5 | Времена лет. (2014—2015)

Редактор Ирина Михайлова

Дизайнер обложки Роман Максишко

Издатель Максим Осовский

© Александр Левинтов, 2022

© Роман Максишко, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0053-1993-7 (т. 5)

ISBN 978-5-0053-1985-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Левинтов

Несколько слов до

Этот сборник был написан в течение двух лет: с 1 января 2014 по 31 декабря 2015. Получился своеобразный поэтический дневник, отражающий и внешние события этих тревожных лет, и случаи из личной жизни, и воспоминания, и переживания, и мысли – жизнь именно так и течёт, множеством перепутанных нитей. Всё не очень ровно и складно, а, если честно, то всё очень неровно и нескладно, будто при мерцательной аритмии, которую я где-то подцепил.

ВЕСНА

В духе фадо

 
ты уплыл на нитях моих ожиданий,
горизонт грозовыми зашторен,
открывая пути бесконечных скитаний:
ты вернись, даже в грохоте шторма
 
 
ты плыви, ты плыви, ты плыви,
я тебя подожду, подожду,
ты живи, ты живи, ты живи,
вопреки бунту волн и дождю
 
 
будут звезды сиять в темноте,
в них ты вспомнишь мой взгляд и улыбку
ночь падёт пред тобою в моей наготе
между зыбью и детскою зыбкой
 
 
ты плыви, ты плыви, ты плыви,
я тебя подожду, подожду,
ты люби, ты люби, ты люби,
вопреки бунту волн и дождю
 
 
пусть кричат одинокие чайки
в ожидании новой земли
мир прекрасен, поскольку бескрайний,
и как сердце горяч и велик
 
 
ты плыви, ты плыви, ты плыви,
я тебя подожду, подожду,
ты люби, даже если не жив, ты люби,
вопреки бунту волн и дождю
 

В наготе

 
Вот опять пред Богом в наготе я
предстаю, в дневных делах забыт,
встречь небесной красоте несмело,
светом лунным разум мой залит
 
 
наверху так тихо и спокойно,
дела нет до наших свар и драм,
полномирно в вышних, да и в дольних,
и укрыт грехов настырных срам
 
 
и когда откроют мне объятья
тех небес покой и красота,
покаянно обниму всех братьев:
пусть спасёт их души нагота
 

вновь в больнице

 
вновь в больнице,
я один в палате,
пью свободно, тихо и беспечно,
где-то далеко родные лица,
мысли о работе и зарплате —
мне ж не обещали: «это – вечно»
 
 
мне сейчас немного одиноко,
ровно в меру моего здоровья,
нарубил салату – витамины,
запиваю, как врачи велели, соком:
главное – диета и приволье,
и признание того, что всё – отныне
 
 
жизнь по-новой —
только так и нужно,
ни к чему обиды и признанья
жизнь слаба – расписываюсь кровью:
пусть текут ручьи и замерзают лужи
вопреки причудам пониманья…
 
 
хорошо, когда ты жив немного,
ангелы встревоженно летают,
не торопят – я их понимаю,
до меня полно безумных и безногих,
да и мне подобных – выше краю,
не спешу и осторожно таю…
 
 
мне модель существованья незнакома,
на хрена и вам, коль разобраться?
я живу допреж осмысленности жизни,
пусть бессмертье – хоббитам и гномам,
мне они, конечно, тоже братья
на моей славо-язычной тризне…
 

Империя лжи

 
страшнее мора, зла и недорода
оболганное вдрызг сознание народа
и искаженных смыслов чехарда,
беспамятства и страхов ерунда…
и мы живём, бросая поколенья
в горнило раскаленное забвенья,
всё повторяется… обман, кругом обман
и надо всем – густейшей лжи туман…
постыдно лгать – ещё постыдней верить
в сколоченные наспех бредни,
и белой ниткой шитая страна,
и перед ней – неправая стена
 

Патриотам России

 
а мы пиздим
и всё про Крым,
словесный дым
и хрен бы с ним,
но мы пиздим:
чужим, своим,
что победим,
не отдадим,
нам Гитлер – давний побратим,
в калашный – рылом, но своим,
и Сталин вновь неопалим,
он нас ведет, а мы за ним,
и разум, скользкий как налим,
нам вместо совести калым
всучает… братья, всё пиздим?
 

