Перед отъездом во Владивосток, зашел на хабаровскую студию ТВ, где я отработал пять лет. Во-первых, не пришел на встречу Вл. Каменев, тот, который пригласил меня в Хабаровск; во-вторых, по отношению к каждому здесь у меня в памяти отрицательные эмоции, нет ни одного человека, по отношению к которому у меня в памяти было бы доброе. Разве что оператор-кореец и Сережа З., мой крестник, но и он меня однажды надул.

Хабаровск – это не город, это – миф о городе, и в нем я был участником и героем несколько лет. Три года прошло, как я сошел с экрана, но до сих пор меня на улице и в общественных местах узнают чужие люди.

Вероятно, в общественном представлении о свободном человеке, я превратился в такой типаж, даже архетип свободного человека. И это запомнилось, т. е. явление, не человек, который остался, как носитель явления. Важно понять еще и то, что эти люди не могли запомнить меня, поскольку они не способны к этому, они не умеют столь детально видеть человека. Они не могут вычленить отдельного человека в связи со связями, и окружением. Но они могут запомнить типаж и явление, т. е. я сделал нечто на духовном уровне, причем уровне типичном для общественного сознания. Потому остался в памяти.

Я в напряжении – после многих лет перерыва – носом кровь.

Но самая большая беда – бездуховность детей. Отсюда их безалаберность, бесшабашность, суетливость, праздность и потребительство.

Вяземский. Первая станция после Хабаровска, по дороге во Владивосток. Много вареников и другой снеди, которая выносится к останавливающимся поездам местными жителями, в основном людьми без определенных занятий. Впечатление – сытая нищета. Вареники с капустой, картошкой, манты с мясом, вареная картошка, молоко в бутылках, заткнутых куском свернутой газеты, пиво. Бутылка пива – 1200 рублей, манты – 400 руб./штука, огурцы – 150 рублей/штука, зелень – 250 рублей/пучок. Продают все это разбитные, пропахшие жизнью бабы и бабенки.

Вспомнилось, как после истового и радостного траханья с Р., мы вышли в Вяземском прогуляться по перрону; она в джинсовой юбчонке, длинные и тонкие ноги, туфли на длинных каблуках, мы шли за варениками по перрону, а Р. говорила о странном ощущении обнаженности. В тот момент эти ноги, эта Р., эти слова – нравились, хотя и было все это глупым чрезвычайно, как, собственно, и все исходящее от Р.

А ведь по словам Л., именно на следующий день после ее знакомства Р., точнее после того как я привел Р. в театр к Л., Л. пошла делать аборт.

Угольная. На фасаде серебристого здания вокзала два угольщика-шахтера, маленькие, непропорциональные, обреченные фигуры.

Уссурийск. Ни одной детали, которая могла бы отличить эту станцию от тысяч других таких же размеров.

Задача путешествия в том, чтобы на дороге, на каждой станции, в каждом местечке найти детали и особенности, выделяющие эту точку на карте от других таких же.

Россия в каждом проявлении – особенная или безликая. Это мой вопрос в этом путешествии, которое возможно только в преддверии будущего пути, который требует напряжения всех сил, чтобы вытолкнуть на свой уровень своих детей и жену. Да, конечно, я умру в жизни, но никогда после смерти.

11 июня, 1994 г.

Владивосток. Кругом города море. Внутри города море. Фантастический пейзаж. Внутри – сопки, обилие машин, старых и стильных, безмерно грязные дома, оживление, порт, кораблики в центре города, мачты – как декор улиц и городской панорамы, разнообразие городского пейзажа. Наконец история, которой город может не гордиться, поскольку история сама гордится этим городом-портом на востоке страны.

Ветром сдуло пену лет. Ровно стало на кладбище времени. Два человека встречаются на распутье двух дорог, и встав, на ведущую в ад, вставший говорит, «мне там самому места не хватает – бери себе путь в рай».

Затем они заспорили уже лет через двести, встретившись во Владивостоке, городе, которого не было прежде, и один говорит другому, – «ад – это развитие внешней, материальной стороны жизни, а рай – развитие духовной стороны жизни, невидимой».

