Игра на вес золота

Часть первая
«Золотой эшелон»

Смоленская область, июнь 1941

Почтальонша тётя Шура уже который час скучала у окна, лениво отгоняя мух, когда её внимание внезапно привлёк шум на улице. Вытянув шею и прильнув к пыльному стеклу, она увидела участкового, который, несмотря на свой преклонный возраст, стремглав пронёсся по грязной улице, придерживая на ходу фуражку и распугивая зазевавшихся кур и неповоротливых уток, влетел в здание почты и, задыхаясь на бегу, прямо с порога зашептал:

– Шура, связь с городом, быстро, – не дожидаясь, пока сотрудница наконец сообразит, что от неё требуется, схватил трубку и сам крутанул ручку аппарата:

– Коммутатор? Девушка, срочно дайте Смоленск, дежурного НКВД.

– Говорит лейтенант Иванюта, участковый из деревни Богданово Колодези, – прокашлявшись, и громко, пытаясь перекричать сильный треск в телефонной трубке, продолжил, – тут у нас вот какое дело. Вчерась двое мальцов плот соорудили, поплыли по реке, да перевернулись. В общем, утопли. Ребята, что постарше, сегодня ныряли всё утро…

– Тела обнаружили? – едва расслышал Иванюта сквозь помехи на линии голос дежурного по городу.

– А? Не, мальцов не нашли пока. А наткнулись сперва на три сундука больших. На дне. Прямо под обрывом, видать, берег сильно подмыло. А в сундуках посуда серебряная царская и разные цацки золотые, каменья разноцветные, жемчуга. А рядом, метрах в десяти, нашли ещё два железных ящика, размером поболее. Тяжёлые. Еле на берег выволокли. Я дал команду в сельсовет всё свезти.

– Распорядитесь выставить охрану и никого не допускайте к ценностям.

– Так я по этому поводу и звоню. Кого я часовым поставлю? У меня же в деревне, почитай, одни бабы остались. Разве их окаянных можно к таким побрякушкам подпускать? С их языками-то? Так я и прошу: пришлите кого-нибудь, а то как бы чего ни вышло.

– Вас понял. Сигнал принят. Сегодня вечером из НКВД Смоленска к вам прибудет лейтенант Козлов с бойцами. Вместе с ними опишете ценности и передадите их в полном объёме нашим сотрудникам для доставки в Смоленский банк. Обязательно возьмите с них расписку в получении ценностей. Всё поняли? Ждите.

Смоленская область, июль, наши дни

Под верхним слоем рыхлой почвы пошла глина, спрессованная временем почти до каменного состояния. Лопата уже не срезала, а с трудом ковыряла грунт.

– Наташка, брось это дело, темнеет уже. Ничего там нет. Слишком глубоко берёшь, – стоял на своём Мишка.

– А я говорю – есть, миноискатель пищит, как потерпевший, – я встала с колен и бросила сапёрную лопатку под ноги:

– Всё, перекур, – и, откинув со лба мокрую прядь, вытащила сигареты.

– Упрямая ты, – в сердцах пробормотал Мишка, – видишь же, что грунт последние лет сто не тревожили.

– Не знаю, посмотрим, – я щелчком отправила недокуренную сигарету в ближайшие заросли малины и снова взялась за лопату.

Глина закончилась, пошёл чистый песок, лопата наконец царапнула что-то железное. На поверхности грунта сразу появились характерные рыжие следы ржавчины. Я выразительно посмотрела на Мишку и стала осторожно углубляться в почву, теперь торопиться было нельзя. Очистив довольно большой металлический предмет со всех сторон, подковырнула лопатой и, поддев как рычагом, не без труда вывернула железяку на поверхность.

– Хм, похоже на щиток от «Максимки», – Мишка задумчиво почесал двухдневную щетину.

– Ага, сейчас посмотрим, – пробормотала я, и, поставив рыжую от окислов металлическую пластину на попа, пару раз плашмя ударила лопатой. Комья песка и лохмотья ржавчины осыпались, обнажая чёрную поверхность со следами светло-зелёной краски.