El Niñо¹

 
я теперь сам себе часто снюсь молодым,
шаловливым, беспечным ребёнком,
изумительно ясное небо над ним
и счастливого детства воронка
 
 
я в себя возвращаюсь, к заветам души,
я таким себя помню в начале,
и теперь, смерть-старуха, души-не души:
я не буду у Бога в опале
 
 
это совесть-дитя сквозь меня говорит,
увлекая себя в бесконечность,
и спокойно вокруг, и лампада горит,
и мерцает грядущая вечность…
 

Возвращение

 
я возвращаюсь, вновь возвращаюсь
в тихую смуту этого света,
смерть обещала вернуться до мая
и уж во всяком – до этого лета,
как было тихо, легко, одиноко
в мире ненашем, в мире блаженном,
нет там желающих око за око,
там мы с собою, но только нетленны,
всё успокоится, всё станет вечным:
смерть – это встреча с собою, бессмертным,
мерно не дышится, мерно не бьётся
мерно не спится и не поётся…
 

Конец Орды

 
истомленные кони упали на берег,
там, где скалы уходят в океан навсегда,
где поет под ветрами заколюченный вереск,
где коням недоступна трава и вода
я лежу на камнях повелением рока,
вижу неба простор, как и в нашей степи,
темным хаосом дыбится пена мыс Рока
и стекают солёные воды с лепнин
я устал – да и все мы изрядно устали
от боев и походов по землям чужим
проржавела, изъедена кровью усталость у стали
и коростой покрылась кольчуга души
вот и спета вся песня стрелы закалённой,
сколько зим от меня до родимой Угры?
я пришёл умирать – как в рождении – вновь оголённый
и курганами будут нам чужие бугры
так зачем мы живём, отнимая у жизни других?
– чтоб смотреть в океан, в эту бездну великой свободы,
чтоб пропеть в хрипоте свой последний, единственный стих,
чтоб заткнуть им напрасно пропавшие втуне народы
 

Мадера

 
штормит Атлантика чуть севернее Рака,
она сердита на саму себя,
бичами гнева волны теребя,
она рожает смерть и ужас мрака,
а в трюмах винной кислотой объяты,
валятся бочки от бортов к бортам же,
и руганью матросов пьяных кляты,
крепят их как ванты на абордаже
…а я сижу на солнышке, пригрелся,
в стакане ёмком – горечь и отрада:
мне хорошо и ничего не надо,
и стих мадере сам собою спелся
 

Откровение

 
скажи, приятель захмелевший,
слова до слуха долетают?
меня ты, правда, уважаешь?
ты веришь, что я жив ещё?
меня ты, вправду, вспоминаешь?
 
 
как быстро улетают годы
промчались бесом, безвозвратно!
знакомого всю жизнь народу
встречаю уж совсем нечасто,
кругом – совсем-совсем чужие,
и непонятны мне их речи,
друзья – давно молчат в могилах,
и кто меня хоть как-то встретит?
 
 
Что тут вокруг – не понимаю,
и платят этой же монетой
меня тут молча провожают
на тот, не наш, с родного света,
и терпеливо ждут, наверно,
любых подарков и гостинцев
от сироты простой таверны —
увы, давно (всегда) не принц я
 
 
скажи, приятель откровенный,
коль вдребезги еще не пьяный,
что здесь с тобой мы позабыли?
что занесло судьбой сюда нас?
и были ль мы или не были?…
 

Прощание

 
я живу, но в каждое мгновенье:
«вот и всё?» и «может, пронесёт?»
надо мною ангельское пенье,
серы подо мной невпроворот
 
 
я спешу весною надышаться
и в бокале светлый кайф поймать,
я готов – шутить и разрыдаться,
и ложиться – в гроб или кровать
 
 
что ж, прощайте, краски и идеи,
книги и стихи – прощай и свет,
забытьё глаза и душу слепит,
и меня, считайте, больше нет
 

Yesterday (не с Beatles)

 
ещё вчера
казалось: жизнь идет с утра,
смертям назло и на ура,
ещё вчера, ещё вчера…
 
 
как быстро годы пронеслись,
ты только встал – и вновь ложись,
душа опять стремится ввысь,
она – ты ж к тлению стремись…
 
 
и солнце вновь, и почки вновь,
но не волнует маем кровь,
не шелохнется глаз и бровь,
старьём, как молью, тратя новь
 
 
и всё прошедшее – забудь,
и только помни скорбный путь,
весь до конца, а не чуть-чуть,
ведь только в нём – всей жизни суть…
 
 
ещё вчера
казалось: жизнь идет с утра,
смертям назло и на ура,
ещё вчера, ещё вчера…
 

Журавлям

 
журавли, не летите в Россию,
в тяжелый край насилия и лжи,
летите и сворачивайте мимо,
вы никому в России не нужны
и клёкот ваш уж не пробудет совесть
стыдом не заволнуется душа,
в печаль уходит горестная повесть
про нерождённого в России малыша,
последний день – уже не за горами,
последний луч надежды погасив,
живите где-нибудь подальше, но не с нами,
«КОНЕЦ» выводит меркнущий курсив
 

Из школьного

 
молчком молчит Петруша из буфета
от «Горя от ума» – в ответ молчу и я,
от Лизаньки опять всё шашни да приветы,
у Чацкого желчь слов стекает с острия
 
 
мне жаль Володю – из какой-то Ольги
скандал, дуэль и ранняя кончина,
от книг классических уже прогнулись полки,
и скука, как перед «Авророй» в Зимнем
 
 
«Что делать?», если о «Былом и думах»
ни говорить, ни спорить нет охоты?
лежит Обломов, стоптанные чуни
Тургенев выбросил с Герасимом в болото
 
 
и Ниловна, вот матерь-перемать,
про «Сокола» заводит разговоры,
нам Репку дёргать иль пора сажать
за политические вздоры?
 