Всем, поставившим на ад, везет в жизни, всем, поставившим на рай, – не везет в материальной жизни. Возможно, мир изменился не в лучшую сторону. Но это не важно, поскольку возможен средний вариант.

Да.

Ад – это не смерть, не мучения, это – материальное продолжение жизни, грубо материальное, зримое.

Рай – это не смерть, не наслаждения, это – нематериальное продолжение жизни, незримое, тонкое, энергетическое.

Владивосток – это ад. Жители этого города поголовно попадают в ад, продолжая свою земную жизнь в образе, в виде материальной грубой субстанции. Во Владивостоке нет людей, есть только продолжение людей, уже давно умерших; Владивосток – это город давно умерших, здесь нет живущих, здесь есть умершие и умирающие. И пушка в 12.00 по полудни измеряет напор жизни.

12 июня, 1994 г.

В центре Владивостока появилась гостиница «Версаль» – старинное стильное здание, отреставрированное и осовремененное. А на берегу залива Петра Великого дельфинарий, больше напоминающий каземат, но в воде, среди ржавых стен; в нем откормленные, глупеющие дельфины, выпрашивающие рыбу. Белые туши, плоские хвосты, темные прерывистые полоски над хребтами. Дельфины с внимательными поросячьими глазами, белухи с выпуклостями на передней части головы. Дельфины любят выходить к поверхности. Впечатления нет. Нет особенного впечатления и от посещения океанариума, и от осмотра змей с птицами, от крокодилов, обезьян и людей, разгуливающих от клетки к клетке. Впрочем, людей я не видел вовсе. Я только рассмотрел паука-птицееда и красно-синего попугая в клетке, одинокого, гордого и печального, совсем не похожего на попугая. И, пожалуй все. За час там ни одной сторонней, ассоциативной мысли не появилось. Мысли-перевертыши, как знак силы.

Пишу в поезде. Вдруг въехали в туннель, темно. Такие дыры пробивали заключенные – и мерли будто мухи.

Владивосток – блестящий город: образом, историей, названием, профилем, географией, а главное, морем. Отличная историческая часть. В то же время, обилие бритых затылков, грубые нравы, деградировавшие типажи. И все запущено, грязно. Не разработано и не оформлено, бестолково. Кроме сна – есть только сон. Владивосток – это сон, который никак не кончится. Этот город – теплый, портовый, с отличной рекреационной зоной вокруг города, наконец, особым менталитетом людей, привыкших к ощущению бесконечности пространства, в котором границы моря и неба исчезли, и уже не ясно, когда будет земля и зачем она нужна. Отсюда некий налет, особый флер любого портового города, эдакий романтизм, который в людях, в облике города, в нравах. А еще масштабность и открытость. Обучение дельфинов искусству убивать – это тоже романтизм, как и любовь к городу, как и неразделенность флота и города. Очевидно, что Владивосток нужно превратить в третью столицу России после Москвы и СПб. Нужно сделать Владивосток окном в Азию. База есть, ее лишь надо растормошить и раскрутить, разбросать, чтобы расхлестанный город превратился в мощнейший центр страны на востоке, по направлению к Азии и к западному побережью США.

Более того, новый правитель страны, который сумеет выйти в Азию, сумеет укрепить место России в Азии, найдет там ее место и определит влияние, такой правитель войдет в историю России. И такой акт безусловно будет силен.

13 июня, 1994 г.

Аня и Ася – будут знать английский и восточные языки, китайский и японский. Им надо дать оттиск страны, дать дух Востока, и его силу показать через самые разные мелочи. Они будут читать восточные книги, смотреть восточные фильмы, ходить на восточные зрелища и в музеи, обедать в восточных ресторанах. Я им привью вкус к востоку. Они не напрасно родились на Дальнем Востоке, это их направление, но только через познание европейской цивилизации.

Пустой радиоэфир. КВ, УКВ, СВ – все пусто, или мало и крайне хило. Нельзя России уходить из радиоэфира на КВ, т. е. с волн, которые не требуют ретранслятора, а требуют одного передатчика из одного места.

