О хирурге. Хирурга жизнь – совсем не мёд

© Александр Графов, 2016

Редактор Альфрид Изатулин

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГРАФОВ АЛЕКСАНДР КИМОВИЧ, ПРОФЕССОР, Д. М. Н., ВРАЧ ХИРУРГ ВЫСШЕЙ КАТЕГОРИИ

Предисловие

Своими записками о хирургии профессор Александр Кимович Графов практически сбивает неподготовленного читателя с ног, а студентов лечебного факультета, тех, кто планирует посвятить себя профессии хирурга, пугает! Таково первое впечатление после прочтения.

Следует ли так называемому неподготовленному читателю узнать все про обратную сторону работы хирурга?

Этот вопрос неоднократно и безрезультатно обсуждался в средствах массовой информации. Наши друзья журналисты, как правило, пишут только про поверхностные, или как они выражаются, социально-значимые моменты. Либо про светил хирургии:

– Профессор вышел из операционной, вытер пот со лба и сказал: больной будет жить!

Либо про ошибки хирурга, причем во втором случае очень охотно, брызгая слюной.

Однако, в отличие от газетных статей и роликов на ТВ, книга о работе хирурга, написанная практикующим хирургом будет весьма интересна и для не медиков! Ибо изложена профессионалом.

Для будущих хирургов эти записки имеют значение напутствия отца своим сыновьям. При этом не следует забывать, что стезю хирурга мы выбираем добровольно!

Записки написаны понятным, практически безукоризненным языком. Особо следует подчеркнуть: автор пишет и о своих учителях, тех, кто стоял у операционного стола за спиной ученика.

Тематика каждого рассказа это жизненный случай, трагичный или оптимистичный по исходу.

Впрочем, каждый врач, будь он специалист хирургического или терапевтического профиля, имеет в своем прошлом такой же груз памяти. Это и есть наша профессиональная жизнь! Все это правда!

Уверен, книга будет иметь успех!

Военный хирург в отставке, к. м. н., член Российского союза писателей Альфрид Фаридович Изатулин

 
О хирурге
Хирурга жизнь – совсем не мёд.
Ведь час распятия грядёт.
И – словно смерклось на земле.
Остался маьчик на столе…
Я отдал всё. Я изнемог.
Но уберечь его не смог.
И вот бреду, не видя дня.
За что – его? За что – меня?
Кто это сделал – дьявол, Бог?
Зачем мне скальпель в руки лёг?!
Мне свет не мил. Мне мерзко жить.
Мне не с кем горе разделить.
Ни сил, ни слов, ни мнений нет.
Но я иду держать ответ…
Иду туда, судьбу кляня,
где ждут родители меня.
Стекло. За ним они стоят.
Я открываю двери в Ад…
 

профессор Самарского государственного медицинского университета Виктор Петрович Поляков

Беседы в ординаторской

История одной фотографии в газете

Недавно на телеканале «Дождь» услышал очерк Алёны Долецкой о своём отце С. Я. Долецком. Это короткое эссе для непосвящённого зрителя дань памяти, любви и уважения дочери к своему отцу. Всё сказано очень корректно в интеллигентной форме, без намёка на знаменитость и профессиональную значимость С. Я. Долецкого, как учёного, академика, детского хирурга, Учителя для многих хирургов бывшего СССР.

Передо мной вырезка из газеты «Орловская правда» за июнь 1973 года ко Дню медицинского работника. На фотографии профессор С. Я. Долецкий и врачи интерны Орловской областной больницы, на которой я, молодой хирург-интерн, запечатлён рядом со Станиславом Яковлевичем. Надо сказать, что это были одни из первых выездных курсов усовершенствования врачей, проводимых кафедрой детской хирургии Центрального ордена Ленина института усовершенствования врачей. До этого работники кафедры провели выезды в г. Фрунзе, г. Сухуми, г. Душанбе. Обучение вели две группы учёных. Первую группу возглавил профессор Виктор Васильевич Гаврюшов. Вместе с ним приехали доцент Виктор Павлович Киселёв и ассистент Алексей Борисович Окулов. Их сменили профессор Станислав Яковлевич Долецкий, доценты Ирина Антоновна Королькова, Валерий Михайлович Балагин.

