Посвящаю эту повесть свою моей бесконечно любимой, незабвенной мамочке. Пусть светлая сущность души её цветёт и зиждется в лучах любви нашей памяти и вечно блаженствует в прекрасных оранжереях иных миров, не ведая даже лёгкого дуновения невзгод и лишений.

Она жила каждым вздохом, отдавая людям всё доступное ей, что было в пределах её возможностей. С достоинством и честью пронесла в течение всей своей каторжной жизни тяжёлый груз испытаний, обрушившийся на её женские плечи во времена катаклизма истории жестокого века.

Она безропотно разделила судьбы тысяч и тысяч сограждан своей многострадальной Родины во имя обещанного авантюристами светлого будущего всему человечеству.

Она покинула нас, не дождавшись коммунистического рая, тихо, без укоров, поняв, что лжи, людей без совести и чести не будет конца. Светлая память о ней останется в моей душе, пока я буду в состоянии мыслить.

Часть первая.
Юность Степана

Глава первая
Первая Стёпкина любовь, непримиримый соперник, неудачная стычка

Едва забрезжил рассвет первозданного утра, Стёпку, спавшего на сеновале под крышей скотного сарая, пробудил нарастающий гам возбуждённых голосов, доносившийся до него со стороны дороги. Чуткий сон его был мгновенно нарушен. В один миг он вскочил и опрометью выбежал на улицу. То, что предстало его пониманию, показалось какой-то средневековой дикостью.

По дороге, прямо по её середине, шла возбуждённая толпа деревенских крестьян с криками и бранью, волоча Семёна Сучкина, привязанного к обыкновенному берёзовому колу, вырванному кем-то из забора ограждения.

Семён был босоног, как, впрочем, и все присутствующие здесь люди, в грязном домотканом белье, пропитанном большими пятнами крови в смеси с разнообразным мусором и прилипшей к ней землёй, видимо, вследствие издевательств. Его спутанные чёрные с сединой волосы свисали слипшимися масляными струпьями на окровавленное, всё в ссадинах лицо, закрывая собой глаза; тело, виднеющееся сквозь дыры на спине и ногах, имело явные следы недавних побоев. Смотреть на это изваяние без содрогания и сострадания не было сил. Отделали его эти «добрые» соседи без снисхождения по полной программе ещё до представления на всеобщее обозрение общественности.

По сторонам и со спины привязанного шли крайне озлобленные мужики с суровыми лицами и короткими палками в руках, которыми они через определённые промежутки времени били Семёна по телу и пяткам. Чувствовалось, что ему было невмоготу терпеть эти жестокие побои; от каждого ощутимого удара он неистово кричал каким-то неестественным дурным голосом, поднимая при каждом ударе лицо к небу, будто просил пощады у Всевышнего.

– Что здесь происходит? – обратился Степан к ближайшему человеку, когда процессия поравнялась с ним.

– О-о-о! Достопочтимый учитель, – охотно приступил к разъяснению ночной сторож Керим Узбеков, – «пролетарий» украл сегодня ночью козу у Митюхи, зарезал её и наварил много мяса. Сам ел и угощал собравшихся голодных друзей. Все были довольны и веселы. Животы набили мясом плотнюком. Но вот Митяй Лупызин со своими братьями захватили его врасплох на месте преступления, отмутузили вдоволь, ох как больно били, достопочтенный учитель, я это знаю сам по себе, и хотят сотворить над ним экзикут перед всем обществом. Ой, нехорошо они делают, нехорошо! Поэтому и ведут его теперича в таком виде на соборную площадь на обзор всей общине.

– А где же соучастники преступления?

– Те люди нам неизвестны, они пришлые.

– И почему же вы их не взяли? Возможно, они главные заправилы в этом пока не ясном деле, а Семён Сучкин вовсе и не виноват.

– Дык они с ножами! Они схватили мешок с мясом козы и убёгли в лес. Их тяперича не поймать. Ни в жизнь не поймать! – с досадой подытожил Сафрон Терёзов, местный бондарь.