Отличное время года. Начало лета. Еще свежо, не очень пыльно, зелено и приятно. Природа будет нам салютовать по всей дороге!

Вернулись в Хабаровск. Ничего интересного в этом городе. Повторяется все и повторяется. Столица – это селекция нации. Это и есть норма. В Хабаровске практически нет интересных лиц, нет хороших ног, нет конкуренции в работе, в борьбе за мужчину или женщину, в борьбе полов. Поэтому расхристанность и вольность – как норма жизни. Но по другому не может и быть. А появляющиеся лучшие, которые заходят за грань здешней нормы, выбрасываются из здешней жизни, либо опускаются ниже нормы. И лучшие люди, остающиеся здесь, слабеют, скрывая свою слабость.

Встречаюсь, говорю о себе, о людях, и вижу, что я сильнее в деталях. А ведь долгое время все было ровно. И разница почувствовалась только после рывка и прыжка.

Сегодня едва не задавили Аську. Тоже было и в субботу. С ней внимательнее. Она менее всех под защитой ангела-хранителя. Или более всех. Она менее гармонична, нежели Анька (или более), хотя и более в себе. Надо усилить круговую оборону семьи.

Мы стояли на крыльце. С. курил, я прощался, и думал о чем-то своем. Тепло, на небе сумрачно, за спиной грязный дом. На первом этаже квартира, в которой он живет много лет с глупой собачкой белого цвета, полуслепой и тупой, кусачей, с двумя кошками, коллекцией кукол. Он и сам был лучшим кукловодом города. Но дочь его оставалась впереди с тех пор, когда начала учить кукол ходить. Делала она это молча и страстно, казалось, с нелепым упорством, но главное, с упоением и радостью. Он ударил дочь только раз, когда она сожгла куклу в мусорном ведре. Ударив, он сломал ей руку и ногу, сам после этого попал в ту же больницу, на другой этаж с диагнозом – инфаркт. Окончательно вылечился сам – иглотерапией. Потом взялся за дочь. Странно, что только после больницы дочь окончательно признала в нем отца и начала слушаться беспрекословно и точно, а главное, начала верить в него. Так они и жили с верой друг в друга, пока им не встретился я. После этой встречи они разошлись почти до конца жизни отца, но эта жизнь была почти бесконечна. Но бесконечная жизнь селективна до абсолюта, который возможен только в жестокой среде, в которую вхожу я, но не захотел он.

14 июня, 1994 г.

Я стал писучим.

Да, я испытываю глубокое удовлетворение от общения с людьми, которые есть мои дети. Но я могу, могу без них жить, и ничего они не определяют в моей внутренней истории. Да.

15 июня, 1994 г.

Был очень короткий дождь. Буквально за час до отъезда. Нам везет. Это – хорошая примета. Дальний Восток прощается с нами. Мы покинули ДВ. Мы уехали в другую часть России.

Все же ДВ агрессивен для белого человека; белый человек не способен здесь жить, поскольку здесь агрессивная для него среда обитания. Это я знал всегда. Я научился понимать особенность и важность еды, воды, впечатлений, которые должны быть специфичны; только тогда здесь можно выжить. Я прошел здесь огромный мороз (до 50 градусов по Цельсию), я научился обтираться снегом на морозе. Я научился относиться нормально к ветру, к перекосам в погоде, но я не сумел постичь ДВ-менталитет. Видимо, это дело детей. По крайней мере, я понял будущее своих детей. Они станут специалистами по Азии. Страны выберем позже, но, видимо, это будут Япония и Китай.

Прощался с Хабаровском. Напряжение в голове, душе и членах. Я останусь с ДВ, но оттуда, а не отсюда. И я еще буду много с ДВ работать.

Едем.

