Закат полуночного солнца

Посидели на дорогу, и разошлись, в надежде друг друга не увидеть, в якобы разные стороны. Ночью в Пароход загружали уголь. К утру рабочие осознают – что их труд был напрасен. Темная ночь скрыла тот факт, что вместо необходимого каменного угля, были загружены тонны бурого, причем неважного качества и марки. С таким судно далеко не уйдет, очевидно, посчитав грубым образом теплоѐмкость этого топлива. Тридцать пять тонн, которые они успели загрузить – благо, не спешили, были выгружены, и заменены на верный вид топлива. Оказалось, что бурый уголь должен был уйти в Японию, на японском судне, стоявшем рядом, который проходил здесь транзитом, только ради того, чтоб забрать залежавшийся бурый уголь. Добро не сильно большое, но и терять возможность забрать – устойчиво не желали.

В капитанской рубке происходило крупное совещание и генеральное обсуждение маршрута хода. Маршрут еще раз скорректировали, но незначительно, на сугубо внутреннем уровне. Уточнили списки пассажиров, запасы необходимых ресурсов, в том числе питьевой воды и продовольствия.

Днем, двадцать третьего сентября, «отдали» телеграммы в порт Ванкувера, Петропавловского порта и Лос-Анджелеса, что следующего дня судно выйдет в нужном направлении и через энное количество дней по расчетам они зайдут в вышеуказанные города. Пароход был сделан из естественно железа и имел две мачты для парусов и одну большую-пребольшую дымовую трубу. Корпус, разделѐнный на три палубы, имел размеры больше двух сотен футов длины и тридцати, возможно сорока футов ширины. На «Гельвеции», а именно так она называлось, имелось три трюма, оборудованных паровыми грузовыми лебедками. Общая грузоподъѐмность парохода составляла до восьми сотен тонн полезного груза, помимо запаса угля в бункерах, которые расширили в полтора раза, за счет перестроек, которые осуществлялись за пару месяцев до этого в каком-то японском городе. В среднем трюме располагался балластный танк.

Таким образом, характеристики парохода очень сильно напоминали

известнейший в былые времена «Владивосток» – товаропассажирский пароход Добровольного флота, однотипного с пароходом «Камчатка», построенным на той же верфи, закупленным у Англии в далеком 1880 году за громадные по тем временам деньги. Он был знаком многим старожилам, и чем-то напомнил о тех добрых временах, весной 1891 года пароход «Владивосток» сопровождал крейсер «Память Азова» с цесаревичем и будущем императором, к горести последним, Николаем Александровичем во время его пребывания на Дальнем Востоке и визита в Японию и Китай. Но «Владивостока» не было с нами, так как 5 октября 1893 года корпус переломился и двумя частями ушѐл под воду, потрепанный морской стихией чуть ранее, а вскоре части корпуса были проданы японцам за смешные тысячу рублей.

Стальной монстр «Гельвеции» приводил в движение двигатель схожего типа «Компаунд» мощностью в восьмисот лошадиных сил. Вероятно, это был младший брат «Камчатки» и «Владивостока», построенный нескольким позже, примерно на десять лет, с определенной модернизацией внутри, но сохранивший очень и очень схожий вид, как у старших братьев. Настоящее название судна было старательно стерто со всех мест, само оно было в неплохом состоянии, хотя и нуждалось в определенном ремонте косметического характера. «Гельвеция» – имя, данное, видимо, швейцарцам, прежними владельцам судна, иначе бы трудно объяснить название корабля в честь персонифицированный символ Швейцарии – страны, не имеющей выхода к морю. Еще более странным было то, что название написано кириллицей, а не как должно быть – «Helvetica». Но никто на это и не обращал внимание, не имея время на догадки, а имея конкретную цель подготовки к выходу «Гельвеции» в назначенный срок. Из тех рабочих порта, мало кто вообще знал, где та Швейцария находилась. Другое дело – «Владивосток». И слуху приятно и сердце близко.