– Я видел, куда они пошли, – вновь ввязался в разговор Керим.

– И куда же, можешь показать?

– Так вот, в аккурат за ваш дом, достопочтенный учитель, прямиком к лесу и ушли, – уточнил сторож.

Сторож этот – Керим, подлинный узбек, и живёт он в означенной деревне Сдесловке уж, наверно, лет, эдак, тридцать, а может, и того более. Появился он здесь ещё в конце девятнадцатого столетия, вроде с неба свалился – худющий, весь чёрный и грязный, перепуганный и больной. Косые прорези глаз и выпирающие скулы на висках выдавали его как представителя монголоидных народностей, что вызывало недоверие и отторжение большинства населения деревни. Ещё не зажили за прошедшие века раны и обиды от этих варваров.

Много воды утекло вниз по течению рек, прежде чем стало известна истинная история этого малого. Оказывается, жил он в далёкой Фергане, страна Узбекистаном называется. Жили бедно на крошечном клочке земли, где за высокими глиняными дувалами в тени лоз винограда ютился уютный маленький домик. С детства Керим, сидя на развилке персикового дерева, наблюдал за девочкой Гульнарой, игравшей на соседском дворе. И хотя у мусульман женщинам не положено показывать лица посторонним, Гульнара, как бы невзначай, приоткрывала пенджаби и с улыбкой смотрела на Керима, иногда даже язык показывала, строя рожицу. Любовь без последствий, по-иному и не выскажешься. Ибо калым за девушку Гульнару ложился тяжёлым невыполнимым бременем на всю Керимову родню. Повзрослев, влюблённые решаются на дерзкий побег. Вблизи от жилища Керима располагались конюшни генерала Скобелева, где и сам он подрабатывал уборщиком. Солдаты-конюхи обещали там, в конюшнях, подыскать им временное убежище.

Но кто бы мог подумать, что Гульнара настолько коварна и мстительна и совсем не любит Керима, и он ей лично сам до такой степени опостылел своими вечными подглядываниями, что она решила проучить его. Она рассказала своим родственникам о лжепобеге, и они организовали для Керима засаду. Оказавшись в руках разъярённых правоверных мусульман, нарушивший законы шариата Керим был жестоко избит. Мёртвое тело его выбросили в выгребную яму. К счастью, ночью парень пришёл в сознание и, выбравшись из ямы, скрылся в Ферганских горах. Он знал, что его разыскивают, и если найдут, то без всякого сожаления убьют.

Даже в казахских степях он не чувствовал себя в безопасности, потому что казахи недолюбливают узбеков и часто захватывают их в рабство. В конечном итоге он добрался до Сдесловки и, увидев, что в этих глухих местах он может в дальнейшем чувствовать себя неуязвимым и в полной безопасности, остановился здесь для дальнейшего проживания.

– Керим, ты хотя бы видел этих пришлых людей? – спросил Степан для полной ясности.

– О-о-о! Многочтимый учитель, однако, мне не удалось их увидеть. Они раньше меня скрылись в кустах.

Услышав это, Степан, не раздумывая, забежал наперёд толпе и, подняв руку, закричал так громко, что люди моментально затихли и остановились, уставившись на него с непонимающим недоумением и некоторым даже любопытством:

– Граждане, внимание! Послушайте меня. Возможно, вы не понимаете своих действий, так я вам сейчас разъясню! Не допускайте самоуправства над провинившимся товарищем. Эти ваши действия называются «самосудом», и они, к вашему удивлению, подпадают под уголовную статью. В старину, возможно, и сошло это вам с рук. Но учтите, Новая Советская власть вас за беззаконие по головке не погладит, обязательно привлечёт к ответственности. Весьма возможно, что Сучкин Семён вовсе и не виноват в воровстве злосчастной козы и является козлом отпущения. По всей вероятности, подлинные виновники ускользнули от вас. В этом деле нужно разобраться. За это не только вы, зачинщики, но и все участники могу быть осуждены на длительные сроки и будут сидеть как миленькие в тюрьме! Даже за то, что шли рядом, станут соучастниками преступления. Отведите этого человека в сельсовет и сдайте органам, с него взыщут, если признают его виновным.

