Стихотворения. Песни

© Галич А.А., наследник, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Леночка

Пути Господни неисповедимы, но не случайны. Не случайна была та бессонная ночь в вагоне поезда Москва – Ленинград, когда я написал свою первую песню «Леночка». Нет, я и до этого писал песни, но «Леночка» была началом – не концом, как полагает Арбузов, – а началом моего истинного, трудного и счастливого пути.

А. Галич

«Генеpальная pепетиция»

* * *

 
Апрельской ночью Леночка
Стояла на посту.
Красоточка-шатеночка
Стояла на посту.
Прекрасная и гордая,
Заметна за версту,
У выезда из города
Стояла на посту.
 
 
Судьба милиционерская —
Ругайся цельный день,
Хоть скромная, хоть дерзкая —
Ругайся цельный день.
Гулять бы ей с подругами
И нюхать бы сирень!
А надо – с шоферюгами
Ругаться цельный день.
 
 
Итак, стояла Леночка,
Милиции сержант,
Останкинская девочка —
Милиции сержант.
Иной снимает пеночки,
Любому свой талант,
А Леночка, а Леночка —
Милиции сержант!
 
 
Как вдруг она заметила:
Огни летят, огни,
В Москву из Шереметьева
Огни летят, огни.
Ревут сирены зычные,
Прохожий – ни-ни-ни!
На Лену заграничные
Огни летят, огни!
 
 
Даёт отмашку Леночка,
А ручка не дрожит,
Чуть-чуть дрожит коленочка,
А ручка не дрожит.
Машины, чай, не в шашечку,
Колеса – вжик да вжик!
Даёт она отмашечку,
А ручка не дрожит.
 
 
Как вдруг машина главная
Свой замедляет ход,
Хоть и была исправная,
Но замедляет ход.
Вокруг охрана стеночкой
Из КГБ, но вот
Машина рядом с Леночкой
Свой замедляет ход.
 
 
А в той машине – писаный
Красавец-эфиоп,
Глядит на Лену пристально
Красавец-эфиоп.
И, встав с подушки с кремовой,
Не промахнуться чтоб,
Бросает хризантему ей
Красавец-эфиоп!
 
 
А утром мчится нарочный
ЦК КПСС
В мотоциклетке марочной
ЦК КПСС.
Он машет Лене шляпою,
Спешит наперерез:
– Пожалте, Л. Потапова,
В ЦК КПСС!
 
 
А там, на Старой площади, —
Тот самый эфиоп.
Он принимает почести,
Тот самый эфиоп.
Он чинно благодарствует
И трёт ладонью лоб,
Поскольку званья царского
Тот самый эфиоп!
 
 
Уж свита водки выпила,
А он глядит на дверь.
Сидит с моделью вымпела
И всё глядит на дверь!
Все потчуют союзника,
А он сопит, как зверь…
Но тут раздалась музыка
И отворилась дверь!..
 
 
Вся в тюле и в панбархате
В зал Леночка вошла.
Все прямо так и ахнули,
Когда она вошла!
И сам красавец царственный,
Ахмет Али-Паша
Воскликнул:
– Вот так здравствуйте! —
Когда она вошла.
 
 
И вскоре нашу Леночку
Узнал весь белый свет,
Останкинскую девочку
Узнал весь белый свет —
Когда, покончив с папою,
Стал шахом принц Ахмет,
Шахиню Л. Потапову
Узнал весь белый свет!
 

<1962>

Про маляров, истопника и теорию относительности

 
…Чуйствуем с напарником: ну и ну!
Ноги прямо ватные, всё в дыму.
Чуйствуем – нуждаемся в отдыхе,
Чтой-то нехорошее в воздухе.
 
 
Взяли «Жигулёвского» и «Дубняка»,
Третьим пригласили истопника,
Приняли, добавили ещё раза́, —
Тут нам истопник и открыл глаза
 
 
На ужасную историю
Про Москву и про Париж,
Как наши физики проспорили
Ихним физикам пари,
Ихним физикам пари!
 