– Ты смотри, и правда – пулемётный щиток, – удивилась я и снова включила миноискатель. Но не успела сделать и шага, как он снова пронзительно запищал. На этот раз Мишка проворно схватил лопату.

Не прошло и пяти минут, как он извлёк на поверхность довольно увесистый золотистого цвета брусок с чётким клеймом Госбанка СССР. Мишка слегка потёр перчаткой чуть ниже, и тут же на поверхности выступили цифры 1000 и 99.9.

Можете себе представить, с каким усердием мы снова взялись за дело.

Однако, похоже, на этом наше везение закончилось. Мы тщательно проверили всю местность в радиусе пятисот метров, но, кроме трёх стреляных гильз от нагана, больше ничего не нашли.

– Всё. На сегодня хватит. Сейчас темнеет быстро, а нам ещё выбираться. До машины топать километров пять. Не меньше, – взмолился Мишка.

– Жаль, навигатор «сел». Ладно, забиваем место в компьютер и завтра с утречка продолжим, – я с явным сожалением выключила чудо американской поисковой техники.

Сложив инструмент и находки в рюкзаки, мы двинулись в обратный путь. Конечно, по-своему Мишка был абсолютно прав, поскольку передвигаться в кромешной темноте, да ещё по малознакомой лесистой местности, – занятие отнюдь не из приятных. Однако, учитывая значимость находки, которая уже не косвенно, а напрямую указывала на то, что мы идём точно по следам пропавшего обоза, можно было плюнуть на все условности и заночевать прямо на месте в лесу.

– Опаньки! – воскликнула я и резко затормозила. Мишка от неожиданности налетел сзади, незамысловато чертыхнулся и, тоже остановившись, вопросительно воззрился на меня.

Я взглядом указала в сторону заросшей молодой сосновой порослью просеки, которая по прямой пересекала лес и упиралась в поле, где мы оставили свою машину. Вот там-то, рядом с ней, и наблюдалось неизвестное нам транспортное средство. В такой глуши это было малоприятной неожиданностью. Я быстро расстегнула наплечную кобуру и поставила пистолет на боевой взвод. Мишка понимающе кивнул и, резко шагнув в сторону, бесшумно растворился в зарослях папоротника.

Чем ближе я подходила к нашей машине, тем больше неприятных ручейков пота сбегало по моей спине. За нашим «Лендровером» пристроился, сверкая на солнце, огромный «Хаммер» чёрного цвета со смоленскими регистрационными номерами. Рядом с ним парочка ребятишек нехилого вида откровенно пялилась на меня, нагло ухмыляясь.

Приблизившись и нацепив на лицо глупую улыбку, я как можно дружелюбнее прощебетала:

– Здравствуйте, мальчики, – и махнула перед мордоворотами удостоверением, естественно, не раскрывая его. – Третий канал. «Губернские новости», отдел криминала. Собираем материал о «чёрных копателях», по заданию главного редактора, – затараторила я.

– Слушай сюда, матрёшка, – невежливо прервал меня один из них. – «Аську» давай сюда, – и выразительно посмотрел на металлодетектор, который я несла на плече.

– Пожалуйста, – не убирая с лица идиотскую улыбку, я протянула ему прибор. – Только учтите, имущество казённое.

– Засохни, – подал голос второй. – Где остальные?

– Кто? – продолжала я разыгрывать недалёкую телевизионную диву.

– Ты что, одна тут по лесам шастаешь?

– Да нет, что вы! Там ещё наш телеоператор Мишка и Петрович, ну, местный участковый, – махнула я рукой в сторону леса, – отстали они, сейчас подойдут.

Услышав про оператора, а тем паче, как я догадалась по их сразу насторожившимся лицам, о сопровождавшем нас сотруднике милиции, мордовороты переглянулись и, мгновенно потеряв ко мне весь интерес, сосредоточенно уставились в сторону леса. Я же, ловко подпрыгнув, уселась попой на нагретый солнцем капот нашего «Лендровера», сложила ручки на коленях и, беспечно покачивая ножкой, принялась рассматривать одного из незнакомцев, по привычке составляя его словесный портрет. Так, рост примерно метр восемьдесят, крупного телосложения, волосы тёмно-русые, короткие, зачёсанные назад, лицо овальное с ярко выраженной, как говорят, тяжёлой нижней челюстью. Нос широкий, крупный, со следами старого перелома носовой перегородки, глаза карие, глубоко посаженные, брови тёмные густые…

– Наташка! Ты где? – наконец услышала я доносившийся из леса Мишкин голос. – Ау!

