Читать книгу: «Бессознательные люди»

6 июня. Первая запись

Вчера на встрече я познакомился с профессорами Михаилом Веденковым и Давидом Севаняном, академиком Григорием Багреевым и психотерапевтом Валентиной Говорухиной. Точнее, Саня познакомил меня. Если бы не профессор Александр Курчакин – сидеть бы мне в моей каморке два на три метра до скончания дней.

Всё обсудили и договорились начать исследование в последний месяц осени. Да, до ноября ещё целых полгода, однако и подготовка предстоит основательная. С первыми холодами найти желающих изолироваться на три месяца станет попроще, но так как выборка подходящих кандидатов крайне мала, поиск мы начнем как можно скорее.

Дело в том, что мы решили предлагать участие в эксперименте только людям с диабетом первого типа, а это всего четыре процента от населения страны.

Почему именно они? Испытуемые не должны догадаться, в чем суть эксперимента, чтобы результаты получились релевантными. Так что особенно сложным оказывался вопрос доставки препаратов.

Профессор Веденков предлагал просто подмешивать нужные препараты в пищу, но я возразил, что люди в условиях свободного проживания в ограниченном пространстве могут меняться едой, не доедать свои порции, иметь различную степень усвояемости, а это ведет к сложностям с расчетом нужной дозировки и определению зависимости полученных данных от выданных препаратов. Профессор Севанян согласился и предложил вводить препарат внутривенно. При таком подходе решалась проблема дозировки, но возникала новая – психологическая. О чем нам и сообщила доктор Говорухина.

– Когда объектом исследования является человеческое поведение, все факторы, влияющие на него, помимо тестируемых препаратов, должны быть максимально стабилизированы, нормализованы и сведены к возможному минимуму. А люди реагируют на ежедневные уколы хоть и по-разному, но всегда негативно. Даже персонал не должен знать, кто, что, сколько и зачем получает, чтобы избежать эффекта Розенталя.

– Тут согласен, персоналу знать никак нельзя, – кивнул Багреев. – До завершения исследования и публикации результатов все нужно хранить в секрете.

Признаюсь, мне тоже сразу не нравилась идея с уколами, если это вообще можно было назвать идеей, а не вариантом, который просто первым делом приходит на ум. Если санитары узнают, кому из испытуемых какие препараты дают, это может создать у них определенные ожидания, которые отразятся на их поведении, а потом и на поведении испытуемых. Уколы, которые заставляют нервничать, или таблетки, которые можно спрятать под языком, а потом выплюнуть, – вот из этого нам приходилось выбрать.

Я же хотел, чтобы дозы и состав выдаваемых испытуемым препаратов менялись динамически, как и получаемые нами данные о биохимическом балансе их организмов.

Итоговым решением я обязан моей дорогой жене. У Алисы диагностировали диабет первого типа, еще когда мы учились на втором курсе университета. Сначала мы думали, что это просто недомогание, и списывали ее состояние на стресс из-за учебы, работы, сессии. При первом посещении врач в поликлинике не придал симптомам особого значения. Сказал, что это авитаминоз, и порекомендовал пропить курс витаминов. Но после первого обморока мы с семьей Алисы отправили ее на обследование в больницу и выяснили настоящую причину.

Все последующие годы ее недуг постоянно висел над нами дамокловым мечом, даже если мы старались не думать о нем или вовсе притворялись, что его нет. Особенно остро вопрос встал, когда мы начали обсуждать детей. Кажется, это был 2013-й или 14-й год. Я тогда как раз смог получить место старшего лаборанта в одном небогатом петербургском НИИ. И хотя ее зарплата официантки была все еще больше моей, мы наконец смогли себе позволить чуть больше, чем просто жить.

Разговор с самого начала пошел не в то русло. Мы затрагивали тему детей и раньше, но лишь вскользь, и я не знал ее настоящего отношения. Поводов высказывать свое тоже не было. В том споре я потерпел сокрушительное поражение. Так часто бывает, когда твои аргументы – это лишь желания и навязанные окружающими представления об укладе жизни.

