Тетради 2008 года

© Александр Петрушкин, 2018

ISBN 978-5-4490-5555-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Перекур в тамбуре

 
деревянное пиво в купейном вагоне волчары на местном базарят
не по детски балканят – на сербов надежда они не обманут
[деревянное пиво в бумажных зубах остывает
за окном – не погода а что непременно сбегает]
всё свинцовей пейзаж всё хвалённей нелепое братство
всех окопных шакалов майкопских нелепое тёмное блядство
[достают рукава небеса достают скоро вынут
всех искусственных нас до сюда/суда не допустят на выдох]
не допустят не сплюнут закажут (нам) (слу) -жить по приказу
деревянное пиво и пить бессловесно заразу
[пеленая младенцев нажитых елдой с гепатитом
панихиду отслужит другой кто упущен из вида]
он с бубновым тузом спит валетом у воздуха кромки
всех знамён змееносец – слепой или зрением тонкий
 
 
[деревянное пиво всё точное по парадигме
два хвоста тёмный поезд
и значит отсюда не
 
 
выйдем]
 

«рукою тронула не той…»

 
рукою тронула не той
которой длинной
 
 
жить приучилась в смерть – постой
у шконки глинной
 
 
свинцова жизнь но жестяной
шажок в автобус
 
 
верняк негордый шестерной
смотри увозит
 
 
смотри выносят говорят
о чьей-то светлой
 
 
а за окном – два фонаря
под глазом третьей
 
 
на четверть выбитый сквозной
по праву зуба
 
 
и голубь с телом говоря
ждёт лесоруба
 

«поговорит за всё столом…»

Андрею

 
поговорит за всё столом
селёдочка со стаканом
 
 
стальные воды пьём и пьём
десятый год дожди дождём
 
 
по линзе ходит человек
не смейся он течёт как снег
 
 
но деревянный как слеза
в глазах андрея перестань
 
 
перестранни ещё страшней
рыдают воды под тобой
 
 
и мы идём страна в стране
под поездами под углём
 
 
углом угла не увидать
балканская звезда на ужин
 
 
и там дождю нас говорят
песочные как небо лужи
 

«изнанка речи на забор…»

 
изнанка речи на забор
водозабор
 
 
три слова матерных и на
всё е страна
 
 
без пафоса и без теней
плывём по ней
 
 
и густо густо огород
стучится в рот
 
 
откроешь дверь со всех петель
читай тетерь
 
 
в глухой стране один слепой
он за тобой
 
 
и говорит за нас рука
(но далека)
 
 
ты обернёшься и вернёшь
по рылу ложь
 
 
изнанка речи тишина
вползёт под нож
 
 
какая мягкая земля
примериваешь по себе
 
 
и траляля
 

«и плакали внизу сугробы…»

 
и плакали внизу сугробы
выплёвывая почву по блатному
мы офигели ощущая кожу
которую родители одели
ты всё стоишь в колючем этом дымном
лесу и понимаешь слова
такого нет такого нет у бога
ты поднимаешь дым и как младенца
несёшь ещё беременная кожей
ещё ведёшь сугробы как телёнка
он плачет застывает
знаешь можешь
меня простить и привести
обратно
 

Самокрутка

 
свернув в козью ногу газету кыштымский
рабочий читает газету огнём
а там на махорке сгорают буквы
о нём только нем обо всём
 
 
а небо боится учиться читать
и падает падает гипс в пионера
на смотришь казалось что тело своё
но так прорастала девчоночка
вера
 

«так думаешь отличаться…»

 
так думаешь отличаться
на каплю на щепку от дерева
на спичку на свет водяной
 
 
струящийся через косточку
так думаешь просыпаешься
внутри белой глины у берега
 
 
и смерти отмеренной нет
 
 
молчи: не бывает другой
 

«берестовое письмо…»

 
берестовое письмо
слева справа не вода
невода заводят тело
в перестрельчатое да
 
 
едем едем за свердловск
там барачный живёт гость
озирает своё тело
перезревшее до слёз
 
 
зренья нет растёт сирень
купоросная как тень
расшифруешь если сможешь
(паузу здесь) хренотень
 
