Охота на фазана

В этой книге все вымысел, за исключением правды…

Автор

Пролог
И настал День …

Глядя на лошадиные морды и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый моей железной волей и мчащийся в никуда, по багровой закатной степи, я часто думаю, где я в этом потоке?

Чингисхан. (Пелевин В. «Чапаев и Пустота»)

Часть Его личности была как бы за закрытой дверью, где могла прятаться маленькая комната, а мог бы и размещаться целый особняк.

Дин Кунц. «Античеловек»

Если смотреть на эту великую страну из необъятных просторов черного космоса, то она чем-то напоминает гигантский свиной окорок, который с гастрономическим эксгибиционизмом выставлен в витрине галактического супермаркета. А этот город – всего лишь маленький участок, трепещущей живой плоти в огромной мясной горе. Однако, это именно он дает начало той самой сахарной косточке, на которой и держится вся эта великая держава.

Конечно, если у вас нет возможности рассматривать землю из иллюминатора космического корабля, то хотя бы купите «Атлас мира» за 25 баксов, и вы поймете, что я прав; ну, а если вам лениво или дорого, просто поверьте мне на слово…

Новый Вавилон носит имя Лос-Анджелеса.

Международный городской аэропорт уже многие десятки лет служит для мигрантов важнейшими «воротами в американскую мечту»!

Под крышей этой гостеприимной многоквартирной вавилонской башни нашли себе место люди всех цветов кожи и религий. Лоскутное одеяло Лос-Анджелеса всегда состояло из ярких этнических заплат, среди которых своим национальным колоритом особенно выделялись Китайский, Корейский и Таиландский кварталы, Маленькая Армения и даже Маленькая Эфиопия. А ведь когда в далеком XVI веке непоседливый испанец капитан Кабрильо^[1] ступил на берег, здесь была лишь жалкая индейская деревушка Янг-На.

Прошло более двухсот лет, и очередная морская европейская экспедиция обнаружила около тридцати индейских стойбищ, в среднем по сто душ в каждом.

Их было всего 46, испанских колонистов, основавших малюсенькое, но очень гордое поселение. Дабы восполнить демографическую брешь, они дали ему пышное название из 63 букв: «El Pueblo de Nuestra Señora la Reina de los Ángeles sobre El Río Porciúncula», что на языке Сервантеса означало «Селение Девы Марии, царицы ангелов, на реке Порсьюнкула». Хотя к началу XIX века население увеличилось аж в четырнадцать раз, однако поселение по-прежнему оставалось большой, но все-таки деревней. Чтобы стать городом, пришлось ждать еще долгих тридцать лет. А когда коричневая чума захлестнула Европу, то здесь нашли свой новый дом титаны немецкой литературы Фейхтвангер, Манн, Брехт…

А вот в 1942 году указом № 9066 главного управляющего американским домом по фамилии Рузвельт тысячи японцев, ставших по велению времени неблагонадежными, из своих лос-анджелесских квартир были насильственно переселены в лагеря…

Одних вселяли в этот дом, а других, как принято, выселяли. Дом же не резиновый…

Этот город видел все: и олимпиады, и землетрясения, и расовые убийства.

Сам же город напоминает гигантскую королевскую корону, окаймленную зубцами гор Сан-Габриель, Санта-Моника и Санта-Ана. Здесь и расцвел самый необычный африканский цветок – Стрелиция Королевская, ставший цветочным символом Лос Анджелеса. А каким же еще быть цветку, который украшает корону? Сам по себе этот цветок напоминает волшебную райскую птицу, на мгновенье присевшую на зеленый куст и оставшуюся там навсегда. Ее растительное оперение переливается всеми цветами радуги.

А когда вечером едешь по Оушен-авеню, что параллельна океанскому берегу, то в сумеречном небе пальмы напоминают гигантские спички с трепещущим на ветру зеленым пламенем крон. Несмотря на серо-бурый смог, висящий над городом, горы, окружающие Лос-Анджелес, регулярно покрываются белейшим снегом. В этом туристическом раю возможно в один и тот же день прокатиться на горных лыжах, и поспорить с волнами как серфингист.