– А почему ты вообще вдруг захотел детей?

– Ну-у-у, я-а-а… Э-э-э…

Не то чтобы я на самом деле тогда был готов стать отцом. Я и к разговору-то не смог подготовиться, но и сдаваться так просто не хотел.

– Разве ты не хочешь увидеть, как вырастет человек, такой же хороший, как мы с тобой?

– Ага, красивый, как ты, умный, как я.

– Зачем ты так? Мы же сможем воспитать достойного человека, сделать мир чуть лучше…

Может, я не был способен ее понять, а может, и не хотел, но все такие разговоры всегда заканчивались ссорой.

– Да мне плевать на мир! Я не хочу страдать, не хочу переживать все девять месяцев, что мы не уследим и ребенок или погибнет или… Родится каким-нибудь… Не таким! И всё для чего? Чтобы он потом всю жизнь мучался?

– Он не обязательно будет мучаться всю жизнь. Наследственная передача диабета не доказана.

– О да! А еще, возможно, он будет мучаться недолго! Пусть здоровые плодятся, а мне и так хорошо.

Она не всегда такая язвительная. Но в подобных вопросах, как мне кажется, это ее защитная реакция на отказ себе в том, чего она в действительности хочет, но что искренне считает неправильным и опасным. А может, у нее из-за стресса поднялся сахар. Не знаю. Алиса следит за своим здоровьем не так тщательно, как того хотелось бы мне.

– А кто нас будет кормить в старости?

– Тебя – твоя мама, если продолжишь в том же духе.

Да, я тогда был не очень оригинален. Банальные проблемы требуют банальных решений. Мы сильно повздорили, и она долго не разговаривала со мной. Может быть, она думала меня бросить. Думала, что нам не по пути. Причем не из худших побуждений. Могла посчитать, что мне будет лучше без нее, раз мы не сходимся в таком жизнеопределяющем вопросе. Сам я бы никогда ее не бросил, и она это знала.

Но, к моему счастью, она решила остаться. В дальнейшем, когда тема детей возникала, мы всякий раз старались избегать ее. Каждый из нас чувствовал, что лучше не спорить, но иногда мы просто не могли сдержаться. Один из таких случаев был как раз недавно, накануне вчерашней встречи, когда обсуждались условия проведения эксперимента.

В конце весны, подошла очередь Алисы на получение инсулиновой помпы по квоте. Признаюсь, тут все прошло без моего участия. Написание заявки, разбирательство, что нужно для получения и куда это нужно нести, меня не коснулись. Я не люблю бюрократию и всегда был несилен во всех этих бумажках.

Модель оказалась новой, современной – от Русинмеда (мы-то ожидали самый дешевый из доступных на рынке аппарат). Прибор мог поддерживать сахар на одном уровне не только в состоянии покоя, но даже во время приема пищи! После недельного использования мы поняли, что это удобный вариант.

Вот тогда-то я и решил, что время пришло. Теперь, когда поддержку уровня сахара можно было доверить машине, появился повод затеять спор по новой. Но ей мой аргумент не понравился. Я знал, что он ей не понравится, но слишком сильно хотел, чтобы все сложилось по-моему.

– Помпа облегчает жизнь, но не заменяет самоконтроль. Ты же знаешь, я не могу перестать проверять уровень сахара сама, потому что, если машина ошибется или там что-то заглючит – я умру.

Об этом я знал и, может, даже лучше нее. Думаю, у нас обоих еще были свежи воспоминания обо всех тех трудностях, с которыми мы сталкивались вначале. В нулевых все было не так продвинуто и доступно, как сейчас. Шприц-ручки имели всего два деления, так что доза инсулина всегда была либо слишком большая, либо слишком маленькая. Впрочем, мы никогда не знали заранее, какой она будет, ведь глюкометры были до опасного неточными.