 
Всё теперь на шарике вкось и вскочь,
Шиворот-навыворот, набекрень,
И что мы с вами думаем день – ночь!
А что мы с вами думаем ночь – день!
 
 
И рубают финики лопари,
А в Сахаре снегу – невпроворот!
Это гады-физики на пари
Раскрутили шарик наоборот.
 
 
И там, где полюс был – там тропики,
А где Нью-Йорк – Нахичевань,
А что мы люди, а не бобики,
Им на это начихать,
Им на это начихать!
 
 
Рассказал нам всё это истопник,
Вижу – мой напарник ну прямо сник!
Раз такое дело – гори огнём! —
Больше мы малярничать не пойдём!
 
 
Взяли в поликлинике бюллетень,
Нам башку работою не морочь!
И что ж тут за работа, если ночью – день,
А потом обратно не день, а ночь?!
 
 
И при всёй квалификации
Тут возможен перекос:
Это всё ж таки радиация,
А не просто купорос,
А не просто купорос!
 
 
Пятую неделю я хожу больной,
Пятую неделю я не сплю с женой.
Тоже и напарник мой плачется:
Дескать, он отравленный начисто.
 
 
И лечусь «Столичною» лично я,
Чтобы мне с ума не стронуться:
Истопник сказал, что «Столичная»
Очень хороша от стронция!
 
 
И то я верю, а то не верится,
Что минует та беда…
А шарик вертится и вертится,
И всё время – не туда,
И всё время – не туда!
 

Городской романс

 
…Она вещи собрала, сказала тоненько:
«А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с Тонькою!
Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми,
А что у папи у её топтун под окнами.
А что у папи у её дача в Павшине,
А что у папи холуи с секретаршами,
А что у папи у её пайки цековские
И по праздникам кино с Целиковскою!
А что Тонька-то твоя сильно страшная —
Ты не слушай меня, я вчерашняя!
И с доскою будешь спать со стиральною
За машину за его персональную…
 
 
Вот чего ты захотел, и знаешь сам,
Знаешь сам, да стесняешься,
Про любовь твердишь, про доверие,
Про высокие про материи…
 
 
А в глазах-то у тебя дача в Павшине,
Холуи да топтуны с секретаршами,
И как вы смотрите кино всей семейкою,
И как счастье на губах – карамелькою!..»
 
 
Я живу теперь в дому – чаша полная,
Даже брюки у меня – и те на «молнии»,
А вино у нас в дому – как из кладезя,
А сортир у нас в дому – восемь на десять…
А папаша приезжает сам к полуночи,
Топтуны да холуи тут все по струночке!
Я папаше подношу двести граммчиков,
Сообщаю анекдот про абрамчиков!
 
 
А как спать ложусь в кровать с дурой с Тонькою,
Вспоминаю той, другой, голос тоненький.
Ух, характер у неё – прямо бешеный,
Я звоню ей, а она трубку вешает…
 
 
Отвези ж ты меня, шеф, в Останкино,
В Останкино, где «Титан» кино,
Там работает она билетёршею,
На дверях стоит вся замёрзшая.
 
 
Вся замёрзшая, вся продрогшая,
Но любовь свою превозмогшая!
Вся иззябшая, вся простывшая,
Но не предавшая и не простившая!
 

<1962>

Красный треугольник

 
…Ой, ну что ж тут говорить,
что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький.
Да, я с Нинулькою гулял с тёти-Пашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
 
 
Поясок ей подарил поролоновый
И в палату с ней ходил в Грановитую.
А жена моя, товарищ Парамонова,
В это время находилась за границею.
 
 
А вернулась, ей привет – анонимочка:
Фотоснимок, а на нём – я да Ниночка!..
Просыпаюсь утром – нет моей кисочки,
Ни вещичек её нет, ни записочки!
 
 
Нет как нет,
Ну, прямо – нет как нет!
 