Город без перерыва, Город бессонницы и удовольствий, с кричащими неоновыми рекламами клубов и баров Сансет-Стрип и Сильвер-Лейк. Это конечно, если вы молоды, и одиноки…

Ну, а если вы уже успели обзавестись вечно клянчащими мороженое отпрысками, то в Анахайме вас ждут Микки-Маус и Белоснежка. Если же вам вдруг удалось отправить супругу с детьми на шопинг в Беверли-Хиллз или в Пасадену, значит, лично вам захотелось попасть на бикини-парад. Шикарные пляжи Санта-Моники и Малибу удовлетворят самый изысканный вкус. Конечно, город не может похвастаться античными памятниками, готическими соборами и средневековыми замками. Однако, здесь есть и свои архитектурные шедевры. Такие, как концертный зал Уолта Диснея, похожий на гигантские кадры разворачивающейся серебристой пленки или на необычный экзотический цветок внеземного происхождения.

Конечно, фрески Сикейроса^[2] со товарищи уступают по качеству росписям в Ватикане, однако, берут количеством и современной интерпретацией культа кино-поп-рок звезд.

Вряд ли портрет Джима Моррисона^[3] разрешили бы разместить на стенах Колизея. Кстати, и собственный «Колизей» здесь тоже есть, и хотя там не устраивают гладиаторских боев, зато у него есть славное олимпийское прошлое.

Еще Лос-Анджелес – это колыбель современного искусства; именно здесь вручают «Грэмми» и «Оскара». А однажды здесь выросли три футуристические башни высотой от 16 до 30 метров, построенные из подручных материалов с использованием битой кафельной плитки, посуды, бутылок и ракушек. Этот модернистский шедевр получил имя «Уоттс-Тауэрс».

Короче, пытливому путешественнику абсолютно не надо тратить тысячи долларов, совершая кругосветное путешествие. Ему экономически выгодно и вполне достаточно посетить один Лос-Анджелес, чтобы увидеть 140 стран и услышать многоголосый гомон на 225 языках…

Сам город чем-то похож на растревоженный гигантский муравейник, впрочем, как и любой другой мегаполис, где жизнь не затихает ни на минуту.

И Он, ставший новым Богом, даже придумал новое название жителям города, которое отражало их подлинную сущность – «муравьеки»…

Мелкие, никчемные, трудолюбивые или вынужденные быть трудолюбивыми, эти полу-люди, полу-муравьи представлялись ему бессмысленной копошащейся живой массой.

Длина их жизни измерялась размером его ботинка. Только Бог решает и всегда решал, кому жить, а кому умереть под его пятой. Когда-то давно он читал греческую легенду, как однажды олимпийский владыка Зевс уничтожил людей, так как они чем-то его сильно разозлили, а потом, опомнившись или просто от скуки, решил их создать заново. Но никого, кроме муравьев, под рукой не оказалось, вот он и создал племя, которое называл мармидоняне. Трудолюбивые и бессловесные твари, всю жизнь гнущие спину…

В памяти всплыли строки малоизвестного поэта-символиста:

 
Красной бритвой рассвета,
Вскрыто брюхо у ночи,
Мы совсем не другие,
Мы похожи на прочих…
Мы живем, словно вечны,
Веселимся и пляшем,
Под пятой у Бога,
В муравейнике нашем…
 

Что ж, история повторяется…

Стоя на крыше «U.S. Bank Tower», торчащего обломком гигантской скалы среди асфальтового моря, Он с холодной улыбкой смотрел на деловито снующие светлячки машин и с трехсотметровой высоты слушал прерывистое жаркое дыхание этого мегаполиса.

Это был Его Город, построенный Его слугами, на Его холме…

Глава 1
С чистого листа

Жди каждый день какой-нибудь беды от людей… Гром гремит прежде, чем поднимается буря. Здание предвещает свое разрушение треском. Дым возвещает о пожаре. Опасность со стороны людей подкрадывается неожиданно. И чем она больше, тем тщательнее скрывается. Мы ошибаемся, когда верим выражению лица людей, приближающихся к нам: в душе же они звери.