Это уже история, но надо сказать, обучение в то время воспринималось врачами в буквальном смысле. Посещаемость курсантами была 100%, плюс приходили на лекции свободные от работы врачи всех специальностей. Маленький лекционный зал областной больницы не мог вместить всех желающих, не хватало мест, приносили стулья, сидели по двое. Тишина, слышно каждое слово лектора, все что-то пишут, потом диспут, ответы на вопросы, решение ситуационных задач, обсуждение и т. д. Теперь другие времена, другие учёные, да и врачи не те. Нет того азарта, простоты, честности, может быть того таланта, самоотверженности, увлечённости.

Все ждали приезда Станислава Яковлевича Долецкого. Что я знал в то время о детском хирурге С. Я. Долецком? Читал его монографии: «Паховые грыжи у детей», «Диафрагмальные грыжи у детей», «Двухтомник по детской хирургии в соавторстве с Ю. Ф. Исаковым», «Гнойно-воспалительные заболевания новорождённых в соавторстве с А. И. Ленюшкиным». Заведующая отделением детской хирургии Орловской облбольницы Нона Тимофеевна Назарова, знавшая Станислава Яковлевича лично, сказала, что его жена известный хирург-онколог Кира Владимировна Даниэль-Бек.

Лекция. Читает профессор С. Я. Долецкий. Полон лекционный зал. Быстро входит мужчина среднего роста, лет за 50, с залысинами на голове, полон энергии, жизнерадостный, излучающий какой-то тёплый свет и начинает рассказавать об остром аппендиците у детей. Никаких текстов у него нет, просто ходит между рядов и говорит. Как это всё записать? Видя нашу растерянность, говорит – мою лекцию можете не записывать, а что будет особо важным, я вам продиктую. Прошло почти 40 лет, я помню эти важные замечания: «Операции у детей требуют принципиально других мануальных навыков», «Динамическое наблюдение за ребёнком – это не записи в истории болезни через каждый час, а время для дополнительного обследования», «Без нужды не оперируйте детей по ночам, не тащите в операционную, ткнув спросонья палец в живот», «Возможности детского организма беспредельны – помогайте ему, а не лечите», «Марлевый тампон в брюшной полости у детей – очень плохо», «Не ампутируйте ногтевые фаланги у детей при открытых переломах, а делайте ПХО», «Не начинайте общее обезболивание у детей, не поставив зонд в желудок».

Показательные операции проводились в Орловской областной больнице и в городской больнице скорой помощи им. Н. А. Семашко, где в то время было детское хирургическое отделение. Курсантов и врачей, желающих посмотреть, как работают учёные, собиралось так много, что ни одна операционная не могла с этим справиться. Брались подставки, размещались по росту за спиной ассистента, ну а помыться с профессором С. Я. Долецким было пределом всех мечтаний. Нам молодым оставалось смотреть из-за спин, ожидая в любой момент, когда старшая операционная сестра возьмёт за рукав халата и бесцеремонно удалит из операционной за то, что у тебя нет сменной одежды, не та маска, нет бахил и так далее. Причин найдёт очень много, возражать бесполезно. Поэтому нам оставалось видеть руки оперирующего, слышать как подаются в руку, с лёгким шлепком инструменты, да комментарии по ходу операции. Бросается в глаза лёгкость в работе рук, нет крови на перчатках, уверенность, чёткость, слаженность и ещё, что-то непонятное. Слышу рядом реплику – Не работает, а играет. Виртуоз! Много позже, сделав много тысяч операций, увидев, как оперируют очень, и не очень известные хирурги, понял – это была музыка. Операционный стол, пациент, руки хирурга, музыка, Космос. Рояль, руки пианиста, музыка и Космос! Души наши в Космосе, но у пианиста они возвращаются обратно, у хирурга одна может там остаться. Дай Бог, чтобы было как у пианиста. Мажор не переходил в минор. Дай Бог! И кто скажет, что хирург не пианист? Кому легче? Аплодисменты, или тихо «Спасибо за работу» и тишина, жужжание дыхательного аппарата, суета анестезиолога. Возвращение души.