 
Я к ней в ВЦСПС, в ноги падаю,
Говорю, что всё во мне переломано.
Не серчай, что я гулял с этой падлою,
Ты прости меня, товарищ Парамонова!
 
 
А она как закричит, вся стала чёрная:
– Я на слёзы на твои – ноль внимания!
И ты мне лазаря не пой, я учёная,
Ты людям все расскажи на собрании!
 
 
И кричит она, дрожит, голос слабенький…
А холуи уж тут как тут, каплют капельки:
И Тамарка Шестопал, и Ванька Дёрганов,
И ещё тот референт, что из органов,
 
 
Тут как тут,
Ну, прямо – тут как тут!
 
 
В общем, ладно, прихожу на собрание.
А дело было, как сейчас помню, первого.
Я, конечно, бюллетень взял заранее
И бумажку из диспансера нервного.
 
 
А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,
А как увидела меня – вся стала красная.
У них первый был вопрос – «Свободу Африке!»,
А потом уж про меня – в части «разное».
 
 
Ну, как про Гану – все в буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с де́ньгами,
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне кричат: «Давай подробности!»
 
 
Все, как есть,
Ну, прямо – все, как есть!
 
 
Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький.
Да, я с племянницей гулял с тёти-Пашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
 
 
И в моральном, говорю, моём облике
Есть растленное влияние Запада.
Но живём ведь, говорю, не на облаке,
Это ж только, говорю, соль без запаха!
 
 
И на жалость я их брал, и испытывал,
И бумажку, что я псих, им зачитывал.
Ну, поздравили меня с воскресением:
Залепили строгача с занесением!
 
 
Ой, ой, ой,
Ну, прямо – ой, ой, ой…
 
 
Взял я тут цветов букет покрасивее,
Стал к подъезду номер семь, для начальников.
А Парамонова, как вышла – стала синяя,
Села в «Волгу» без меня и отчалила!
 
 
И тогда прямым путём в раздевалку я
И тёте Паше говорю: мол, буду вечером.
А она мне говорит: «С аморалкою
Нам, товарищ дорогой, делать нечего.
 
 
И племянница моя, Нина Саввовна,
Она думает как раз то же самое,
Она всю свою морковь нынче про́дала
И домой по месту жительства отбыла».
 
 
Вот те на,
Ну, прямо – вот те на!
 
 
Я иду тогда в райком, шлю записочку:
Мол, прошу принять по личному делу я.
А у Грошевой как раз моя кисочка,
Как увидела меня – вся стала белая!
 
 
И сидим мы у стола с нею рядышком,
И с улыбкой говорит товарищ Грошева:
– Схлопотал он строгача – ну и ладушки,
Помиритесь вы теперь по-хорошему!
 
 
И пошли мы с ней вдвоём, как по облаку,
И пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку,
Она выпила дюрсо, а я перцовую
За советскую семью образцовую!
 
 
Вот и всё!
 

<1963?>

Весёлый разговор

 
А ей мама ну во всём потакала,
Красной Шапочкой звала,
пташкой вольной,
Ей какава по утрам два стакана,
А сама чайку попьёт – и довольно.
 
 
А как маму схоронили в июле,
В доме денег – ни гроша, ни бумаги,
Но нашлись на свете добрые люди:
Обучили на кассиршу в продмаге.
 
 
И сидит она в этой кассе,
Как на месте публичной казни.
 
 
А касса щёлкает, касса щёлкает,
Скушал Шапочку Серый Волк!
И трясёт она чёрной чёлкою,
А касса щёлк, щёлк, щёлк…
 
 
Ах, весёлый разговор!
 
 
Начал Званцев ей, завмаг, делать пассы:
«Интересно бы узнать, что за птица?»
А она ему в ответ из-за кассы:
Дожидаю, мол, прекрасного принца.
 
 
Всех отшила, одного не отшила,
Называла его милым Алёшей,
Был он техником по счётным машинам,
Хоть и лысый, и еврей, но хороший.
 
