Театры Тольятти. Том 2

Главное, чтобы публика не кидала в нас стеклянные бутылки

XV Международный литературно-театральный фестиваль «Майские чтения» триумфально открылся взрывными спектаклями московского ТЕАТР. DОС «Большая жрачка» и «Война молдаван за картонную коробку».

В нынешнем выпуске «Культпохода» мы подробнее остановимся именно на этих двух постановках, на следующей же неделе представим читателям обзор фестиваля в целом.

Тольяттинский театральный центр на Голосова, 20 – давний партнер ТЕАТР. DОС: ряд проектов в разное время уже были показаны на сцене театрального центра, да и тольяттинцы были частыми гостями москвичей.

Мат как средство общения

Название спектакля Александра Вартанова и Руслана Маликова «Большая жрачка» ассоциативно отсылает зрителя к известным телевизионным проектам типа «Большой стирки», «Окон» и другим реалити-шоу. Создатели «Жрачки» утверждают, что весь материал спектакля был собран в коридорах «Останкино» путем «промышленного шпионажа»: то есть авторы просто ходили по кабинетам и курилкам с диктофонами и тайно записывали все беседы, происходившие в их присутствии. Мало того, и авторы, и участники спектакля сами до сих пор работают на телевидении – правда, уже не в ток-шоу.

Перед началом спектакля зрителей на полном серьезе предупреждают, что сейчас они могут увидеть сцены секса, насилия и жестокости, услышать нецензурную брань, поэтому авторы проекта настоятельно рекомендуют покинуть зал несовершеннолетним, беременным женщинам, людям со слабым сердцем и неуравновешенной психикой. В противном случае дирекция фестиваля и создатели спектакля полностью снимают с себя всяческую ответственность за происходящее. Зрители тут же включаются в некую интерактивную игру, театральный зал на некоторое время превращается в телевизионную студию, в которой перед началом программы ведущий дрессирует толпу идиотов – как им следует хлопать в ладоши, топать ногами и свистеть.

Подготовка к скандальному телешоу идет полным ходом: подыскиваются персонажи и статисты, изобретается сценарий, люди делятся своими личными проблемами и творческими свершениями. Вроде бы живут обычной жизнью, совершают достаточно рядовой промышленный цикл. Все это – на фоне невероятной концентрации словесных конструкций, изобилующих ненормативной лексикой. Но персонажи не просто ругаются – они фактически изъясняются исключительно матом. Разумеется, часть публики первое время пребывает в некотором оцепенении, впрочем, вскоре первый шок проходит, и все потихоньку начинают втягиваться в перипетии происходящего на их глазах действа. Впрочем, в спектакле нет четко выстроенного сюжета, отсутствуют завязка, кульминация и финал. Все это – причудливая мозаика вполне вероятных жизненных ситуаций.

Ей-богу, по-настоящему страшно становится от осознания того, каким изощренным оружием может быть телевидение, как цинично происходит оболванивание аудитории, как нивелируются какие бы то ни было ценности у самих создателей причудливого шоу. В крохотном зале чужая, невидимая в обычных условиях неприглядная человеческая жизнь происходит перед зрителями на расстоянии вытянутой руки: вот герои занимаются самоудовлетворением, не теряя нить обсуждения сценария шоу, вот актриса стягивает с себя трусы и прямо перед носом присутствующих совершенно неэстетично «имеет» коллегу по работе. Остается лишь припоминать, в каких еще чувствах не был оскорблен зритель.

В финале на сцену выносят голого мужика, обмазанного паштетом, на него швыряют участницу ток-шоу (по сюжету – его жену). Словом – крик, визг, драка, все в паштете, секьюрити носятся за обезумевшей женщиной, та скачет по зрительским рядам, немного паштета перепадает уже и зрителям, зал вот-вот в ужасе ринется к выходу, в суматохе наступая друг другу на пятки…

Якобы ведущий якобы телевизионного шоу завершает передачу, остекленевшим взглядом обводит притихшую аудиторию, о чем-то через микрофон говорит с операторами из аппаратной, и, наконец, взрывается в истерике, адресуя свой гнев залу: «А вы чего здесь сидите?! Идите все на…!» Интеллигентному симпатичному молодому человеку, одному из авторов проекта, Александру Вартанову, как всегда, достаются самые примечательные роли. Мы не упустили возможности поговорить с ним об увиденном спектакле.

