает…. Наверное, проголодались товарищ писатель? Сейчас что-нибудь придумаем, время-то к вечеру идет.

– Нет, спасибо за внимание. Я всё ж, наверное, прогуляюсь. По магазинчикам пройдусь, на базарчик загляну, давненько уж здесь не бывал.

– Вот я и думаю, откуда же мне ваше лицо знакомо? Ведь я всех помню, кто в Планерском бывал.

– Так народу же тысячами едет, – изумился Самсонов.

– Ну и что, помню каждого, кого лично видела, конечно. Вот вы, сейчас вспомню, вы тогда ходили в синих техасах, и футболка трикотажная у вас была такая…, жёлтая. А что же на ногах? Ах – да, резиновые синие шлёпанцы, а левый перед вашим отъездом порвался. Это было в 1973 году. Так?

– Ведь это ж просто фантастика. И вот так каждого сможете описать?

– Кого видела, запросто. Это просто. Все люди-то, как на ладони. Правильно я говорю, товарищ писатель?

– Это оно так, – согласился тот, глубоко задумавшись.

Виктору Сергеевичу уже стало неприятно слышать постоянное: товарищ писатель, товарищ писатель. «Как будто издевается, уж быстрей бы уехала, да за работу. Красота ведь, местечко просто сказочное, ни шума, ни гама. Фортунисимо! Кстати, можно и в ресторанчик заглянуть, за квартиру-то платить не надо».

Он поднялся в свою комнату и переоделся. Сунул в карман хрустящую десятку с Лениным, постояв в раздумье, прихватил ещё скомканную трёшницу. На всякий случай, обильно поодеколонился.

– Пока, подмигнул он Феоктисту.

– Пока, беррреги бока! – последовал незамедлительный ответ.

Виктор Сергеевич, улыбаясь, по-молодецки сбежал вниз по лестнице. В его руке был полиэтиленовый пакет с фото-композицией Аллы Пугачёвой.

Морозова была права, ливерной колбасы в магазине было много, а желающих купить её было очень мало, – только один Виктор Сергеевич. Копчёной колбасы оставалось мало, но желающих её купить было видимо-невидимо. У винного отдела была тихая, но плотная очередь. Вино брали преимущественно дешёвое. Самсонов подумал, вроде бы как…, но в очередь не встал. «Успеется», – таким образом, он успокоил сам себя.

Купил килограмм ливерки, пачку чая «Экстра», пачку быстрорастворимого рафинада, а на случай творческого вдохновения – пачку сигарет «Золотой пляж». Хотел было уходить, но вспомнил, что надо купить батон хлеба, да и триста грамм конфет «Школьница» к чаю в самый раз.

Выйдя из душного магазина, Виктор Сергеевич направился по знакомой ему улице к базару. Как такового, базара уже не было, и он, побродив между прилавками, отправился в ближайшее кафе с целью: хорошенько подкрепиться после длительной дороги. В зале кафе «Дорожное» никого не было, не считая двух старушек за разными столами и четырёх кошек, лениво разгуливающих между их ногами. Не отходя от кассы, Кассирша пила чай. Меню, на первый взгляд, показалось привлекательным, но это ещё ни о чём не говорило. Когда, после настойчивых позывных кассирши, появилась раздатчица Маша, которая, не спрашивая, выдала «второе блюдо» из перловки с тремя кусками жира.

– Свинина тушёная, – объяснила она Самсонову, а тот, склонившись над тарелкой, стал внимательно изучать её содержимое.

– Бульон мясной – объяснила Маша, подавая сероватую дымящуюся жидкость.

– Пить что будете? – повелительно затребовала кассирша.

– А что есть? – робко спросил он.

– Чай.

– Тогда конечно, чай.

– Рубль, – не считая, зевнула кассирша. Прожужжала касса и предоставила чек. Виктор Сергеевич хотел было дать металлический рубль, но заметив на нём изображённую «Родину-мать» с мечом – символ Волгограда, сунул его обратно в карман и протянул трёшницу.

– Давайте, давайте рубль, я видела. Он у вас в правом кармане. Мне сдачу нечем давать, – повелительно затребовала кассирша. Самсонов, сконфузившись, расплатился юбилейным рублём.

Как он не заставлял себя настроиться на соприкосновение с едой, приёма пищи всё же не состоялось. Отпив несколько глотков типа «чая», Виктор Сергеевич, отмахиваясь от скучающих по общению с посетителями мух, выскочил на улицу. А две старушки, кроша хлеб, в так называемый бульон, и разговаривая о чём-то с облезлыми кошками, не торопились уходить из душного кафе, и мухи почему-то их не кусали.

Навстречу Самсонову быстро шёл бледнокожий человек с сосредоточенными голодными глазами.

– Кафе работает? – не останавливаясь, спросил он.

– Работает, ещё как.

Виктор Сергеевич хотел его предупредить, но тот уже успел юркнуть в гостеприимно распахнутые двери.