 
А тут как раз война, а он в запасе…
Прокричала ночь – и снова в кассе.
 
 
А касса щёлкает, касса щёлкает,
А под Щёлковом – в щепки полк!
И трясёт она пегою чёлкою,
А касса щёлк, щёлк, щёлк…
 
 
Ах, весёлый разговор!
 
 
Как случилось – ей вчера ж было двадцать,
А уж доченьке девятый годочек,
И опять к ней подъезжать начал Званцев,
А она про то и слушать не хочет.
 
 
Ну и стукнул он, со зла, не иначе,
Сам не рад, да не пойдёшь на попятный:
Обнаружили её в недостаче,
Привлекли её по сто тридцать пятой.
 
 
А на этап пошла по указу.
А там амнистия – и снова в кассу.
 
 
А касса щёлкает, касса щёлкает,
Засекается ваш крючок!
И трясёт она рыжей чёлкою,
А касса щёлк, щёлк, щёлк…
 
 
Ах, весёлый разговор!
 
 
Уж любила она дочку, растила,
Оглянуться не успела – той двадцать!
Ой, зачем она в продмаг зачастила,
Ой, зачем ей улыбается Званцев?!
 
 
А как свадебку сыграли в июле,
Было шумно на Песчаной на нашей.
Говорят в парадных добрые люди,
Что зовёт её, мол, Званцев «мамашей».
 
 
И сидит она в своей кассе,
А у ней внучок в первом классе.
 
 
А касса щёлкает, касса щёлкает,
Не копеечкам – жизни счёт!
И трясёт она белой чёлкою,
А касса: щёлк, щёлк, щёлк…
 
 
Ах, веселый разговор!
 

<1963?>

Облака

 
Облака плывут, облака,
Не спеша плывут, как в кино.
А я цыплёнка ем табака,
Я коньячку принял полкило…
 
 
Облака плывут в Абакан,
Не спеша плывут облака…
Им тепло небось, облакам,
А я продрог насквозь, на века!
 
 
Я подковой вмёрз в санный след,
В лед, что я кайлом ковырял!
Ведь недаром я двадцать лет
Протрубил по тем лагерям.
 
 
До сих пор в глазах – снега наст!
До сих пор в ушах – шмона гам!..
Эй, подайте ж мне ананас
И коньячку ещё двести грамм!
 
 
Облака плывут, облака,
В милый край плывут, в Колыму,
И не нужен им адвокат,
Им амнистия – ни к чему.
 
 
Я и сам живу – первый сорт!
Двадцать лет, как день, разменял!
Я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!
 
 
Облака плывут на восход,
Им ни пенсии, ни хлопот…
А мне четвёртого – перевод,
И двадцать третьего – перевод.
 
 
И по этим дням, как и я,
Полстраны сидит в кабаках!
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака.
 
 
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака…
 

<1962>

Ошибка

 
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет.
Так и лежим, как шагали, попарно,
Попарно, попарно,
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!
 
 
И не тревожит ни враг, ни побудка,
Побудка, побудка,
И не тревожит ни враг, ни побудка
Помёрзших ребят.
Только однажды мы слышим, как будто,
Как будто, как будто,
Только однажды мы слышим, как будто
Вновь трубы трубят.
 
 
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Такие-сякие,
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь – не вода!
Если зовёт своих мёртвых Россия,
Россия, Россия,
Если зовёт своих мёртвых Россия,
Так значит – беда!
 
 
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В нашивках, в нашивках,
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В снежном дыму.
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
Ошибка, ошибка,
Смотрим и видим, что вышла ошибка
И мы – ни к чему!
 
 
Где полегла в сорок третьем пехота,
Пехота, пехота,
Где полегла в сорок третьем пехота
Без толку, зазря,
Там по пороше гуляет охота,
Охота, охота,
Там по пороше гуляет охота,
Трубят егеря!
 