Скажи мне, какие передачи ты смотришь, и я скажу, кто ты

Корр.: Была ли хоть раз негативная реакция зала на ваш спектакль?

Вартанов: Один-единственный раз за полтора года и тридцать показов был зал, который весь спектакль молчал от начала до конца, при том, что это было в момент, когда уже была пресса, телеэфир, и люди понимали, куда идут, то есть присутствовало меньше случайной публики. Естественно, мы почувствовали напряженную реакцию, я прямо сказал перед выходом: «Не надо идти на поклон». Из-за этого спектакль прошел ужасно, потому что никто не понимал, что происходит. И мы вышли на поклон, и никто не захлопал. Музычка играет, мы, как дебилы, выползли, постояли, повернулись и ушли. И люди даже не дождались, пока мы уйдем со сцены: начали вставать с кресел и уходить.

Корр.: А где это было?

Вартанов: В ТЕАТР. DОС, мы только в DОС и играем. На самом деле мы «Жрачку» не возили никуда и даже не знаем реакцию. Спектакль был только на польском фестивале «Знакомство с русской драматургией» в Гданьске, но там не было части оригинального состава, получился такой полужопый спектакль, извините за выражение. И здесь мы фактически впервые куда-то его вывезли из Москвы в Россию.

Корр.: Как возник спектакль?

Вартанов: На самом деле мы делали этот спектакль очень странно. То, что он имеет какой-то успех и уже полтора года идет – на это вообще никто не рассчитывал. Мы его сделали практически за несколько дней, маленькую такую безделушку, нам это было смешно, мы хотели свести счеты с собственным прошлым и с собственной работой на телевидении. И мы подбирали людей, которые, во-первых, были абсолютно свои, чтобы не надо было им долго объяснять, что к чему, и, во-вторых, людей, у которых был какой-то опыт работы, какое-то столкновение с телевидением.

Корр.: Что представляет собой спектакль?

Вартанов: Мы не пытаемся анализировать то, что мы показываем, поскольку мы показываем часть народа и играем самих себя, поэтому мы не можем в принципе отстраниться от этого, как-то на это посмотреть, сделать какой-то вывод. Это просто моментальные снимки реальности, во-первых, а во-вторых – неча на зеркало пенять, коли рожа крива, и нам самим очень приятно иногда наблюдать за тем, как часть зала плачет от смеха, а часть зала просто плачет, но уже не от смеха. И это очень интересно, потому что этот спектакль – он, как, собственно, и телевидение, некое отражение тех, кто его смотрит, потому что можно перефразировать: «Скажи мне, какие передачи ты смотришь, и я скажу, кто ты». Это тоже будет такое маленькое зеркало, и реакция каждого индивидуума на происходящее на сцене вполне предсказуема.

Корр.: Не было ли такой задумки – вступить в прямой конфликт со зрителем, чтобы не словом, произнесенным со сцены, а делом довести спектакль до полной документальности?

Вартанов: Это происходит только в начале и в конце, когда действие развивается непосредственно в телевизионной студии. Там есть момент хотя бы вербального контакта со зрителем. И потом, это все-таки театр, когда мы начинаем с абсолютно голой, пустой площадки, мы сознательно выбрали какую-то абсолютно минималистическую форму, когда из ничего на ваших глазах рождается какое-то зрелище. Строго говоря, наверное, при определенных погодных условиях мы можем сыграть этот спектакль даже на улице, то есть, пользуясь действительно тем, что есть под рукой. Все-таки это театр достаточно условный, мы заставляем вас верить в то, что это телевизионная студия, хотя здесь голая стена и пять стульев – таких же, на каких сидите вы, поэтому мы в немножко другой театр хотим поиграть, в настоящий.

Корр.: Как воспринимают создатели спектакля и актеры бурную, а порой и неадекватную реакцию публики?

Вартанов: Вы знаете, наши актеры ко всему готовы. Нас пугали возможной негативной реакцией тольяттинской публики, но это ничего: если кто-нибудь в нас кинет помидор, мы его кинем обратно. Единственное, чего мы боимся – это стекла: главное, чтобы публика не кидала в нас стеклянные бутылки, а так как бы ничего не страшно.