Во втором половине дня, с корабля спустили флаг Японской империи, зачем-то повесили Андреевский, вскоре догнав, что сделали что-то не так, вернули Японский на место, повесив на первой, залежавшийся в каком-то учреждении старый добрый флаг гербовых цветов по толкованию времен Александра II :

«Чѐрный цвет был взят с герба России, на котором был изображѐн чѐрный двуглавый орѐл. Жѐлтый цвет по одной версии был также взят с герба России, таковым было поле, в котором изображался двуглавый орѐл, по другой версии – золотым был двуглавый орѐл на штандарте Византии. Так или иначе, но золотой цвет и двуглавого орла изображали на знамѐнах ещѐ при князе Иване III Васильевиче. Белый цвет был известен как цвет Георгия Победоносца, поражающего копьѐм дракона. Белый цвет символизировал вечность и чистоту у всех народов мира на всех флагах.»

Данное решение вызвало удивление у многих, кто заметили этот, уже как двадцать лет неиспользуемый флаг, но возразить никто не стал. А на третьей палубе повесили привычный современникам «Русский флаг» образца 1883г., ставший официальный в последние года существования Российской империи. И тот, и этот был уже анахронизмом. Не было империи, равно как символов, представляющих ее, как и герба и гимна. Исполнять «Боже, Царя храни» кощунственно, а остальное – непотребно. Провожать торжественно в этот раз не стали.

Наш капитан в ночь перед отплытием, сославшись на проявления лихорадки, прилег в каюте, где надеялся вновь испробовать снотворное, но в этот раз оно дало осечку, он пребывал в муках абстинентного синдрома, укутанный в плед, скорченный от боли, но пытался, на подсознательном уровне противиться. Продержался в таком состоянии до двух часов ночи – и на четвертые сутки воздержания, дотянулся до целительной баночки, размешал дрожащими и горячими, подверженный сильным жаром, будто действительно – заболевший сильно простудой, подготовил тот самый стеклянный шприц, ставший его другом, и укололся, получив облегчение, с отсрочкой примерно на сутки.

Все грузы были погружены, с облегчением вздохнули работники, направившие в свои дома, получив зарплату за свой тяжелый труд. Завтра они обрадуют своих детей и жен нехитрыми подарками. Отплытие назначили на десять часов утра – за три часа до этого началась загрузка пассажирского парохода, стоящего у дебаркадера, пассажирами. На берегу – множество людей, ожидающих очереди на погрузку. Если быть точнее – почти с четыре сотни.

Момент посадки пассажиров всегда волнителен и интересен, особенно со стороны, третьему лицу, не участвующему в непосредственном «празднестве». Несмотря на спешку пассажиров, со стороны некуда спешить и можно наблюдать за такими искренними слезами, за такими искренними переживаниями семей, за тем, как они выглядят.

Смиренно стоящие господа ожидали своей участи – они покидали город. Все шло штатным образом, спокойно, без лишней суеты, все же люду было меньше и проще управлять, нежели в прошлый раз.

Среди организованного строя были и знакомые нам «неофиты» – тройка скрывающихся блюстителей, вернее надзирателей, нравственности и «новой морали». Потешный вид, с ошибками с точки зрения манерного поведения, особенно у «младшего состава» честной компании. Как-то угловато стояли, не так, как рядом находящиеся жеманные, слащавые и напыщенные собственным надутым статусом представители мужской половины человечества. Находились совершенно рядом и представители той самой встречи в домике профессора.

И вновь, между конфликтующими в тот августовский вечер, спустя месяц, здесь, на причале, вспыхнуло пламя раздора на фоне какой-то банальной шалости, выраженной в легкой шутке, адресованной Яну Собескому в ответ за показавшуюся седовласому молодому господину реплику месячной давности. На что, прекрасно понимающий господин ответил, упреждая тем самым возможную реплику своего оппонента, который постоянно упрекал его некоторыми подробностями из жизни, о которых тот, к сожалению Яна, знал, такой фразой: Не судите чужого прошлого – вы не знаете своего будущего. Чем отрезал на корню последующие разговоры, в точности как прошлый раз. На эту небольшую эмоциональную стычку обратил внимание Семен Семеныч, именно Собеский и являлся одной из двух, как вы помните, фигур, ради чего и была затеяна эта доморощенная в представлении красных «охота на ведьм».

Вздохнули с облегчением, когда пароход сделал прощальный гудок и стал медленно, со скоростью равной три узла, отходить от причала, тем самым прощаясь с городом, чуждым для него, но не для тех крошечных, в сравнении с ним, обитателей.