Сопки – изящная природная игра. Нежное творчество, легкое упражнение с ветром, с землей, с лесом, с травой. Одновременно, сопка ласкает глаз. Легкое и свежее время года. Трава зеленая, цветы красивые, нежность во всем. Обилие березок, тонких и первозданных в пустыни, почти нет жилья. Пусто. Всюду пейзаж удерживается сопками, которые подобно рамке удерживают картину пейзажа, придают ему изящество.

Много туннелей – за три часа – пять туннелей. Там темно, там солдаты перед и после, там время истории напоминает о трудах праведных тех людей, что пробили скалы много десятилетий назад. Ну и добрая им память.

И обидно! Поезд «Россия» – престиж России. Самый длинный железнодорожный маршрут в мире – «Владивосток-Москва»: 70 станций, 6,5 суток пути, от Японского моря в центр европейской части России, 8300 км, Европа-Азия, территории – Приморский край, Хабаровский край, Амурская, Читинская области, Бурятия, Иркутская, Красноярская, Кемеровская, Новосибирская, Омская, Тюменская, Свердловская, Пермская области, Удмуртия, Кировская, Костромская, Ярославская, Московская области – 18 краев, республик и областей. Это крупнейшие регионы, которые составляют мощь державы. И мы проезжаем через основные города страны.

Железные дороги России в упадке. Российский железнодорожный маршрут № 1 – жалкое зрелище. Я не говорю о состоянии вагонов и уровне комфорта. Самое мрачное впечатление производит уровень обслуживания. Только чай и кипяток – всю дорогу. Сменить белье нельзя, заказать еду, напитки, газету – нельзя. Сажают зайцев даже в наш вагон СВ.

И мертвый эфир. На КВ только «Голос Америки». Россия должна быть в радиоэфире на всех волнах. Нельзя жалеть денег, нельзя допустить информационного изоляционизма. Недостаточность перетекания информации между регионами ведет к информационному изоляционизму, затем к политическому и экономическому сепаратизму.

Биробиджан, Бира. Проехали.

Облучье. Барский вокзал, с колоннами, обширными пространствами внутри, со звездами на фасаде. В Облучье долгие годы было очень хорошее пиво, которое варил немец-пивовар, который затем умер, и пиво резко поплошало и умерло. Я был там через десять лет после смерти. Немцем гордились и рассказывали о нем так, будто он только вчера сварил свое последнее пиво. Нужно постоянно развивать в человеке любовь и пристрастие к маленьким радостям, чтобы населять страну в самых ее глухих углах.

Архара. Это уже Амурская область, это граница Хабаровского края и Амурской области. Уже на час меньше по сравнению с Хабаровским краем.

Покупал снедь: 1000 руб. – кулек вареной с салом картошки, 400 руб. – два соленых огурца, 400 руб. – пучок укропа, 1500 руб. – буханка хлеба. Перед барачным зданием деревянного вокзала – бюст Ленина.

Бурея – название, как и многие предыдущие, исконное. Названия городов, населенных пунктов ДВ, в отличие от остальной России, остались нетронутыми – Хабаровск, Владивосток, Магадан, Якутск, Ерофей Павлович, Облучье, Архара, Вяземское, Могзон.

Ночь настала. Первые сутки дороги. Ночь – как темный, старинный, в патине серебра – крест. Надень его – возьмешь новую силу.

Бедная моя Россия.

Нигде ничего не строится, нигде не обновляется. Не видно оживления, не видно государственного запала, который бы разбередил народ на новые дела. Россия – стара. Продолжается проживание, проедание, изнашивание накопленного.

Пионы в купе было подвяли, но уже к концу первых суток распустятся, оживут, похорошеют. Лена вспомнила, что у ее отца было на одном кусте до шестидесяти пионов. И продавать пионы они начали только после смерти отца, до того раздавали.

16 июня, 1994 г.

Разбудились.

Природа чисто русская. Всюду сосны и березы – от Хабаровска. Видимо, одно из объединяющих начал России – береза. Туман наползает на сопки, которых стало совсем мало. Свежесть окружающего мира необычайная.

С утра дождь, капли бегут по стеклу, наползают друг на друга. Дождь примиряет. Дорога в лужах. Дождь гримирует.