Луций Анней Сенека

Одиссей Джефферсон был самым знаменитым несчастным человеком в Лос-Анджелесе. И хотя эта рубрика отсутствовала в Книге рекордов Гиннеса, тем не менее, по его собственному мнению, он прочно удерживал чемпионский титул с самого рождения.

Конечно, он не был непальским карликом Чандрой Данги^[4] или почти трехметровым гигантом как Бао Си Шунь,^[5] у него не было и третьей ноги, как у Франческо Лентини.^[6] Однако не стоит торопиться с выводами…

История Одиссея Джефферсона заслуживала своего Гомера, и начиналась она так…

Джефферсон старший, его отец, так увлекался историей древней Эллады и ее мифами, что, когда появился первенец, то имя знаменитого хитроумного царя Итаки просто витало над колыбелью. Но судьбе этого было мало! И к греческому имени была приложена фамилия известного президента Томаса Джефферсона…

Далекий пращур маленького Одиссея, сражавшийся под знаменами северян, был так счастлив, когда появилась Декларация независимости, что быстро променял трудновыговариваемую африканскую фамилию на фамилию любимого президента.

Нет, определенно кто-то на самом верху, здорово повеселился…

Одиссей Джефферсон был негром, но и этого судьбе было мало!!!

Он был негром-альбиносом. Белым, как сахар, белым, как горный снег. Вдобавок к белой и гладкой, как ватман, коже судьба наградила его красными глазами и сильной близорукостью. Ему еще повезло, что он не родился в Танзании или Бурунди, где считается, что мясо негра-альбиноса обладает чуть ли не чудодейственными свойствами. Если колдун приготовит из него снадобье, то оно оградит того, кто его принимает, от ста болезней, естественно включая и СПИД. Некоторые охотники за головами предпочитали самостоятельно заниматься гастрономическими изысками и разделывали несчастных белокожих соплеменников, как на бойне. В ход шли даже глаза жертв для возвращения зрения слепым и волосы, которые вплетали в сети рыбаки в ожидании богатого улова…

После того, как некоторых охотников-каннибалов казнили, оставшиеся стали осмотрительней и не убивали альбиносов, а «лишь» калечили их, отрубая руки и ноги. Тем самым, они избегали смертной казни, а получали за нанесение тяжких увечий 8-10 лет тюрьмы, в то время как одна удачная охота приносила охотнику заработок, стоивший пяти или шести лет тяжелой работы. Правда, альбиносам такая гуманность не помогала. В большинстве своем они умирали от потери крови или ее заражения. Иногда, изуродованных счастливчиков удавалась спасти белым миссионерам, но только лишь иногда…

Одиссей Джефферсон был чужим как среди негров, так и среди белых. Даже в детском саду дети избегали играть с ним, несмотря на его дружелюбный характер. Правда, он пробыл в садике совсем недолго. Его мать Аделия вынуждена была через месяц забрать трехлетнего Оди домой. Произошло это после многократных скандалов, которые устраивали другие мамаши, не желавшие соблюдать знаменитую американскую политкорректность и настойчиво требовавшие от старшей воспитательницы оградить их милых чад от этого «вампиреныша».

Потом были еще две попытки устроить малыша в садик, которые также потерпели фиаско. Матери ничего не оставалось, как попытаться найти няню на то время, когда она находилась на смене в закусочной. Однако через полгода и от этого пришлось оказаться, потому что все чаевые и добрая половина зарплаты уходили на оплату няни. И вдобавок маленький Одиссей выглядел тоскливо заброшенным, как какой-то диковинный экзотический зверек в зоопарке. И только когда мама возвращалась домой, на лице малыша появлялась робкая улыбка.

На семейном совете было решено, что Эдвард Джефферсон будет работать сверхурочно по двадцать часов в неделю в своем гараже, и это даст возможность Аделии сидеть дома с сыном.

Аделия с удовольствием читала маленькому сыну волшебные истории, видя его широко распахнутые глаза и полураскрытый рот. Казалось, что Одиссей впитывал чудесный мир сказок каждой клеточкой своего маленького тела. Он постоянно требовал читать дальше, не желая оставаться во враждебном ему мире, где, кроме папы и мамы, никто его не любил.