– Я и не предлагаю тебе полностью отказаться, но с помпой, как подспорьем, нам было бы много проще держать сахар под контролем на протяжении всей беременности. И когда наш ребенок подрастет – даже если у него тоже разовьется диабет (что маловероятно), появятся еще более надежные способы. Может, даже лекарство.

– Вот когда появится, тогда я вылечусь, и мы поговорим об этом еще раз. Не раньше!

– Меня твои родители уже достали.

Я решил рассказать ей, как на Первое мая ее отец отвел меня в сторону на «мужской» разговор.

– Если у вас там с Алиской чего-то не получается – сейчас медицина сильно вперед шагнула. Нет ничего постыдного в мужских болячках. Если вам помочь чем надо или денюжку тебе подкинуть на лечение – обращайтесь, не стесняйтесь. Поможем, чем сможем. Нет, ты послушай. Не отворачивайся от меня. Понимаю, для мужчины сознаться в отсутствии денег стыдно, но не всем же миллионерами быть. Не каждому дано. Алиска тебя покрывает, вот и придумала эти свои отговорки, мол «не хочу детей». И правильно делает, она у нас молодец. Жена мужа поддерживать должна, каким бы он ни был. Но от нас-то скрывать нечего, да и не выйдет. Мы же родные люди, все видим. Это же нас всех касается. Так что ты давай это… Не глупи. Если ружье холостыми стреляет – его чинить надо, а не брехать всем, что не очень-то и хотелось.

Самое печальное, что я никогда не проверялся и родители Алисы могли оказаться правы. Я не видел смысла в том, чтобы идти и сдавать спермограмму, когда моя жена не хочет детей. Лишняя трата времени и денег.

Алисе мой рассказ показался смешным.

– А мне вот было не до смеху.

– Ой, да забей ты. Нашел кого слушать. Мне мать вообще в карман какой-то языческий оберег подложила. Человечек из бечевки. Смотри, чтобы тебе деревянный фаллос не сунула.

Я даже пытался давить на жалость, как бы глупо и бесполезно это ни было в решении такого вопроса.

– Мои родители не гордятся мной, понимаешь? Их даже нет рядом, чтобы компостировать нам мозги внуками. Да, они были никакими родителями, но, если бы у меня был выбор – я бы лучше выбрал таких, чем не рождаться вовсе. Я хочу… Не знаю. Исправить их ошибки, быть лучше.

– Дети – это не средство исправления чужих ошибок. Это средство совершения своих. Не хочу добавлять себе новых страданий, а детям передавать свои старые.

– Ты боишься, что наш ребенок будет как ты, а я надеюсь на это. Помнишь, ты рассказывала, как твоя мать с тобой не занималась, как мало внимания ты получала? Мы с тобой можем исправить это! Наш ребенок будет самым счастливым, а мы будем им гордиться, несмотря ни на что!

– И чем ты будешь гордиться? Медалью Джослина? Да, сынок, ты не умер, это такое достижение! Такое достижение, как и у всего населения земли, у каких-то восьми миллиардов человек. Но если ТЫ доживешь до пятидесяти – тебе дадут блестящую железку! Ведь для тебя это успех!

Конечно, по-своему Алиса была права. Это все мое упрямство, черт бы его побрал. Но главное, что мне в голову пришла идея. В тот же вечер я связался с ребятами из Русинмеда и договорился о встрече.

До начала эксперимента оставалось полгода, и Василий (ведущий инженер компании) сказал, что они смогут создать прототип к нужному нам сроку. Такой вариант решения нашей проблемы я и предложил коллегам.

– Более физиологичное воздействие, смена расходников лишь раз в три дня, а остальное время – чистое наблюдение. Блестяще, – Севанян сразу же одобрил мою идею. – Просто блестяще. Надо, конечно, будет следить, чтобы не возникла липодистрофия с таким количеством введений и замеров…

– Сколько же эта срань будет стоить? – надулся Багреев. – Нам уже выделили бюджет, и я пообещал этому червю из министерства, что тот запрос на повышение финансирования был последним. А я, черт возьми, держу свое слово! Так сколько с нас сдерут эти мошенники?