Раннее лето, суббота (тогда по субботам работали), вечереет. Мы на скамейке перед областной больницей пьём портвейн за 2рубля, 37 копеек. Бутылки 3 по 0,75 на 5 человек, батон, стоят в портфеле. Два стакана взяты из общежития у входа в областную больницу. Болтаем, спорим, веселимся. Обсуждаем, где купить модные в то время монографии: Малле-Ги «Синдром после холецистэктомии», К. С. Симоняна «Перитониты», Г. А. Баирова «Неотложная хирургия у детей». Выпив по стакану, начинаем спорить о том, какая основная песня в последнем альбоме «Битлз» – Come Together (Будем вместе) или Let it be (Да будет так) Джона Леннона. Спор ничего не разъяснил, все остались при своём мнении, решили, следующий раз пойдём слушать диск. Потом вспоминаем Владимира Высоцкого, Булата Окуджаву, Александра Городницкого и всех до Евгения Клячкина. Ещё не поём, кондиция не та, да и больница рядом. После второго стакана спор и разговоры прогнозируемо перешли бы в известное русло, но неожиданно подошёл Станислав Яковлевич. Мы затихли. – Отдыхаете после трудового дня? О чём спорите? Рассказываем. И вдруг он задаёт вопрос – А что Вы читаете из художественной литературы? Перечисляем сообща: Эдгара Алан По, Проспер Мериме, Эрих Мария Ремарк, Стефан Цвейг, его популярную тогда вещь «24 часа из жизни женщины», Алексадра Солженицина «Один день из жизни Ивана Денисовича», что-то ещё, но не помню. Станислав Яковлевич рассказывает о своей книге «Мысли в пути». Как он её задумывал писать, когда ехал в поезде, как наблюдал за поведением современной молодёжи, своими детьми. Он участвовал в освобождении Орла во время ВОВ, его госпиталь находился где-то под Мценском. Вдруг Станислав Яковлевич раскрывает свой дипломат, достаёт бутылку коньяка, просит стаканы. Распиваем её с большим удовольствием уже на шестерых, закусываем крошками батона и, довольные собой, и всем на свете, расходимся.

Потом мы неоднократно встречались со Станисловом Яковлевичем на различных съездах, конференциях. Он читал лекции на секциях по детской хирургии, я слушал лекции по гастрологии. В перерывах, когда все собирались в фойе, он непременно меня узнавал, подходил, здоровался, спрашивал: «Как работа?». Что я мог ответить академику? Работаю, и без комментарий. Для хирурга «работаю» – значит уже неплохо, от дела не отошёл, не сломался. Хотя с годами понимаешь, что хирург постепенно выгорает. Не как свеча, а внутри, когда оболочка ещё цела. У разных это происходит по разному, кто быстрей, а кто-то ещё тлеет. Не всем дано от Бога гореть ярко как Учитель.

Молодость, начало профессиональной работы, лекции знаменитого академика, первые самостоятельные операции, стремление на кого равняться оставляют неизгладимые впечатления на всю жизнь.