После этого предостережения Степана люди словно очнулись от непонятного, будто навеянного кем-то, дурманящего колдовства, стали виновато оглядываться и незаметно отходить в стороны. Возможно, виной тому было раннее утро, а может, и иные причины, например, дремучее невежество, или тяга к общности, или желание быть причастным к чему-то необыкновенному и, по их разумению, значимому. Толпа заметно поредела. Возле привязанного к колу за вытянутые руки вора остался хозяин съеденной пролетариями козы – Митяй и его братья, в нерешительности переминающиеся с ноги на ногу.

– Ты нам не указ, он украл, вот нехай и ответит! – зло прокричал сиплым голосом организатор представления.

– Дядя Митяй, пойми меня правильно, отвечать он будет только перед законом, в противном случае его отпустят, а тебя посадят. Вот если хочешь, чтобы он ответил, поступай, как я тебе сказал, иначе сам окажешься на скамье подсудимых вместо него. Вы все посмотрите на этого несчастного, что вы с ним сделали? Он уже сейчас не жилец. Я лично не дам никакой гарантии, что он выживет. Уже за это вы будете привлечены. Тем более ты, дядя Митяй, сам знаешь, кто он такой.

– Я-то знаю, да и все в округе знают – голодранец, вор и первостатейный лодырь, – возмутился с готовностью Митяй.

– Нет, ты ошибаешься, он активист-революционер, к тому же подлинный пролетарий. Сейчас такие люди обладают поддержкой и почётом властей. Так что и в выражениях ты поостерегись!

– Житья от них нет, от этих пролетаев. Работать не хотят, а мясо жрать горазды, и управы на них нет ни с какой стороны! Последнюю животину сожрали, детей без молока оставили, бессовестные, дармоеды! Что теперь делать – ума не приложу, хоть побираться иди или в петлю лезь! Картоху теперь забелить нечем будет!

– А может, он и не ел этого мяса, посмотри, зубов-то у него во рту всего два клыка торчат, остальные сгнили от недоедания! – заметил кто-то из толпы, образовавшейся уже по сторонам дороги.

– Наверно, не жуя глотал, как собака…

– Не!!! Не говори так, собака мясо рвёт клыками. Лучше… уж,… как его там… змей – удав. Во – допёр!

Все дружно засмеялись, но обстановка и эта кровавая угнетающая картина расправы моментально погасили этот настрой лёгкости и веселья на явно противоположный.

Никем не управляемая процессия остановилась и стояла неопределённое время в замешательстве, как раз возле хаты Степана, которая расползлась коровьей лепёшкой, догнивая свой век, почти на самом краю деревни Сдесловка.

Без вмешательства зодчего деревня живописно вписалась по извилистым берегам речки под чудным названием Поссорь и существовала здесь испокон веков. Прославленные предки ныне живущих сдесловцев, построив первоначально крепости в Трубчевске и Плюскове, задолго до Москвы, и далее, расселялись всё дальше и глубже по поймам притоков Десны от самого Киева.

Люди понуро с озадаченным видом стояли, запрудив улицу, думая каждый о своей причастности, оценивая свою вину в этом неприглядном деле, ведь ещё неизвестно, как повернуться события, затаскают ведь ни за что. И не докажешь, что ты безгрешен и ни вражина народа, раз издевался над пролетариями, значит, виновен, хотя и сам гол как сокол и не менее пролетарий этого пролетария.

Постояв таким образом, люди окончательно пришли в себя, вспомнив вдруг про свои дела, суетливо, с какой-то неловкостью разошлись, будто растаяли в утренней полумгле, а братья Митяя, немного поразмыслив, развернулись в противоположную сторону и с большой неохотой потащили вора по направлению сельсовета.