 
белеют паруса, а были ведь и алы,
Наташа с Петей борются за мир,
и Филиппок, забавный сельский малый,
мне «Идиота» зачитал до дыр
 

кладбище

 
по одному да по двое,
а то семьёю дружною
лежим себе тихохонько
спокойно, без затей,
над нами – живность всякая,
под нами воды кóпятся,
меж нас – гнилые досточки,
на нас – одно тряпьё,
ни мысли, ни теней у нас,
у нас – покой от прошлого,
от всех страстей и подвигов,
от подлости и лжи,
к нам корни сверху тянутся,
нам ничего не глянется,
у Бога ли, у Разума,
был замысел заманчивый,
да воплощенье – дрянь…
 

Молитва

 
света цвет золотой
в образ тёмный рукой
наложил богомаз по канону,
и спокойна душа,
когда я не спеша,
помолясь, вопрошаю икону,
те в глаза мне глядят,
свечи жарко горят,
и зовут неустанно к поклону,
до конца век прожит,
и душа не болит,
и к вечернему тянется звону
 

МПС-РЖД

 
вялые гормоны
грязные вагоны
по привычке стоны
в пьяных рожах склоны
пыльные матрасы
очереди в кассы
из Москвы колбасы
на перроне массы
август или май —
только наливай
за родимый край
пей а не мечтай
перестук колёс
вещи кто унёс?
возрастает спрос
на китайский ввоз
с дальностью дорог
позабыт порог
только тихий слог
беспощадно строг…
 

Ночью. Сон

 
я побреду по бреду сновидений,
по тяжким вздохам в глубине ночей,
без времён, пути и направленья,
в следствиях вечернего «налей!»
 
 
и ангел черный тихими крылами
меня укроет от забот и суеты,
под нами – мир, и только Бог – над нами,
с которым молча говоришь на ты
 
 
всё – впереди: прошедшего не надо,
я помню только будущего прядь,
последний стих пусть будет мне наградой
за то, что время протекает вспять
 

Первомай

 
черемух белых опьяненье,
дурман дворами истекает,
и тишина – лишь птичье пенье
в коротком, кротком, синем мае
и липкой зелени забава,
топóля в веере листвы,
и только чёрная дубрава
здесь не теряет головы,
на солнце – пьяниц прозябанье,
на небе – в белом лоскуты,
ты на мечты меняешь знанья
пред тихим гимном чистоты
 

Старость

 
рвутся связи, пропадают люди —
кто на год, а кто и навсегда,
круг друзей пунктирен, вял и скуден,
время – словно вешняя вода
 
 
и стучит назойливо сознание:
ты уже не нужен никому,
рвётся в дверь мою предсмертное изгнанье,
на миру, в толпе и на дому
 
 
и живу, в себе себя лелея,
в ожидании, когда же я умру,
и никто, наверно, не жалеет
превращения меня в дыру
 
 
все ушли, уходят – безвозвратно,
я один, к строке кладу строку,
без обиды, горечи, азарта,
как и не был на своём веку
 

Утренний город после вчерашнего

 
невнятный с утра, одинокий и снулый,
тащился трамвай, переполненный людом,
слегка матерясь и готовый по скулам,
теснился в проходе – к паскуде паскуда
 
 
и солнце играло, и птички болтали,
и дети уже перешли на сандали,
над городом плыли белёсые дали,
но люди в толпе ничего не видали
 
 
в газетах все новости стары и хмуры,
на первых страницах – дешёвые дуры,
сейчас б не айпоны в руках, а шампуры,
и виснут убитые к ужину куры
 
 
трамвай протащился четыре квартала,
устал, ведь силёнок осталось так мало,
а надо пилить, ну, хотя б до вокзала
и сбросить в метро это бритое сало
 
 
я еду трамваем, уставясь в окошко:
наш путь пресекает чернущая кошка,
вся жизнь невпопад и слегка понарошку,
мне скушно и муторно, скверно и тошно
 