Россию покидали умнейшие и глупые, сильные и слабые, честные и нечестивые, принципиальные в своих суждениях и беспринципные, молодые и старые, добрые и не совсем, но все они были людьми. А что насчет домашних питомцев? Таких по специальной форме было записано три четыре живности, среди них девятнадцать собак и десять кошек, три попугая и один ручной ѐж! Такой милый и желаемый многими, кто имел честь заметить его. Уезжавших с зверьми было видно издалека – со слободки; конечно иронизирую, но в этом была доля правды, так как в основном их обнаруживали корзинки, прикрытые платками или в случае с птицами – клетки.

Вот и все, всяко растягиваемый в хроносе, не путать с мифологическим божеством, миг, наступил. И сказать больше нечего. Так как так обыденно описывать первые минуты и часы путешествия может лишь бездарь, для которого это имеет какой-то смысл, либо же человек, впервые осознавший ту палитру чувств, складывающихся в мироощущение, я же полагаю, что вы не достойны такой траты своего драгоценного времени на эту величайшую глупость. Так пусто на душе, и не о чем думать.

Все уже там, в точке, где прошлое с настоящим уже не пересекаются. Заняты места первого класса – и совершенно немного. Второй класс и третий класс примерно одинаковы по комфорту, в итоге триста пятьдесят два человека пассажиров и названное ранее число экипажем. Но нет, не так это на самом деле.

ЗАПАДНЯ

А что Ванька? Проводил ли он своим взглядом Евгения Николаевича? Нет. Он испарился, будто и не было того августовского случая на причале, не было и похода в булочную, ничего не было. Но нет, не так все просто. Действие опиатов и загруженность работой не дали и минуты времени для капитана, чтоб подумать о судьбе своего временного подопечного. Но Ванька не смирился, и после прохладного прощания, он направился прямиком в порт, к той стайке ребятишек, с которыми он имел контакт общения, где поделился историей о том, где и с каким успехом пропадал все это время.

Затем отозвал своего ближайшего приятеля, сверстника со схожей судьбой – Сашу, такого же бродяжного озорника, где более подробным образом рассказал о том, как он жил в квартире одного из главных людей на судне, которое отправляется послезавтра в далекие края. Почему-то слово «Америка» все не могло запомниться юнцу. В ходе разговора, как и желал Ваня, завязалось – причем с двух сторон одновременно, вот что значит друзья, понимающие друг друга с полуслова, бегства на это судно, с желанием изменить свою судьбу. Уже темнело. Но как же забраться на корабль, да хотя это полбеды, да и еще остаться незамеченным? Но как говорил еще Сократ: кто хочет делать – ищет способ, кто не хочет – ищет причину.

Только совершенно молодой, желторотый, не имеющий здравого смысла мог отважиться на такую авантюру. Но и их можно понять. Корабли заходили в город постоянно – и уйти с ними за горизонт не представляло большого труда, но до этого они еще терпели, стиснув зубы, выдержано, настойчиво, упорно, стоически держались за тонкий стебелек исхудалой жизни в бренном общежитии.

Формирующим фактором для решения на такой шаг стала именно дружба Вани с Евгением, неготовность, уклончивое нежелание прощаться с тем, что за короткий срок стало его жизнью – не такой, какую он видел все эти два года. Вот в чем проблема психологии временных, со стороны взрослых – легких и не обязывающих ни к чему, а со стороны детей, да даже и домашних животных, весьма тяжелым, иногда и не подающим виду – переживаниям.

Как и все подобные выходки – они никогда не планируются и случаются спонтанным образом. Будь человек взрослее, он подумал, перед чем идти на такой шаг.

Парочка шалунишек, говорю так, ибо иначе и трудно сформулировать одним словом пару из Вани и Саши, конечно не таких и беззубых, как большинство «домашних» ребят, с грехом мазурничества, да и чего-нибудь еще, ведь, как известно, безгрешными не рождаются, все же отважились на авантюру. Чем-то перекусили и по-тихому решили уйти. В направлении нужной пристани. Идти было совершенно не далеко – Ванька лишь боялся встретиться глазами с капитаном. Но это к счастью не произошло. Шла активная работа, готовился к погрузке те самые злополучные тонны бурого угля.

Помимо сего – по деревянным настилам катили бочки, тащили деревянные ящики, иногда с применением лебедок. В таком положении невозможно было попасть на судно, их бы заметили и очевидно спросили бы, что те делают, и, в итоге за пушечный выстрел от корабля отправили, пинком под зад. Но, как и все, кто, когда-то наблюдал за работой в порту с погрузкой грузов на корабль знал, чтоб без перерыва никак. Да и было темно, а освещение не справлялось. – Думаю, что через часа два-три они прекратят на время работу. – сказал белобрысый Сашка.

