Китай, Россия и Всечеловек

О замысле книги

Причина успеха китайской цивилизации, которую еще называют «конфуцианской», в опоре на традицию – культурную, мировоззренческую, насчитывающую не одно тысячелетие. В ее основе лежит И цзин – «Книга Перемен», расписавшая в 64 гексаграммах чередующиеся ситуации, обусловленные разным соотношением двух космических сил Инь-Ян, с которыми любому человеку надлежит считаться, чтобы не отпасть от Пути. «Одно Инь, одно Ян и есть Путь. Следуя ему, идут к Добру (Шань)» – сказано в древнем комментарии к И цзину. Восходят к совершенству, не навязывая себя Природе, а следуя ее законам.

Мудрость древних позволила избежать односторонности, признать взаимное Равновесие, а не борьбу Путем к Гармонии. Потому и назвали подвижное Равновесие-Хэ «совершенным Путем Поднебесной», следуя которому избегают крайности. Избегая крайности, преодолевая себя, человек становится Триединым с Небом и Землей, выполняет свое назначение – одухотворяет сущее. Но лишь прошедший свой Путь сполна, достигший Просветления способен узнать «волю Неба», стать в Троицу с Небом и Землей. Движение, таким образом, происходит не только по горизонтали, не меняя ничего по существу, но и по вертикали, на новый виток спирали.

В истории Китая бывало разное, но опора на традиционную Основу позволила государственной системе просуществовать более двух тысячелетий. Китайская цивилизация не только выдержала испытания прошедшего века, но удивляет своими успехами в веке наступившем. Виднейшие ученые, включая Лейбница и Нильса Бора, находили в китайских учениях прообраз современной науки. И современная наука находит в восточной традиции подтверждение своим открытиям; познавая непознанное, обретает целостное, духовное измерение.

Начинаю книгу, куда вошли работы разных лет в обновленном виде, с «Квадратуры круга». Пытаюсь показать, как соотносятся западное и восточное знание, опиравшееся на разные мировоззренческие постулаты, памятуя, что лишь разное приходит к Единству. Символ западного Пути – Квадрат. Предоставленный самому себе, он дробит действительность. В поисках устойчивости дробные части вновь соединяют, образуя искусственный мир, «вторую природу»^[1]. Но все искусственное, часть, претендующая на роль Целого, обречено на саморазрушение. Естественно, ученые задумались, как найти выход, перейти к «Порядку из хаоса»^[2], остановить процесс дробления, который принимает необратимый характер. О. Тоффлер в предисловии к упомянутой книге пишет: «Современная западная цивилизация достигла необычайных высот в искусстве расчленения целого на части». Настолько преуспела, что нередко забывает собрать части воедино. Сам же автор книги, Илья Пригожин^[3], вспоминает Джозефа Нидэма, знатока китайской цивилизации, назвавшего манию к раздвоенности «характерной европейской шизофренией».^[4]

Илья Пригожин стоит у основания синергетики, которая, преодолевая односторонность классической науки, собирает разрозненное в целое. По сути, это новый тип мировоззрения: признание естественности, спонтанности, открытости, закона самоорганизации, коэволюции – не вторжение в Природу, пагубное и для Природы, и для человека, а согласное с нею действие.

Нет того в синергетике, чего бы не было в Дао. Наука обретает недостающую половину, олицетворяемую Кругом, или восточной, иньской формой знания, что позволяет уравновесить янскую активность иньской сосредоточенностью, логику – интуицией. Квадрат уравновешивается Кругом, Земля соединяется с Небом, как пророчили святые, мудрецы на Западе и Востоке. И это не могло не произойти, если «Одно Инь, одно Ян и есть Дао», или Путь мира и человека. После чего обращаюсь к «Книге Перемен» – И цзину, центру притяжения не только китайской мысли. В первом же разделе даю статьи, написанные около тридцати лет назад, для которых, однако, пришло время. Отсюда подзаголовок: «Обращаясь к прошлому, попадаешь в будущее».