Оноре де Бальзак в «Обедне безбожника», посвящённой своему другу Огюсту Борже, размышляя о трагической жизни знаменитого французского хирурга Деплена, написал дословно: «Слава хирургов напоминает славу актёров. Они существуют, лишь пока живут, а после смерти талант их трудно оценить. Актёры и хирурги, а также впрочем, великие певцы и музыканты, удесятеряющие своим исполнением силу музыки, все они герои одного мгновения». Прав ли был писатель? Сто, тысячу раз неправ. Да, судьбы хирургов у большинства непростые, сложные, часто трагические, но они остаются в памяти, пусть не у народа, учеников. От них – другим ученикам, ещё ученикам и так бесконечно. О хирургах мало пишут, плохо говорят, часто забывают даже пациенты, которым оказывалась хирургическая помощь. Нет передач по телевидению, а если что и показывают, то ерунду, внешний блеск, непрофессионально и глупо. Вот был Виталий Вульф, была передача «Мой серебряный шар». Нет его – нет и передач в телеэфире. Не так это просто говорить о творческих людях. Нужен талант, такой же, как у актёра. Нужно любить творчество актёра. А кто любит хирурга? Нет среди медиков своего Виталия Вульфа. Будем ждать.

Прошло много лет, по хирургическим понятиям, почти жизнь. Роль Учителя всё возрастает. Как он был прав! Невольно вспоминаешь древнегреческий миф. Дедал, Ариадна, её возлюбленный Тезей, путеводная нить, лабиринт. Нам наши Учителя дают в руки эту нить. Мы идём по ней порой тяжело, порой останавливаемся, но не выпускаем из рук. Вкладываем её в руки своим детям, ученикам и вновь идем. Куда? Становится светлее, легче дышать, нить натянута, дети и ученики следом. Всё в порядке. Лабиринт пройден, клубок впереди. Ты его пока видишь, потом он исчезает, но нить тянет. Вверх, уже… вверх. Темнеет, нить как струна, тихая музыка и Космос. К душам, которые ты там оставил и где твой Учитель. Страшно? Ты работал, стремился не подводить своего Учителя. Не всегда получалось? Так бывает. Но тебя предупреждали? Я не Бог. А Учитель? Подобен Богу. Вечная память. Вечная память. Вечная пам..м..ять.

 
Операция…
Две пары глаз. Без тени свет.
Ночь на дворе и тишина.
У операционного стола.
Я, он и опермедсестра.
 
 
Скажи – Ну кто его принёс?
Мы, что грешны, как сто чертей?
А в ране кровь. Отсос. Тампон.
Зажим… подай быстрей.
 
 
Всевышний! Видишь нас?
Давленье на нолях.
Наверное, забыл, на НЕБЕСАХ
Запутавшись в делах.
 
 
Да, грешен я, чего скрывать.
Прости. Но все грехи на мне.
Прошу, не злись. Дай сил ему,
А мне потом. И опермедсестре.
 

А. К. Графов 1997 год.

Интернатура. Монолог…

Марк Борисович, я не пойму, Вы пьяный или всегда так ходите? За стену почему держитесь? Вон Сергей Сергеевич (главный хирург области) как огурец. Ещё и девок молодых щупает.

Марк Борисович (уролог, зав отделением областной больницы)

– Сашка, вот я еврей. Да, еврей! А вот спроси Сергей Сергеевича Иванова, кто он по национальности? Жид, чистый жид. Какая у него настоящая фамилия? Знаешь? Нет? Я тебе две бутылки коньяку дам, спроси.

– А зачем это мне нужно.

– Вот и не хера знать. Много будешь знать, скоро состаришься.

Начинает плакать и всерьёз.

– Я инвалид…, детства. Полиомиелит. До 12 лет на жопе ползал. Война. Мать меня на плечах несла. Уходили из Винницы от немцев. Она тащит меня, плачет, и я, наверху плачу. Она падает в грязь, и я, мордой в лужу. Дети рядом с родителями за руку идут, а я у матери на шее. Вижу, Сашка ничего ты не понимаешь. Трудно тебе это понять.

Плачет, слёзы по щекам.

– А как я учился в школе? Мать меня на тачке каждый день в школу возила, потом несла, на парту сажала и шла на работу. До 5 класса! Уроки закончатся все бегут домой, а меня в коридоре посадят, вторая смена пришла, и я жду мать. А работали до 8 вечера. Я уроки делал на полу. Жалко мать. Мне сосед, еврей сапожник, пошил обувь специальную. Что сейчас делают в мастерских ортопедии – херня. Этих ботинок мне на год не хватает. И я стал на костыли. Сашка, из-за любви к матери. Она рано умерла и я знаю, что виноват я. Тяжело ей было, очень тяжело. И в мединститут меня взяли потому, что я инвалид. А наша семья все портные… Война, никого не осталось. Мать меня спасла.