– Да здесь я, выходите быстрее, тут какие-то мужики. Мне страшно! – взвизгнула я и, нагло провоцируя карауливших меня верзил, резво соскочила с капота.

Мордовороты, как по команде, развернулись на сто восемьдесят градусов и пребольно схватили меня за руки. Я усмехнулась про себя. Сейчас такую «святую» наивность уже не встретишь в Первопрестольной. Здесь же, похоже, – край непуганых идиотов. Я слегка присела, сильно оттолкнулась ногами и, сделав сальто, без труда выскользнула из их рук, в мгновение ока оказавшись позади неприятеля. Остальное было делом техники. Едва уловимый тычок согнутыми большими пальцами обеих рук в область шеи (строго в соответствии с методическими указаниями для диверсантов НКВД), и мордовороты тут же тяжело осели на траву, закатив глаза.

– Ну что, сама справилась? – подоспевший, как всегда, вовремя, Мишка, обиженно засопел.

– Они в твоём полном распоряжении, – великодушно махнула я рукой, – но на всякий случай поставь их на «Бабу Ягу».

Дождавшись, пока Суходольский свяжет громил излюбленным способом спецназа ГРУ, я удобно устроилась на широченном бампере теперь уже трофейного «Хаммера» и стала с интересом наблюдать за Мишкиными манипуляциями. Ему хватило минуты, чтобы обыскать неподвижные тела и освободить их от разного рода серьёзных взрослых игрушек. Улов получился весомым. Пара пистолетов «Макарова», одна «Беретта», по ножичку «выкидушке» на брата и два удостоверения сотрудников местного частного охранного предприятия.

Метод экстренного допроса, или, как говорят у нас в конторе, – «потрошения», признанным и виртуозным мастером которого, несомненно, был мой напарник, принёс ещё более интересный результат. Ну, как говорится, «на ловца и зверь бежит»…

Москва, Лубянка, июль, наши дни

…Генерал-лейтенант Тарасов, одетый по обыкновению своему в лёгкий льняной костюм светло-кремового оттенка, сидел за огромным письменным столом, зелёное сукно которого, вне всяких сомнений, ещё помнило грозного наркома госбезопасности. Имя его, впрочем, всуе не принято было поминать в этих стенах. По привычке покусывая дужку очков в тонкой золотой оправе, генерал задумчиво смотрел на килограммовый слиток банковского золота, который приволокла из Смоленских лесов Ростова.

С одной стороны, находка этого предмета сильно осложняла дело, ибо рассматривать её как случайную – значило откровенно закрывать глаза на вполне очевидные факты. С другой стороны, даже без заключения экспертов, которое, кстати, готовое лежало на столе, было ясно как день, что это – то самое золото. А сие обстоятельство, в свою очередь, как нельзя лучше работало на официальную версию, как говорится, «било в самую десятку». Ростова, конечно, – молодец. Но хватка у неё просто бульдожья. Вся в отца. Вцепится – не отпустит. Это же надо – раскопать в бездонном архиве ГУВД Москвы дохленькое дело об убийстве профессорши почти тридцатилетней давности, провести параллели и, что самое главное, – сделать правильные выводы. Такое, вне всяких сомнений, даже не каждому «оперу» со стажем по плечу. Конечно, милицейские эксперты – тоже молодцы, тут ничего не скажешь. Умели всё-таки в советское время работать, – вздохнул генерал, – догадались взять пробы и провести экспертизу золотого слитка с письменного стола в кабинете мужа убиенной. И не просто взять, а сделать сравнительный анализ, показавший: на месте убийства обнаружен слиток золота чистейшей 99.9 пробы, по заключению химической экспертизы, из того самого груза, след которого теряется аж в 1941 году. Правда, тогда, в далёком семьдесят четвёртом, дело по какой-то причине так до конца и не довели. И после долгих мытарств по разным кабинетам оно в итоге оказалось надёжно заперто в архиве. Как Ростовой удалось за столь короткий срок построить вполне реальную версию да в придачу в таком огромном лесном массиве, как Смоленский, разыскать ещё один золотой слиток, абсолютно идентичный по химическому составу, весу и маркировке зафиксированному в мае 1974 года на месте убийства женщины в доме на Котельнической набережной? Лично для генерала это оставалось загадкой. А вот для Ростовой, похоже, такой фарт вполне в порядке вещей. Вон, сидит себе напротив и как ни в чём ни бывало кокетничает с Михаилом Суходольским, всё-то ей нипочём.