Не имея представления о неоднозначной логике И цзина, где одно не вытекает из другого, а соотносится или по принципу контраста, как гексаграмы 11-я – «Расцвет» и 12-я – «Упадок», или по принципу восходящих витков спирали, 63-я – «Уже конец» и 64-я – «Еще не конец», трудно понять логику предлагаемой книги. Скажем, я могу повторять какие-то фрагменты китайских текстов, но в поле Дао, где постоянны Перемены, повтор невозможен в принципе. Скорее, это будет поворот того же новой гранью. Потому и говорят о своеобразии иероглифического мышления, порождающего многозначные символы культуры. Такой текст, как «Дао дэ цзин» Лао-цзы, исчерпать вряд ли возможно, о чем свидетельствуют многочисленные его переводы. Вместе с тем я могу переусердствовать, повторяя любимые мысли святого Августина или Николая Бердяева. Прошу меня простить великодушно.

Почему «Китай – Россия», понять можно. Эта пара на слуху, особенно в последнее время. Остается загадкой причина взлета китайской цивилизации и отсутствия этого взлета в России. Хотя именно России предрекали духовный расцвет такие мыслители, как Шпенглер, Ви-векананда. Наверное, так и будет. Пока что остается надеяться на неожиданный кризис, который, возможно, заставит ум проснуться. По мере сил, полагаясь не только на знания, но и на интуицию, попытаюсь найти ответ и приглашаю вас к соучастию.

Ну а почему «Всечеловек»? Это насущнейшая проблема. Говорят же: умный находит выход из трудного положения, а мудрый в него не попадает. Не потому ли, что мудрости нет без сострадания? Сердечный разум, а не экономика избавит мир от кризисов. А пока лучшие умы ищут выхода из кризиса и не находят, забывая о том, что «человек есть мера всех вещей», плохих и хороших. Для даосов человек – «душа вещей», и если душа не в порядке, то страдают все, весь мир. И потому в самый раз задуматься, чем же отличается взгляд на человека, скажем, Конфуция и Аристотеля и почему в последнее время такой интерес к конфуцианской и буддийской этике. Не знаю, есть ли более важный вопрос, чем вопрос о назначении человека и о том, соответствует ли он своему назначению. Или так и будет болтаться между Небом и Землей, воображая, что это и есть Свобода. Потому и обращаюсь к Бердяеву, постигшему тайну Свободы и Творчества. Одного нет без другого, и нет самого Человека, сколько он ни пытается убедить себя в обратном.

Наконец, сквозная тема всей работы антропоцентризм. Не только потому, что надуманный центр, не соответствующий истинному, переворачивает в конечном счете все отношения. Люди привыкают жить в превернутом мире, что, однако, не делает его более устойчивым. Долгое время бытовало мнение, что цивилизации проходят те же этапы, что и человек: рождение, взросление, старение, умирание. Этой схеме следует и Освальд Шпенглер в своей замечательной книге «Закат Европы». Но, во-первых, процессу старения подвержены не все цивилизации, а лишь выросшие на антропоцентрической почве. Пример тому – цивилизации Индии, Китая, Японии. Во-вторых, и в человеке есть то, что не подвержено исчезновению, остается после его ухода с физического плана. На это обратили внимание русские философы, откликнувшиеся на книгу Шпенглера незадолго до их высылки из России в 1922 году. (Тем самым они избежали участи расстрелянных, таких как Павел Флоренский – по причине его гениальности.)

Я не случайно заостряю на этом внимание: Россия не укладывается в рамки антропоцентрической схемы. Каждый из философов сосредоточен на Человеке, но не как на биологическом, а как на духовном, Божьем создании. По словам Федора Степуна, в человеке есть и то и то, и «хаос» и «космос». С его оценки начинается книга о «Закате Европы». Можно сказать, он выразил взгляд русской философии времени ее расцвета. Ученость Шпенглера – что-то эмпирически живое, но трансцендентально мертвое, полагает Федор Степун, понятие абсолютной истины для него не существует. Идеи, с его точки зрения, так же смертны, как души и организмы. Что такое для него причинность? – мертвая судьба. Что такое судьба? – органическая логика бытия. Научный подход к истории является для Шпенглера методологической бессмыслицей. Его задача, тем не менее, перестать вращать историю вокруг мнимого центра западноевропейского мира, взглянуть на историю как на горную цепь. Для Шпенглера в истории происходит бесконечное нарождение и умирание форм. Для душ великих культур – весна, лето, осень, зима; путь от культуры к цивилизации: от жизни к смерти.