<1962?>

Заклинание

В. Фриду и Ю. Дунскому

 

 
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
 
 
Получил персональную пенсию,
Заглянул на часок в «Поплавок»,
Там ракушками пахнет и плесенью,
И в разводах мочи потолок.
 
 
И шашлык отрыгается свечкою,
И сулгуни воняет треской…
И сидеть ему лучше б над речкою,
Чем над этой пучиной морской.
 
 
Ой, ты море, море, море, море Чёрное,
Ты какое-то верчёное-кручёное!
Ты ведёшь себя не по правилам,
То ты Каином, а то ты Авелем!
 
 
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
 
 
И по пляжу, где б под вечер по двое,
Брёл один он, задумчив и хмур.
Это Чёрное, вздорное, подлое,
Позволяет себе чересчур!
 
 
Волны катятся, чёртовы бестии,
Не желают режим понимать!
Если б не был он нынче на пенсии,
Показал бы им кузькину мать!
 
 
Ой, ты море, море, море, море Чёрное,
Не подследственное жаль, не заключённое!
На Инту б тебя свёл за дело я,
Ты б из чёрного стало белое!
 
 
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
 
 
И в гостинице странную, страшную,
Намечтал он спросонья мечту —
Будто Чёрное море под стражею
По этапу пригнали в Инту.
 
 
И блаженней блаженного ву Христе,
Раскурив сигаретку «Маяк»,
Он глядит, как ребятушки-вохровцы
Загоняют стихию в барак!
 
 
Ой, ты море, море, море, море Чёрное,
Ты теперь мне по закону поручённое!
А мы обучены, бля, этой химии —
Обращению со стихиями!
 
 
Помилуй мя, Господи, помилуй мя!
 
 
И лежал он с блаженной улыбкою,
Даже скулы улыбка свела…
Но, должно быть, последней уликою
Та улыбка для смерти была.
 
 
И не встал он ни утром, ни к вечеру,
Коридорный сходил за врачом,
Коридорная Божию свечечку
Над счастливым зажгла палачом…
 
 
И шумело море, море, море Чёрное,
Море вольное, никем не приручённое,
И вело себя не по правилам —
И было Каином, и было Авелем!
 
 
Помилуй мя, Господи, в последний раз!
 

<1963?>

Больничная цыганочка

«…Должен сказать, что когда я прочёл удивительную, прекрасную повесть Георгия Владимова «Верный Руслан», я подумал, что ведь, собственно говоря, вот эту песню – «Больничная цыганочка» — можно было бы назвать «Верным Русланом». Это история о людях с совершенно искалеченной, парадоксальной психологией, которая возможна только в тех парадоксальных, невероятных условиях, в которых существуют наши люди».

(Из пеpедачи радио «Свобода» от 7 сентябpя 1975 года)

* * *

 
А начальник всё спьяну о Сталине,
Всё хватает баранку рукой…
А потом нас, конечно, доставили
Санитары в приёмный покой.
 
 
Сняли брюки с меня и кожаночку,
Всё моё покидали в мешок
И прислали Марусю-хожалочку,
Чтоб дала мне живой порошок.
 
 
А я твердил, что я здоров,
А если ж печки-лавочки,
То в этом лучшем из миров
Мне всё давно до лампочки,
Мне всё равно, мне всё давно
До лампочки!
 
 
Вот лежу я на койке, как чайничек,
Злая смерть надо мною кружит,
А начальничек мой, а начальничек, —
Он в отдельной палате лежит!
Ему нянечка шторку повесила,
Создают персональный уют!
Водят к гаду еврея-профессора,
Передачи из дома дают.
 
 
А там икра, а там вино,
И сыр, и печки-лавочки!
А мне – больничное говно,
Хоть это и до лампочки!
Хоть всё равно мне всё давно
До лампочки!
 