– Товарищи офицеры, попрошу внимания, – генерал кашлянул в кулак. – Ростова, докладывайте.

– 23 мая 1974 года в квартире на Котельнической набережной был обнаружен труп гражданки Блюмкиной Елены Владимировны, в девичестве Веретенниковой, 1923 года рождения. Красивая женщина, супруга известного хирурга, была убита тупым округлым предметом. Удар страшной силы был нанесён в правую височную область головы. Там же, в квартире, был обнаружен труп пресс-атташе посольства ФРГ в Москве, некоего Карла Вассермана, естественно, гражданина Германии. Из квартиры ничего не пропало. Но это со слов соседей. Кстати, потом супруг и сын убиенной тоже подтвердили этот факт.

– Почему потом? И кто у нас муж и сын? – перебил меня генерал.

– Супруг Веретенниковой – профессор медицины Блюмкин, светило советской науки, обладатель всевозможных степеней и званий. Сын – 29 лет, по образованию историк. На момент убийства оба были в служебных командировках и в Москве отсутствовали. Алиби у обоих просто железобетонное. Так вот. Сыскари встали было в стойку, когда обнаружили в кабинете профессора большой слиток жёлтого металла. А уж когда получили результаты экспертизы, которая показала, что слиток этот из золота, причём высочайшей пробы, да ещё и весом в целый килограмм, сами понимаете, такое началось… Учитывая тот факт, что отсутствующий по причине участия в международном научном симпозиуме в Швеции супруг убитой был всё-таки хирург, а не дантист, а также немалый вес слитка, суета вокруг убийства поднялась большая. Кстати, откуда в квартире взялся слиток золота, никто из домочадцев так и не смог объяснить. Интерес к этому делу подогревался ещё и тем, что муж убиенной, как я уже говорила, был крупным учёным, лауреатом Государственной премии и дважды Героем Социалистического труда и вдобавок член-корреспондентом Академии медицинских наук СССР. Ну а труп иностранного дипломата, убитого в самом центре Москвы, вообще, поднял такую волну… Так что вполне естественно, поначалу все заинтересованные службы стояли, как говорится, «на ушах». Но вот что произошло потом, совершенно непонятно. Вскоре дело вдруг резко затормозилось, мощная следственная машина начала давать серьёзные сбои прямо на глазах, а потом и вовсе все материалы по этому делу оказались в архиве. Сперва, после первого поверхностного анализа, я было решила, что поскольку, как известно, в те былинные времена отношения между МВД и КГБ СССР были, мягко говоря, прохладными; да и доступа к особо важным и секретным материалам, как вы помните, даже у «важняков» нашей конторы практически не было, то, как говорится, «пока волкодавы дрались, кость шавка утащила». Но было ясно как день – непонятки налицо. «Громкое дело», а спустили на тормозах, причём всё «шито белыми нитками», к тому же явно. Очень было похоже, что в этом деле круто замешан кто-то из тогдашнего высшего политического руководства страны. В этом случае, согласитесь, всё сразу встало бы на свои места. Дом-то стоит на Котельнической набережной – всем известном месте, это вам не пятиэтажка в Бибирево. Ан нет. И тут оказалось чисто. Никаких тебе кремлёвских жён, отцов, любовников. На мой взгляд, в этом деле есть ещё одна странность, если не сказать больше. Жена профессора, то бишь в девичестве Веретенникова, – серая мышка, домохозяйка. И всё бы ничего. Вроде как обычно. Муж – лауреат, крупный учёный, а жена, как водится, при нём. Всё просто и вроде бы понятно. Но во время осмотра, такая вот незадача, в квартире был обнаружен тайничок, прямо как в кино, – аккурат под каминной полкой. А в нём – свидетельство о награждении капитана НКВД Веретенниковой Е. В. именным оружием! «Вальтером» модификации Р.38 К, и год стоит – 1944, причём за подписью самого Берии Л. П.! Я, честно говоря, чуть с «катушек» не слетела.