Точную сумму нам предстояло выяснить, но уже сегодня мы получили предварительный расчет.

– Ха! Уволим пару санитаров, и тогда впишемся в бюджет. Какие сговорчивые ребята! Значит, решено, я обо всем договорюсь, у меня зять в закупках работает, тендер оформит как надо. Аналогов у прибора, понятное дело, нет, хех, так что никто другой его и не выиграет.

Низкую цену Русинмед компенсировал размытыми формулировками об ответственности и отсутствующими гарантиями. Но Багреева это ничуть не смутило.

10 июня

Составили с Саней анкету. Будем предлагать два варианта: кандидаты могут заполнять анкету сами или это можем делать мы в процессе беседы. Интересно, что люди будут выбирать и что говорить. В понедельник начнем с самого утра и провозимся целый день, и так всю неделю! Здорово, что люди откликнулись и интересуются.

12 июня

Если исследование подтвердит, что эффективность моих разработок для людей столь же высока, что и для крыс, институт получит грант, и я возглавлю целую лабораторию. Смотрели с Алисой квартиры, приценивались. После повышения мы сможем позволить себе ипотеку.

13 июня

Саня спросил меня, нервничаю ли я. Конечно, я ответил, что нет. Но это было неправдой. Я почти всю ночь ворочался, не мог уснуть. Перед сном Алиса сказала, что я завтра буду важный как гусь.

– Почему? – удивился я.

– Ну как же. Я тебе рубашку чистую погладила. Еще галстучек повяжешь. Будешь такой сидеть, к тебе люди ходят, про твои заумные штуки спрашивают. А ты такой – вот это вот так, вот это вот так, а вот это вот так, и все это потому, что вот так вот.

Вот так вот. Я думал о том, какие вопросы мне придется задавать, но не думал о том, на какие вопросы мне придется отвечать. В животе появилось чувство как перед экзаменом, и сразу захотелось в туалет. Портфель собран. Сменка есть. Рубашка ждет на вешалке. Не хватало только букета цветов.

– А как именно работает ваш прибор?

– Видите ли, он еще не готов.

– У вас даже прибор не готов. Пф. А что за лекарство такое? Как оно работает?

– Это не лекарство, это…

– Что это?

Я забыл.

– А голову ты дома не забыл?

Мысли текли медленно, путались, и я не мог вспомнить. Если бы эти люди хоть чуть-чуть расступились, дали мне подышать – я бы точно вспомнил. Но они лишь плотнее обступили меня. Что-то спрашивали, чего-то от меня хотели. Я запрокинул голову, чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха.

Прямо надо мной висело яблоко, гнилое. Большая капля сока медленно стекла по нему и упала мне в рот. Почему я подумал, что оно гнилое? Оно сочное, спелое, прелестное яблочко. Я сорвал его и уже собирался укусить, но оно исчезло. Я почувствовал облегчение и тоску. Но не мог понять почему. Мысли никак не хотели связаться вместе, голова закружилась, мир наклонился, и я упал на дно ямы.

– Не надо, пожалуйста, не закапывайте меня! – молил я. – За что вы так со мной?

– Тебя спросили.

Первый насыпал на мою грудь земли с лопаты.

– А ты не ответил.

Второй поднял с земли крест.

– Теперь ты уснешь навечно.

Проснулся, мне было холодно и мокро, а красный утренний свет разлился по потолку из щели между занавесками. Этой ночью было двадцать пять градусов тепла.

Все эти люди… Такие странные. Каждый говорил не так, как предыдущий. К каждому требовался свой подход. Сегодня собеседовали восемь человек. К моему облегчению, люди не проявляли такого интереса к предмету исследования, как те из сна. Их куда больше волновали условия и оплата, а на эти вопросы отвечал Саня.

По итогу первого дня четверо отказались сразу, остальные сказали, что подумают. Бюджета хватит на шестерых, так что, если они согласятся, останется найти всего лишь одного. Думаю, к концу недели укомплектуем подопытных. Хотя, возможно, стоит подписать больше людей на случай, если кто-то передумает в последний момент. Лишним-то мы всегда можем отказать прямо перед началом.