– Как бы лучшим образом зашкериться – промолвил Ваня.

– Тогда и постараемся. А что дальше то? Я на судах не был никогда. – Я был с капитаном на этом корабле. Ничего такого. Надо будет найти скромный уголок, возможно в машинном отделении – там, где двигатель. Там, скорей всего, жарко, да и работников много – так думаю. Надо осмотреться уже внутри. Каюту, конечно, мы не займем.

Капитан говорил, что все заняты будут.

– Ну хорошо, не знаю как ты, я подремлю немного, а то спать охота очень. – сказал Ваня.

На диком, нависающим над крайним третьим причалом, холме, в ожидании счастливого момента, лѐжа, на холодной земле всю ночь пролежали два «кашкета» в положении кобры, перед решающим моментом. До крайнего настила у кормы с этого места было секунд двадцать быстрой перебежки. И был прав Иван, что отдыху быть. А для кого отдых, тому и работа. Не зная времена, но примерно в четвертом часу утра, затемно, вся активность работников постепенно угасла, а потом и выключился световой прожектор, с небольшого административного здания. Перерыв должен быть относительно длительным – с час. Засим, ко времени раннего завтра – после шестнадцати часов работы, эта смена должна был замениться другим составом. Пребывая в сонливом состоянии, мальчики представляли свое будущее, предвкушая то, чего сами не знали.

«Воображение – это начало создания. Вы воображаете то, что хотите; вы желаете то, что воображаете; и, наконец, вы создаете то, что желаете»

Бернард Шоу

Чуть было не заснув полностью, тихой поступью, украдкой, как можно тише, босоногие и одичалые дети приблизились к своей внезапной мечте, проявленной в их сознании. Ветреная была ночь, полная луна боролась с бесконечно сменяющимися перистыми облаками, освещѐнные постоянно исчезающим лунным светом. Деревянный мостик – как вход в портал новой судьбы.

Не знаю как взрослые так легко и непринужденно таскали туда-сюда тяжелые ноши, но даже детям было трудно не потерять равновесие на узкой, и очень провисающему перекрытию. Трудно, действительно боязно, вниз лучше не смотреть – нет, там не бездонная пропасть. Но падать всегда неприятно, особенно на «каменную» подушку. Мелким шагом, жонглируя ручками, тренировали свое искусство оставаться в равном положении тела и духа по судовой сходни. Но все благополучно, подобие «трапа» выдержало.

Рука крепко зацепилась за палубу, а дальше они стали изучать судно, находясь уже в более привилегированном положении, без норова, свалиться или быть замеченным с суши. Обойдя надстройку – заметили открытую дверь. Позднее и большинство замеченных внешних дверей – были открытыми. Как оказалось, уже чуть позже, не просто так.

Увидеть что-то в обделенном даже лунным светом помещениях оказалось трудным делом. Здесь в помощь включалось шестое чувство, и конечно же осязание – искусство понимать прикосновения. Корабль издавал свои звуки, а шум ночного прибоя в стальные листы лишь усиливал таинственную напряженность. И действительно – весь этот шумящий ансамбль затмевал грохот от неаккуратных передвижений. А гвалт от ветра, раздражающего тросы и мачтовые составляющие, закрепленные, не самым достойным образом, лишь подчеркивал всю эту полифоническую картину.

Лестница железная. Спустились. Коридор между каютами, кажется, а может и лазарет. Не видно ничего, длинный путь, шагают, а вот зачем и куда – не мыслят. Вдруг слышен голос грубый мужской. Не разобрать ничего. Голос приближается, слышно шаги. Сторож заметил. Прятаться, да вот куда, все закрыто, впереди тьма, ничего не видно. Надо бежать. Добежали до конца, спустились в еще более нижний ярус – ребят засекли. Хоть бы что-то было, за что спрятаться, но нет.

Мрачный и чудовищный звук приближающегося титана сковал сердца притаившихся, за каким-то шкафом, стоящим в углу, по форме напоминающем в страшные секунды деревянный макинтош. На деле же это был обычный, крупный пожарный ящик, содержимое которого не отличалось от хранилища у пожарной каланчи – лопата, песок и ведра. Резкий щелчок рубильника и появился свет. Уже не спеша, заметив нарушивших его покой нарушителей, спускался по лестнице, огромный бугай, гора мышц и подкожного жира.