Заходим в его кабинет. Продолжает плакать.

– А ты знаешь, что меня после института в твой сраный Болхов распределили.

– Знаю Марк Борисович.

– Так вот я туда добирался почти сутки. Приехал вечером, переночевал в санпропускнике и к главному. Сижу на порожках, жду. Идет, я еле встал. Говорю ему – Приехал в Вашу больницу по распределению. Он мне – Жидов тут только не хватало. И проходит мимо. Сука…! Я 5 дней сидел у него под дверями. Хорошо, что девчата из кухни подкармливали. Только через пять дней он позвал меня в кабинет. На бумажке написал приказ о назначении меня главным врачом Гнездиловской больницы. Сказал – Главная сестра больницы приехала на телеге за лекарствами. Иди, довезёт.

– Марк Борисович, но в Болхове все хорошие врачи были евреи – Шухгалтер, Брейтфус, Экман, Ланских, Высоковский. Вам то, что обижаться? Заслуженного врача получили, орден Трудового Красного Знамени…

– Сашка, ты не путай хер с гусиной шеей!!! Я ЗАРАБОТАЛ, а вот Сергей Сергеевич, орден Ленина, заслужил. А это две большие разницы. Ты в Одессе был?

– Нет.

– Тогда не подъёбывай меня. Понял? Высоковскому тоже дали орден, он заработал. Мы вместе получали и Ланских, и Экман. С Шухгалтером и Брейтфус дело тёмное…

Открывает тумбочку, достаёт початую бутылку конька и две рюмки. Наливает, себе полную.

– Я не хочу

– Хватит целку строить. Я про вас интернов всё знаю. И про вино и девок… Небось, не щупаете как Иванов.

Выпиваем.

– А родителей твоих я знаю. Мать твою лечил здесь в отделении, у отца рану смотрел. Остеомиелит. Твой отец квартиру получил?

– Нет, живут в жековских бараках.

– Вот. Отец воевал, мать была в концлагере. А квартиру шиш!!! А мать твоя местная, дом разбомбили, а теперь угла не найдёт. Сашок, ты русский, я еврей и я тебя буду учить хирургии. И бойся жидов. И никогда не доверяй тому, кто носит галстук, очки, кальсоны и не выпивает. От них все беды происходят. Ленина читал, работы конспектировал, мотай на ус. Страшные времена и страшные дела…

Отрезвел, не плачет.

– Херовую тему ты завёл. Расстроился я. Как мать вспоминаю, плачу. Ну ладно. Ты Портного читал?

– Нет.

– Доставай тетрадь, я тебе расскажу про аденому лучше, чем там написано, а завтра ты моешься со мной на операции.

– Спасибо.

Коллеги, пересказ почти дословный. За изъяны речи извините.

Я бесконечно уважал этого человека, врача. Знал, обращусь в любое время, получу кучу мата, но он сам приедет, поможет. Бесценные люди. Жаль, их уже нет с нами. Марк, я тебя помню… ты слышишь?

P.S. А Главного хирурга звали Самуил Самуилович…

Разговор со старшей медсестрой
(90-е годы)

Сижу в кабинете, пишу истории болезни. Забегает старшая медсестра.

– Заведующий (в голосе издевательские нотки)! Виктор Павлович (ординатор хирургического отделения) не вышел на работу!!! Запил…, опять…, третий раз за этот год, а прошло только 8 месяцев. Мне ставить прогулы в табель? Это на неделю, уж точно, пока не очухается. Куда смотрит его жена? Не знаю…

– Ну и куда смотрит? Сходи домой, спроси.