17 июня

К пятнице у нас набралось двенадцать «думающих». Пока никто из них не перезвонил. Хотя более скорого ответа мы и не ожидали. Впереди выходные, люди отдохнут, подумают, выспятся, поговорят с родными.

После работы ходили на осмотр помещения, найденного профессором Севаняном. Полное разочарование. Я по своей природе человек непривередливый. По крайней мере сам себя таким считаю. Но это было слишком плохо, даже для меня. И слишком дорого, судя по реакции Багреева.

Старое кирпичное здание во Фрунзенском районе находилось в ведомстве районной администрации. Построенное еще в имперские времена, когда-то оно использовалось как госпиталь. Но от былого в нем не осталось даже мебели. Голые стены с облупившейся краской, битая плитка на полу, сплошная антисанитария, кое-где даже видел черную плесень. Деревянные потолочные перекрытия казались гнилыми в вечерней тени. Большая часть висевших лампочек Ильича перегорели. Хорошо, что белые ночи. В восемь вечера еще можно было разглядеть всю эту красоту.

О чем Севанян думал, предлагая такое? Как мы, а главное – наши подопытные смогли бы провести там три месяца зимой? Наверняка все трубы и батареи давно забиты и тепла в них не бывает. Нам это не подходит.

24 июня

Прошла неделя собеседований, но пока никаких результатов. Никто из «думающих» с нами не связался. Наверное, ищут варианты получше, отложив наше предложение про запас. Не могу их в этом винить.

Одолжил Сане свою шаху на денек, пока его бэха в сервисе. Я его предупредил – одна царапина, и он заплатит как за порчу культурного наследия ЮНЕСКО. Посмеялся, говорит: поцарапает – купит мне новую.

Зато прошел пешком через весь центр, встретил Алису с работы, и мы погуляли. Прям как в юности.

27 июня

Профессор Севанян нашел еще одно место, чуть лучше предыдущего. На этот раз здание хотя бы не было заброшено, но находилось на рассмотрении о признании его аварийным.

– Ой, Давид, ну Давид, ну ты даешь, – насмехался Веденков. – Даже не знаю, у чего сильнее крыша течет – у твоих домов или у тебя.

– За наши деньги ничего лучше не найдешь, – огрызнулся тот. – Ты-то вообще ничего не нашел.

– О, я-то нашел. Я такое нашел! Вот увидишь.

28 июня

Как я понял, бОльшая часть соискателей – студенты или люди за сорок, оставшиеся без работы. Стоит ли говорить, что второй тип людей не слишком настроен испытывать на себе экспериментальные приборы. У большинства после ужасов девяностых не осталось доверия даже к государству. А тут тебе будут впрыскивать непонятно что, непонятно кто, непонятно зачем.

– Дурите народ! Мне работа нужна, настоящая работа! А вы мне предлагаете стать подопытной крысой и хотите пичкать меня всякой отравой? Тьфу на вас!

Самое смешное и грустное, что в своей паранойе они даже частично правы.

А для многих срок в три месяца, включая Новый год, – посягательство на святое.

– Да вы что? Это ж время подарков! Не, у меня внучка в Череповце. А нельзя эти ваши испытания сдвинуть на пораньше или попозже? Только не на февраль, там у моей дочки ситцевая свадьба.

Неужели придется переносить исследование на лето? Ведь о студентах мы сначала и не подумали.

– Не, вы что, у меня сессия будет. Если вы меня отпустите на экзамены – я за. Взаперти проще будет подготовиться. Нет? Очень жаль.

Да только сейчас уже поздно было что-то менять. Багреев наобещал кому-то в верхах непонятно что в непонятные сроки, чтобы получить средства на исследование. Теперь нам это непонятно что (что именно, прямо он ни за что не скажет) предстоит претворить в жизнь непонятно как.