Корр.: Чем обусловлено то, что спектакль в основном играется на базе DОС? Это специфика самих спектаклей или просто обычные сложности, свойственные любому театру?

Вартанов: Мы создавали этот спектакль в определенных атмосферных и пространственных условиях. Нам там очень уютно, нам там очень хорошо. На большой сцене его играть все равно нельзя. Даже сегодня было очень сложно, когда мы чувствовали, что энергия немножко улетучивается, потому что здесь другая акустика, другой формы зал. Естественно, спектакль местами «просаживался» очень сильно, Это вопрос исполнительского комфорта и исполнительской адекватности. У нас еще более-менее мобильный спектакль, но вот другим DOCовским спектаклям может быть еще сложнее.

Корр.: К вам приходит публика, которая хочет посмотреть на скандал, или это какие-то театралы?

Вартанов: Публика очень разная, потому что, бывает, к нам ходит какой-то бомонд, какие-то артисты, какие-то депутаты. Например, очень лестно отзывался об этом спектакле Олег Иванович Янковский, то есть какие-то профессионалы его смотрят и получают от этого определенное удовольствие, и какие-то студенческие абсолютно люди, которых мы бесплатно сажаем на пол, потому что у них нет денег заплатить за билет. Бывает страшно, когда ты выходишь и видишь – на первом ряду сидит женщина лет шестидесяти, например (это неоднократно было – седые уже люди, какие-то педагоги из театральных вузов), и начинают дрожать коленки, потому что думаешь: вот как я, глядя в глаза этой женщине, скажу слово «б…» и так далее. Но большинство людей адекватно реагируют. И самое приятное, самое потрясающее – когда вот эти бабушки, эти седые старушки после спектакля подходят к тебе, начинают тебя обнимать, что-то говорить – вот это вот самый, выражаясь терминами нашего спектакля, п…ц, потому что на это мы никак не рассчитывали. Мы можем оценить какое-то удовольствие, которое получили профессионалы просто от другого стиля игры, или мы понимаем, что студенческая молодая аудитория просто ловит какую-то энергетическую нашу волну. Но когда зрелым, сложившимся людям, совершенно отстраненным от театра, это нравится и вызывает какие-то слезы, и они считают, что это что-то очень серьезное – вот это больше всего приятно.

Корр.: Как вы оцениваете свой спектакль?

Вартанов: Мне кажется, это очень простое и правдивое зрелище, тут все значит только то, чем является. Когда человек сидит на стуле и дрочит – это значит человек сидит на стуле и дрочит. Это любимый эпизод у критиков, которые пишут, что это метафора какого-то умственного онанизма. Это не метафора. И все остальные эпизоды (я привел просто такой наиболее вызывающий момент) – все значит только то, что вы видите. Здесь нет никаких подтекстов, никаких контекстов. Это контекст нашей сегодняшней жизни. Это очень простое зрелище на самом деле. Мы сознательно сделали спектакль про ток-шоу в формате этого ток-шоу. Мы не говорим, что это абсолютно объективная реальность, можно было сделать спектакль, точно так же собрав с диктофончиком материалы о каких-то разбитых судьбах, о трагических буднях, о слезах, о каких-то профессиональных взлетах и падениях. Мы выбрали именно эту сторону, потому что об этом никто раньше не рассказывал. И это скорее покажут по тому каналу, по которому идут такие передачи, чем по каналу «Культура». Мы не рефлексируем на эту тему, мы не делаем никаких выводов, мы не обобщаем и не рождаем вокруг этого сверхидею. И это вызывает очень часто негативную реакцию профессиональной критики: «Ну да, ну вы нам показали, что все – говно. Мы и так знаем, что все – говно». Хочется сказать этим людям: ни хера вы не знаете на самом деле. Ни хера вы не знаете, и не льстите себе. Вы узнаете об этом, только посмотрев наш продукт.

Жизнь не удалась, но попытку засчитали

Зритель еще не успел осмыслить катарсис, полученный им от увиденного зрелища, как на следующий день ТЕАТР. DОС погрузил его в новую гамму бурных эмоций: на суд публики был вынесен спектакль Александра Родионова, поставленный известным драматургом и режиссером Михаилом Угаровым «Война молдаван за картонную коробку».