Но никто не отменял обязанности Аделии как жены. А кто, простите, пойдет в супермаркет? Кто будет отстирывать пятна всяких там машинных масел на одежде Эдварда, готовить по воскресеньям знаменитое овощное рагу с нежными свиными почками? Десятки маленьких «а кто?». И тогда Аделия нашла решение. Она научила сына читать. И уже в три года Оди не только знал алфавит, но и старательно читал по слогам сказки братьев Гримм и Шарля Перро.

Непохожесть на других сделала Одиссея книжным червем. Он читал «запоем»: сражался вместе с д’Артаньяном против гвардейцев кардинала, брал на абордаж торговые суда вместе с капитаном Бладом, покорял далекие звезды с бесстрашными героями Гаррисона и Шекли. Но стоило лишь закрыть последнюю страницу любой книги, как холодная липкая пустота заполняла его маленькую комнату.

Окончив ненавистную школу практически с отличием, Одиссей не пошел на выпускной. Ведь он так и не стал своим среди сверстников. Сколько лет синяков, слез и унижений…

Особенно Оди запомнил свой третий класс. Когда старшеклассники, подкараулив его после уроков, связали по рукам и ногам и, сорвав рубашку с любимым Спайдерменом, уложили его на живот. Они расчертили спину маленького альбиноса на клетки черным маркером и играли в крестики и нолики. Потом Аделия тихо плакала и до красноты терла жесткой мочалкой худенькую спину сына.

Видимо, судьба царя Итаки была обусловлена не только именем. Он был черным для белых и белым для черных. В какой-то книге он отвращением прочитал, что в Африке подобных ему альбиносов колдуны убивают, а их органы используют в ритуалах черной магии. Одиссей чувствовал себя пришельцем из далекой галактики, которого поломка звездолета забросила на Землю бессрочно.

Он был Одиссеем для отца, Оди для матери и двух младших сестер. Для других, увы, – для других у него не было имени… В начальной школе его звали Снежинкой, потом Белоснежкой. В классах постарше он был Альби, а уже в старших классах не только за свой цвет кожи, но и за нелюдимость и большие размеры его прозвали Йети, то есть снежным человеком.

Джефферсон младший выбрал себе профессию, где его «коленкоровые рыцари» плечом к плечу, а точнее обложка к обложке защищали его от безумного и безжалостного мира. Джефферсон с отличием закончил филологический факультет, но ни преподавание в школе, ни научная карьера не привлекали его. Он хотел вернуться в тот мир, где был своим…

Одиссей начал свой путь библиотекарем в самой главной библиотеке города, и не было в книжном море более отважного капитана!

* * *

Старший библиотекарь Джефферсон по старинке аккуратно заполнил читательский формуляр, чтобы позже внести его в библиотечный компьютер и доброжелательно посмотрел поверх очков на маленького читателя.

– Гарри Гаррисон. «Мир Смерти», про «неукротимую планету» и ее бесстрашных обитателей. Ох, и завидую я тебе, Алекс…

Произнеся это, Одиссей дружелюбно улыбнулся маленькому японцу.

– Почему, сэр? – удивленно спросил Алекс Танака.

– Во-первых, это покруче «Звездных войн», а во-вторых, – и библиотекарь, многозначительно подмигнув, заговорщическим шепотом добавил, – есть еще два тома продолжения…

– Ух ты! – одиннадцатилетний мальчуган аж подпрыгнул от восторга. – Сэр, а вы мне оставите их?

– Конечно!

– Только никому-никому их не давайте, а эту я быстро прочту. Если надо, я могу и ночью, с фонариком, под одеялом, пока мама не видит…

– Не волнуйся так, я же тебе обещал. А знаешь, из тебя вырастет настоящий самурай!

– Почему? Я же американец…

– Дело не в том, где ты родился, а в твоей душе.

– А что в ней такого особенного?

– Ты вежливый, культурный, честный и смелый.

– А почему вы решили, что я смелый? – Алекс смущенно посмотрел на хозяина книжного царства.

– Потому что приехал вечером, чтобы взять книгу, и не побоялся «Черных скорпионов».

– Конечно, я не Брюс Ли и не Чак Норрис, но я ведь не только книжки читаю, я еще хожу в зал к отцу.