– Знаю я этот пистолетик с укороченным стволом, – прервал генерал мой доклад, видимо, не упустив момента в очередной раз блеснуть эрудицией, – стоял с 1944 года на вооружении СС, Гестапо и СД.

– Совершенно верно, – я восхищённо посмотрела на начальника и протянула ему лист бумаги, – вот краткая справка.

– Молодец, Ростова, как всегда, поработала хорошо, основательно. Учись, Суходольский, – генерал передал справку моему напарнику, – зачитай вслух, заполни пробелы в своей эрудиции, я-то ещё в советские времена с этим оружием сталкивался. Агенты Штази вовсю его пользовали. Правильно я говорю? А, Ростова?

– Так точно, товарищ генерал, – опять восхитилась я.

– Ну давай, Суходольский, мы ждём.

– В 1944 году Главное управление имперской безопасности – РСХА, (Reichssicherheitshauptamt – RSHA), – еле выговорил Мишка по-немецки, – заказало партию укороченных пистолетов P.38 для нужд СС, Гестапо и СД. Однако заказ был выполнен не Carl Walther GmbH, а фирмой Spree-Werke GmbH. На этих пистолетах уже не было фирменной эмблемы «Вальтера» в виде флажка, и на оружии уже ставили новое оригинальное клеймо. Всего было изготовлено несколько тысяч укороченных вариантов, получивших обозначение P.38 K. Длина ствола таких пистолетов составляла 72 мм. Патрон – 9 мм. Вместимость магазина – 8 патронов, – громко закончил читать Мишка и, вернув справку генералу, сел на место.

Генерал усмехнулся, взял у Михаила справку и, положив её на стол, продолжил, не глядя в документ:

– После Второй мировой войны бойцам спецподразделений ФРГ по борьбе с терроризмом требовался как раз такой небольшой пистолет для скрытого ношения. Специально для этой цели фирма «Вальтер» вновь наладила мелкосерийное производство укороченного варианта под обозначением P.38 K. В них уже использовался патрон 7,65 mm Parabellum. В ГДР также использовали P.38. В частности, такой укороченный вариант состоял на вооружении Ministerium für Staatssicherheit, или, проще говоря, Министерства государственной безопасности Штази, – скороговоркой просветил нас генерал и кивнул в мою сторону, – мол, Ростова, продолжай.