Если верить легенде, историю, послужившую побудительным мотивом к созданию пьесы, автору Александру Родионову рассказал начальник одного из московских отделений милиции: дескать, молдаване-гастарбайтеры, торгующие на колхозном рынке столицы, жили тут же, прямо за забором рынка в картонных коробках из-под бытовой техники, и в один из непрекрасных дней такие же искатели счастья попросту вырезали всю компанию – скорее всего, немотивированно, без видимой причины.

Итак, на сцене в двух коробках (одна из-под телевизора, другая из-под холодильника) ютятся странные персонажи. В одной коробке – трое земляков-молдаван: чистоплотный (если подобное возможно в таких условиях) бывший спортсмен Дима, спокойный пофигист и любитель анекдотов из газет, найденных на помойке, Митя, и боевая подруга жизни Галя, перебравшаяся в Москву в поисках сгинувшего в городе-монстре мужа. Они обсуждают свои трудовые подвиги, готовят еду, безропотно сносят нередкие милицейские рейды… В коробке рядом – два мутных типа, еще не свыкшихся со своим положением, но дегенерирующих более успешно, чем их соседи. Да, есть и еще один персонаж, некто Рашидов – владелец овощных лотков, благодетель и работодатель. Его знают даже менты, поэтому если скажешь, что ты работаешь у Рашидова, то, может быть, по почкам и не будут бить. Раз в неделю он снимает в приличной гостинице номер, куда приходит Галя: в человеческих условиях она принимает ванну, ест фрукты, пьет вино, слушает радио и… Нет-нет, далее все не так, как вы подумали: Рашидов – утонченный извращенец, и настоящее удовлетворение он получает только от совместного прослушивания классической музыки.

Создатели спектакля специально привлекли к участию в проекте совершенно неизвестных актеров с неактерской внешностью, которые и сами являются фактически лимитчиками, чуждыми той среде, в которой находятся. Вербатим, техника документального театра, использованная в постановке, низводит актеров до обычных людей с улицы. Они не играют – живут на сцене: занимаются сексом после работы, пьянствуют, мочатся, блюют, дерутся, ковыряются в носу… Наконец – убивают друг друга.

Методы вербатима, что отмечали многие критики, не новы. Можно вспомнить некоторые причуды Гиляровского, пьесу Горького «На дне», поиски натуры актеров старого МХАТа. Но спектакль – не один лишь срез безысходной жизни. Да, компания рыночных торговцев глупо погибла на своей помойке. Да, один из мутных соседей избрал себе дикую смерть, повесившись в тоннеле столичного метро, о чем написал «Московский комсомолец» в номере от 1 июля (!) 2004 гола. Но один из героев все же выжил, у него родился сын, ставший уже настоящим москвичом, и у него через 25 лет, в 2029 году тоже родился сын, уже коренной москвич, а у того, также через 25 лет, в 2054 году родилась дочь, которая и рассказала нам всю эту историю. Крысы мутируют… Тараканы пережили мамонтов… Будущее за теми, кто вгрызается в эту жизнь всеми зубами и когтями и находит себе место под солнцем, четко следуя небезызвестной теории Дарвина.

ТО №99 (1004) 03.06.2004

Тонкая грань между эстетством и шоком

Без преувеличения можно сказать, что «Майские чтения» в этом году – событие номер один в культурной жизни города. Во всяком случае, уж за первое-то полугодие можно смело поручиться. Продюсер «Майских чтений» Владимир Дороганов планировал расходы на ХV литературно-театральный фестиваль в пределах 110 тысяч. Сейчас он с грустью признает, что финансовая составляющая проекта вышла далеко за пределы намеченных сумм. Письма-призывы о поддержке мероприятия были заблаговременно разосланы едва ли не всем градообразующим предприятиям и крупным фирмам. Не помог никто. Посильную поддержку оказали лишь гостиничный комплекс «Спутник» и департамент культуры города. Основной груз затрат лег на фирму «Нова-Тольятти», которую возглавляет сам Дороганов. Кстати, организаторы фестиваля хотели бы отметить неоценимую помощь Сергея Белика, Андрея Потехина и Дениса Макарова – сотрудников дорогановской фирмы, которые каждый год работают на фестивале, решая массу оргвопросов, незаметных для зрителей, а зачастую и для участников программы.