– Не может быть! – в голосе библиотекаря звучало неподдельное восхищение.

– Да! И у меня уже зеленый пояс, – похвастался паренек.

– Что ж, жду тебя, как только прочитаешь книгу…

– Мистер Джефферсон, а можно я с собой друга приведу, мы вместе у отца занимаемся каратэ? Вот только он все гонконгские боевики смотрит, а книжек совсем не читает.

– А как зовут, твоего друга?

– Бен Крамер.

– Что ж, приходите вместе.

Закрывая дверь библиотеки, Одиссей счастливо улыбнулся. Нет, не все еще пропало в этом «попкорновом мире», есть еще ребята, способные не только читать, но и мечтать. И он, Одиссей Джефферсон, дарит им эту мечту!

Летний вечер был хорош, и после адской дневной жары манил прохладой. А потом будет продолжение – в уютном кресле, вместе с «Короной» и новым романом Дина Кунца «Темные реки сердца». Нет, жизнь все-таки хорошая штука.

Одиссей шел и насвистывал песенку «L.A. is My Lady» Фрэнка Синатры. На душе было легко и радостно. Впереди целых два дня выходных…

Кто-то выступил из темноты. На незнакомце был черный капюшон.

– Эй, что вам от меня нужно? У меня нет денег! – Джефферсон сделал шаг назад.

Незнакомец преградил путь. Ростом он был с Одиссея, но, в отличие от неуклюжего и сутулого библиотекаря, по-кошачьи проворен.

– Дайте пройти! – неуверенно произнес Джефферсон.

Низкий голос незнакомца, напоминавший зловещее змеиное шипение, низко прошелестел:

– Отдай чужое.

– Простите, я не совсем понял, – удивленно сказал библиотекарь.

– У тебя есть то, что принадлежит мне.

В вечернем воздухе раздался сухой щелчок, и в свете тусклого ночного фонаря хищно блеснуло лезвие ножа.

«Прямо как железный зуб у Маугли», – некстати подумал Одиссей.

– Отдай чужое, – вновь хрипло произнес незнакомец.

Библиотекарь попятился, но сделав несколько шагов, уперся спиной в стену дома. Страх колючкой репейника застрял в его горле.

– Послушайте, я не…

Он не успел окончить фразы, почувствовав, что нечто холодное и острое легко вошло ему в живот. Большое теплое пятно начало расползаться по коже. Он инстинктивно прижал руки к животу. Ноги стали ватными, и Джефферсон упал на колени. Из последних сил он поднял свинцовую голову и взглянул мутнеющим взглядом на убийцу.

– За что?!

Человек в капюшоне молча шагнул за спину библиотекарю, молча взяв за волосы, задрал ему голову, и молниеносным движением полоснул острым лезвием по горлу.

* * *

– Кофе принес?

– Ага. И пончики. Сейчас перекусим. Хотя и два часа ночи, но у желудка свои часы. Вот помню как-то раз…

– Двадцать шесть, двадцать шесть, ответьте центру, ответьте центру!

– Тьфу, черт, даже поесть спокойно не дадут!

– Двадцать шесть слушает.

– Мужчина, белый, без сознания, похоже, ранен. На углу восемнадцатой и двадцать седьмой, бригада «скорой» уже в пути. Как поняли? Прием…

– Вызов принят, выезжаем, – ответил худощавый белый полицейский и, выкинув стаканчик кофе в окно машины, включил двигатель.

– Слушай, Артур, давай хоть пончики оставим. Все-таки до утра дежурить, – заискивающе сказал его темнокожий напарник, напоминавший черный биллиардный шар с усиками.

– А если бы это был твой темнокожий собрат, ты бы мне все мозги выел: что я не тороплюсь, что мои предки воевали в армии южан…

– Да ладно, опять завелся. Пока доедем, я хоть пару глотков сделаю, – примирительно пробурчал темнокожий коп.

Включив сирену, машина сорвалась с места.

Прибыв по указанному адресу, они застали уже стоявшую там машину скорой помощи. Санитары беспомощно стояли рядом с телом и курили.