Утренняя рань вновь погрузилась в дремотную предрассветную тишину. Оставшись один, Степан с тоской проводил взглядом удаляющиеся вдаль улицы фигуры, потянулся, сладко зевнул и медленно побрёл досыпать.

Солнце ещё не взошло; оно вот-вот должно появиться на чистом золотистом горизонте, предвещая людям благодатную погоду. Эти последние минуты перед восходом были самые сладостные для отдыха молодого организма, пропустить их было бы непростительным грехом. Они наполняют организм силой бодрости и энергией на целый день; об этом Стёпка знал каким-то интуитивным внутренним чутьём, заложенным от природы, поэтому ему всегда удавалось соблюдать и не нарушать своих устоявшихся привычных традиций.

Степан, тихо ступая по размягчённой ночной влажностью земле, постепенно отключался от действительности, погружая сознание в дремотное состояние с таким расчётом, что когда он упадёт в своё логово, то мгновенно уснёт, не теряя времени.

Неожиданно до его чуткого слуха долетел невнятный говор. Он доносился из-за забора огорода. Юноша затаился, боясь шелохнуться, стоя на одной ноге. Напрягая слух до звона в ушах, Стёпа отчётливо услышал еле чуемый разговор. О чём шла речь, он не понимал, но то, что диалог проистекал, ему не мерещилось. Учитель бесшумно, как кошка, подкрался к самому забору и, спрятавшись там за разросшейся малиной, прислушался. Даже дыхание он умерил настолько, что стало отчётливо слышно биение собственного сердца.

– Мужичьё, всполошили всю деревню! – зло сдавленным голосом проговорил первый. – Нужно выбираться из этого клоповника, и как можно быстрее.

– Да им сейчас не до нас, – услышал Степан басок второго собеседника.

– А ты не говори, слышал, что этот сопляк-учитель заливал? Всю малину мне испортил. Я специально подставил Сучкина, а этот полудурок Митяй клюнул. Всё так хорошо начиналось! Распяли бы Сучкина, на нас бы никто и не подумал.

– А теперь они всем скопом могут броситься нас разыскивать. Бери мясо и шевели булками, пока есть время до восхода солнца

По ту сторону забора торопливо вскочили два человека и бросились в сторону леса, не разбирая дороги. Степан разогнулся и некоторое время стоял в нерешительности, не зная что делать. Голоса говоривших людей по ту сторону забора ему были незнакомы. В следующее мгновение он встрепенулся и заорал что есть мочи во всю глотку:

– Братцы! Окружай их, вот где они прячутся.

На крик выскочили Стёпкины родители и соседи, да где там, воров уже и след простыл. Стёпа торопливо рассказал о случившемся происшествии и попросил совета у отца, как поступить ему в этом деле и защитить невинного человека. На это Анисим Миронович, отец Степана, однозначно заявил:

– Сходи, сынок, нынче же в сельсовет и заяви там своё мнение, так, мол, и так, я сам слышал и видел, и подробно опиши людей, которые украли у Митяя козу.

Дело оказалось не таким уж и простым. Почти целый день ждали приезда следователя из райцентра. Пока разбирались, шло время. Степан сыграл немаловажную роль в освобождении Семёна Сучкина. А на замечание, кто дал право бить его и так жестоко издеваться, следователь ответил:

– Мясо ел? Ел. Так чего же теперь возмущаться? Не трогай чужого – и будешь цел, и морда будет без синяков! Правильно я говорю? Правильно! Отрицать не станете, и я тоже.

По всему было видно, что следователь имел туманное представление о праве, но мандат у него был подлинный, а следовательно, и самомнение не фальшивое. Слава господу, но Сучкина выпустили всё-таки на свободу. После этого он долго болел, не мог работать, на ногах все суставы были перебиты и, как результат, – где-то к годовщине Октябрьской революции он скончался. Хвала Всевышнему, хоть тут не подкачал!