Эфир молчит. Чудовищно. Доигрались в провозглашение экономической самостоятельности. Люди теряют ощущение цельности страны.

Сковородино. Две собаки побрели к пустой консервной банке, понюхали, побрели. Одна маленькая, другая повыше позади. Суетные люди встречают и встречаются. Вокруг города сопки с лесом, тепло-зеленые и крепкие, хотя и маленькие. Едем все еще по Дальнему Востоку.

Ася, стихотворение:

«Шерстяное одеяло.
Золотая конфета.
Черные лосины.
Красное одеяло».

Когда Ася была маленькая и смотрела в окно из автобуса, ей казалось, что деревья убегают от нее.

Уруша. Безглазый серебряный Ленин с привычно протянутой вперед правой рукой. Старый задрипанный деревянный вокзал на горке с парадной лестницей в три длинных марша и перилами. Все ветхое и едва живое.

Был туман на сопках, теперь солнце на сопках. И все та же свежесть и грязь на земле от продолжительных дождей.

Нет в России политика или движения, которые бы объяснили, зачем сейчас России такая громадная земля. Отсюда и опустошение, ничтожность и скука среди людей. Россия все еще громадна, несмотря на царящую в недрах власти тоску, глупость и хаос. России нужны новые идеи. Только идеи могут создать условия, в которых нация и страна способны к самовоспроизводству. Вновь страна нуждается в объединении, в моде на самое себя у самой себя. И ни в коем случае нельзя доверять большую власть москвичам, которые глазами и животом в Европе.

Беда правительства, созданного Борисом Ельциным, – москвичизм, основанный на западничестве, исключительности, словизме и провинциальности. Свежая кадровая кровь, свежие идеи – оживят Россию. Москвичи – это потребительство, хотя на хорошей культурологической и эстетизированной основе.

Ерофей Павлович. Ничего примечательного. Зимой разве что мороз добавляется. После станции, по обе стороны от железнодорожного пути, – мохнатые страшные пихты, с косматыми ветвями.

Амазар. Это уже Читинская область. Вареники с картошкой на сале – 1000 руб./10 шт., 1500 руб. – литровая банка томатного сока. Накормил пса варениками, белесый пес с облезлой шкурой.

До станции сопки, река по камушкам, горелый лес, после – ослепительные белые березы. Деревянные дома, поленницы, мотоциклы и новый пешеходный мост через железнодорожные пути.

Россия нуждается в глобализме. А последние веяния последних лет низводят Россию до уровня европейской страны с куцей силой, сплошь преувеличенной историей и ограниченным пространством. Европе нужна всеохватность в силу малости стран, куцести ресурсной, мозговой. А Россия – это целая планета, мы сами всеохватны, хотя конечно, нам нужна соединенность со всем миром, но партнерство должно строиться не по типу Европы: страна – страна, а по принципу: Россия – Европа, Россия – планета. И этот принцип должен распространиться на все сферы и области человеческого духа и направленной жизнедеятельности. Россия – амбициозна. В этом смысл развития и становления.

Могоча. Вокруг сопки и деревня. Удивительно глупый барельеф, посвященный ВОВ, – вороватое желтое выступающее лицо с носом Дуремара, нахлобученной на лоб зеленой каской и выступом автомата. На маленьком базарчике пусто – только спят на прилавках двое пьяных молодцов.

Зилово. Портрет С.Лазо. Думал, его здесь сожгли, приготовил фотоаппарат для еще одного снимка, но нет, он здесь выступал на каком-то дурацком митинге в 1918 году, т. е. еще когда был жив.

Поселок весь в низине, железная дорога наверху, к зданию вокзала как бы переходы от насыпи. Почерневшие от времени и непогоды дома, широкие улицы, вокруг сосны.

Чернышевск-Забайкальский. Бюст Чернышевского, косматый радикал в длиннополом пиджаке, под серебряной краской, руки при деле. Здание вокзала стильное, а-ля Корбюзье 30-х годов.

Я теперь вспоминаю детские ощущения, когда мимо проносились поезда дальнего следования, хотелось быть там внутри, пожить той жизнью.