Ранее напоминавший о себе голод, после посещения кафе «Дорожное», быстро исчез. Нестерпимо потянуло к морю, – полюбоваться его красотой, подышать морским свежим воздухом. Заходившее солнце, зацепившись за вершину Карадага, казалось, что застыло на одном месте. Со стороны моря шли люди, далеко не свежего вида. Иногда взгляд Самсонова останавливался на чьей-то обезображенной спине, где безжалостное солнце оставило следы своего внимания. Людей, с такими спинами, впереди ожидали тяжёлые бессонные ночи, кефирные компрессы или чьё-то нечаянное похлопывание. А к морю тоже шли люди, но их внешний вид был куда бодрее противоположно идущим. Они были нарядно одеты и пахли не то духами, не то одеколоном, как в парфюмерном магазине.

Вечернее гуляние, переходящее в ночное – это неотъемлемая сторона жизни курортных городков. Гуляния, желаемые и не желаемые знакомства; поцелуи и пощёчины; на танцплощадках – перегруженные децибелами акустические колонки; теплота ночного моря, ласкающая два обнажённых тела; нетрезвые выкрики в объятьях мигающей цветомузыки; тихий шелест акации, прерываемый счастливым, чуть слышным смехом неизвестной девушки – королевы ночи. «Я так хочу, чтобы лето не кончалось, чтоб оно за мною мчалось, за мною в след…» И вообще, отдыхать летом на море все любят. Например, директор банно-прачечного комбината со своей новенькой секретаршей проверяют на прочность надёжность своих отношений друг к другу. Романтический контакт между ними, видимо, протекает удачно, и потому они выглядят веселыми и счастливыми. Или вот, – самодеятельный ВИА из Москвы. Лобают пацаны в курортном кабаке, приличный «карась» прилипает, хавка, естественно, ресторанская, – посетители ведь не всё съедают и допивают, не выкидывать же. Правда, директору кабака отстегивать приходится за прибыльное место, но это – само собой, как без этого.

И вообще, кто не любит отдыхать на море? Вот и Виктор Сергеевич тоже приехал сюда совместить отдых с творческим порывом. Так пожелаем же ему удачи.

Самсонов побродил по набережной, выпил две кружки водянистого пива, пострелял в тире, посидел на лавочке. «Пора идти», – подумал он, и пошёл.

«Совсем недалеко», – прикинул он, оказавшись у калитки дома Снежаны Морозовой.

– Как погулял, товарищ писатель? – послышалось из глубины двора.

– Хорошо погулял, посидел на лавочке, пострелял в тире, по набережной прошёлся.

– А я вот поджидаю вас, думаю, как бы ни заплутались, мимо не прошли. Темнеет уж…

Во дворе на лавочке сидела хозяйка. Она ела яблоко и ногой отталкивала лягушку, упорно ползущую в её сторону. Виктор Сергеевич присел рядом.

– Пойдёмте ужинать, товарищ писатель, и не говорите, что сыты по горло, я то – уж знаю, как здесь приезжих в этих вонючих забегаловках кормят. С последним Самсонов был полностью согласен и, почувствовав подступивший голод, не стал отказываться от столь заманчивого предложения. Морозова пояснила, что кушать на свежем воздухе куда приятнее, чем в комнатной духоте. Она вынесла пёструю клеёнку и накрыла ею старенький маленький столик, стоявший под лестницей.

– Помогите, товарищ писатель.

Они перенесли стол и поставили его возле окна.

– Новая клеёнка, по запаху чувствую, – определил Виктор Сергеевич.

– А чего ей лежать, думаю, век-то не вылежит, – ответила Морозова, разглаживая на ней следы от сгибов.

Пока она собирала ужин, он поднялся к себе наверх и переоделся. Чёрный спортивный трикотажный костюм, новые комнатные тапочки, купленные Клавдией прямо в день отлёта.

Самсонов с удовольствием рассмотрел себя в зеркале, потом старательно причесался на пробор.

– Товарищ писатель, если не трудно, прихватите клетку с Феоктистом, – послышался с улицы голос хозяйки.

– Беррри, беррри, – косясь одним глазом, подтвердил попугай.

Виктор Сергеевич послушно снял с крючка клетку и с ней спустился вниз.

– Пусть эту ночку со мной переночует, вам он ещё все уши прожужжит, – пояснила Морозова, забирая клетку.

– Осторррожней, не дерррево, – вцепившись в прутья, пробурчал Феоктист.

Сумерки сгущались, и всё вокруг становилось по-особому таинственным и завораживающим. На фоне затухающего неба загадочно и сказочно вырисовывался силуэт колодезного «Журавля». Недалеко за домом, видимо в болоте, начал репетицию лягушиный хор. Застрекотали невидимые сверчки. Обступившие двор деревья казались плотной тёмной стеной. Дневная духота как-то сразу сменилась внезапно подступившей свежестью и прохладой. Падающий свет из окна хорошо освещал столик, на котором их уже поджидал ужин.

– Садитесь. – Морозова показала на табуретку.

– Всё так сказочно. Ни огонёчка вокруг не видать, – сказал Самсонов, присаживаясь. – Словно в лесу.

– Только соловьи у меня не живут. У других в садах живут, а у меня почему-то нет. Но зато у меня Феоктист хорошо поёт, соловьём может и щёголем тоже, правда, грубовато получается, но ничего, слушать можно.

Хозяйка поставила перед Виктором Сергеевичем глубокую миску с тушёной картошкой.

– Вот грибочки, огурчики, помидорчики. Выпивающий, а? Товарищ писатель?