– Интересная деталь: вернувшийся из-за границы и немедля вызванный в прокуратуру безутешный вдовец клялся и божился, что понятия не имеет о том, откуда у его благоверной пистолет, – продолжила я. – То есть твердил, как заведённый, что предъявленные ему следователем для опознания документы на «Вальтер» видит первый раз в жизни. Каково? Кстати говоря, на том историческом документике отпечатки пальцев были исключительно Веретенниковой. Правда, пистолет при обыске обнаружен так и не был. Но в том же тайнике была найдена коробка с патронами, и именно восьми штук там не хватало. Напомню, что ёмкость магазина этой модели пистолета – аккурат 8 патронов. Из трупа пресс-атташе была извлечена пуля калибра 9 мм, а на месте преступления обнаружена стреляная гильза тех же калибра и маркировки, что и остальные патроны в найденной коробке. В общем, по всему было видно – немецкого дипломата завалила убиенная хозяйка квартиры. Но и это ещё не всё. В том же тайнике было обнаружено большое количество нехилых государственных наград. Причём все как на подбор боевые, в количестве, всем внимание, – двенадцати штук! Юбилейные медальки в расчёт, естественно, не брались. Из них пять орденов Боевого Красного Знамени! Документы выписаны всё на ту же гражданку Веретенникову. И опять профессор утверждал с пеной у рта, что понятия не имеет, откуда у его законной супруги взялись все эти награды. В общем, я заинтересовалась этой историей просто необыкновенно и в срочном порядке отправила запрос в архив наградных дел, и вот, пожалуйста, – я протянула генералу официальный бланк ответа, – все орденские книжки подлинные. Вот только в личном деле Веретенниковой никаких отметок о сих награждениях нет, за исключением медалей «За боевые заслуги» и совсем уж массовой «За Победу над Германией», ну и весь набор юбилейных. Но это уже всё – послевоенные награждения. В военкомате ничего толком мне сказать не смогли, только разводили руками, причём в полном недоумении, мол, эти вопросы не к ним. Я спрашиваю: «А к кому?» В ответ – опять тишина. И ведь что самое интересное, воевала она отнюдь не лётчицей, как можно было бы сразу подумать. Простая медсестра, Второй Белорусский. Да и то только с мая 1944 года, а в июне того же года она уже была демобилизована из действующей армии. Хотя в армию она призывалась изначально в июле 1941, но практически сразу после призыва пропала без вести, о чем в личном деле стоит соответствующий небрежный фиолетовый чернильный штамп. В общем, я так ничего и не поняла. В личном деле одно, а в архиве наградных дел – совсем другое.

– Насколько я знаю, в этом архиве собраны Указы Президиума Верховного Совета СССР, Приказы командующих фронтов о награждении за воинские заслуги во время Великой Отечественной войны с указанием наград и списков награждённых. В сопроводительных документах к ним – списки представленных к орденам и медалям и наградные листы с личной информацией о героях и, насколько я помню, даже с описаниями боевых подвигов, за которые произведены награждения. Или я, по старости лет, что-то путаю? – нахмурился генерал.

– Всё-то оно так, товарищ генерал, но к сожалению, как у нас часто бывает, наградные листы имеются в архиве далеко не ко всем наградам. Для части награждённых в делах имеется только сокращённая именная информация в списках Указов и Приказов, а описание подвига как такового вообще отсутствует. Это обусловлено тем, что по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 10 ноября 1942 года право производить награждения получили также командующие армиями, командиры корпусов, дивизий, бригад и даже полков. В наградных делах, охватывающих период с этой даты и до конца войны, кроме Указов Президиума Верховного Совета СССР и Приказов командующих фронтов, содержатся приказы о награждениях, выпущенные непосредственно в воинских частях. К этим приказам наградные листы не были предусмотрены, а описание подвига содержится непосредственно в соответствующей строке списка награждённых, – развела я руками.

– Ростова, – Тарасов вдруг подозрительно посмотрел на меня, – а скажи-ка мне, красавица, каким образом без моей подписи ты умудрилась не только отправить запрос в архив наградных дел, но и заполучить оттуда так быстро официальный ответ?

– Вы опять правы, товарищ генерал, грешна, – я села прямо как примерная школьница на уроке, опустила глазки и сложила ручки на сдвинутых вместе коленках, – съездила к ребятам, попросила. Они вошли в положение и помогли. Но я же старалась для общего дела.

– Доиграешься ты у меня, точно говорю. Ростова, предупреждаю, чтобы это было в последний раз. А то я с вами так до пенсии не дотяну.

– Есть, товарищ генерал, – я подняла голову и, посмотрев на начальника, увидела лукавые искорки в его обычно холодных как лёд, голубых глазах.

– Так где, говоришь, пропала наша медсестра? – спросил генерал.

– Под Смоленском. Откуда и призывалась. А дальше – полная неизвестность, вплоть до мая 1944 года.

– Опять Смоленск? – нахмурился Тарасов.

