Моменты творчества. Кривизна, невозможность, боязнь несуществующих глаз
Бегу глазами по строчкам романа и вдруг улавливаю какое-то особое влечение авторов, которое странным образом передаётся и мне, к тому, о чём они говорят словами персонажа. Братья Бри говорят о страхе. Мне кажется, я почувствовала, с каким трепетом они прикасаются к этой тонкой материи, словно страшась «обидеть» её. И страх в ответ показывает им какие-то свои лики, позволяя рассматривать себя. Вот лишь три примера. Из письма подростка Джеймса Хогстина Дэниелу:
"Бывают моменты непреодолимого страха (конечно, прежде всего я говорю о том, что пережил сам). И выход только один – спрятаться. Но спрятаться так, будто ты исчез, и вернуться, когда почувствуешь, что можно вернуться. Этот момент почувствуешь, я знаю. Исчезаешь ты – исчезает и твой страх, потому что то, что вызывает его, теряет тебя из виду и не может найти и, скажу так, бросает эту затею, навсегда или на время. Если ты подумал, что я сумасшедший, не пиши мне больше. Но знай: я научился прятаться от страха, я могу исчезать. Мне надо было это кому-то сказать". Из откровений Эндрю Фликбоу: «… Но во мне, как и в Терезе Брэнтон, не было защитного механизма, защитного рефлекса остаться самим собой в момент, когда я увидел то, что увидел. Почему, Дэниел? Ответьте, пожалуйста… Именно. Я увидел то, что человек не привык видеть. Видеть это – противоестественно для глаз человека, для его разума…Это не были глаза зверей. Это не были глаза людей. Это были глаза каких-то иных „людей“. Говорю так, как я воспринял их тогда… Если на вас, угрожая всем своим видом, наступает медведь, в вас возникает страх. И своей кожей, и умом вы понимаете, что медведь будет терзать вас… На меня смотрели те глаза, и я лишь успел понять, что во мне сейчас не останется меня, не останется того, что называется личностью. Я успел понять, что во мне не остаётся воли. Во мне не осталось даже крика, я не смог защитить себя криком. Всё, что осталось от меня, – это дрожь испражняющегося тела. Дэниел, рядом с вами идёт человек, личность, и трудно представить себе, что в те мгновения он был дрожью куска плоти, который покидали все представления, накопившиеся за четырнадцать лет… То, что в пещере произошло с моим сознанием и засело в нём, для себя я называю боязнью несуществующих глаз. Думаю, со мной, с Терезой Брэнтон, с кем-то другим (кто его знает) человечество обрело ещё одну разновидность страхов…» И наконец переживания самого Дэниела: "Дэниел упал на пол… и изо всех сил сдавил голову руками, перекрыв предательские щели, через которые только что в неё продрался этот невозмутимый голос, этот невозможный голос. И его переполнило какое-то новое невыносимое чувство – чувство невозможности… невозможности того, что случилось… невозможности ничего вернуть… невозможности вернуть Лэоэли… невозможности видеть её, говорить с ней… невозможности любви, которая уже зародилась в его душе… невозможности быть. Это чувство разрывало Дэниела, и рыдания, сами собой, принялись извергаться из него, отзываясь в нём судорожными рывками плоти и бессловесного голоса… «То, что в пещере произошло с моим сознанием и засело в нём, для себя я называю боязнью несуществующих глаз», – шептала вода голосом Эндрю… «То, что сегодня вселилось в тебя в вашем с Лэоэли доме, – это боязнь несуществующего дня. Эта боязнь завтрашнего дня. Как вступить в него, если в нём не будет Лэоэли… но будет призрак Лэоэли? Это невозможно. Невозможно – это и есть боязнь»… «Вчера, завтра… Что это значит?.. если случилось то, что случилось сегодня… нет, не сегодня – сегодня в одно мгновение. Только это мгновение, только оно что-то значит. Всё значит. Только для него, для этого мгновения на линейке времени, родился ты… потому что оно выбирало между возможностью и невозможностью всего того, что было с тобой до него и было бы после него. И выбрало невозможность»… «Нет, Джеймс, ты не сумасшедший, теперь я знаю это… Моменты. Ты говоришь: моменты. Но на моей линейке времени нет ничего, кроме одного мгновения. И я не хочу возвращаться в него, не хочу больше пробовать его на вкус. Этот вкус – боязнь несуществующего дня. Главное: исчезаешь ты – исчезает и твой страх, исчезает боязнь несуществующего дня. Так вот для чего судьба подсунула мне тебя, Джеймс Хогстин. А ведь я мог тебя в корзину… Нет, значит, не мог».