Противоположность культуры и цивилизации, заключает Степун, – главная ось всех шпенглеровских размышлений. Цивилизация – неизбежная форма смерти каждой изжившей себя культуры по причине умирания созидающих энергий в душе. Тому свидетельство – распад монументальных форм в искусстве, быстрая смена чужих, входящих в моду стилей и, конечно, спорт, соглашается автор, предвидя общие процессы, которые затронут не в малой степени Россию.

Правда, есть в «Закате Европы» одинокие непроясненные места, в которых Шпенглер намекает на Мировую душу, отпускающую к жизни души вселенских культур и принимающую их обратно в свое лоно по свершении ими своих путей. В этой Мировой душе все вечно пребывает; в ней и поныне живы потерянные трагедии Эсхила. Но не это составляет пафос его книги. Приближаясь к нашему времени, Шпенглер показывает перерождение религиозной вертикали фаустовской души, вокруг которой вращалась европейская культура, ее превращение в горизонтальную, атеистическую ось европейской цивилизации. Но и вся русская философия, от Ивана Киреевского до Вл. Соловьева и Л. Толстого, соглашается Степун, посвящена вопросу обезбоженья европейской культуры, оскудения религиозного чувства, утраты органического чувства бытия, обезличенья человека механизмом. И все же, заключает Федор Степун, есть книги, в которых правильны все положения и верны все факты, но которые не имеют отношения к истине, потому что не имеют отношения к духовному бытию.^[5] Не случаен интерес русских философов к книге Шпенглера, как и реплика Николая Бердяева, одного из авторов обсуждения: «Такие книги нам ближе, чем европейским людям. Это нашего стиля книга».^[6]

Т. П. Григорьева

Март 2009

Часть I

Мне возмездие, и Аз воздам.

Квадратура круга

Пролог

Великий квадрат не имеет углов.

Лао-цзы

Меня давно уже привлекала тема «квадратуры круга», не столько с математической, сколько с мировоззренческой, психологической точки зрения. В самом звучании «квадратура круга» уже есть некий подвох или, скажем, шифр, утверждающий превосходство квадрата над кругом: круг, вписанный в квадрат, как подчиненное ему начало, что само по себе противоестественно, не встречается в Природе. Если воспользоваться символикой китайских текстов, то круг – это Небо, квадрат – Земля, и они прекрасно уживаются, когда занимают подобающее место. Невозможно объять бесконечное конечным, что соответствует «логике квадрата», но не логике Круга, или Целого. Можно объять Небом Землю, но не наоборот.^[7]

К этим размышлениям я вернулась, когда узнала, что, согласно Гаагской конвенции 1954 года, три круга в одном – традиционный символ, изображенный на Знамени Мира Николая Рериха, – заменили на прямоугольник, к тому же пересеченный двумя диагоналями. Объяснили тем, что новый знак более заметен при охране памятников культуры, но причина лежала глубже, в первичных структурах сознания или в тех архетипах, к которым привлек внимание К. Г. Юнг и которые действительно предопределяют поведение людей.

Этот простой, казалось бы, факт утвердил меня в мысли о существовании двух мировоззренческих парадигм, которые условно можно назвать парадигмой квадрата, идущей от греков, и парадигмой круга китайцев. Обе уходят в глубину веков, притом почти одних и тех же (примерно VIII–III вв. до н. э. – то самое «осевое время», которое, по Ясперсу, говорит о глубинном единстве культур Востока и Запада). Две изначальные установки сознания создали разные картины мира, которые, однако, взаимодополнительны, лишь вместе составляют Целое – по закону высшей Необходимости, назови это Дао или «предустановленной гармонией» (по Лейбницу).

Греческая модель мира (парадигма квадрата)

Мне уже приходилось писать: греки шли от Земли.

 
Гея же прежде всего родила себе равное ширью
Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду
И чтоб прочным жилищем служил для богов всеблаженных.
 