29 июня

Красная полоска на градуснике за форточкой поднялась до отметки в двадцать восемь градусов. Для вечернего Питера – настоящее пекло. Сил хватало только, чтобы лежать, прилипать к дивану и ни в коем случае не касаться друг друга. Специально для таких вечеров у нас с Алисой была целая подборка фильмов от «Нечто» до «Выжившего» с Лео Ди Каприо. Сегодня мы пересматривали «Собачье сердце». Зрелище снежных куч, вьюги и мерзнущих людей то ли охлаждало нас изнутри, то ли помогало оправдывать текущие страдания, говоря «уж лучше так». В любом случае это позволяло чувствовать себя лучше.

– Я вот что думаю. Профессор Преображенский говорит, что производить людей пересадкой гипофиза не имеет смысла. Дескать, с производством людей человечество само справляется, и вполне успешно. А пересадка гипофиза – крайне сложная операция для такой банальности, как создание человеческой жизни. Будь это правда и отвечай в действительности гипофиз за то, подонок человек или гениальный музыкант, я бы у преступников его удалял и пересаживал собачий, – поделился я с Алисой своими соображениями.

– Думаешь, у собачества есть проблема с воспроизведением себе подобных?

– Дело же не в самом воспроизведении. Шариков был собакоподобен, а собака была бы человекоподобной.

– Так собак как раз и любят за их собакоподобность.

– Ради одной любви домашние животные не одомашнивались. Они все пользу приносят. А умные человекоподобные собаки наркотики искали бы лучше или поводырями были. А так вроде и не смертная казнь, и польза обществу какая.

– Какая? Чем человекоподобная собака была бы лучше обычной?

– Лучше понимала бы речь, умела считать или читать, как это у Булгакова было. Может, даже понимала бы, что такое хорошо, что такое плохо и почему. А не просто заучивала, за что ругают, а за что нет, как это делают обычные собаки.

– Дак понимание, что такое хорошо, а что такое плохо, у людей примерно так же и работает. Только мы дружно всем обществом передаем это детям. Заставляем их вести себя «как принято», а за отклонения караем. Тех, кто отклоняется слишком сильно, – убиваем.

Звучало разумно. Надо будет спросить доктора Говорухину, что по этому поводу говорит эволюционная или социальная психология.

– И вообще, мне на собачью пользу как-то гипофиг. Они красивые, добрые и пушистые, как ты. А единственное, чем бы твой план обернулся, так это производством нового вида собак-мудаков.

30 июня

Сегодня на собеседование приходил очень странный мужчина. Я еще, как назло, остался один. Саня опять отъехал разобраться с подрядчиком. Постройка дачи – это у нас святое.

Тот тип зашел, сел и уставился прямо мне в глаза. Вид незнакомец имел совершенно дикий. Грязные сальные волосы, мешковатая нейлоновая куртка, бесформенные протертые джинсы, небритая физиономия.

Я, как обычно, начал с первого вопроса анкеты, но тот отказался представиться. Сказал, что знает, чем мы занимаемся, чтобы мы прекратили и что он так просто этого не оставит. А потом встал и ушел. В резюме не было фото. Я даже не знаю, тот ли это был человек, за которого он себя выдавал.

13 июля

Большие светлые помещения, новейшие приборы, стильная мебель! Я будто ходил по дорогому пятизвездочному отелю. Не мог отделаться от чувства, что вот-вот подадут шампанское. Лаборатория, диагностическое оборудование, стационар и свое исследовательское отделение – все в одном здании! На лестнице окна в пол с видом на парк. У них даже была наработанная база добровольцев для опытов. Все оказалось именно так, как нам рассказывал профессор Веденков.

Час, пока академик Багреев общался с главврачом, главой исследовательского отделения и владельцем этой частной клиники, мы провели в ординаторской с врачами. Их компетенция не вызывала никаких сомнений. Конечно, мы с ними работаем в разных областях, но беседа была очень оживленной. Оказывается, они знают о нашем исследовании и крайне заинтересованы в нем. Задавали столько вопросов! Каюсь в тщеславии, но такое положение дел мне льстило. Ответы я старался давать как можно менее кичливо, хоть гордость и распирала.

