О том, что остается за кадром

Само слово Погостье вряд ли у кого вызовет радость, тем более не вызывало у тех, кому предстояло штурмовать опорные пункты немцев на самой станции и в одноименном поселке… Хотя первоначально этим словом в достопамятные времена называлось место – стан, где располагались прибывшие «гости» – купцы со своим товаром, разбивавшие временный рынок для натурального обмена или торговли за деньги. Также на погосте останавливалась и княжеская дружина, собиравшая с местных жителей дань (налог). Полагаю, это уже потом как бы в шутку – метафорически – погостом стали называть вечный стан: кладбище. И вот этот, последний смысл слова в декабре – января 1941 г. оказался самым точным…

В. Станцев:

«Так что же это за станция Погостье?.. Это даже не станция, а точнее сказать, полустанок. Лежит он почти посередине между Киришами и Мгой, то есть имеет большое тактическое значение. Со взятием Погостья прерывалось железнодорожное сообщение противника со своими тылами в этом и других районах.

Перед станцией – довольно обширная поляна, занесенная снегом. Под снегом – убитые, на каждом шагу. Наши части наступали здесь еще поздней осенью, но из этого ничего не получилось – только потеряли людей. Еще тогда бойцы прозвали эту поляну «долиной смерти». Таковой она стала потом и для 3-й гвардейской.

Немцы прочно закрепились здесь. И не мудрено. Высокая насыпь достигала пяти-восьми метров, ширина итого больше – до двенадцати. На заминированных подступах к станции – проволочные заграждения в два кола, блиндажи, перекрытые несколькими слоями рельсов – не брали и тяжелые снаряды. В самой насыпи – дзоты через каждые 20 – 25метров, с огнеметами и пулеметами, между ними еще пулеметные точки, несколько в тылу – артиллерийские и минометные батареи, а еще дальше – десятки «скрипунов», которые при стрельбе бьют не по цели, а по обширной площади. А в ясную погоду (не любили бойцы эту «ясную» погоду) – пикировщики. Наших самолетов почти не было: ни бомбардировщиков, ни истребителей. Танки были, с десяток, но что проку. Преодолеть насыпи они не могли: крутизна… Вот и наступай тут! Опять ставка на пехоту. А, точнее, на потери: если бросить в атаку побольше людей, кто-нибудь доберется до насыпи… Такова жестокая логика войны: станцию надо непременно взять, любой ценой, иного выхода нет…

И вот пришла ночь на 6-е января 1942-го… Кому она не памятна? Только погибшим…

Бойцы после короткой артподготовки поднялись в атаку. Немцы превратили ночь в день. Над поляной повисли сотни осветительных ракет. Пулеметные очереди, снаряды и мины без труда смяли наступательную цепь. Вторую постигла та же участь. Но приказ есть приказ: взять!!! У комдива и военкома чуть ли не слезы на глазах: видят, что не взять, зря люди гибнут…

Собрав остатки в третью цепь и возглавив ее, старший лейтенант Федор Синявин сделал еще одну попытку пробиться к насыпи. И были уже близко к ней бойцы, но цепь обессилила – почти все полегли. С ними и Федор Синявин…»

В. Бешанов, автор, живущий в Белоруссии, – из тех же радетелей «черной» правды о войне, что и упоминавшийся выше Н. Никулин (написавший, кстати, хвалебное предисловие к бешановской книжке «Ленинградская оборона»), приводит воспоминания немецкого солдата, воевавшего под Погостьем:

«Едва забрезжил рассвет, толпой атаковали красноармейцы. Они повторяли атаки до 8 раз в день. Первая волна была вооружена, вторая часто безоружна, но мало кто достигал насыпи. 27-го красноармейцы четырнадцать раз атаковали нашу позицию, но не достигли ее. К концу дня многие из нас были убиты, многие ранены, а боеприпасы исчерпаны. Мы слышали во тьме отчаянные призывы раненых красноармейцев, которые звали санитаров. Крики продолжались до утра, когда они умирали».

От себя Бешанов добавляет: «Многие немецкие пулеметчики от таких впечатлений тронулись умом»…

Какая слабая психика у этих фашистов! Тронулись умом от жалости к врагу?.. Не больно верится, как и в то, что «многие из нас были убиты, многие ранены» – это чем же, если русские бежали на них безоружными? Что-то не стыкуется у этого воспоминателя Хендрика Виерса, который через много лет хочет выглядеть не убийцей, а скорее жертвой. А вот то, что санитары не могли подобраться к раненным, поскольку Хендрик и его «камрады» стреляли и по тем, у кого на сумках был красный крест, скорее, правда. Потому и «боеприпасы исчерпаны».