Его лицо испускало странные чувства – идиотическая улыбка, неправильной формы брови и с небольшой, мало кому заметной, но при пристальном изучении должным образом, подмеченным асимметрии лица.

Пару дней назад Ваня видел его – засмеявшись с его неумения разговаривать должным образом – структурированная речь была редким явлением в его жизни. Он был юродивым по мышлению, сыном давно умерших родителей, работающих ранее здесь. Его недюжинная сила и условная покорность в большинстве случаев устраивала здешних работодателей, платили ему мало, в основном вопрос содержания заключался в четырехкратном, не обязательно сытном обеде, который готовили ему и местным сторожевым собакам, чаще всего какие-то щи, каши и то, чем можно было забить огромнейший желудок, просящий постоянным образом о еде. Он редко болел и был прекрасным кандидатом для тяжелой работы. Многие считали его бесконечно добрым дураком, и да – этому были основания, он часто угощал конфетами беспризорников, работников, и проявлял достаточно дружелюбное поведение, в большинстве жизненных ситуаций.

Но, как и полагалось даже такому, как он, человеческая натура не однозначна, и противоречива. Всякий раз, когда была большая луна – он менялся, становясь более замкнутым, озлобленным, весной и осенью он также проявлял не самые милые эмоции, играя роль злого шута, издеваясь периодически над тем, кого не знал и знал слабым образом. Очень жаль, что его судьба лишила его, при его прекрасных антропометрических показателях главного – рассудка, сопоставимого с среднестатистическим жителем его времени.

Он мог быть тяжелым атлетом, культуристом, ибо все было при нем. А с каких мастерством он крутил в одной руке тремя огромнейшими пальцами полупудовые бочки с вином.

Ему, правда, не говорили о содержимом бочонков, так как он имел грех к алкоголю, после чего, как и любой другой человек, правда в более малых дозировках, приводящего у «нормальных» для его веса, к легкому и среднему опьянению, буянил так, будто выпил три литра красного зелья. Выглядел он как скала, весом в пару центнеров и высокого роста. Такого высокого, что так редко заходил в каюты малых кораблей, чтоб не проломить затылком потолки. Сила есть – ума не надо.

Стена самым злым образом окинула взглядом непрошенных гостей и что-то сказав, странно, чудаковато, посмеялся, и начал приближаться к шкафчику, где в самом углу сидели «диверсанты». Саша понял, что этот человек неадекватен, и тихо об этом сообщил Ване. В свою очередь подопечный капитана судорожно искал в карманах штанишек перочинный ножик, он чувствовал его, но не мог найти, какая-то проблема была в заднем кармашке, нервно покусывая нижнюю губу, которую едва нашел, ибо она была такой тоненькой. Голем вплотную подошел к слугам Гулливера. Да, именно слугам, так как иначе описать физическую разницу между ними – было бы не точно, а так, даже упуская художественный смысл, наиболее верным образом.

Ножик был вытащен сразу – в надежде прекратить напор юродивого. Но это лишь стало спусковым крючком – триггером. Заметив блестящее перо, направленное в его адрес, он, быстро прокрутив в голове ситуацию и принял окончательное решение – атаковать. К тому же он вспомнил насмехающегося над ним несколько дней раньше – это его вольная, тонкая и очень болезненная натура, сродная его психологическому типу, моментально высвободило бурю негативных эмоций, перерастающих в агрессию. Работая сторожем, он досыпал последние часы своей негласной смены, сидя в рубке капитана, устав после бессметного числа кругов по палубе. Он был раздражен сильным ветром, случайно глянул вперед, где заметил робких нарушителей его территории.

У таких людей активно включается компонент «своего», словно у животных, живущих не коллективами, а одиночно – как иногда волки, чаще тигры, не мыслящие тем, что их пространство будет заполнено чужими. Для этого «тигра» двое мальчишек оказались загнанными гиенами, и он готовился к наказанию для них. Слабое помахивание ножиком, попытки толкнуть и сбежать от истукана не получились. Он взял с жуткой силой двумя руками за шиворот и Сашу и Ваню, словно слепых котят, и попеременно борясь с буйными жертвами в его руках. Саша попытался ускользнуть от его «попечительства» Порвалось то, что было в качестве верхней одежды, но убежать ему не удалось, он, швырнул Ваню об пол, прямо лицом, обеими руками достал до шеи Александра, пытаясь придушить, оттащил к себе, затем, будто и не было ничего, почему-то отчаявшись также молниеносно, сменил поведения, стал тащить обоих, но уже отпустив – подбадривая ногами под зад, словно обуздывая лошадей, но те не сдавались, все время стараясь оторваться и сбежать.