– Открытие на Нобелевку! – восклицал лысый нарколог.

– Третий от нас после Павлова и Мечникова! – согласился усатый хирург.

– Какого Павлова? Какого Мечникова? – возмутился нарколог. – Это же чистой воды химия! Второй после Семёнова!

– Вы о чем? Какой второй, какой третий? – изумилась педиатр. – Первый! Это же премия мира в явном виде!

– Вздор!

Хирург молодецки расправил усы, готовясь к спору.

– Физиология. И медицина. Очевидно его действие на наш организм. Применение в области медицины должно быть изучено в первую очередь! А во вторую психофизиология! Молодой человек идет прямо по стопам Павлова, который, между прочим, был физиолог.

– Химическое вещество влияет на уже известные физиологические аспекты. Куда интереснее синтез и состав. И Павлов не за собаку премию получил!

– А этот получит!

– Влияние данного открытия выходит далеко за границы отдельных дисциплин, а влияние на общество невозможно предсказать!

Багреев ворвался в ординаторскую, как ураган (в рамках возможного, с его-то фигурой), рявкнул Веденкову «идиот!» и жестом позвал нас с собой. Мы преодолевали коридор за коридором позади этих двух и слышали только обрывки разговора, но что Багреев был в бешенстве, было ясно всем. Не знаю, чем провинился профессор Веденков и в чем академик не сошелся с местными, но мне было жаль покидать это место.

14 июля

Боюсь об этом думать. Но и прогнать эти мысли не могу. Что если то, о чем говорили в больнице, правда? Что если у меня на самом деле есть шансы на Нобелевскую?

22 июля

Первый испытуемый найден! Мужчина согласился сразу, остались лишь формальные проверки. Послали анализы в лабораторию, а документы – в службу безопасности.

23 июля

После работы Алиса хотела зайти в KFC, купить куриных крылышек. Мне было лень делать крюк и жалко денег. Я попробовал увильнуть, но меня угораздило сказать, что ничего такого в этих крылышках нет, что любой может такие приготовить. А она меня на спор взяла.

В готовке я силен никогда не был, не блеснул и в этот раз. Переперчил так, что есть было невозможно. Алиса сказала, что в этом весь я.

В итоге заказали доставку из того же KFC. Вышло только дороже.

25 июля

Пришли результаты анализов первого найденыша. Когда я услышал от Сани – не поверил своим ушам. Результат отрицательный! Я связался с испытуемым. Он заверил меня в достаточно грубой форме, что, должно быть, в лаборатории что-то напутали, что у него все-таки есть диабет, ведь если бы его не было – он бы точно об этом знал.

Как неудобно получилось, непростительная халатность. Хорошо хоть он не отказался от участия. Я предложил ему сдать повторный анализ, и он согласился прийти еще раз. Конечно, Саня был против.

– Кажется, этот мудак решил нас трахнуть! Вколол бы я ему миллилитрик инсулина, чтоб неповадно было.

Но путаница и правда изредка, да случается. А количество найденных испытуемых, признаюсь, начинает меня удручать. Так что повторный забор крови я ему согласовал.

26 июля

Утро начинается не с кофе. Обматерила полная женщина. Но позже согласилась. Есть только пара «но»: алкоголизм и наркозависимость.

Нам нужны здоровые люди с чистыми анализами для чистого результата. Может, если мы возьмем только парочку спорных кандидатов – остальные еще успеют добраться? А эту подпишем, чтоб наверняка.

Ведь ущербность подопытных может быть даже плюсом. Мы сможем попробовать помочь им преодолеть их несовершенства.

Багреев не согласился. Женщина отправилась восвояси.

Зашел после работы в магазин и, кажется, видел у метро того странного типа с собеседования. Правду говорят – мир тесен.

27 июля

Вечером пришел результат повторного анализа. Опять отрицательный. Зачем он на него согласился? На что рассчитывал? Очевидно же было, что анализ покажет правду! Что с этим человеком не так? И не лень ведь было ездить, проходить собеседование, дважды анализы сдавать, зная, что никакого диабета у него нет.