Я всю жизнь боролся с мужчиной в себе. Только в экстремальных ситуациях я сбрасывал шелуху воспитания и обращался к себе, и мужчина всегда побеждал. Несмотря на воспитание, на борьбу десятилетнюю, моя мужская сила чрезвычайно велика.

Ночь. Звезд нет. Горизонта нет. Небо чуть светлеет. Несется состав к заветной мечте творения. Нигде, только в поезде время не бежит так скоро и так неудержимо. Чай с бальзамом, дети спят. Покойно. Но нельзя все решить навсегда. Но я с детства выбрал вариант «спокойной старости».

17 июня, 1994 г.

Дарасун. Милиционер на пустом перроне. Чистый вокзал. Хорошая автодорога после поселка. Уникального простора пейзажи вокруг поселка. Река иногда. И как-то странно чисто. Земля ухожена, вспахана, нет нигде мусора, постриженные тополя. Но главное, хорошие шоссейные дороги. Очевидно, местность более цивилизованная, в отличие от всего, виденного прежде. Деревни чаще. И деревни ладные, с крепкими избами, крепкими заборами. На избах красивые яркие наличники. Деталь: даже проволочная ограда вокруг железной дороги не повреждена. И вновь огромное количество пустых площадей и территорий.

Нужно, как и 100 лет назад, вновь проводить планомерную колонизацию ДВ за счет беженцев из стран СНГ. Но для этого нужна ясная политика использования этих беженцев, куда, как, зачем. Наконец, нужна статистика кадровых возможностей беженцев, их кадровые ресурсы. Т. е. беженцев надо превратить в выгодный для России фактор.

Ночью проехали Приисковую. От нее рукой подать до Нерчинских рудников, где сидели декабристы, которых, конечно, надо было перебить, а не превращать в дурацкую легенду. Хотя, конечно, людям моего типа и уровня в начале двадцатого века царизм вовсе не казался хорошим.

Эфир стал богаче и на КВ, и на ДВ, и СВ. Но на КВ нет российских станций. Появился – ближе к Чите – местный радиоканал на ДВ и СВ.

Прощаясь с ДВ и севером, вновь вспомнил с огромным сожалением о биологическом человеке, каковым является коренной житель русского крайнего Севера и ДВ. Это особый вид человечества, никак и никем на уровне общественного сознания не сформулированный.

В Европе величественно строили, противопоставляясь, или сравниваясь с величием природы. А на Севере, на ДВ не надо строить, здесь человек-абориген – сам часть этого природного величия, природного эпоса.

У северян надо учиться, надо их изучать, надо их познать, пока они еще живы и легки на подъем. Надо понять их степень и возможности близости и родства с природой. Как, почему, за счет чего?! Величие окружающей их природы настолько очевидно. Но будучи частью этого величия, этого эпического природного величия, они должны быть с той же очевидностью велики и эпичны. Это должно быть очевидно.

Чита. Настоящая электричка, в тамбуре которой королевский дог в наморднике. Семь утра, но необычное оживление, людские потоки. Наших вагонных соседей встречали товарищи-северокорейцы. Нищие, но гордые. Другие соседи – спортсмены дебильного вида – вышли еще раньше. В пути у северокорейцев и спортсменов были одинаково хорошо заправлены постели.

Природа у Читы уже попроще, сопки поменьше, деревья помельче, леса пожиже, но просторы хороши и определенно романтичны. Выбор в киосках попроще и победнее. На фасаде вокзала текст о награждении Читинской области орденом Ленина в год моего рождения.

Могзон. Ничего. Людям даже лень продавать еду. Деревянная водокачка из черного дерева. Яркое солнце. Уже дорога приобрела качество дороги, свой распорядок. Все ближе к границе Бурятии.

Ася видела на лугу, «стаю коров, которую охранял человек с огромными зелеными ушами, которые свисали до пояса; человек даже не охранял, а просто был с коровами».