 
берестовое письмо
привокзальный проводник
чувствуешь как белый бог
к нам проник под воротник
 
 
едем едем за тюмень
немясной но пелемень
на соседней сидит лавке
берег жжёт и прячет тапки
 
 
речи нет ты слышишь нету
всё вернули интернету
снег по чёрному экрану
водит воды возит лапу
 
 
берестовая вода
запечатана в конверте
едем едем беломором
то ли волки то ли в свете
 
 
подорожная страна
выйдешь видишь ни хрена
и частят в качелях дети
а над ними бьёт волна
 
 
здесь по детям ходит бог
чешет детям рваный бок
и по всей по всей сибирский
рассыпается песок
 

«выйдя в парк городской…»

 
выйдя в парк городской
повернись налево —
изнутри тебя дна
у земли не бывает
 
 
видишь пятнышко твёрдого
то есть несмелого света
выйди в парк пионер
параллельно лежит между нами
 
 
вышел в парк городской
и прижался к стене словно к маме
закурил – бросил воздух
курил зарешёченный дым
между пауз жил парк
и смотрел словно смертный был
нами и вниз
 

Женщина сороколетняя

 
привкус чего-то актуального наверное литературы
снобизма (идитынах) крики панаехали тут всякие дуры
всякие всякие
 
 
целую тебя за ушком
 
 
в избушке между кладбищем и небом целую то кладбищем то небом
то есениным то женщиной сороколетней
летней
 
 
трогаю мну обдираюсь ботвою до крови
типа дайте мне грантса дайте водочки и любови
слова нет – остаётся твоё тело
 
 
тёплое и страшное
 
 
за окном светает от неактуального снега
 

«крохотное небо назывные буквы…»

 
крохотное небо назывные буквы
подсадила мама кума на копейку
посчитаешь – сдохнешь от любви и муки
но читают в хате по солдату швейку
но читают в хате кружевные окна
умирая нежно от красивых сук
хавает ребёнок у родного голубя
из трёхпалых резаных/
тёмно синих рук
 

«не ходи никуда с той…»

 
не ходи никуда с той
то вот с этой а может стой
 
 
здесь возьмут алтын за постой
там спалят как сухостой
 
 
не ходи никуда ага
над тобою вода в три дождя
 
 
мир и круг состоит из теней
говори что сгоришь с ней
 
 
до воды три звезды агу
нас пасёт на своём лугу
 
 
растворишься в её кислоте
по звезде, дорогой, по звезде
 
 
не ходи по воде агы
из которой наружу дым
 
 
из которой твои следы
смотрят вверх
 
 
как когда и
ты
 

«смерть на меня в просвет…»

Лёше Халтурину

 
смерть на меня в просвет
смотрит рыбак из лунки
верит что клёва нет
и достаёт из сумки
 
 
три пузыря по сорок
это не дни а бабы
смерть и рыбак заметят
в смысле не будут рады
 
 
по донышку теплотрассы
ходят за светом люди
скоро придёт любовь
и рыбака зарубит
 
 
будет по рыбе солнце
будет за лункой слово
то ли любимая блярва
то ли для смертных вобла
 

Живые

 
хиляй до хаты паузы не будет
дыхание о горле позабудет
в глазницы входит ржавый мёртвый смех
бьют спирт два горла
за себя за всех
 
 
хиляй до хаты Бога может нету
дыхание охочее до свету
меняет свет меняет языки
стоящему у земляной
строки
 
 
у самого порога вертикально
склонился кто-то полюбил орально
и похилял до хаты небесами
остался хрупкий спирт
между зубами
 
 
и вид как будто тот который нет
развёл крыла хиляет типа свет
где не земля а чёрные родные
пьют спирт вослед
со всем совсем
живые
 

Воробей

 
соскучился по снегу и лепечет
обратное всё свету милый птенчик
не говоря летит на север на свету
он призывает всех волков не плечи
на славу что и значит на беду
 
 
мне скучен брат мой брат мне отвечает
то падает то на письме растает
скворчит и пробивается сквозь плечи
что ж всякий неолег бывает вещим
смотри как свет уносит мимо вещи
 
 
он не убьёт нас – только искалечит
он искалечит это только – птенчик
летит на север пьяный как язык
летишь лети пернатый
тёплый вжик
 