– Ну, это, скорее всего, простое совпадение. Хотя… Всякое бывает. Я считаю, что со всей этой историей нужно разбираться очень вдумчиво. Но собирать информацию придётся буквально по крупицам. Уж очень всё в этом деле непонятно. Если углубляться в детали, то фигура Блюмкиной-Веретенниковой слишком уж неоднозначна. Ну, посудите сами, имея на груди такой иконостас в виде высших боевых орденов, она никогда и никому не обмолвилась об этом и словом. И это, учитывая то, что всякого рода секретность по давности лет уже давно снята. А, посему, совершенно непонятно, почему Веретенникова не выхлопотала себе, например, персональную пенсию? Ведь, если подойти к этому вопросу реально, она имела на это право?

– Нет не имела, – жёстко вмешался Суходольский. – О её заслугах, я имею в виду Веретенникову, а не пенсию, нам известно только по награждениям. Но, смею заметить, она была военнообязанной и весь интересующий нас период своей деятельности находилась без вести пропавшей, и, следовательно, никоим образом не могла претендовать на какие бы то ни было льготы. Ещё не известно, чем она там у немцев занималась! Кроме того, напомню, что в её персональном деле присутствуют и совершенно иные факты. Например, известно, что в конце, а именно в ноябре 1940 года, её отец, будучи 2-м секретарём посольства СССР в Швеции, был в срочном порядке отозван в Москву, где был арестован, предан суду и расстрелян по обвинению в связи с немецкой разведкой. Как следствие этого, студентка Веретенникова была исключена из комсомола и отчислена с четвёртого курса 2-го медицинского института, как дочь врага народа. Кстати, мать Веретенниковой – учительница немецкого. А в личном деле Веретенниковой чётко сказано – «владеет немецким языком свободно». Так что, лично мне, все понятно.

– Что тебе понятно? – В указанный тобой период было отозвано из заграницы более сорока наших резидентов и все они были расстреляны! А после реабилитированы! Так, что давай уж сразу запишем её в немецкие шпионки и делу конец, – взъерепенилась я. – Мне, например, в отличии от тебя, ничего не понятно! Да она после всего этого должна была озлобиться на весь мир! Ведь отчисление из института, как правило, это следствие того, что она не предала отца. Мне, например, эта девочка определённо нравится. Сразу чувствуется характер. И, заметьте – её выгнали из института и комсомола, а она не опустила руки! Решила – хрен в вами – пойду на фронт! Даже простой медсестрой! И добилась своего!

– Ростова, – примирительно сказал Тарасов, – делать свойственные вашему молодому возрасту скоропалительные выводы, ругаться и выяснять отношения будете потом, а сейчас меня интересуют только факты!

– Хорошо, – несколько поостыла я. – Теперь что удалось нарыть по основному направлению. Предположительно в двадцатых числах июля 1941 года из Смоленска, южная часть которого уже была захвачена немцами, вышла колонна из восьми грузовиков с ценностями Смоленского Главювелирторга. Отправка происходила в авральном порядке, прямо под самым носом у наступающих немцев. Как следствие этого, официальная опись отправленных ценностей в архивах не сохранилась. По некоторым данным, груз составляли килограммовые золотые слитки, маркированные Госбанком СССР, и большое количество серебряных монет 1924 года выпуска номиналами 50 копеек и 1 рубль, к тому моменту уже вышедших из обращения, а также, возможно, несколько ящиков с антикварными изделиями. Золотые слитки, вероятнее всего, были упакованы в стальные банковские сейфовые ящики по двадцать килограмм каждый, монеты – в брезентовые инкассаторские мешки. И ящики, и мешки были, скорее всего, опломбированы, согласно инструкции Госбанка СССР. Покинув Смоленск, колонна почти наверняка взяла курс на восток, по Старой Смоленской дороге. По Минскому шоссе машины двигаться не могли в силу того, что движение по нему к тому времени уже было перерезано в районе Ярцево танковой группой Гота. Но тем не менее известно, что через двадцать километров колонна напоролась на немецкий десант и была вынуждена свернуть в сторону от шоссе. Лесной дорогой машины беспрепятственно вышли к переправе через реку Вопь. Поскольку все части отступающей 152 стрелковой дивизии к тому моменту были уже на другом берегу, переправа была подготовлена к взрыву. Из сохранившегося в архиве рапорта командира роты сапёров капитана Васюка следует, что колонна из восьми грузовиков вышла к мосту за сорок минут до запланированного подрыва. Три автомашины были сильно повреждены в бою, поэтому на восточный берег переправились только пять из них. Ящики из повреждённых машин были перегружены в оставшиеся на ходу «полуторки». Из чего следует, что груз, по крайней мере на данном этапе, удалось сохранить полностью. Далее, Васюк докладывает о том, что оставленная переправа была взорвана, когда на противоположном берегу уже появились немецкие мотоциклисты. Больше в рапорте Васюка о колонне нет ни слова. Логичнее всего предположить, что ценности проследовали дальше по единственной существующей там дороге, в направлении деревни Остроумово. Потом следы колонны теряются окончательно.