Петровский завод. 1789 год. Здесь отбывали срок декабристы, т. е. именно здесь. Здесь металлургическое производство. Здесь жалкие, нищие барельефы декабристов в ряд и тщедушный Ленин в неизменной статуе. Обветшавшее здание вокзала. Здесь люди способные, больше чем где-либо прежде продавалось здесь еды. 10 вареников – 800 руб., 0.5 кг. соленых огурцов – 1500 руб., салат из кислой капусты – 500 руб., пучок лука – 500 руб.

Кончается ДВ. Уже начинается Бурятия. Пространства меньше. Уже города чаще, земля освоеннее. Сопки перерождаются в холмы. Места становятся лиричнее и тоньше. Взгляд начинает раздражаться подобно коже, которую испачкали.

Я уже немного устал от смены мест. География меня пугает. Я гибну в этих пространствах, которые тайным изгибом чувства напомнили мне виртуальные ласковые изгибы ляжки давно забытой украинской танцовщицы. Значит, еще я жив, еще хочу жить, еще умею хотеть, еще не умерли мои желания. Еще меня не поглотила дорога, еще меня не раздавили просторы страны, которая остается гигантской и чудовищной для завистников – всей планеты. Я еще бегу вперед за поездом, который раскрывает пространства и судьбы, который ничего не оставляет позади себя, поскольку только движение имеет смысл.

Боль от потери выбора. Нет ДВ в нашей жизни. Все. Я с трудом оттуда вылезаю, я там слегка успел. Там было хорошо и вольно. Чуть меньше теперь воли в моей жизни, чуть больше смерти, чуть меньше жизни.

Улан-Удэ. Бурятия. Вокзал похож на кинотеатр. Гуляют буряты. Жарко. Южный город. Оживление на вокзале. Одеты кое-как. Лица кое-какие. Пьяный, грязный продавец мороженого.

Дорога уже превратилась в закон. Я уже не хочу останавливаться, я уже хочу вперед, я уже не могу стоять, я уже не терплю остановку, уже нет сил у меня останавливаться.

Уровень цивилизации здесь довольно высок, выше чем на ДВ. Здесь люди живут уже постоянно. Ухоженная земля, ухоженные дома. Природа иная. Кончился ДВ. Началось Забайкалье. Скоро Байкал. Лирика в природе, эпоса почти не осталось. Нежная трава. Природа всюду хороша, где нет человека. Здесь просто жарко. Трава выжженная. Юг. Лес преимущественно лиственный. Обстановка мягче, можно жить спокойнее, для белого человека здесь уютнее.

Перед отъездом из Хабаровска я узнал, что Валентин Ц. в Москве, что он лечился от психоза, что у него был паралич лица на нервной почве. Он хотел сломать меня. Это была его ошибка. Этот человек эксплуатировал человеческие слабости беззастенчиво. Я его остановил. Пострадал сам.

Байкал. Я полюбил его в первую нашу встречу. Он был спокоен и целомудрен, задумчив. Несколько лодок. Ловили рыбу. И в этот час над Байкалом звучал в радиоэфире репортаж с заседания областной Думы из Иркутска. Серая, тихая и легкая вода, нежная рябь, редкие чайки и безбрежный размах, туманный дальний берег, и мы уже один час едем по Транссибу, касаясь слегка Байкала.

А у Аськи выросли зеленые волосы, а на огороде, мимо которого мы проезжали, стоявший спокойно стожок вдруг взлетел и исчез где-то там, где придумали зеленые волосы у пятилетней девочки.

Слюдянка. Здание вокзала 1904 года, из булыжника, или обтесанного песчаника. Стоит как ни в чем не бывало. Омуль горячего копчения – это вкусно. Один омуль – 1000 руб., бутылка кефира – 1000 руб., калач – 700 руб., бутылка пива – 1500 руб.

Мы ехали мимо Байкала, вокруг него, четыре часа. А он все оставался сам по себе, покоен и тих. И почему-то на нем и возле него пустынно. А дороги вокруг и после него посыпаны белым щебнем.