С тех самых пор, не знаю уж, что повлияло на Степана, но появилась в его характере нотка осторожности. Стал он, как-то неосознанно, закрывать за собой дверь внутренней задвижкой. И на ночь, вполне осознанно, он втыкал в сено рядом с собой на всякий случай металлические вилы. Помимо прочего, после случившегося теперь у него в привычку вошло просыпаться на зорьке и, сходив в туалет, посидеть возле открытой двери фронтона сарая, свесив босые ноги, всматриваясь и вслушиваясь в шорохи и посторонние звуки ночи. В таком положении он сидел минут пять, а может, иногда и больше, пока сон не одолевал его, и кожа не покрывалась мурашками от утренней прохлады. Тогда он забирался под тулуп и начинал сладко зевать с закрытыми глазами.

Погружаясь в дрёму, Степан, как в бреду, слышал затухающий лай потревоженных собак, гогот гусей, выгоняемых хозяйкой на луг, голосистое пение петуха или отрывистое мычание чьей-то коровы. Время неумолимо двигало круговорот событий, предначертанных расписанием самой природой. Жизнь неторопливо входила в русло привычных занятий её обитателей с наступлением дня. Всё преображалось, приходило в слаженные движения и вроде имело смысл необходимости этих действий.

Только животворящее Солнце, властительница всего сущего на земле, – заполняло собой мир, освещая и согревая всех и вся одинаково щедро.

Сквозь сладкий сон услышал Степан топот деревенского стада где-то на середине деревни, выгоняемого пастухом Курносиком на выпас в специально отведённые места для этой цели.

– Куда, стерва! Я вот тебя счас проучу! – то и дело кричал он звонким голосом.

Этими громкими окриками он, как бы загодя, оповещал о пробуждении заспавшихся молодых хозяек. Мол, пора, соня, выгонять из стойла свою бурёнку. Нынче подоить уж не успеешь!

Его длинный кнут, как змея, кольцом стремительно уходил в сторону нарушительницы порядка в стаде и с громким хлопком, напоминающим выстрел из револьвера, обрушивался на её круп.

– Ну что, больно? Вот то-то и оно-то! А ты на что надеялась, обгаженная скотина, думала, мы всем стадом ждать тебя будем, пока ты утробу свою набиваешь?

Удар был, наверно, болезненный, потому что бедная корова выгибалась от боли и, придя немного в себя, стремглав убегала в стадо. Даже свирепый семенной бык Чавус, и тот боялся этого чёртова кнута. Курносик обладал ещё одним средством и нападения, и защиты, и для отпугивания, как воров, так и диких зверей, способных утащить мелкое животное. Это палица, изготовленная им собственными руками между делом из стволика молодого дубка с корневым наростом на конце, величиной с добрый кулак из которого выглядывали шипы – плохо обработанные более мелкие корни. Ручка этой палицы блестела на солнце, словно отполированная лаком.

Это от долгого пользования. Руки у пастуха были шершавыми, как наждачный брусок. Его неухоженный растрёпанный внешний вид, отражался на его растрёпанных чувствах. Он говорил всё, без всякого стеснения всем, что приходило ему в голову. Ни кто не обращал на него внимания, и почти не вникал в сказанное. Что возьмёшь с пастуха? С обязанностями своими он справляется хорошо, потерь скота нет, ну, и ладно.

Этот топот и покрикивания пастуха, служили Степану ежедневным сигналом для подъёма ото сна и началу выполнения им определённых работ по ведению домашнего хозяйства предназначенных только ему.

После пробуждения Стёпа решительно выскочил из-под тулупа, и его тело окутала приятная прохлада утренней свежести. Он немного размялся и шагнул к выходу. Пред ним простирался величественный гимн человеку! Взошедшее огромное трепещущее живое солнце, необъятное лазоревое небо и залитая золотом земля. Он стоял и захлёбывался восторгом этого величия, созданного природой, и чувствовал себя богом, повелевающим всем этим. Его внутренний мир наполнялся могуществом невидимых волшебных сил дающих право независимо дышать той свободой, подаренной людям создателем. Прокладывать себе путь в жизни, пользуясь своей целеустремлённостью – в том и предназначение молодости.