Весь фестиваль в трех абзацах

В этом году на фестивале ввели несколько новшеств. Помимо обязательной театрально-драматургической программы, на зрительский суд было представлено несколько художественных акций (перформансов), художественных и фотовыставок, поэтических и музыкальных выступлений. Чтобы отсечь праздношатающуюся публику, в основном неформальную молодежь, которой негде выпить, дирекция фестиваля ввела фейс-контроль, а также платные билеты по 300 рублей. Правда, для студентов, театралов и педагогов на билеты были скидки от 50 до 70 процентов. На некоторые московские спектакли лица до 18 лет не допускались. Вход на тольяттинскую часть программы был свободным. Сделать даже беглый обзор фестиваля довольно сложно, многие акции, спектакли, читки и показы достойны, конечно, более широкого обсуждения. Увы, мы не специализированное театральное издание, а потому выхватим из обширной фестивальной программы наиболее заметные, событийные мероприятия. Шоком, гвоздем фестиваля стали, безусловно, знаменитые спектакли московского ТЕАТР.DOC «Большая жрачка» (авторский проект Александра Вартанова и Руслана Маликова) и «Война молдаван за картонную коробку» (руководитель постановки Михаил Угаров, либретто Александра Родионова, режиссеры Руслан Маликов, Татьяна Копылова, Сергей Пестриков). Кстати, один из дней фестиваля был выездным и проходил в Самаре. В областном центре «Коробка» провалилась начисто: в зал набились милые дамы лет пятидесяти, которые перешептывались, почему иногда не слышно актеров и где декорации. Вежливо посмотрев спектакль, по окончании зрители так же вежливо встали и молча ушли. Провалом фестиваля стала его поэтическая составляющая. Тольяттинских поэтов слушали тольяттинские поэты – пришли лишь участники программы. Московский поэтический авангард второго эшелона собрал целых пятнадцать (!) зрителей. Отдохновением души, главным «ха-ха» фестиваля стал спектакль по пьесе арт-директора «Майских чтений» Вадима Леванова «Изобретатель швейной машинки» (московский Центральный дом актера им. А. Яблочкиной, режиссер Игорь Корниенко). Изощренным эстетством фестиваля можно назвать недоковский проект ТЕАТР. DОС «Norway.Today» (автор Игорь Бауэршима, режиссер Георг Жено, Германия). Надежда фестиваля – франко-российский проект Кристофа Фетрие и Вадима Леванова с рабочим названием «Адью, Милена!» (актеры Милена Цховреба и Вартан Еницян). Наконец, главное занудство фестиваля – десять или одиннадцать представленных проектов Вадима Леванова, где он выступал либо в качестве автора, либо режиссера. Словом, получился небольшой перебор. В связи с совсем другими вещами Владимир Дороганов утверждал, что фестиваль можно было бы «вогнать» в рамки трех дней – сделать его плотнее и ударнее. И, конечно же, менее затратным. Собственно тольяттинская часть программы тоже не осталась без пристального внимания – это выступление «ударного» в прямом и переносном смысле коллектива «Барабаны мира» и концерт виртуального театра «Позорище» «На правах рекламы»; это арт-акции группы 3DK «Музей рая» (Татьяна Минсафина, Елена Шлиенкова, Татьяна Чирикова) и «Белый стол на зеленой траве» в рамках проекта «За культуру пития» (Тольяттинский краеведческий музей и театральный центр «Голосова, 20»); это читки и показы тольяттинских драматургов Киры Малининой, Юрия Клавдиева, Вячеслава и Михаила Дурненковых).

Панацеи не существует

Своими впечатлениями поделились некоторые гости и участники «Майских чтений».

Елена Строгалева, редактор «Петербургского театрального журнала»: Я не разделяю бытующего мнения, что современная драматургия является панацеей. Сейчас она направлена на создание некоего фона, группировки и привлечения людей, которым может быть традиционный театр и не был бы интересен в силу его некоторой заторможенности, но которые пришли, почуяв в этом именно какую-то перспективу. Эти люди смогут, вне зависимости от того, будут ли они заниматься современной драматургией, чем-то иным, принести в традиционный стационарный театр какие-то новые идеи. По крайней мере, они совершенно иначе ощущают жизнь, мир вокруг. И нынешняя реакция и всплеск современной драматургии – это, конечно, попытка связать день сегодняшний и искусство, потому что тот замкнутый мир, который существует в виде стационарного театра, он сейчас несколько искусствен, отсюда такой интерес и к кинематографу тех же самых драматургов, и собственно к созданию текстов, потому что на данный момент людям нужно осмыслить себя в этом мире, осмыслить свое «я», заявить о себе.