– Как обычно, свидетелей нет! Звонил какой-нибудь добрый самаритянин, – произнес один из санитаров и зло сплюнул на землю. – Мы здесь уже не нужны, видимо он умер несколько часов назад. Зарезали, как свинью. Такая редкость…

– И в чем же здесь редкость? Каждый день где-нибудь кого-то потрошат, а еще и насилуют… До… Или после.

– Вот именно: кого-то! Вы на лицо ему посветите.

– Вот это да! Негр-альбинос! Чего только не бывает на свете!

– А вот и эксперты пожаловали…

Из старенькой, но ухоженной «хонды-сивик» выкатился маленький круглый и подвижный, как шарик ртути, судмедэксперт Демис Калайзидис. Вслед за ним неторопливо шел его неизменный долговязый помощник, криминалист Курт Вагнер.

– Всем привет, кто меня слышит! А кто нет, пусть передаст привет от меня Богу и сообщит, что я к нему не тороплюсь!

– Слышишь, Демис, ты что такой радостный?! Метаксы перепил? – раздраженно заметил темнокожий полицейский.

– А, это ты Джонсон… Что, опять пончиков не доел? – парировал выпад маленький грек.

– Курт, начинай. Со всех ракурсов. А вы, ребята, не уезжайте, – обратился он к медицинской бригаде. – Минут через двадцать упакуйте его и отвезите нам на вскрытие. А вы, Мак-Хольм и Джонсон, можете быть свободны, если только не собираетесь опрашивать сонных налогоплательщиков. Кстати, первые результаты, вы можете получить часа через три, если заглянете ко мне в гости. Я понимаю, что потом все передадут в отдел убийств. Но мне кажется, что вам это должно быть интересно, все-таки не штраф за парковку.

– Хватит играть в Ватсона, Калайзидис! Кстати, ты вообще когда-нибудь спишь? – язвительно поинтересовался Мак-Хольм.

– Он на том свете отоспится, – пробурчал Курт.

К шести утра напарники уже были в «царстве мертвых» неугомонного грека. На столе из нержавеющей стали лежало тело, накрытое белой простыней. Однако положение его было не совсем обычным, кисти рук были вывернуты ладонями внутрь. Труп лежал на животе.

– Демис, а почему у тебя…

– Спокойно, господа, всему свое время! Не лишайте меня профессионального удовольствия. Итак, перед нами мужчина негроидной расы, альбинос. Кстати, такие встречаются один на двадцать тысяч. Мужчина лет сорока, алкоголя и наркотиков в крови не обнаружено. Он получил два ножевых ранения. Первое уже было смертельным. В печень. Судя по форме раны и по практически идеально ровному разрезу можно предположить, что это сделано ножом «Спайдерко».^[7] Короче, если своевременно не перелить достаточное количество крови, а затем не сделать ургентную лапаротомию…

– Артур, он первый начинает, – пожаловался напарнику Сэм.

– Коротко, для двух туфелек, черной и белой: лапаротомия это когда разрезают весь живот от мечевидного отростка и до лобка, проводят осмотр внутренних органов, убирают кровь из брюшной полости, зашивают печень.

– Каких еще туфелек? Артур, он нас за гомиков, что ли, держит? – опять начал расходиться любитель пончиков.

– Остынь, Сэмми. Возможно, он имел в виду инфузорию туфельку.^[8]

– А это что за хрень?

– Я тебе попозже в машине объясню. А ты, о великий Эскулап, сухопутный наследник Харона, если продолжишь умничать, то внезапно заболеешь, – нежно-змеиным голосом прошипел Мак-Хольм.

– Чем это я заболею? – удивленно спросил Калайзидис. – Я, в отличие от тебя, не курю, регулярно питаюсь и два раза в неделю делаю пробежки по парку!

– Переломом челюсти во время нападения на офицера полиции. У меня и свидетель уже есть, правда, Сэмми?

– Ага, Мак-Хольм, давай повеселимся, – плотоядно ухмыльнулся Джонсон.

– Все, все, все. Только по делу, – испуганно произнес грек. – Так вот, второй удар больше напоминает жертвоприношение или казнь. Сразу поясню: перерезанием горла обычно забивают скотину. У мусульман один из видов казни – перерезание горла. Но в нашем случае все гораздо сложнее.