«поднимается взгляд – удаляясь…»

 
поднимается взгляд – удаляясь
в пустоты все вещи
огибает как воды реки
тихо точат углы
как аморфные нутрии – не слово
окажется вещим
а пропущенный слайд отчего-то
не названный им
ты стоишь на вокзале и я от тебя удаляюсь
третий рельс третий раз
я твой взгляд
понимаешь мой взгляд?
я ещё улыбаюсь
и delete сморгнув нажимаю
вот и всё
никого
кто напишет
как пропуски нас
 

«в поклон – в поклон – в поклон…»

 
в поклон – в поклон – в поклон
оглянешься —
мир страшный
тебе заглянет в рот
как бы дантист бесстрашный
срифмуешь полукеды
не с кедами с носком
давай скорей уедем
оставим им дурдом
оставим им надежду
оставим поезд им
в поклон – в поклон – отсюда —
к тем мёртвым и живым
оставим списки-
вписки
и женщин для любви
чтоб дети говорили
на мы на ты на вы
 

«на свободе десятка за тридцать…»

 
на свободе десятка за тридцать
что утеряно то и нашли
помнишь братец поэторазвёрстку
помнишь как они воздухом шли
 
 
там за небом нам это зачтётся
пьянь и гордость и свет от земли
снег сегодня и дворник зажжётся
не от речи – от дара тоски
 
 
на свободе десятка за тридцать
чем потеряны тем и пришли
и сгорает чернильная вёрстка
набивая свинцовые рты
 

«написала подруга вчера…»

 
написала подруга вчера
отодрали её на балконе
то то было и страсти и вони
были ангелы и опера
и ходила по кругу по кругу
говорила звала меня суку
в переносном значении – к стуку
в затемнённое небо с утра
написала подруга ничё здесь
за околицей – небо и лес есть
ходят люди случайные с чаем
возвращаются эти сюда
написала подруга записку
все мы в чём-то ведём переписку
все мы с кем-то живём переписку
все мы живы бывали с утра
написала подруга упруго
нас имели по гланды подруга
эти речи земные – варилась
блядь-поэзия-крошка-гора
я не вышел отсюда не вышел
и шепчу отвратительно ближе
непохожие светлые глухи
написала подруга вчера
 

«она зашла не в магазин…»

Евгении Извариной

 

 
она зашла не в магазин
она зашла в субботу
и оказалось нет дрезин
чтоб завести работу
 
 
она бы гладила её
как бы ребёнка свет
или котиха свой живот
не успевает спеть
 
 
она гуляла по земле
по почве во дворе
а снизу поднимался свет
и плакая в ответ
 
 
она зашла не в магазин
(здесь: левый поворот
ей скоро: сорок и один
а после новый год)
 

Гоголь

 
ты помолись за нас смели в двух жерновах
один похож на небо другой землёй зажат
один горит как кожа из проруби в метель
второе – не второе – а спиртовой наш зверь
 
 
ходили с машарыгиным под небеси кыштымской
ходили аки голуби клевали зёрна с рук
 
 
и тело не болело а говорило слово
из гроба раздавался неравномерный стук
 

«ты шелестишь как веткою рука…»

 
ты шелестишь как веткою рука
задетая у престарелой тётки
идущей от бидона молока
от всех телят потерянных по корке
на левом локте у сырой земли
она и ты идут и следом вам телята
но не рождённые бредут
и где они прошли – соски
земные плачут внутрь
и виновато
 

«выходишь в ночь а…»

 
выходишь в ночь а
ночь в тебя заходит
начнём с начал
июль – не календарь
вода (как дима
написал) не ходит
не ночь андрей
а тонущий вокзал
 
 
похоже здесь сто-
яла электричка
начнём с начал
восходит в небо дождь
есенин спит
пока сгорает спичка
и в этом правда
правды ни на грош
 
 
сгорает ночь
скорее – полседьмого
начнем с начал
вода приходит ночь
все мудаки и суки
но в июле
за изречённое
речёшь себя на нож
 
 
выходишь ночь
гостиница и узел
грызёшь на пальце
неесенин спит
вода уходит
в небо (точка) то есть
вода перелицована
на спирт
 

Декорация для голоса собаки

 
бобик с косточкой свинцовой [пере-
бегает как сквозняк битый
между двух форточек]
 
 
лает собака – её перед-
ввёрнутый голос
гремит как стая мисок
 
 
[рано утром
озирается]
 
 
кто ты?
 