Единомышленник Бешанова Н. Никулин добавляет перца в изображение давних событий в районе Погостья:

«…Большинство солдат, прежде всего пехотинцы, ночевали прямо в снегу. Костер не всегда можно было зажечь из-за авиации, и множество людей обмораживали носы, пальцы на руках и ногах, а иногда замерзали совсем. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными воспаленными глазами, в прожженных шинелях и валенках. Особенно трудно было уберечь от мороза раненых. Их обычно волокли по снегу на специальных легких деревянных лодочках, а для сохранения тепла обкладывали химическими грелками…

Тяжкой была судьба тяжелораненых. Чаще всего их вообще невозможно было вытянуть из-под обстрела. Но и для тех, кого вынесли с нейтральной полосы, страдания не кончались. Путь до санчасти был долог, а до госпиталя измерялся многими часами. Достигнув госпитальных палаток, нужно было ждать, так как врачи, несмотря на самоотверженную, круглосуточную работу в течение долгих недель, не успевали обработать всех. Длинная очередь окровавленных носилок со стонущими, мечущимися в лихорадке или застывшими в шоке людьми ждала их. Раненные в живот не выдерживали такого ожидания…»

Что ж, это правда. Как сказал тот же поэт, М. Кульчицкий, «война совсем не фейерверк, а просто трудная работа». Смертельно трудная, и это – не поэтический образ.

13 января 1942 г. прибывшая из-под Ленинграда 11-я стрелковая дивизия сменила измотанную непрерывными боями 3-ю гвардейскую и продолжила ее дело – штурм неприступного Погостья. И снова бесконечные атаки пехоты, лишенной огневой поддержки… Успех пришел только спустя несколько дней, когда 16 января в арсенале атакующих появились танки 122-й танковой бригады, переброшенной им в помощь. Вот тогда пала зловещая насыпь. Саперам удалось подложить взрывчатку, которая обеспечила проход, куда и ринулись наши танки. Была взята станция Погостье, а за ней и поселок. Наши войска глубоко вклинились в оборону немцев.

А вот еще одно свидетельство с обратной стороны – от того же ветерана вермахта Х. Виерса, оборонявшегося под Погостьем:

«Железная дорога была уже в руках противника, как и лес по обе стороны поляны Сердце… Из нашей роты к тому времени почти никого не осталось. Отрезанные от батальона, мы должны были бороться за жизнь. Иссякали боеприпасы и продовольствие. Нам приходилось искать пищу в рюкзаках (точнее, вещмешках. – В. С.) павших красноармейцев. Мы находили там замерзший хлеб и немного рыбы.

Ситуация для нас была крайне плоха…

Однажды утром со стороны Кондуи пришло пополнение – маршевый батальон. Он был обстрелян из небольшого леса и направлен на штурм противника. Почти все, участвовавшие в штурме, погибли…»

Публикатор этих воспоминаний добавляет, что почти все солдаты и офицеры, переброшенные из Франции, среди которых был и сам Виерс, «были убиты, ранены или обморожены». (Это к вопросу о том, что упорные бои на Волховском фронте стоили немалых потерь не только нашим.)

Официальная штабная сводка со стороны Красной Армии подтверждает результат этого боя таким образом: были уничтожены 3 танка противника, 10 орудий, цистерна горючего и более 300 немецких солдат и офицеров. То ли бывший враг в своих мемуарах преувеличил потери своих со страху, то ли наши штабисты поскромничали…

В. Станцев:

«Железнодорожная ветка Кириши – Мга была перекрыта. Наконец-то. Но цена, цена!.. Как и во все время предыдущих наступлений, были и на этот раз посланы команды для сбора оружия и документов. Только одних красноармейских книжек доставили эти команды в дивизионный штаб несколько мешков…»

Такова стоимость этой тактической победы…

Спустя месяц боев под Погостьем – на 15 февраля 1942 г. – начинавшая воевать после пополнения 11-я стрелковая дивизия имела в своем составе лишь… 107 активных штыков. Умения воевать с малыми потерями нашим стратегам еще не доставало – по-прежнему брали числом…

Может, это имел в виду отец, когда говорил моему старшему брату: «Тебе, Боря, это знать не нужно…»?