Глаза его налились кровью, словно говоря – «зря, очень зря». Ваня достал нож. Ведь, как поговаривали здесь, его отчим, будучи пьяным, при нем – еще совсем мальчике, зарезал его мать кухонным ножом, что оставило глубокую борозду в памяти этого человека. Но кто знал, кто знал, что такой серьезный дядька мог изменить свои истинные помыслы, которые не были таким страшными на самом деле, в дикую ярость, с напряжением, усугубляемым дурным влиянием текущей фазы луны.

Он долго искал подходящее место, где намеревался упрятать мальчишек. На протяжении всего времени предпринимались даже попытки укусить за руку, но этот огненный Прометей даже не обращал внимание на такого рода деятельность в его отношении. Ничего не могло остановить его настойчивое желание. Нет, гальюны – отхожие места, не подходят. В ахтерпик – не попасть.

В разочаровании, куда же деть жертв своей ярости? Он плохо разбирается в судне – имея лишь базовые представления, уровня опытного пассажира. Надоели ему ребята – и он со спокойствием мясника отрубил обоих ударом по голове. Кажется, что не убил, так как мог. Дыхание наблюдалось, ребята находились в бессознательном положении. Истукан тянул их прямо по полу и ступенькам.

Лица и тела были в множестве ссадин, у Вани – после удара лицом об половую поверхность, началось небольшое носовое кровотечение. Гигант бродил возле камелька – поднявшись на время в машинный блок, блуждая вокруг машинной шахты и множества кладовых, но все они были основательно закрыты. Все не то, все не то – подумал сторож, которого мило, словного маленькое дитя, звали все без разбору, Стѐпой.

И вновь спустился на уровень ниже – и продолжая тащить тела, спустя минут десять, нашел крайнее кормовое хранилище, расположенном рядом с малым грузовым отделением – корабль был модифицирован и некоторые его составляющие отличались от первоначальных.

Он обнаружил вход в помещение – оно было крайне малым, без доступа к солнечному свету, окруженное какими-то небольшими кладовыми со всех сторон. Мощнейшая деревянная дверь, оббитая толстенным слоем стали с внешней стороны, а с внутренней – какимто поглощающим материалом черного цвета, стопками книг, заваленных до дверей в высоту в несколько в пару футов-саженей. Свертки карт и множество – больше десяти, запиленных компасов, разбросанных крайне небрежным образом, возможно, от морской качки. Здесь было очень и очень много пыли. Любая макулатура – прекрасное сборище пыли, даже в таком замкнутом помещении. Освещение здесь было – управлялось с соседнего распределительного узла и представляло собой одиночно висящую лампочку накаливания, у которой очень и очень оборвется жизнь – нить накаливания. Забросив, будто мертвый груз, мальчишек – он закрыл дверь, взял в руки висящий без дела, на стальном колечке, удивительно ржавый, так как на судах всегда следят за состоянием замочных компонентов, винтовой ключ, и закрыл дверь, с облегчением вздохнул, и как ни в чем не бывало, с большой улыбкой, что-то распевая, вероятно Марсельезу собственного «производства», стал постепенно убирать немногочисленные следы, при помощи найденной части бесхозного сукна, убирая следы грязи от обуви мальчишек.

Сам же Стѐпа был педантом и чистюлей, в рамках своего образа жизни, привычка, данная в детстве, намертво отложилась в его мышлении, и он по несколько десятков, а осенью и зимой – и сотен раз в день, смотрел за своей чистотой, возможно, таким образом, для того, чтоб привлекать барышней. Ничего не подозревающие мальчики, лежали без сознания в закрытом далеком, темном и отчасти даже сыроватом помещении, еще не понимая сложности ситуации, в которую они поймали. Сильный удар вырубил их надолго. Стѐпа убрал все, что видел и вышел на палубу – начинало светать. Он был рад тому, что скоро наступит долгожданный отдых, и смиренно ожидал смены «караула». До отплытия «Гельвеции» оставались сутки. Сколько кораблей он уже встречал и провожал, а сколько было еще впереди – с застывший детской гримасой он продолжил мирно спать. Ведь больше и делать нечего было, за исключением разве что приѐма пищи – но сон был выше этого желания.