Рядом с дорогой, по которой прошло деревенское стадо, на небольшой возвышенности, у кремнистого обрыва в речку, стояла старая вросшая глубоко в землю замшелая хата Анисима, отца Степана. Она была облеплена со всех сторон амбарами, сараями и другими небольшими пристройками для хозяйственных нужд. Этот возвышающий рукотворный холм напоминал своими очертаниями давно заброшенный, поросший травами гигантский муравейник.

Терпкий, давно устоявшийся запах навоза вблизи скотных построек сопровождал людей повсюду и постоянно; рой потревоженных мух поднимался от каждого резкого движения; всё это являлось нормой для жителей, и никто на это не обращал абсолютно никакого внимания. Отсюда произрастали болезни, невероятная детская смертность, быстрая старость и невежество.

По обеим сторонам речушки простиралось болото, зажатое пологими берегами, на которых и раскинулась деревня Сдесловка. Летом болото подсыхало, а речка мелела, превращаясь в заиленное месиво болотной грязи, покрытой густым слоем жёлто-зелёной ряски, кишащей лягушнёй всяких размеров и возрастов.

С утра до вечера там вышагивают длинноногие черногузы, привольно живущие на липах возле домов любителей этой экзотики. Они прилетают сюда ежегодно, с завидным постоянством, селятся на своих старых гнёздах, каждый раз заботливо и с любовью поправляя их, и, отложив яйца, высиживают потомство, забавляя хозяев усадьбы своим дружелюбием и независимым укладом существования.

Издавая свои заунывные крики, осенью птицы собираются в стаи. Прежде чем улететь на юг, они долго кружатся над своим домом. Непонятно, с какой целью это они делают, прощаются или запоминают место, куда будущей весной собираются вновь возвращаться.

После обеда того же дня, когда солнце склонялось к горизонту, хозяин целого клана Долов возвращался домой, спускаясь по тропинке в обход болота. Запах торфяных испарений неприятно проникал в лёгкие, вызывая удушье и кашель, на что очень остро реагировал старец и старался держаться дальше от этого гиблого места.

Задушевная перекличка лягушек, стрекот кузнечиков заглушали все звучания в округе, настраивая мысль человека на благочестивое мироустройство. Жители так привыкли к этим монотонным симфониям, что даже считают их своим законным достоянием, они им даже нравятся. Бывают случаи, когда наступает глубокая тишина, звуки умолкают, тогда люди в тревоге начинают оглядываться по сторонам, с суеверным трепетом гадать, к чему бы это и что после этого может произойти?

Погружённый в свои мысли, старый Анисим, отец Степана, возвращался домой, погостив у сына Ивана. Неожиданно услышал он жалобное мычание коровы из травянистых зарослей болота. Анисим, не раздумывая, в состоянии беспокойства, устремился к месту, откуда отчётливо доносился беспрерывный, тревожный зов животного.

Помочь попавшему в беду человеку ли, животному ли, являлось первейшей заповедью, заложенной с детства в натуре старика. Он был хоть и стар годами и дряхл телом, но в голове у него, как и прежде, процветал молодеющий ум. Поэтому каждое свершённое им доброе дело, по его глубокому убеждению, зачитывалось где-то, облагораживало и его и окружающих. О своей грешной душе с приближением старости он постоянно заботился с гораздо пущим усердием, чем в былые времена. Самым серьёзным образом он с благоговением задумывался о встрече с Творцом, сопоставляя каждый свой шаг по земле с заповедями Господними.

Метрах в двадцати на зелёном зыбучем ковре Анисим увидел корову, ушедшую наполовину в вязкую жижу. Видно, болото у самого берега в этом месте было не столь глубоким. Жаркая пора августа засушила верхнюю корку под травяной массой зелени, превратив её в плотный панцирь, сквозь который ноги животного всё-таки провалились, а в результате борьбы за жизнь корова взбаламутила эту корку и провалилась всем телом по самую шею. Илистая грязь засосала её так прочно, что самостоятельно она не могла сдвинуться с места, как ни старалась.