 
чьё ты зёрнышко
в свинцовых костях?
 
 
[лай из кинозала] моё
 

«молчи молчи молчи молчи…»

 
молчи молчи молчи молчи
то с правой то с другой руки
здесь есть река но изреки
ножа не видно не дыши
застыл как зябнущий незверь
не птица но себя сильней
прозрачней видишь как внутри
двора тебя все мужики
стоят не дышат а вверху
летает непрозрачный куб
 
 
он говорит – что говорит
молчание звонарь болит
и ходит по гнедой дуге
трам-пам-парам с бре-ке-ке-ке
молчи молчи молчи молчи
но выйдя в тело мужики
взлетают как с одной руки
из глубины слепой реки
свинцовый куб во мне летит
молчи молчи мне говорит
 

Чад

Ольге Ермолаевой

 
над головами в чад трамвай влетел разбился
на стаю медленных ворон
разворотился
 
 
на стаю медленных ворон на горловое
молчание на дирижабль
над головою
 
 
свистит молчание свистит заветной уркой
над головами в чад трамвай на полудурка
всегда дурак
 
 
найдёт игру цветные тряпки
на перестрелку есть всегда свои
посадки
 
 
над головами Чад трамвай и дым до пепла
и я стою – не навсегда
 
 
светло и слепо
 

Кыштымское рождество

 
как «-20» эта водка плывет во мне из яблонь лодка
мороз мороз пустой кыштым
[плывет за ангелом один]
 
 
плывет как «-20» только их наблюдаешь ты со спин
идут обнявшись через круги
[остынь остынь]
 
 
через седьмые руки речи сидит кыштым у русской печи
еврей евреем среди льдин
[немой с немым]
 
 
поговори со мной я смертный за это дан двойной язык
чтоб ангел говорил до смерти
[как смерть иным]
 
 
как в «-20» дети зеки смотри живут
с кыштымским ангелом до смерти
[и там и тут]
 
 
и дым к земле ластится как бы почти щенок
и ангел у детей и смертных
[лежит у ног]
 

«темнее чем речь не бывает…»

Андрею

 
темнее чем речь не бывает
нет времени года отсюда
и санников книгу читает
и небо выходит повсюду
 
 
и едут по каменной тверди
урытые мертвыми сани
темнее урала не всходит
по снегу в стыду и обмане
 
 
и жизнь не проходит по слуху
с распоротым брюхом сугробы
идут по телам или смертным
до азии черной Европы
 

«из художников выживет восемь и к декабрю…»

 
из художников выживет восемь и к декабрю
опадут эти стены к коленям дощатой земли
но китайская грамота на хрен нужна букварю
дорогая моя колени свои разведи
назовем их руками когда на двадцатую ночь
язвы вскроют суставы словесной паленой чумы
выпьет водка из горла твою нерожденную дочь
из художников только лишь восемь видны
 
 
со спины
 
 
этот город Свердловск и хоть ебургом мир назови
все конечно Тагил и Озерск а темны переходы
дорогая моя на качелях летая взгляни
никакая болезнь или смерть
как художник уходит
 
 
из влагалища мертвого полой как небо
зимы
 

«перепиленное дерево…»

 
перепиленное дерево
пьяный в дерево мужик
он лежит под этим деревом
он наверное простит
 
 
зачитался старой книгою
и не видит что его
поднимают словно спелое
слово небу
 
 
за кого?
 