– Насколько я понимаю, ящики перегружали, не вскрывая. К чему было в спешке переправы нарушать банковские пломбы? – задумчиво произнёс Суходольский. – Если это так, то откуда взялся найденный нами слиток?

– Ну, если объективно, то ни Васюк, ни уж тем более мы пока ещё не знаем наверняка, что было в тех ящиках. Вполне вероятно, что это вообще не наша колонна. Совпадают пока только количество машин и их примерный маршрут, – парировала я.

– А что известно о дальнейшей судьбе фигурантов дела? – нахмурился Тарасов. – Суходольский, перестань писать, что ты там всё время конспектируешь?

– Мои гениальные мысли, – улыбнулась я.

– Ростова, отставить шутки, – хлопнул ладонью по столу генерал.

– Итак, по порядку, – начал Мишка, деликатно откашлявшись в кулак. – Генерал Галиев Рашид Галиевич – начальник Смоленского Главювелирторга, он собственно и контролировал отправку колонны. После того как машины покинули город, Галиев ещё некоторое время оставался в Смоленске. Известно, что в ночь на двадцать седьмое июля сорок первого года противник окончательно замкнул кольцо окружения наших 16 и 20 армий. Последние же подразделения Красной Армии покинули Смоленск в ночь на 29 июля. За исключением одного батальона 152 стрелковой дивизии. По имеющимся данным, генерал Галиев погиб при выходе из окружения в составе указанного подразделения. Далее – Глаголев Иван Тимофеевич, старший инкассатор Смоленского Главювелирторга, данных нет. Я хочу сказать, что с начала августа 1941 года и по настоящее время о нём ничего не известно. Официально – «пропал без вести». Гудков Сергей Владимирович, майор НКВД, до июля 1941 года – начальник Смоленского НКВД, ответственный за эвакуацию груза, по данным министерства обороны, с августа воевал в составе партизанского отряда «Дед», погиб в сентябре 1941-го. Каким ветром его туда занесло – пока неясно. Будем разбираться.

– Кто отвечал за груз от НКГБ? – генерал встал и стал неторопливо прохаживаться по кабинету.

– От нашей конторы колонну сопровождал капитан Пустовалов Иван Иванович. Он также пропал без вести, как следует из личного дела. Вот копия «Списка безвозвратных потерь командного и начальствующего состава 16 армии с 18 июля по 7 сентября 1941 года», входящий номер 08072, – достала я листок в пластиковом файле. – Запись за номером 29 – «капитан НКГБ Пустовалов И. И. пропал без вести», – я положила документ на стол генералу. – Интересная деталь: пропал он в июле 1941, а в сентябре того же года награждён орденом Боевого Красного Знамени «за выполнение особо важного задания командования и проявленные при этом мужество и героизм». Причём присутствуют и более поздние награждения. Второе «Боевое Знамя» – уже в июле 1942, и далее по списку вплоть до апреля 1945. Но это – по данным опять-таки наградного архива. В личном же деле, что любопытно, об этих награждениях тоже нет ни слова. Только стандартные записи. Окончил в 1933 году Высшую школу ОГПУ, далее – приказы о присвоении очередных званий вплоть до мая 1941, когда он получил звание «капитан», потом отметка о том, что «пропал без вести», и опять ничего нет до 15 апреля 1945 года. И, наконец, предпоследняя запись в личном деле – «…присвоено внеочередное специальное звание «полковник государственной безопасности», а 20 апреля того же года – последняя: «выбыл из списков части в связи со смертью».