Сколько времени корова боролась за свою жизнь неизвестно, но почувствовав скорую гибель, она стала звать громким мычанием людей на выручку. Подбежавший Анисим, оценив обстановку, понял, что одному ему помочь бедному животному не удастся; поэтому он поторопился призвать ближайших соседей всем миром спасать тонущую скотину из этой смертельной беды.

Первым прибежал сын Анисима Иван со своей женой. Следом примчались сюда вездесущие дети, увидев тонущую корову, с криками о помощи разбежались, оповещая звонкими голосами жителей ближайших хат.

На спасение, как по тревоге, сбежалась немалая группа взрослых мужчин и женщин в сопровождении многоголосой детворы. Так как такие случаи были, по всей очевидности, не единичными, то у каждого при себе имелись различные средства спасения: доски, верёвки и даже лестницы.

С криками и подбадриваниями друг друга люди деловито обложили животное досками, приступили к спасению утопающей скотины. В то время когда одни поддерживали корову за рога и хвост на поверхности, приподнимая её, другие подсовывали под её брюхо верёвки и доски типа рычагов.

Громкие возгласы, споры, советы, подбадривания, отчаянные восклицания по поводу неумения правильно сделать что-то или одобрения раздавались с места спасения, привлекая всё большее число желающих оказать посильную помощь.

Обессиленная вконец корова, измазанная полностью иловой грязью и тиной, таращила испуганные глаза, истошно мычала на всю округу.

В конце концов, ослабевшую животину, приложив общее усердие, спасатели вырвали из болотного плена. Бедняга, увешенная присосавшимися крупными пиявками, набухшими от крови животного, отошла на несколько метров от гиблого места, улеглась на траву, дрожа всем телом, косясь на спасителей широко открытыми глазами, всем своим видом будто благодарила вызволивших её людей за спасение.

– Братцы, с хвостом у бурёнки что-то неладно, – заметил Анисим Миронович.

– Хорошо, что висит, не оторвали.

– Заживёт, а если отвалится, беды не будет. И без хвоста молоко будет давать

Только сейчас объявилась Матрёна Короткова – хозяйка коровы. Она только что узнала о беде, постигшей её скотину, прибежала, запыхавшись, вцепилась пальцами рук в свои огненно-рыжие взлохмаченные волосы, стала причитать громким голосом, как бы ища сочувствия или оправдания за причинённые хлопоты людям от её нерадивости. Говорила она, будто пропуская слова через носоглотку, поэтому речь её казалась монолитной и непонятной окружающим её людям.

– Люди добрые, спасибо вам за то, что не дали моим сироткам умереть с голоду, спасли нашу кормилицу. Чтоб мы делали, если бы это горе случилось? Хоть в болото лезь живьём вслед за бурёнкой. Господи, благодарю тебя за заботу о нас, – она торопливо крестилась, бормоча благодарственную молитву, роняя горючие слёзы. Удручённая случившимся, женщина чувствовала себя как бы виноватой перед людьми и старалась молитвами задобрить всех и вымолить тем прощение.

– Мотя, не убивайся ты так, лучше корову помой да пиявок оборви, а то они оставят тебе от коровы одни кости, завёрнутые в кожу.

– А и правду ты говоришь, кум Сазон, а мне и в голову мою чумную энтая мысля не взбрела, – часто моргая рыжими ресницами, прогундозила Мотя

Если бы Бог считал людей своими детьми, вряд ли он был так жесткосерден. Напротив, проявлял бы к людям больше милосердия и не применял непонятные карательные меры, особенно к невинным людям. Ведь все люди – это его поделки. Неужели он забыл. Трудно представить, чтобы какая-либо живая душа, созданная Творцом, так неподобающе относилась к своим чадам.