– У самой такой же алкаш. Так я его, как запивал, сразу в наркологию и сульфозинчик… Быстро до памяти доходил.

– И чем ты хвастаешься? Где твой мужик сейчас? Скажи…?

Задело, начинает психовать. Вижу по глазам. Садится в кресло.

– Где…, где. У матери своей живёт. Пусть она его воспитывает и, смотрит, какого сыночка вырастила.

– А получку ты у него отбираешь, или сам приносит?

– Как же…! Я на работу сходила, написала заявление и его зарплату мне лично на руки выдают. Так – то вот! Спасибо директору.

– Ну, и стерва же, ты. Мать его на свою пенсию будет кормить, да? Вот одумается твой мужик и найдёт себе бабёнку покладистей, завоешь по – другому.

– На хер он кому нужен алкаш, пропойца. Его ссаные штаны стирать…?

– Вот хер его как раз и нужен и зарплата, а ты будешь иметь 33% алиментов на двоих детей. Как перспектива? И сама ты в тираж вышла. Посмотри на себя. В огороде тебя вместо чучела поставить, ни одна ворона не сядет.

– Александр Кимович! (в голосе дрожь, на глазах слёзы). Вы всегда обо мне так думали или я плохо выгляжу? Так зачем старшей медсестрой позвали? Работала бы в операционной, да работала.

– Тань, ты меня извини, конечно. Но молодость твоя… какая? Не твоё ли выражение – Хер ли нам красивым бабам не еб… ся и не жить… а? Сколько неприятностей ты лично мне доставила? Не помнишь? То с больным связалась. Он тебе джинсы за 220 рублей купил. То мужика отбила, квартиру даже сняли. Мне мать той женщины, тут, во дворе больницы, собиралась морду набить, за то, что я блядство в отделении развёл. Я вас тогда ругал? И когда ты на работу в 10 утра по чёрной лестнице, кралась в операционную… думаешь я не знал? Я вот только не пойму одно. Почему все вы ловкие девчата, как устроитесь в жизни, Святошами становитесь? Тебе ещё повезло. Вспомни подруг своих. Где они и что с ними?

Плачет, тихо, горестно. Самому стало жалко. А медсестра она, конечно, лучшая, что и говорить. Тяжело мне было бы без неё. Судьба у неё тоже не простая. Из многодетной семьи, достатка там никогда не было. Отца убило на шахте. Да и с мужиками… Кто приласкает… Ну, что такого?

– Александр Кимович (переходит в наступление)! А кто нас учил? Мы все Ваши прибаутки выучили. И про святош…, и про монаха…, и кто оперирует по понедельникам…, и что блядство не порок…, и что из-за вас блядей и я не в почёте…

– Хватит, Тань. Продуктивного разговора у нас не получится. Кости мои вы тоже до бела перемыли. Лучше иди, потряси сестру – хозяйку. Мне сегодня утром сказами, что комиссия по списанию барахла будет. Пусть всё приготовит, пометит бельё, спрячет неиспользованное, а мне список, что имеется в недостаче. Будем потом вместе крутиться. Да, принеси истории Виктора Павловича, сделаю обход. И ещё, чуть не забыл, вечером поедем к нему домой. Ты с женой поговоришь, а я его отъебукаю. Про сульфозин, не сморозь ерунды. А мужик, Тань, у тебя работяга, детей любит и тебя, шалаву, тоже. Так что гонор свой поубавь от греха. Понятно?

– Да что тут понимать. Вот снимут Вас с заведующих и нас разгонят. Вы уж осторожней с начальством. И хирургам вашим труба будет. Многие на Ваше место метят.

– Тань, я особенно и не переживаю. Уберут, так уберут, что поделаешь.

– Вам «что поделаешь». А нам что делать, как быть?

P.S. Зарплату так и не дали в течение 9 месяцев. Медицинские сёстры падали в обморок, голодный на дежурствах, хирурги запивали. Сволочное время. Но остались, живём, работаем. Опять, как с блядством и пьянкой… почему???