Тема страха в романе мне кажется очень интригующей. Теперь, по прочтении его, я думаю, что на самом деле в людях прячется «боязнь несуществующих глаз», «боязнь несуществующего дня», боязнь чего-то несуществующего, спровоцированная какой-то ситуацией. Может показаться забавным, но теперь я пытаюсь объяснить поступки других героев романа, как, откровенно говоря, и некоторые свои поступки, боязнью несуществующего. Очень интересный персонаж – художник Феликс Торнтон. Казалось бы, отрицательный герой. Один из участников экспедиции искателей метеоритов, Эшли Вуд, так отзывается о нём:
"Художничек всех настроил против себя и ничего не хотел понимать. Он смотрел на всех свысока… Человек он неправильный. Ел отдельно, говорил с издёвкой в глазах… и всё такое. Только из-за брата терпели".
Дальше – проводник Торнтона, лесовик по имени Лавуан, по прошествии нескольких дней совместного похода так оценивает его: «Я тоже скажу тебе на дорогу: в твоей душе слишком короткое расстояние от расположения, которым ты одариваешь человека, до обиды, которую ты наносишь ему, чтобы я сожалел о расстоянии между нами, навевающем скуку». Отрицательный герой и расположение. В Торнтоне присутствует это расположение, некая притягательная сила. Я, вслед за Тимоти Бейлом, обыкновенным подростком, каких много, попалась на приманку, названную братьями Бри кривизной, притягательной кривизной. Она есть антитеза школьной прямоты, провозглашающей: это – хорошо, а это – плохо.
"Проходи в комнату. Не стесняйся… или стесняйся. Как получится"… «Не пугайся или пугайся. Как получится»… «Все взрослые – предатели детства. Ради истины можно подрисовать хвостик „почти“, но это мало кому подарит везение. Странно… Странно: дети становятся взрослыми и предают своё детство. Себя предают… Со временем сам ответишь, предатель детства я или нет. А позже ответишь на более трудный вопрос: предатель ли детства ты сам. Да, видишь ли, какая штука: если понимаешь… начинаешь понимать, что в будущем станешь предателем, стоит ли так густо обижаться на других, на взрослых?»
Кривизна Торнтона отрицает прямоту и предлагает взамен тайну. Тайна – в его рисунках на потолке и стенах комнаты, в его рассказе о некой загадочной стране, в которую когда-то его занесла судьба и в которую он снова мечтает попасть. Тайна в нём самом, в его внешности, в его поведении, в его одержимости, как творце, в его неистовстве, которое выявляет себя в процессе написания картин. Однако, к чему приводит Торнтона его кривизна? Торнтон – над всеми. Он считает себя избранником. О городском бродяге, своём двойнике, он говорит , что нашёл на помойке совершенно безнадёжный экземпляр, который не достоин быть даже его тенью, не говоря уже о том, чтобы бросить тень на его доброе имя своим присутствием в пространстве и времени. Дэнби Буштунца, дедушку Дэниела, он называет погрешностью истины, которую надо стереть ластиком. Кривизна – это кривой путь. К чему же Торнтон приходит в конечном счёте? Что ставит выше собственного "я"? На чей суд отдаёт себя? Авторы рассказывают об этом. Я же задаюсь ещё одним вопросом: может быть, его путь во многом определяет боязнь несуществующего? Несуществующего чего? Может быть, боязнь несуществующего себя, несуществующего избранника, по имени Феликс Торнтон? Может быть, Перекрёсток Дорог исцелит его от этой боязни и вместе с ней – от мании величия?
Отзывы об авторе
1