 
Я с обеда для сестрина мальчика
Граммов сто отолью киселю:
У меня ж ни кола, ни калачика —
Я с начальством харчи не делю!
Я возил его, падлу, на «Чаечке»,
И к Маргошке возил, и в Фили…
 
 
Ой вы добрые люди, начальнички,
Соль и слава родимой земли!
Не то он зав, не то он зам,
Не то он печки-лавочки!
А что мне зам?! Я сам с усам,
И мне чины до лампочки!
Мне все чины – до ветчины,
До лампочки!
 
 
Надеваю я утром пижамочку,
Выхожу покурить в туалет
И встречаю Марусю-хожалочку:
– Сколько зим, – говорю, – сколько лет!
Доложи, – говорю, – обстановочку!
А она отвечает не в такт:
– Твой начальничек дал упаковочку —
У него получился инфаркт!
 
 
Во всех больничных корпусах
И шум, и печки-лавочки…
А я стою – темно в глазах,
И как-то всё до лампочки!
И как-то вдруг мне всё вокруг
До лампочки…
 
 
Да, конечно, гражданка – гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два.
 
 
И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути…
Нет, ребята, такого начальника
Мне, наверно, уже не найти!
 
 
Не слёзы это, а капель…
И всё, и печки-лавочки!
И мне теперь, мне всё теперь
Фактически до лампочки…
Мне всё теперь, мне всё теперь
До лампочки!
 

<1963?>

Песня о прекрасной даме

Ангелине

 
Как мне странно, что ты жена,
Как мне странно, что ты жива!
А я-то думал, что просто
Ты мной воображена…
 
 
Не считайте себя виноватыми,
Не ищите себе наказанья,
Не смотрите на нас вороватыми,
Перепуганными глазами.
Будто призваны вы, будто позваны,
Нашу муку терпеньем мелете…
Ничего, что родились поздно вы, —
Вы всё знаете, всё умеете!
 
 
Как мне странно, что ты жена,
Как мне странно, что ты жива!
А я-то думал, что просто
Ты мной воображена…
 
 
Никаких вы не знали фортелей,
Вы не плыли бутырскими окнами,
У проклятых ворот в Лефортове
Вы не зябли ночами мокрыми.
Но ветрами подует грозными —
Босиком вы беду измерите!
Ничего, что родились поздно вы, —
Вы всё знаете, всё умеете!
 
 
Как мне странно, что ты жена,
Как мне странно, что ты жива!
А я-то думал, что просто
Ты мной воображена…
 
 
Не дарило нас время сладостью,
Раздавало горстями горькость,
Но великою вашей слабостью
Вы не жизнь нам спасли, а гордость!
Вам сторицей не будет воздано,
И пройдём мы по веку розно.
Ничего, что родились поздно вы, —
Воевать никогда не поздно!
 
 
Как мне страшно, что ты жена!
Как мне страшно, что ты жива!
Воркутинскою долгой ночью
Ты была воображена…
 

<1963?>

Командировочная пастораль

 
То ли шлюха ты, то ли странница,
Вроде хочется, только колется,
Что-то сбудется, что-то станется,
Чем душа твоя успокоится?
А то и станется, что подкинется,
Будут волосы все распатланы.
Общежитие да гостиница —
Вот дворцы твои Клеопатровы.
 
 
Сядь, не бойся, выпьем водочки,
Чай, живая, не покойница!
Коньячок? Четыре звёздочки?
Коньячок – он тоже колется…
 
 
Гитарист пошёл тренди-брендями,
Саксофон хрипит, как удавленный,
Всё, что думалось, стало бреднями,
Обманул Христос новоявленный!
 
 
Спой, гитара, нам про страдания,
Про глаза нам спой и про пальцы,
Будто есть страна Пасторалия,
Будто мы с тобой пасторальцы.
 
 
Под столом нарежем сальца,
И плевать на всех на тутошних.
Балычок? Прости, кусается…
Никаких не хватит суточных.
 