***

Ровно через сутки – заступив на вахту, с наблюдательной вышки, одиноко стоящей за злополучным холмом, он, уже и забыв, что делал, мирно и весьма спокойно, провожал взглядом «Гельвецию». Никому ничего не сказав. Непонятно, что творилось в его голове, почему он решил закрыть мальчишек, может здесь был фактор того, что он вроде бы как понял, зачем они туда пришли, но с другой стороны – нож, сопротивление, вместо помощи, он тоже не был лишен романтизма бегства – ну не совсем же он был идиотом, раз ему поручали охрану судов и были им довольны. То есть определенные способности мыслительного характера в нем были заложены…

Истерика уже овладела ребят – внезапно осознавших, что они попали в западню. Сколько не били они по дверям, сколь не кричали и звали на помощь – все тщетно. Десять часов мольбы о помощи не увенчались даже частичным успехом, дверь казалась гранитным монолитом, ее невозможно было открыть с внутренней стороны. Но почему никто не слышал? Да все потому, что по року судьбы – они оказались в одном практически непроницаемом для звука помещении, усугубляемым тем, что здесь мало кто вообще мог находиться. То было хранилище малоиспользуемых вещей – таких как чердак вашей усадьбы в пригороде. Вы часто бываете на чердаке в поиске нужной газеты или журнала? Ну вот – точно также и в этом случае.

Здесь не было запасов еды, ни вентиляции, ни воды. Если их не найдут в течении ближайшего времени – они обречены на мучительную смерть. Вот что устроил этот юродивый мерзавец. Уж лучше он их кинул где-нибудь в машинном отделении – там их нашли бы сразу, заступившие на вахту члены команды парохода.

И где-то здесь, отойдя после морфийного блаженства, ходил по узким коридорам, Евгений Николаевич, вместе с капитаном корабля, раздавая последние указания, и в последний раз осматривая корабль на наличие возможных проблем. Загрузка в судно закончилась – и даже в те далекие от взгляда моряков, и тем более недоступные для пассажиров места, где были в буквальном смысле замурованы два мальчика, никто и не приближался. А хотелось бы, очень хотелось.

У Вани была проблема с носом – кровотечение то прекращалось, то возобновлялось, задратый к потолку нос не помогал, лишь способствовал к заглатыванию противной на вкус крови в ротовую полость. Этот беспризорник и не подозревал, что имел проблемы со сворачиваемостью крови, вызванной не врожденным заболеванием, а плохим питанием, совершенно лишенным целого ряда микро- и макро- элементов, если говорить с научной точки зрения.

К полудни двадцать четвертого сентября на корабле почти все «устаканилось». Пассажиры разобрались с каютами, небольшая экскурсия в исполнении капитана завершилась успешным образом. Однако, члены экипажа утаили ставшую очень неприятной для многих, как оказалось, подробность того, что коки – т.е повара и централизованное питание, не будет обеспечены для путников, по отсутствию персонала. Все было крайне прозаично – повара испарились с первым пароходом. Ну, видимо, «первому классу», ушедшему тогда, было нужнее. А остальным – на самообеспечении. Об этом узнала и команда корабля в чуть ли не последний момент. Но расстраивать полностью пассажиров они не смогли – продовольствия было много, а сравнительно большой камбуз должен быть стать общим.

К обеднему времени Евгений Николаевич, заручившись поддержкой капитана корабля и боцмана, находясь в кают-компании, думая о том, как решить насущную проблему, о которой вовсе ранее никогда и не задумывались, приняли решение провести совещание, собрав взрослых на палубе и объяснив все в подробностях. «Гельвеция» набрала скорость и двигалась с допустимой максимальной скорость равно девяти узлам в час – более привычном для нас современных понимании в почти семнадцать километров. Для довольно большого парохода это хороший темп. Корабль попрощался с бухтой Золотой Рог, окинув своим взглядом исчезающий из виду город.

Одна из самых красивых достопримечательностей Владивостока – это его окрестности, представлены в виде архипелага императрицы Евгении – гряды островов в заливе Петра Великого Японского моря.

Архипелаг состоит из пяти крупных островов и пары десятков более мелких островков, таких как острова и скал (кекуров). Самым крупным является остров Русский и занимает две трети всей площади архипелага.