(Гесиод. Теогония, 120–129)

Небо оказалось не только оскверненным (сын Геи, Крон, оскопил Урана), но униженным, вторичным по отношению к Земле, так же как Космос порой выглядит вторичным по отношению к Хаосу. Аэций напоминает слова Эмпедокла: «Космос (то есть мир как упорядоченное целое. – Т. Г.) один, однако космос не составляет [всей] Вселенной, но [образует] лишь некоторую, небольшую часть Вселенной, остальная же [часть ее] представляет собой необработанную материю»^[8]. Само-естественно возникает геоцентризм. Мало кто из греков сомневался, что Земля центр мира. (Должна оговориться, что действительно «в

Греции есть всё», в силу хотя бы альтернативного мышления, привычки искать истину в столкновении сторон; так что речь идет о доминирующей форме сознания.)

Мысль греков ориентирована на Бытие: «Бытие есть, небытия же нет» – согласно Пармениду, притом Бытие неизменное, вечное. Лао-цзы же говорит: «Все вещи в Поднебесной рождаются из Бытия (Ю), Бытие же рождается из Небытия (У)» (Дао дэ цзин, 40).^[9] Греки, похоже, не принимали во внимание то, что для китайцев было самым важным: все является из Небытия, полноты непроявленного мира. То есть в потенции все уже есть, и нужно не изобретать, а внимать Вселенной, прислушиваясь к ее беззвучному голосу, чтобы не отпасть от нее. В Неявленном заложена Небесная Программа, которая предопределяет характер земной жизни. Отсюда метод Недеяния, ненарушения естественного ритма. У Ван Би (226–249) спросили: «Если у (отсутствие) лежит в основе всех вещей, почему Конфуций не говорил об этом, тогда как Лао-цзы говорил об этом безостановочно?» На это Ван Би ответил: «Совершенномудрый (Конфуций) отождествил себя с у (отсутствием) и понял, что этому нельзя обучить, потому он вынужден был говорить только о ю (наличии)».^[10]

Китайцы ориентировались на Неизменное, вечные Законы, о чем говорится в первой строке «Дао дэ цзина»: «Явленное Дао (Путь) не есть постоянное (истинное) Дао». То есть явленное, мир вещей, не отражает в полной мере законов Вселенной. Греки же в большей степени полагались на явленное, обозримое, на то, что можно подтвердить в опыте или логически. Лишь в XX веке – если не иметь в виду апофатическое богословие – наука пытается переосмыслить Ничто, в частности, новое понимание Вакуума в физике: космическая энергия таит в себе все невидимые формы. Но китайские мудрецы верили в изначальную моральность неявленного мира, в небесную Гармонию, которая должна осуществиться на Земле усилиями пробужденного человека (что в греческую мысль внесло христианство – «Благую весть», Евангелие).

Хотя Демокрит признавал, помимо атомов, пустоту, но она противоположна тому, что понимают под Пустотой китайцы – пустотность от лишнего, от вибрирующих дхарм-элементов бытия, препятствующих Просветлению. (Циолковский назвал вибрирующую энергию «взбаламученным нулем».) Если Пустота для китайцев есть Великое Единое, изначальное лоно сущего, то у греков «пустота» разделяет вещи. Так же как беспредельное (апейрон) Анаксимандра не похоже на беспредельное Дао или Великий Предел (Тайцзи), который называют еще Великой Пустотой (Тай сюй).^[11] Беспредельное греков нуждалось в паре, в пределе, что выражено в первой же из десяти пар Пифагора: «беспредельное-предел», то есть нужен предел, чтобы беспредельное осуществилось в мире вещей, подвластном человеку.^[12] (Не случайно Плотин считал «двоицу» Пифагора первым различием и «дерзостью», послужившей причиной распадения Единого на множество, а так как ум отпал от Единого, отпала от ума и душа.)

Можно вспомнить склонность греков к «четверице», образующей квадрат. (Не потому ли считали ее священной?) Эмпедокл, Аристотель признают четыре первоэлемента (огонь, вода, земля, воздух) и четыре основные науки (арифметика, геометрия, астрономия, гармоника). В основе творчества лежит число, геометрические фигуры, «сакральная геометрия». Согласно Платону, есть пять правильных многогранников: тетраэдр (атом огня), октаэдр (атом воздуха), икосаэдр (атом воды), гексаэдр (куб – атом земли) и додекаэдр (атом мирового эфира, источник сущего). Но в отличие от китайских «пяти энергий» (усин), они нейтральны, не обладают моральными качествами. В западной эйкумене Число, геометрические правила структурировали сознание, что не могло не сказаться на психологии человека, на характере искусства, архитектуры, музыки, на отношении к пространству и времени.