 
Расскажи ж ты мне, белка белая,
Чем ты, глупая, озабочена,
Что ты делала, где ты бегала?
Отчего в глазах червоточина?
Туфли-лодочки на полу-то чьи?
Чья на креслице юбка чёрная?
Наш роман с тобой до полуночи:
Курва здешняя коридорная!
 
 
Влипнешь в данной ситуации,
И пыли потом, как конница.
Мне – к семи, тебе – к двенадцати,
Очень рад был познакомиться!
 
 
До свидания, до свидания,
Будьте счастливы и так далее…
А хотелось нам, чтоб страдания,
А хотелось, чтоб Пасторалия!
 
 
Но, видно, здорово мы усталые,
От анкет у нас в кляксах пальцы!
Мы живём в стране Постоялии —
Называемся – постояльцы…
 

<1963?>

ФАРС-ГИНЬОЛЬ

 
…Все засранцы, все нахлебники —
Жрут и пьют, и воду месят,
На одни, считай, учебники
Чуть не рупь уходит в месяц!
Люська-дура заневестила,
Никакого с нею слада!
А у папеньки-то шестеро,
Обо всех подумать надо —
 
 
Надо и того купить, и сего купить,
А на копеечки-то вовсе воду пить,
А сырку к чайку или ливерной —
Тут двугривенный, там двугривенный,
А где ж их взять?!
 
 
Люське-дурочке всё хаханьки,
Всё малина ей, калина,
А Никитушка-то махонький
Чуть не на крик от колита!
 
 
Подтянул папаня помочи,
И, с улыбкой незавидной,
Попросил папаня помощи
В кассе помощи взаимной.
 
 
Чтоб и того купить, и сего купить,
А на копеечки-то вовсе воду пить,
А сырку к чайку или ливерной —
Тут двугривенный, там двугривенный,
А где ж их взять?!
 
 
Попросил папаня слёзно и
Ждёт решенья, нет покоя…
Совещанье шло серьёзное,
И решение такое:
Подмогнула б тебе касса, но
Кажный рупь – догнать Америку!
Посему тебе отказано,
Но сочувствуем, поелику:
 
 
Надо ж и того купить, и сего купить,
А на копеечки-то вовсе воду пить,
А сырку к чайку или ливерной —
Тут двугривенный, там двугривенный,
А где ж их взять?!
 
 
Вот он запил, как залеченный,
Два раза бил морду Люське,
А в субботу поздно вечером
Он повесился на люстре…
 
 
Ой, не надо «скорой помощи»!
Нам бы медленную помощь! —
«Скорый» врач обрезал помочи
И сказал, что помер в полночь…
Помер смертью незаметною,
Огорчения не вызвал,
Лишь записочку предсмертную
Положил на телевизор —
 
 
Что, мол, хотел он и того купить,
и сего купить,
А на копеечки-то вовсе воду пить!
А сырку к чайку или ливерной —
Тут двугривенный, там двугривенный,
А где ж их взять?!
 

<1963?>

Баллада о прибавочной стоимости

…Призрак бродит по Европе,

 

призрак коммунизма…

 
Я научность марксистскую пестовал,
Даже точками в строчке не брезговал.
Запятым по пятам, а не дуриком,
Изучал «Капитал» с «Анти-Дюрингом».
Не стесняясь мужским своим признаком,
Наряжался на праздники «Призраком»,
И повсюду, где устно, где письменно,
Утверждал я, что всё это истинно.
 
 
От сих до сих, от сих до сих, от сих до сих,
И пусть я псих, а кто не псих? А вы не псих?
 
 
Но недавно случилась история —
Я купил радиолу «Эстония»,
И в свободный часок на полчасика
Я прилёг позабавиться классикой.
 
 
Ну, гремела та самая опера,
Где Кармен свово бросила опера,
А когда откричал Эскамилио,
Вдруг своё я услышал фамилиё.
 
 
Ну, чёрт-те что, ну, чёрт-те что, ну, чёрт-те что!
Кому смешно, мне не смешно. А вам смешно?
 