Он неожиданно сдернул простыню.

– Артур, ты это видишь? Вот дерьмо! – воскликнул Джонсон.

– Вижу, не слепой!

На спине у трупа отсутствовал большой прямоугольный лоскут кожи.

– Тридцать на сорок пять, – зачем-то уточнил размеры эксперт.

– Чертов Ку-клукс-клан!

– Нет, Сэм, не думаю, что так все просто, – задумчиво сказал Мак-Хольм.

– Да, вот еще… Вот что я обнаружил у него в кармане брюк.

Эксперт вытащил из кармана халата прозрачный пакетик.

Мак-Хольм повертел пакетик перед глазами, пощупал через полиэтилен.

– Какой-то красный камень…

– Не какой-то, а полудрагоценный камень насыщенно красного цвета. Хотя я и не специалист, но скорее всего это особая разновидность граната, называемая пиропом. Происходит это слово от греческого «пиропос», огнеподобный. Иногда его еще называют «огненным оком». Считается, что самые красивые пиропы находят в Богемии. Геологи полагают, что он пришел из глубин земной мантии во время извержений древних вулканов. Арабский ученый Аль-Бируни^[9] писал, что минерал излучает загадочное свечение. По преданию, крупный кроваво-красный пироп служил библейскому Ною ночным светильником. Согласно поверьям, он ограждает своих владельцев от желтухи, лихорадки и несчастных случаев.

– Допустим, желтуха и лихорадка ему уже не грозят, а вот с несчастным случаем накладочка вышла, – почесывая небритый подбородок, заметил Мак-Хольм.

– И откуда же такие глубокие познания? Или такие камешки встречаются в желчном пузыре? – скептически поинтересовался Джонсон.

– В детстве я мечтал найти сокровища. А отец использовал мою страсть, чтобы превратить ее в знания. Так я начал увлекаться минералогией. У меня в детской коллекции был один такой. Отец подарил на день рождения.

– И что все это значит? – спросил Мак-Хольм.

– А это значит, что еще один Джон Доу^[10] заляжет надолго в морозильнике морга, – пробурчал в ответ его напарник.

– Почему же Джон Доу? – спокойно заметил Демис. – Я у него в бумажнике обнаружил служебную карточку работника библиотеки. Знакомьтесь, Одиссей Джефферсон.

– Да, интересненько дежурство закончилось. Как думаешь, Артур? – потирая нос, сказал Джонсон.

– А по-моему, все еще только начинается…

* * *

– Давай, кто быстрее?!

Два подростка гнали наперегонки на своих, видавших виды, велосипедах.

– Вот увидишь, он тебе понравится. Он напоминает белого гиганта-викинга. Только в очках.

Друзья сильно удивились тому, что возле входа в библиотеку была припаркована полицейская машина.

На одной из дверей центрального входа в библиотеку была грубо нарисована вертикальная красная полоса, напоминавшая единицу.

– Оказывается, копы еще и книжки читают; а я думал, что они только штрафы за парковку умеют выписывать.

Полицейский, стоявший на входе, обратился к ним, уставшим голосом:

– Идите домой, ребята, библиотека закрыта!

– Не может быть! Одиссей, то есть мистер Джефферсон всегда держит слово. Да он даже когда простудился, приходил сюда, чтобы…

Коп глубоко вздохнул:

– Знаю, сам к нему приходил две недели назад за фантастикой. Но он сегодня не придет.

– А завтра?

– И завтра, и послезавтра. Ни-ког-да!

– Его что, уволили?

– Нет, он… – полицейский замешкался на мгновенье и, бросив взгляд по сторонам, тихо добавил, – он умер. Все, мне и так не положено разговаривать с посторонними.

– А я не посторонний! Он мой друг, – воинственно произнес маленький японец. – Не мог он так взять и умереть!

Его взгляд еще раз упал на белую дверь, испачканную на красной краской, цвет которой напоминал засохшую кровь. И тут догадка озарила лицо мальчика.

– Его убили, его убили!! А вы, а вы… Просто так здесь стоите…

И заплакал.