Корр.: Есть ли ярко выраженная специфика современного литовского театра и современного русского театра или все-таки их объединяют некие общие тенденции?

Рамуне Беляускайте, театровед (Вильнюс, Литва): О тенденциях современного литовского театра говорить пока очень трудно, потому что у нас нет такого большого количества современных драматургов, только четыре основных имени: они все очень различные, но это отличается от русских драматургов. В их пьесах другие проблемы, темы, сюжеты – в основном доминируют отношения между людьми, социальные проблемы и проблемы индивида уходят на второй план. В наших пьесах нет такой резкой современности, много исторического контекста.

Корр.: То есть для вас современный русский театр представляет интерес еще и в том, что там показан некий спектр проблем, который не освещает литовский театр?

Беляускайте: Который у нас не существует! Это интересно, потому что это нечто иное, чем западный театр. Мы ищем новый материал в России, мы думаем, что это перспективно, здесь можно найти интересные пьесы. Поэтому литовцы часто выезжают на фестивали искать новых авторов и потом привезти их в Литву. Но ставить такие пьесы большие театры не рискуют, потому что тематика для литовцев, она не так актуальна. Боятся: будет ли отклик, будет ли интерес к этим пьесам?

Корр.: Какова психологическая подоплека того, что человек считает, что традиции – это как бы хорошо, а все, что вне рамок традиций – это, может быть, нехорошо и даже вредно?

Алексей Слюсарчук, режиссер театра «Особняк» (Санкт-Петербург): Это вопрос столкновения поколений. Это касается не только театра, но и культуры вообще. Тот административный аппарат, который сейчас работает (и в Тольятти, наверное, и в Петербурге), сформировался во многом на внутреннем ощущении потери (разломы, перестройки, вот эти девяностые годы, какие-то катаклизмы экономического характера), – это сложно психологически, и тенденция держаться за что-то или иметь что-то – не тенденция поиска, не тенденция открытого движения куда-то, а видимость стабильности, она остается психологической тенденцией, и получается так, что она очевидна для поколения, которое сейчас так или иначе решает какие-то административные вопросы. В Европе, по моему опыту, очень просто: там все настолько уверены, что консервативное искусство незыблемо и традиционно, что любые поиски в области авангарда или в области современности, модерна приветствуются сразу, потому что появился кто-то, кто это делает, потому-то нет страха за то, что все опять может быть разрушено. Зрители должны иметь возможность видеть всю театральную палитру, так же как литературную. И не нужно этого бояться. Современная драматургия – это то, что окружает нас. Если кто-то хочет жить прошлым – пусть он живет прошлым, это, в принципе, его право. Если кто-то хочет держаться за стереотипы – пусть держится за стереотипы, это тоже его право. Но, я думаю, как раз для культурной политики в области администрирования очень важно понимать, насколько важны эти новые попытки создания современности. С другой стороны, я злюсь оттого, что они не понимают шанса, который им выпадает. У меня вызывает недоумение, что они не понимают, что ничего не сделали: если чуть-чуть вложиться в центр современной драматургии, можно получить огромный резонанс, огромную пользу. Вне зависимости от того, нравится это или не нравится, можно выстроить, как уже выстраивается, культурное событие российского, европейского масштаба в театре на Голосова, 20, из очень простого помещения на первом этаже, если использовать его сообразно менеджерским схемам, если бы был достаточный пиар. Ведь вопрос не вкуса, нравится или это не нравится департаменту культуры. Он же не театральный критик, это вообще не их профессия – понять, что здесь есть огромный потенциал – финансовый, организационный. Я был на фестивалях в Эдинбурге. В этом городе ничего нет, ну вообще ничего. Там люди никак не могут жить. А они придумали такую идею: у них есть ежегодный театральный фестиваль, и Эдинбург знают все из-за этого театрального фестиваля. Тогда работают гостиницы, работают рестораны, работают инфраструктуры всего обеспечения – город начинает существовать на такой простой ситуации. Пиар по телевидению первых российских каналов, конечно, может быть вполне, и об открытии фестиваля может сообщать не городской департамент культуры, а телеканал «Культура», это очень просто, только нужно достаточно внимания этому уделить, и дневник фестиваля, так же как дневник фестиваля «Золотая маска», идет по каналу «Культура» – также вот и фестиваль «Майские чтения» может идти по каналу «Культура» как событие. Вот об этом должен думать департамент культуры, вот это он должен понимать. А «нравится не нравится», «современный не современный» – в конце концов, пусть театральные критики рассудят, пусть приедут сюда, пригласят профессоров, которые разбираются лучше всего, выпустят бюллетень фестиваля, объяснят, почему это так, что в этом хорошего и почему это так важно. Мне кажется, что вот так нужно поступить, а для этого нужно просто помочь фестивалю обеспечить вот эту финансово-организационную ситуацию. Не нужно бояться новых технологий в сфере культуры. Топ-менежеры делают состояния за один год на одном фестивале.