«как ты стоял репейник под водой…»

 
как ты стоял репейник под водой
ты жестяное имя а другой
 
 
тебе другое имя даст а конвоир
в большом тагиле больше чем тагил
 
 
на женской зоне только имена
как ты стоял как будто всем хана
 
 
тебе другое имя голубь по воде
проходит крестом накрест по себе
 
 
как ты стоял как будто выносил
тела подруг с влагалищем пустым
 
 
на женской зоне жестяной полкан
свистит и главным образом по нам
 
 
как ты стоял репейник в женской зоне
поди без имени и вертухай потонет
 
 
тагил идет один один тагил
своим подругам х… и конвоир
 

«не переносишь бережешь в своей ладони свою дрожь…»

 
не переносишь бережешь в своей ладони свою дрожь
потрогаешь и падаешь
как ты умел переносить слова до сноса и штанин
как будто воздух лапаешь
 
 
как пуля вверх растет трава она конечно не права
но прорастает птицу
уснувшую в своем гнезде и на осиновом листе
как муравей убийцу
 
 
пометил всё переноси… возможен перенос один
с гостиницы «Свердловск»
взлетает снег и смотрит вниз взлетаешь ты и смотришь в снег
и сбережённый воск
 
 
в лишенном хворобы болит молитва тело говорит
и не хватает слов
 

«передающему снег пересказывать некогда негде…»

 
передающему снег пересказывать некогда негде
приткнуться к вокзалу ж/д головой
в перегаре и свете
 
 
молчать и молчать что ты видел задел на просвете
немой твой язык замерзает
за треть сигареты
 
 
ты мне передай свой древесный язык и занозы
а вновь переходишь дощатый свердловск
и под голос откосы
 
 
свои забываешь бываешь и ешь свое тело
и свет на тебя наступает
чуть раньше рассвета
 
 
он третьей ногой ковыряет свердловск
мы замнем от испуга
замрем и умрем
 
 
от стука того как этот свердловск
обрастает базланьем
е-бурга
 

«ты говоришь как будто говоришь…»

 
ты говоришь как будто говоришь
пересылаешь почту через бога
один дурак а перед ним дорога
все за бесплатно
проходи за ним
 
 
пересылаешь глиняны хрящи
а горловая русская навыпуск
и речь и бабы и твои кишки
нужны лишь богу
только он нас вынес
 
 
он вынес нас как дым мы дым над ним
смеются бабы значит тоже смеют
один дурак в дороге крепкой спит
и ангелы его под снегом
греют
 

«вот так летишь и льстишь…»

 
вот так летишь и льстишь
а в нутрь пусто пуста и та
удвоенная та
 
 
ты слышишь вась
моя квартира держится едва
вот так летишь
и та и та и та
 
 
ять стоит жизни
 
 
если оглядеться найдешь карманы
а в карманах
сердце
 
 
разломанное с хлебом пополам
летишь и слышишь
кто-то рядом в голос
 
 
там
 

Бревно

 
закроется окно – слетят со стекол брызги
аптека на фонарь закроется
в говно
 
 
не одиссей чтоб плыть не гамлет всероссийский
нет братец не река скорей под ней
бревно
 
 
произноси меня переноси молитвы
вкушай как сердце мёд и воздух
контрабандный
 
 
неси в своих руках венозных как отрывки
зарытые в воде ментом
для пропаганды
 
 
не одиссей что быть чтоб уркой слыть пожалуй
нас схватит на прикус
козлиная орда
 
 
но если остановишь свой взгляд в восьмом отрывке
(нас хватит на рывок) смотри
как можешь на крота
 
 
он слаб для магазинов для идиотки мамы
он весть олигофрен и пахнет
как фреон
 
 
глазеет и сверчит а больше не умеет
а если говорит то говорит
не он
 

«длящийся как провод для продолжения тебя…»

 
длящийся как провод для продолжения тебя
образует кислоту
двуязычная петля
 
 
образует кислоту насекомое виска
докасается ко рту
деревянная тоска
 
 
все пройдет и ты найдешь что разжатая рука
мнет как птица пустоту
из последнего куска
 
 
продлевает путь из пут
всем чужого
языка
 
 
пишет клюв нас всех пасут
и спасут как
кислота
 

«новый Вавилон…»

 
новый Вавилон
выпадающий из окна
с криком вперед у которого
брызжет слюна
 
 
переходит за перечень дозы
которой темна
доля срывается на половине от ми и
до ля
 
 
мы не приходим уходим не дышим
слышны
 
 
эти сугробы взлетают от неба
и запах хурмы
слева клюют в половине
от света и тьмы
 
 
дай мне слова которых не будет в Слышны
 

«маленький на маленький Больший по большому…»