Почему же греки предпочли квадрат? Если прибегнуть к «гипотетически-дедуктивному» методу греков, то потребность в квадрате можно объяснить неприятием бесконечности, неопределенности, что, видимо, было связано с представлением об изначальном Хаосе^[13]. Естественно желание оградиться от Хаоса, создать свой упорядоченный мир, чтобы обрести устойчивость. (Мудрецы Востока признавали один вид устойчивости неустойчивую устойчивость: нечто может быть устойчивым, если постоянно меняется в согласии с вселенским ритмом.)

Квадрат как замкнутая система давал временные преимущества: возможность сконцентрировать силы, полагаясь на самих себя, в искусственных, лабораторных условиях достичь максимума изобретательности, но он же закрывал человека от Неба. Сжатость энергии в огражденном пространстве придавала динамику процессам; человек вообразил себя «богоравным» (Сапфо), творцом мира, способным постигать и исправлять его законы.

 
И родился человек. Из сути божественной создан
Был он вселенной творцом, зачинателем лучшего мира…
Так земля, что была недавно безликой и грубой,
Преобразуясь, приняла людей небылые обличья.
 

(Овидий. Метаморфозы)

Антропоцентризм обусловил образ мышления, и греки действительно достигли чего хотели, заложив основы науки, философии, искусства, предопределив характер западной цивилизации. Но был в этой самонадеянности некий подвох^[14]. Можно сказать, греки противопоставили себя Вселенной, бросили ей вызов. (Потому Плотин и говорит о «дерзости».) Квадрат способствовал взлету цивилизации греков, но и имел роковые последствия. Сама форма квадрата – прямой угол, резкий поворот на 90 градусов – располагала к противостоянию сторон. Греческие философы признали «борьбу» и «власть» (архе) законом Бытия. Мудрейший Гераклит утверждал: «Борьба – отец всего и всему царь. Одним она определила быть богами, а другим – людьми, а [из тех] одним рабами, а другим свободными» (В 53). (Заметьте, не господами, а свободными, видимо, имеется в виду предрасположенность одних к свободе, других к рабству.) Но тот же Гераклит верил в единство сущего: «Не мне, но логосу внимая, мудро признать, что все едино» (В 50); «…как расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры» (В 51).

Это и смущало Аристотеля: «Конечно, не может кто бы то ни было считать одно и то же существующим и не существующим, как это, по мнению некоторых, утверждает Гераклит» (Метафизика, IV, 3). И там же: «Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же и в одном и том же отношении… – это, конечно, самое достоверное из всех начал» (Метафизика, 3, 3). Предпочли путь, предложенный Аристотелем: «…из единого выделяются содержащиеся в нем противоположности» (Физика, 1, 4).

Собственно, сама замкнутость, препятствующая движению вселенской энергии, склонность к статике неизбежно рождала желание преодолеть невидимые стены. Потребность в свободе имманентна сущему, но свобода не дается воинственному духу. Таков закон вселенского Пути, который обойти невозможно. Отсюда взрывчатость, скачкообразность движения: квадрат, который сковывает энергию, время от времени неизбежно разрушается, но каждый раз самовосстанавливается, ибо укоренен в сознании. Так или иначе, греки признали право одних властвовать над другими естественным состоянием вещей.^[15] Узаконили отношение господства-подчинения, существования одного за счет другого, хотя святые во все времена и на Западе, и на Востоке говорили, что невозможна свобода одного при несвободе другого.

Наконец, признание точки отсчета, какого-то одного начала (скажем, Вода Фалеса, Огонь Гераклита, Воздух Анаксимена, Число Пифагора) порождало причинно-следственный ряд, линейное, дискурсивное мышление, закон «исключенного третьего» (или то, или это, третьего не дано). Метод аналитики обусловил не только характер науки, но и психологию людей. Линия рассекла всё на две половины: субъект – объект, человек – природа, сущность – существование (которым со временем предстояло соединиться). «Половина» в принципе не может быть свободной, тем более претендующая на место целого. Место Целого заняла логика, предложенная Аристотелем (вместо Логоса Гераклита). Если логично, значит, истинно; эта аксиома владела умами вплоть до XX века, пока ученые не усомнились: «Если быть абсолютно логичным, ничего нельзя открыть» (Эйнштейн). Но это было время, когда квадрат терял опору.