Сам он продолжить наступление в сторону Любани, что на железнодорожной ветке Москва – Ленинград, вместе с 11-й стрелковой уже не смог: угодил в госпиталь.

В его послужном списке значится: январь – март 1942 г. – в госпитале №1185, г. Вологда. Диагноз: дизентерия. Видимо в пылу боев хлебнул из чьей-то фляжки, набранной из ручья, что тёк из болотных глубин… Когда смерть летает вокруг в виде пуль и осколков, не думаешь, о том, что опасность и под ногами. Ленинградская область – край не столько речной и озерный, сколько болотный. Один Соколий Мох, не болото, а целое море, от южного берега которого начинали это наступление, чего стоил. А таких «сокольих мхов» (взгляните на карту) на северо-западе набросано едва ли не сплошняком! Эти болота, укрытые зимой толстым снежным одеялом, в глубине не замерзают, продолжают жить своей подспудной – гнилой лешей и баба-ёжьей жизнью…

(Удивительно, но спустя почти тридцать лет, я тоже оказался в районе Погостья. Это была моя первая командировка в качестве телевизионного режиссера. Вместе с оператором и группой красных следопытов из различных ПТУ г. Свердловска мы отправились туда с благородной целью: указать родственникам погибшего воина место, где ребятами были обнаружены его останки. По счастью этот воин родом из подмосковного Озёрского района не выбросил, как это часто бывало, медальон – черный пластмассовый патрончик, в который закладывалась свернутая в трубочку бумажка, где значились имя, отчество, фамилия и место, откуда он призывался. Этот патрончик позволил следопытам установить личность погибшего и найти его родню… И вот мы выехали из Свердловска на поезде, а родные – два мужчины с большим фибровым чемоданом, на «волге» председателя тамошнего колхоза – из Подмосковья. Сошли на станции Мга. Стоял сентябрь. Вокруг станции небольшой поселок, а дальше – сплошняком не высокий, но густой тонкоствольный лес. Вот среди таких «болотных джунглей» и пришлось тридцать лет назад наступать нашим – тремя эшелонами вначале и потом уже, когда не стало комплекта – одним. Об этом вспоминал генерал Федюнинский…

Вскоре подъехал и представитель местного райвоенкомата – на грузовике с песком в кузове и с солдатом-сапером. Дело в том, что недалеко от места гибели воина следопыты видели неразорвавшийся снаряд – он демонстративно лежал на пригорке… Как объяснил офицер из военкомата, в этих местах таких гостинцев полным-полно. В лес от железнодорожной насыпи углубляться запрещено ввиду множества неразорвавшихся боеприпасов, что прячутся в траве, под землей, в старых блиндажах. Смертельные случаи среди местных смельчаков – не редкость. Он рассказал эпизод, когда в лес зашли школьники во главе с учительницей – видимо не местные, приехавшие из города – промочили ноги и решили на пригорке развести костер. А под костром оказалась мина – ждала своего часа тридцать лет. Итог похода был печален…

Мы ехали на грузовике, пока позволяла дорога. По пути дважды или трижды останавливались у братских могил погибших под Погостьем. На беленых кирпичных обелисках и стелах – фамилии тех, кто был опознан по документам. Их много. Мы привезли венок нашим землякам – воинам 3-й гвардейской и памятную доску, которую прикрутили к изгороди одного из памятников… А потом пришлось идти пешком по той самой железной дороге, что штурмовали и никак не могли перекрыть красноармейцы в 1941 – 1942 гг. Ничто вокруг не напоминало о войне – был мирный день, светило солнце и, кажется, пели птицы.

Не доходя до первых домиков станции Погостье, мы остановились. Острая зрительная память руководителя нашей экспедиции, ветерана, бывшего морского летчика Северного флота, капитана в отставке Исмагилова точно определила, где в окопчике у самой насыпи следопытами припрятаны от черных копателей найденные останки воина. Их всего ничего – череп да несколько костей. Сложенные в чемодан, они уедут в Озёрский район, где уже всё подготовлено для торжественного захоронения земляка…

Мы подъедем туда на поезде, потом на автобусе и станем участниками этого сельского схода. Увидим вдову солдата, что ожидала известия о пропавшем без вести муже буквально до последнего, и вдруг в январе, отчаявшись ждать, сожгла все его фронтовые письма. А спустя полгода и останки его нашлись…

Всё это происходило осенью 1983 г., когда к памяти о прошедшей войне относились еще с действительным, а не показным пиететом. В центре села высилась в полный рост гипсобетонная статуя солдата со склоненным знаменем. На плите мемориала значилось немало имен невернувшихся односельчан. До самого села, что лежит на берегах Оки, немцы в 1941-м не дошли едва-едва. Но село бомбили…

Запомнилась беседа с Озёрским военкомом. Он сетовал, что призванные сегодня из района снова гибнут – в Афганистане, но на могилах нельзя писать правду. Пишут стандартно: погиб при исполнении служебных обязанностей.)