Я понимаю, ситуация на рынке труда сейчас тяжелая. В общем-то, как и всегда и везде. Но это уже слишком.

Конечно, Саня позлорадствовал, «я же говорил, я же говорил». Но мы с Веденковым и Севаняном сошлись на том, что предполагать иной исход для здравомыслящего человека было нормальным.

29 июля

Получили по шапке от Багреева. Мы с Саней рассказали о случае с симулянтом, предложили проводить анализы до собеседования. Оказалось, лаборатория уже дает нам скидку и при этом один анализ встает институту в полторы тысячи рублей, а у Багреева нет никаких знакомых, через которых он мог бы снизить эти траты. Если посылать на анализы всех подряд, это встанет институту в двенадцать тысяч в день.

И я не «идиот». С чего мне вообще было предполагать, что этот человек – симулянт? Это же лишено всякого здравого смысла! Если цена веры в благоразумие людей – полторы тысячи рублей, я готов заплатить из своего кармана. А Багрееву так выражаться в отношении работников умственного труда некрасиво.

Решили просить приносить справку о диабете. Очевидное решение. Но кто бы мог подумать, что люди будут врать о таком.

3 августа

После случая с симулянтом меня больше не оставляли на собеседованиях одного, а вопрос-то всего полутора тысяч! Такое недоверие неприятно.

Саня в очередной раз взял отгул, и, к моему удивлению, в переговорке меня ждала доктор Говорухина.

– Валентина Дмитриевна? Не знал, что вы этим тоже занимаетесь.

– Знаете, странно, что я не занялась этим раньше.

– А у вас разве не частная практика?

Она лишь отмахнулась.

– Ерунда! Я могла поменять свое расписание почти в любой момент, у меня запись всего на две недели вперед. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что вы уже месяц собеседуете людей, а специалисту по людским душам поучаствовать и не предложили.

По правде сказать, я чувствовал себя слегка некомфортно и даже уязвленно. В беседах с соискателями она сразу взяла вожжи в свои руки и говорила, не давая мне и слова вставить. Поначалу я не хотел себе в этом признаваться (надеюсь, это не отразилось на моем отношении к ней или хотя бы она ничего не заметила), но люди и правда шли с ней на контакт намного лучше, чем со мной. Они разговаривали, будто меня в комнате и вовсе нет, улыбались, смеялись. Уж не знаю, дело в том, что она психотерапевт, или в том, что она женщина (мне кажется, и то и другое важно), но это работало (я и сам доверяю женщинам-врачам сильнее, чем мужчинам, будто в них больше эмпатии или человечности).

Когда настало время обеда, я замешкался. Обычно мы с Саней ходили за наш столик в столовую, а без него я ходил туда один. Но пока я думал, стоит ли позвать доктора Говорухину из вежливости или лучше просто уйти, она сама попросила меня показать ей, где у нас можно подкрепиться.

– Так, значит, это все вы придумали? – спросила она за обедом.

– М?

– Ваш препарат и исследование.

Конечно, все это стало возможным потому, что институт разрешил мне эту работу, финансировал меня все эти годы, а его финансировало государство, Саня верил в мой успех и продвигал мои идеи в верхах, ребята с других проектов помогали мне, грызуны же и вовсе отдали за это свои жизни. Поэтому я ответил просто:

– Да.

Она улыбнулась.

По дороге домой я обдумал прошедший день и решил, что ревновать Валентину Дмитриевну к соискателям очень глупо. Человек делает работу для успеха нашего исследования лучше меня, и это прекрасно. Осознание эмоций и их причин – первый (правильный) шаг на пути к их исчезновению.

4 августа

Раз теперь к собеседованиям присоединилась доктор Говорухина, я думал, что мне хоть изредка удастся заглядывать в лабораторию. Я сказал Сане, что пора начать синтезировать вещества, но должного понимания не встретил.