Надо сказать, и греки признавали наиболее совершенной форму шара, круга, но уже Фалес рассек его диагональю, чтобы доказать равенство вписанных в него треугольников, основав тем самым «линейную» геометрию. (Почти то же самое проделали на Гаагской встрече 1954 года.) А вот как воспринимает «шар» Парменид: «Могучая необходимость // Держит в оковах его, пределом вокруг ограничив… // Есть же последний предел, и все бытие отовсюду // Замкнуто, массе равно вполне совершенного шара //С правильным центром внутри» (О природе, фр. 8, 30, 42). То есть шар ограничен пределом, замкнутость – залог совершенства, делает фигуру обозримой.

Закон «исключенного третьего», соответствующий идеалу «борьбы», породил поначалу девиз римлян – «разделяй и властвуй», предвещая их закат, а потом, спустя века, «борьбу всех против всех» – по выражению Гоббса. Нетерпимость мышления обусловила нетерпимое отношение людей друг к другу. «Вольноотпущенник природы» (по Гердеру) стал ее заложником. Стремление к свободе от необходимости обернулось фатальной зависимостью от «мирового порядка», что признавал уже Сенека: «Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем только одно: обрести высокое мужество, достойное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить все, что приносит нам судьба, и отдаться воле законов Природы». Потому и неразрешимым оставался вопрос о «свободе и необходимости». Вечный спор Моцарта и Сальери: гения – свободы и ремесла – необходимости. Вспомним Пушкина:

 
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию.
 

Необходимость разумели в пределах квадрата: «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше» (Сальери).

Ницше по-своему избавился от рокового вопроса, отшатнувшись от Неба: «Бог умер!» Вернулся к грекам, признав бессмысленность всех умозрительных систем; поставив инстинктивную жизнь над логикой, прославил Землю и Хаос. «Я заклинаю вас, мои братья, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах!» – призывал Заратустра. «Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос». И прежде чем утвердить «волю к власти», внушал страсть к «борьбе»: «Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе… Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель» («Так говорил Заратустра»).

Круг замкнулся, тем более что оказался в пределах сокращающегося квадрата. «Бог умер!» – не оттого ли, что «Бог есть мысль, которая делает все прямое кривым, и все, что стоит, вращающимся?», – недоумевает Заратустра. Если умер Бог, значит умер человек, поначалу распался на суперменов и безликую массу, которую Л. Толстой назвал «злом мира».

Большинство страшится свободы и обречено на нее во спасение от себя, но не так, как учил Ницше: «Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти». Не вина Ницше, что его идея обрекла сверхчеловека на «ад одиночества», призывая человека уйти корнями в землю, он втянул его в преисподнюю.^[16]

Для России характерна мысль Достоевского о Божественной тайне мироздания: «Многое на земле от нас сокрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных… Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает и уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее».^[17] Так и случилось. Безумие захватило не только Ницше, но большую часть людей, убоявшихся свободы. Время менялось, а сознание оставалось прежним, хотя «квадрат» уже явно аннигилировал, начинал распадаться.

Итак, почему же оказалась конечной парадигма квадрата? В чем его уязвимость? Не потому ли, что замкнутая система подвержена энтропии? Квадрат оказался конечным, потому что его нет в Природе (и в природе самого человека). То есть квадрат – чисто человеческое изобретение, а все искусственное, не причастное вечности подвержено исчезновению. Даос Чжуан-цзы увещевал: «У буйвола и у коня по четыре ноги – это называется естественным. Конь в узде, буйвол с продырявленным носом – это называется человеческим. Поэтому и говорится: „Не губи природного человеческим, не губи естественного искусственным, не жертвуй собой ради приобретения. Храни свою природу, и вернешься к себе истинному“» («Чжуан-цзы», гл. 17).

Итак, греки создали «вторую природу» и сделали это настолько искусно, изящно, что побудили западную половину человечества идти по своим следам вплоть до XX века. Но в XX веке квадрат, сколь ни держалось за него помраченное сознание, изжил себя, утратил силу, вышел из подсознания (не хватило воздуха на глубине).