Форос, 2009

 
помнишь, приятель? – когда-то давно
пили с тобою в Форосе вино,
были отчаянно счастливы, впрямь,
я был чуть пьян, да и ты, вроде, пьян
ночь голубая, гальки тепло,
и «бастардо» словно в душу текло,
в споре о смыслах каждый упрям,
месяц над морем – и тот, кстати, пьян
я вспоминаю частенько те дни,
ночь напролёт мы сидели одни:
нам не нужны были выплески драм —
каждый был мыслями полон и пьян
 

Канун третьей мировой

 
вот и всё, вот и всё, вот и всё,
мы её – не они – развязали,
и теперь нас, конечно, снесёт
в нежилые и тёмные дали
 
 
и земля – никому не нужна,
километры, гектары и пяди,
и не к нам, а от нас зазвенела война,
не с чужой, только с собственной стати
 
 
прикрываясь гуманным щитом,
в подземелья опустятся власти,
мы же пó миру – наг-нагишом
на себя опрокинем все страсти
 
 
и опять, и опять, и опять
все страдания, горести, муки
на себя поднимать и таскать,
и тянуть к состраданию руки
 

Прощеное Воскресенье

 
и снова Прощёное,
вновь Воскресенье,
над спящими клёнами
птиц первопенье
 
 
и снова надежды:
а, может, и сбудется?
в весенних одеждах
– по тоненьким лужицам
 
 
и искрами солнце
по свежим сугробам,
и мартовский стронций,
и помыслы – снова
 
 
и снова – капели,
и вести благие,
Седьмая Неделя,
дожди золотые
 
 
прощёные всеми,
за что – не упомнить,
прощёное племя,
с рассветами клонит
 

Прощай, Гёльдерлин!

 
сквозь нас проходит время,
оно бредёт тенями
ушедших и возможных,
родившихся и нет —
мы сами – тени, тени
событий и знамений,
дурных вестей и счастий,
застоя, перемен…
и мы неразличимы
в потоке хронологий,
без имени и славы,
провалов и побед:
о нас никто не спросит,
и нас никто не спросит
мы – шорохи, виденья,
мы сами пред собою —
глухой, навзрыд, ответ…
 

Предсказание

 
любой, стреляющий в спину,
рискует пасть смерти в лицо,
и век твой, недолгий ли, длинный
увенчан бесславным концом
 
 
трусливый тиран-самозванец
живи, как улитка зимой,
и смерти медлительный танец
всё кружит шальной головой
 
 
с твоей стороны – только сволочь,
и честные – против тебя
на чью ты надеешься помощь,
коль любишь беспечно себя?
 

На смерть Сталина

 
память о злодеях
держится цепко и долго,
обрастая в потомках
чертами героев:
людям свойственно видеть
масштаб, а не смыслы;
мы идём, спотыкаясь
о наши ошибки,
наши жертвы и наше
отсутствие памяти,
а он усмехается
в дебри усов:
давайте, ребята,
повторяйте за мною,
так вам и надо,
раз можете снова
чужие слова
повторять как свои
 

На смерть Бориса Немцова

 
в России принято умирать стоя,
неважно – в спину или в затылок,
быть расстрелянным почти добровольно,
только за то, что имеешь голос
в России врать – значит, быть камильфо,
значит быть целиком государственным мужем,
с мозгами и потрохом, набитым дерьмом,
Россия – один нескончаемый ужас…
ещё рука не успела повиснуть
от меткого выстрела строго в упор.
«это – не я!» – закричал убийца,
гарант преступлений, подонок и вор
 

В потоке

 
песни, радости, чувства летят
жизнь, несмотря на невзгоды, настала
у меня впереди – пятьдесят,
сорок девять… ну, тоже не мало
 
 
жизнь промчалась стремительной песней,
между дел, суеты, между строк,
у меня впереди ещё десять,
девять – всё же немаленький срок
 
 
всё паденья, подъёмы опять,
мы кричим, а порою и немы,
у меня ещё в будущем пять,
ах, четыре? – какие проблемы?!
 
 
время быстро с годами идёт,
жизнь – такая мгновенная малость:
у меня впереди ещё год —
нет, уже ничего не осталось
 

Я возвращаюсь (романс)

 
я возвращаюсь – ночь прошла,
неутоленные печали,
мы разошлись – как не встречались,
опустошённые дотла
 
 
я помню, как ты рвал на мне
мои покровы и одежды,
мои плакучие надежды,
тогда: вдвоем, наедине
 
 
со мной ты дальней изменял,
её хотел любить, быть может,
терзал и думал, что поможет,
любил, но точно – не меня
 
 
ты причинил мне много зла,
я эти слёзы не забуду,
твои слова, твою остуду —
как хорошо, что ночь прошла
 
 
я возвращаюсь – ночь прошла,
мы не увидимся, быть может,
судьба забыть тебя поможет,
заря спокойна и светла