 
Гражданин, мол, такой-то и далее —
Померла у вас тётка в Фингалии,
И по делу той тёти Калерии
Ожидают вас в Инюрколлегии.
Ох, и вскинулся я прямо на дыбы:
Ох, не надо бы вслух, ох, не надо бы!
Больно тема какая-то склизкая,
Не марксистская, ох, не марксистская!
 
 
Ну прямо срам, ну прямо срам, ну, стыд и срам!
А я ведь сам почти что зам! А вы не зам?
 
 
Ну, промаялся ночь как в холере я,
Подвела меня падла Калерия!
Ну, жена тоже плачет, печалится —
Культ – не культ, а чего не случается?!
Ну, бельишко в портфель, щётка, мыльница, —
Если сразу возьмут, чтоб не мыкаться.
Ну, являюсь, дрожу аж по потрохи,
А они меня чуть что не под руки.
 
 
И смех и шум, и смех и шум, и смех и шум!
А я стою – и ни бум-бум. А вы – бум-бум?
 
 
Первым делом у нас – совещание,
Зачитали мне вслух завещание —
Мол, такая-то, имя и отчество,
В трезвой памяти, всё честью по чести,
Завещаю, мол, землю и фабрику
Не супругу, засранцу и бабнику,
А родной мой племянник Володечка
Пусть владеет всем тем на здоровьечко!
 
 
Вот это да, вот это да, вот это да!
Выходит так, что мне – туда! А вам куда?
 
 
Ну, являюсь на службу я в пятницу,
Посылаю начальство я в задницу,
Мол, привет, по добру, по спокойненьку,
Ваши сто мне – как насморк покойнику!
Пью субботу я, пью воскресение,
Чуть посплю – и опять в окосение.
Пью за родину, и за не родину,
И за вечную память за тётину.
 
 
Ну, пью и пью, а после счёт, а после счёт,
А мне б не счёт, а мне б ещё. И вам ещё?!
 
 
В общем, я за усопшую тётеньку
Пропил с книжки последнюю сотенку,
А как встал, так друзья мои, бражники,
Прямо все как один за бумажники:
– Дорогой ты наш, бархатный, саржевый,
Ты не брезговай, Вова, одалживай! —
Мол, сочтёмся когда-нибудь дружбою,
Мол, пришлёшь нам, что будет ненужное.
 
 
Ну, если так, то гран мерси, то гран мерси,
А я за это вам – джерси. И вам – джерси.
 
 
Наодалживал, в общем, до тыщи я,
Я ж отдам, слава Богу, не нищий я,
А уж с тыщи-то рад расстараться я —
И пошла ходуном ресторация…
 
 
С контрабаса на галстук – басовую!
Не «Столичную» пьём, а «Особую»!
И какие-то две с перманентиком
Всё назвать норовят меня Эдиком.
 
 
Гуляем день, гуляем ночь, и снова ночь,
А я не прочь, и вы не прочь, и все не прочь.
 
 
С воскресенья и до воскресения
Шло у нас вот такое веселие,
А очухался чуть к понедельнику,
Сел глядеть передачу по телику.
Сообщает мне дикторша новости
Про успехи в космической области,
 
 
А потом:
 

– Передаём сообщение из-за границы. Революция в Фингалии! Первый декрет народной власти – о национализации земель, фабрик, заводов и всех прочих промышленных предприятий. Народы Советского Союза приветствуют и поздравляют братский народ Фингалии со славной победой!

 
Я гляжу на экран, как на рвотное:
То есть как это так, всё народное?!
Это ж наше, кричу, с тётей Калею,
Я ж за этим собрался в Фингалию!
 
 
Негодяи, бандиты, нахалы вы!
Это всё, я кричу, штучки Карловы!
…Ох, нет на свете печальнее повести,
Чем об этой прибавочной стоимости!
 
 
А я ж её от сих до сих, от сих до сих!
И вот теперь я полный псих!
А кто не псих?!
 

<1963?>