Мода, которая скоро пройдет

Корр.: То, что происходит в нынешнем театре, происходит везде или каждый фестиваль все-таки имеет свою специфику?

Ксения Драгунская, драматург (Москва): Можно сказать, что фестиваль в Любимовке, который сейчас проходит в Москве, фестиваль «Новая драма» – это одно. А фестиваль в рязанском или в воронежском ТЮЗе – это, конечно, будет несколько другой фестиваль. Это зависит от проблематики, от того, что театр хочет получить. Например, когда какой-то областной ТЮЗ ставит фестиваль – он хочет получить, наверное, каких-то новых авторов, которые пишут для широкой общественности какие-то доступные тексты. Я считаю все-таки, что «Новая драма» – это фестиваль для очень узкого круга специалистов, это все исключительно в рамках Садового кольца. Конечно, у них большой промоушн, но широкому кругу российской театральной общественности это неинтересно, это не имеет никакого отношения к тому, чем живет провинциальный театр. Все-таки мне кажется, что вот эта DOCовская тенденция не может побеждать повсеместно. Хотя некоторые говорят, что эстетически побеждает тенденция табуированной лексики на сцене и так далее. Ну, где она побеждает? В ТЕАТР.DOC и местами на каких-то спектаклях «Новой драмы». Как узкое направление, как мода, которая скоро пройдет. Она не может победить повсеместно. Это просто исключено по объективным причинам.

Корр.: Вы давно в России с театральными проектами?

Кристоф Фетрие, режиссер (Париж, Франция): Как давно я занимаюсь театром в России – я не знаю. Может, десять лет. Я всегда занимаюсь международными проектами. Сейчас это связано с Россией, потому что я очень люблю работать в России, с русскими артистами. Но я работаю в Германии, во Франции, в Китае, я работаю фактически по всему миру. И эти международные проекты не просто международные для того, чтобы быть международными. Факт в том, что сейчас, мне кажется, в нашем обществе очень важно найти вариант для того, чтобы поговорить не через ружье, не через войну, а через искусство. И я так, как могу, пробую ломать границы, поэтому интересно работать с разными людьми, с разными артистами.

Корр.: Когда зритель увидит ваш новый проект в готовом виде?

Фетрие: Сейчас у нас с Вадимом Левановым пока нет общего материала, мы еще в поиске. Когда он появится – мы будем идти дальше. Идея проекта такова. Поскольку актриса владеет разными языками – грузинским, русским, немножко французским, я хочу сделать этот проект между тремя городами: Парижем, Москвой и Тбилиси.

Перед открытием фестиваля Владимир Дороганов высказался в том смысле, что, дескать, «…ребенок уже не в памперсах, но еще постоянно накладывает в штаны», – получилось этакое физиологическое определение невозможности полного совершенства. Несмотря на некоторые «но» и всяческие оговорки, фестиваль тем не менее состоялся. Кто-то из коллег-журналистов, ограничившись банальной пресс-конференцией, даже посетовал в сердцах: «Почему ты меня не предупредил, что все будет так круто?!»

ТО №105 (1010) 11.06.2004