 
маленький на маленький Больший по большому
 
 
в коридоре спит сосед
вывернут на стужу
 
 
настороженный над ним Бог глядит на валенки
 
 
он помог бы снять ему
чтоб итить наружу
 
 
он проходит вдалеке этой географии
 
 
он стоит и смотрит вниз
как алкашик вовка
 
 
вспоминает про жену что под зимним спрятана
 
 
и от этой глубины
Большему неловко
 

«оказия шла в Красноярск…»

 
оказия шла в Красноярск
Ока тоже шла
шила мне шило
которое грех
 
 
утаить
Я не прошу ошу-ша… ошу… ша… ошуша
ошущаю оказию
надо вперед
пропустить
 
 
надо ели и баб
и мужицкий но бабий
гласок
Бог глядящий с небес
как я кушаю кислые
щи
и усами своими касаюсь
соленых как бог облаков
не взыщи
 
 
есть оказия
 
 
дальше Сибири
 
 
свисти
и ищи
 

Мясо

Алексею Халтурину

 

 
ох это сушенное мясо луны и двора
куска не досталось – полай полечись не одна
 
 
а Нео стоит смотрит в Матрицу видит свое
крестись а не пой не пой а крестись над собой
 
 
летающий смех этот лающий смех никотин
желтушные пальцы взаимно читай аспирин
 
 
взаимно летай по тверской баррикадной соли
кыштымских блядей что получше друзей но вдали
 
 
напишут письмо напишут в четыре строки
пути переводят нас к смерти из улиц оги
 
 
сушеное мясо торчит под луною как спирт
спаси сохрани меня от меня и обид
 

Пелагея

Дмитрию Машарыгину

 
хоть smerti.net она здесь есть
как ты зеленый виной град
попить бы спиртику но тут
ментяры гнусные
ты прав
 
 
один на всех метеорит
по небу чертит и горит
его коньковая строка
мой милый Дима
ты права
 
 
а смерти нет – ей богу нет
зеленый чай и смертный свет
и Пелагея ткёт
пирог
а. из голов
 
 
б. смерти нет
в. Равный не
готов
 

Урта

 
подумаешь и скажешь ну и ладно
снега нейдут из рта
 
 
вот это р
не та рифмовка
 
 
перекрестный смех намедни
довел до меди
 
 
дум а ешь вчера
всё полный doom —
 
 
слепые курьи ножки
святые все вокруг и до хера
 
 
афиш оборванных столбов
мир проводами
 
 
неуваженье выражает
даме
 
 
плывет кораблик
думаешь вчера
 
 
вот это р
в снега
 
 
бежит
Урта
 

«о девайте балахоны руки ноги голова…»

 
о девайте балахоны руки ноги голова
треугольные глаза фиолетовые уши
Чукоккала блаблабла
 
 
где на пятом переулке под шестым своим стихом
был пожар опять растушен
Каланчою с козырьком
 
 
где летал я чижик в пыже по башкирски говорил
балахоны руки ноги фиолетовые уши
привяжи ко мне Костыль
 
 
и когда по переулку Цыпой прошуршит трамвай
я чужой взлетаю лучше
а в лицо не узнавай
 

Первый-второй-третий

Сергею Ивкину

 
с этого начиналась с ползунка с наговора с вора
с пивной с балалайки только позвал а уже оторвалось
 
 
что-то внутри что ж ты маленький
бог с тобою
 
 
литература-дура
не начиналась
 
 
неизвестный солдат члены разделывающее мычание
агу на гу – я так не могу – выходи из своего
 
 
окруженья позови оглянись
вот оно – в голове – отчаянье
 
 
что ж покричи мой маленький
чтобы не бог тобой
 
 
что ж покричи на осень глядючи из гадючинска
сфинксой на первый снег говором мягким птичьим
 
 
что оторвалось и стукнуло
ниже и ниже печального
 
 
что же молчишь маленький
ангел становится ближе
 
 
бледненький окровавленный
в осень рыжухой смененный
 
 
первый барак восьмой
круг или крут до молчания
 
 
первый барак восьмой
зек и поэт в обнимку
 
 
первый сверчит на проводе
третий как обещание