Полицейский растеряно смотрел на ребят и бормотал:

– Ну все, хватит. Идите же, наконец домой, не положено…

Друг маленького японца обнял рыдающего приятеля за плечи и, словно клятву, произнес:

– Когда я вырасту, Алекс, я обязательно найду убийцу!

Проходящий мимо одинокий нищий с большой тележкой из супермаркета, наполненной всяким хламом, на минуту остановился и с интересом посмотрел на мальчиков. Опустив голову, он улыбнулся.

– Время – страшный художник. Порой оно рисует на холсте обещаний настоящую жизнь.

* * *

Он знал, как будет называться его картина: «Сотворение мира» – и никак иначе. Это будет не просто очередное размалеванное на потребу публике полотно…

Это будет новая Книга Бытия!

Verita' ascoza sotto bella menzogna!^[11]

Сейчас, в век компьютеров, когда буквально любой предмет, стремится ими стать, от телефонов до часов, нужна Книга. Когда практически каждый дом буквально нафарширован всякой электронной чепухой, которая не только заменила обычному человеку мозги, но и сделала его безынициативным и тупым жвачным животным, сидящим перед голубым экраном и пожирающим любую информацию, как сено.

Он даже улыбнулся, представив себе рыжую корову в пятнах, похожих на белые кляксы извести, с вздувшимся, как воздушный шар, выменем, развалившуюся на потертом кожаном кресле и бессмысленно таращащуюся на шоу Опры Уинфри.^[12]

Или нет…

Скажем так, скорее они напоминали одурманенного дихлофосом таракана или жирную муху, хаотично ползающих по бесконечной паутине Интернета.

Именно сейчас надо было создать такой шедевр, такую книгу, которая будет понятна всем, от маленького ребенка до глубокого старика. Чтобы, глядя на нее, они прозрели. Это должно было стать новой Торой, Библией, Кораном под одной обложкой и объединить всех людей, прекратив многовековые кровавые споры.

Что есть общего между книгой и живописью?

Если представить, что и то, и другое, это чистое полотно, на котором должно быть что-то изображено, знак или просто картинка, то ответ прост – БУМАГА! Однако он не собирался писать недолговечную акварель, с ее размытыми ненасыщенными красками. Нет и еще раз нет!

Есть еще предшественник бумаги, ему много веков. Он появился во втором веке до нашей эры, в Малой Азии. Отцом его был мудрый и просвещенный пергамский царь Эвмен II. Материалу дали имя Пергамент. Только пергамент был реальным соперником папируса. Именно Пергамская библиотека соперничала по своему богатству со знаменитой Александрийской! Бумаги тогда еще и в помине не было. Собственно пергамент, – недубленая сыромятная кожа из шкур коз, овец, свиней, – всегда был довольно груб. А вот велень, сорт пергамента из кожи новорожденных телят или ягнят, наоборот, был излишне мягок.

Идеальный пергамент должен быть исключительно белого цвета, почти как тот, на котором сохранилась рукопись святого Августина.^[13] Это практически эталон совершенства. Возможно, по причине понимания, что достигнуть этого совершенства невозможно, итальянец Ченнини овладел секретами окраски пергамента в различные цвета, включая пурпурный, индиго, зеленый, красный и персиковый, но так и не смог достичь идеально белого.

Творец будущего шедевра нашел свое решение в вопросе белизны пергамента. Тем более что речь шла о картине, рядом с которой должна была померкнуть мировая слава полотен Рафаэля, Моне, Веласкеса, Ван-Гога. Да мало ли их – тех, кого безумная толпа признала гениями?

Холстом должен был стать человек. Не просто человек, а человек с абсолютно белой кожей. Такой белой как снег, как сахар, как молоко.

Более того, это должен быть не просто альбинос, которых не так уж и мало. Это должно было быть знамение свыше: тот, кто предназначен, чтобы стать полотном шедевра.

Альбинос должен был быть изначально «цветным», например – африканцем, который в процессе генетической метаморфозы стал белым. Идеально белым, без всяких там коричневых пятен на коже, как это нередко бывает. Он прочитал очень много о коже, ее строении, пролистал с десяток различных атласов по дерматологии и даже нашел болезнь «кофейных пятен».^[14]