Иркутск. Дыхание огромного города, самодостаточного, крепкого – таких городов в России мало. Это уже цивилизация с вековыми традициями. Огромный вокзал, анфилада зданий, перроны, подземные чистые переходы. Город не думающий о просторе – он просторен и раздолен. Чувствуется развитая инфраструктура. И манящие миражи ночных огней. Сразу радио.

На здании вокзала часы показали: 19.57–19.56-19.55, затем 19.56–19.57, и уже затем положенное время. И как-то тихо было на вокзале, нет бестолковщины и обычной суеты. Город на Ангаре. Устремления страны в 70-ых годах – это Сибирь, затем ДВ. Страна развивалась даже логично.

Ночью мы подхватили свет прожектора идущего параллельно поезда, окна которого, как иллюминаторы подводного судна, идущего полным ходом сквозь плотное вещество ночи. Ночь, как осязаемая плотная субстанция.

Ангарск – столица химии и нефтепереработки. В ночи факелы. Пространства усеянные огнями, как будто иллюминация на очередном празднике. Страна живет, страна работает, страна иллюминирует, страна играет.

18 июня, 1994 г.

Зима. Новая, строящаяся станция, в граните, первая строящаяся на всем Транссибе от Владивостока. Мощная эстакада для перегрузки леса. Чуть дальше складированы бочки, возможно, с традиционным сибирским товаром – маслом.

По станции вдруг объявили, что, «отправляется людской поезд». И он отправился в обратную нашей сторону: разноперые плацкартные вагоны, без названий, и полны бритоголовых.

Совершенно русская природа. Ничего сильнее движения. Я покорен дорогой, я раздавлен движением. Я уже часть дороги, часть одна движения.

В Европе поселения создавались у рек, которые были транспортными артериями. В Сибири и на ДВ поселения создавались у железной дороги, у Транссиба.

Тулун. Деревянное здание вокзала, старое, приземистое. Через поселок дорога в туманное никуда, на дороге две бабы с кошелками. Затем, с одной стороны чистые пейзажи, русская лирика, с другой – гигантские земляные насыпи, делают дорогу.

Супруги за долгие годы совместной жизни меняют лица друг друга за счет совместной жизни, совместных привычек, совместных действий.

Так и человек, или народ, живя долго в какой-то местности, на какой-то территории, меняет ее под себя, но не только внешне, но и изнутри, идеологически, меняя менталитет и духовную, энергетическую основу территории. Так и произошло за три-четыре столетия с Сибирью, но пока не произошло с ДВ. Слишком невелик срок освоения ДВ. А Сибирь стала русская внешне, очень напоминает пейзаж русского центра.

Деревни у дороги – это, конечно, не суть деревни, но показательно их рассматривать. В отличие от ДВ-деревень сибирские деревни крепче и основательнее.

Стадо коров и овец, впереди бежал единственный мужик – баран.

По деревне шли перпендикулярно друг другу два хромых с костыликами. Над ними солнце, вокруг просторы, а я для них никогда не возникну.

Россия – дикая страна. Цивилизация, весь сервис и возможности, которые предлагает цивилизованное общество, сосредоточены только в городах, в тесной близости к ним.

Главное в стране – это, конечно возможности – информационные, культурологические, политические, экономические.

Нижнеудинск. 10 вареников с картошкой – 1000 руб., порция картошки – 1000 руб. Ширококостные бабы, с крепким станом и широкими бедрами, чистые, честные и устремленные, простые, без излишеств, но основательные.

Тайшет. Последняя станция Восточно-Сибирской железной дороги. Все еще Иркутская область. Даже не столичные города в Сибири мощнее, чем, допустим, Хабаровск, Чита.

Рядом с новым вокзалом, старое, первое здание вокзала, 1938 года, построенное еще видимо заключенными, – деревянный барак, выдержавший почти шесть десятков лет непогоды и халатного отношения к имуществу.

Иланская. Это уже Красноярская железная дорога. Три соленых огурца – 500 руб., буханка домашнего хлеба – 1000 руб., кулечек корейской моркови – 500 руб., литр домашнего томатного сока – 1500 руб.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?