Кинематограф туда ещё не проник, и такие вот экзотические представления заменяли его крестьянам. Это было настолько зрелищное действо, заставившее жителей по прошествии времени часто вспоминать об этом.

Описав за целый день свой полуоборот по небу, солнце медленно приближалось к горизонту. А вокруг и за болотом, и за полями, куда ни кинь свой взор, наступают на тебя дремучие леса; они не имеют, кажется, ни конца и ни края. И никаких тебе границ там, в этом сказочном мире, и запретов, а воздух живой, как сама жизнь, вдохнёшь его во всю грудь – и о смерти забудешь. Человек по-настоящему в душе чувствует себя царём природы, не обременённым никаким внутренним или внешним влиянием.

Это ныне леса эти временщики бездумно и беспощадно вырубили, оставив почерневшие пни, щепки, заплатки да зарубки, а то и вовсе пустующую целину песчаной обеднённой земли, заросшей бурьяном да чертополохом Страшно смотреть на это запустение. Никому нет дела до осиротевшей земли. Алчность отравила людские души и поселилась в них, видимо, надолго, превратив их внутреннюю суть в жутких ненасытных зверей, неведомой на нашей земле породы. И откуда они появились у нас? Об этом нужно писать отдельно, разбирая историю по частям. А землицы-то у нас неисчислимо много, а обрабатывать её, не имея средств, не дают, люди озлобились, побросали насиженные места и разъехались по городам в поисках счастливой доли. А земли осиротели и заросли без хозяина сорными травами.

Возвращаясь в те давние времена, сразу после Октябрьского переворота, многочисленная семья старого Аниса, разумеется, после естественного отбора и всех тех бед, обрушивших на крестьян, насчитывала всего восемь душ детей. Младшему из сыновей, Стёпке, как раз в тот памятный год стукнуло только восемнадцать. Хозяин семейства к тому времени уже ходил с костылём, и дом ему под стать, совсем трухляв – снизу подгнил, да так, того и гляди рухнет, похоронив под собой всех домочадцев сразу в один миг без панихиды.

Строительство этого дома начал в своей молодости ещё дед Мирон, стало быть, отец Аниса, царствие ему небесное; вот теперь эта развалюха требовала к себе постоянного внимания и немалых сил, да и что таиться, возможностей для постоянного латания дыр не хватало. Жили бедно, так бедно, что порой даже картошки не было в рационе, особенно в весеннюю пору.

Вооружённые продотряды чекистов врывались в деревню, реквизировали все запасы продовольствия подчистую и увозили в город, не обращая внимания на наличие малолетних детей в семьях, больных стариков и инвалидов. Казалось, что это иноземные варвары, в них не было ни капли человеческого благоразумия и сострадания. Голод морил людей, которые не понимали, что роль русского народа состояла в жертвенности во имя планетарной марксистской идеи – совершить Великую Мировую Революцию!

Несмотря на грабежи и возмутительные бесчинства властей, дети Анисима выросли. По мере женитьбы старших сыновей, выдачи замуж дочерей хозяин становился дряхлее и слабее здоровьем, хотя крепился, не подавая вида. Жизнь постепенно налаживалась, особенно после того, как новая власть наконец-то предоставила крестьянину наделы земли.

Уходили к своим мужьям дочери Анисима со своим незатейливым приданным; отселялись в удел сыновья со своими детьми и жёнами, увозя свои амбары. С помощью родичей в дальнейшем они заново строились, расширяясь на новых необжитых земельных наделах, выделенных новой советской властью, с радостью становясь полновластными хозяевами. Отселялись они недалеко, стараясь строиться как можно ближе к родительскому дому, составляя в деревне как бы отдельный клан.

Таким вот образом, вся деревня была поделена незримыми границами на кланы: Удельщина, Козиловка, Долы, Козинка, Филины, Демиды и Дубровка. Всё это являлось отголоском общинно-родового строя, идущего из глубин веков, цементируя и объединяя взаимосвязь между людьми каждого рода, чтобы чувствовать локоть близкого человека в беде, труде и радости.