…В годы войны Вологду называли «госпитальной столицей». Это был ближний тыл Волховского фронта. Ближний, потому что за западе области уже побывали немцы. И хотя наступление под Тихвином отбросило их на линию реки Волхов, ощущение недалекого фронта не покидало этот старинный русский город. Через него шли на передовую свежие части из глубины СССР и через Вологду же в обратном направлении двигались поезда с ранеными, обмороженными красноармейцами, уже успевшими хлебнуть боевой каши. Часть их ехала транзитом в глубокий тыл – кто до Свердловска, а кто и еще дальше. Но часть оставалась в вологодских госпиталях, коих было организовано в городе не один и не два…

Отца определили в госпиталь №1158, который открыли в бывшем учебном здании по адресу ул. Батюшкова, 2 – аккурат напротив местного кремля.

Дизентерия – болезнь курьезная: надо в атаку идти, а ты из-под куста встать не можешь. И беда в том, что эти бесконечные позывы обезвоживают организм, что без вмешательства врачей может запросто привести к летальному исходу.

Выше я высказал версию, что эту заразу можно было подхватить, хлебнув водицы из чужой фляжки. Это, конечно, версия романтическая, благородная. На деле дизентерийную палочку можно было поймать где угодно: взяв газету, побывавшую в руках носителя микроба; поев каши, приготовленной его руками; подхватив оружие убитого в бою; да в конце концов, пожав руку герою, вышедшему из боя… Как писал уже после войны, анализируя опыт советских военных медиков, полковник медицинской службы С. В. Висковский, «главную роль в передаче инфекционного начала играли грязные руки». А дизентерия и оказалась той «пятой колонной», что подкашивала воинов Красной Армии не хуже вражеских пуль. По мнению полковника медслужбы В. Т. Михайловского, на фронтах Северо-Западного направления случаи заболевания дизентерией (видимо в силу природных особенностей) возникали чаще, чем на других фронтах…

Вообще дизентерийный микроб – неизменный спутник большого долговременного скопления людей, если не поставлена на нужный уровень санитарная дезинфекция. А как ее поставишь на передовой, когда боезапас, и тот в нужном количестве обеспечить не удается, и блиндажи с землянками понад самым болотом построены, а санитары не успевают эвакуировать раненых из-под огня и отправлять их в санбат?

Из истории известно, в Крымскую кампанию 1854 – 1855 гг. у «цивилизованных» англичан, чей экспедиционный корпус составлял 30 000 солдат, дизентерию схватил каждый четвертый, а из заболевших так же каждый четвертый отправился к праотцам… Та же история произошла среди русских войск в период войны за Балканы в 1877 – 1878 гг., здесь потери Дунайской армии от бактериальной дизентерии составили ни много, ни мало 57% от общего числа потерь!.. И у немцев в период польской кампании 1939 г. эта зараза имела место, и более того, вермахт принес ее «нах фатерлянд», пришедшая вскоре зима никак не повлияла на ограничение ее распространения…

Погибший несколько лет назад киевский журналист и писатель Олесь Бузина в одной из своих последних книг раскрывает истинную причину поражения шведской армии под Полтавой в 1709 г. Всё доблестное войско Карла XII в прямом смысле обдристалось в полях Малороссии и вынуждено было спешно ретироваться, дабы не быть порублену российскими драгунами в украинских перелесках со спущенными штанами.

Так что не болезнь, а смех и грех одновременно…

О таком сыну, жаждущему рассказов о подвигах, не расскажешь. Потому что в действительности знать ему это не нужно. Как не нужно было тогда рассказывать и о ленинградцах, коим посчастливилось выбраться на большую землю из сомкнутой вокруг города сухопутной блокады.

Комбриг Б. А. Владимиров, чьи воспоминания о войне тоже пролежали в столе много лет и были опубликованы только в наши дни, вспоминает, как на одной из станций их эшелон, двигавшийся в сторону фронта, повстречался с встречным, везшим блокадников:

«Большинство эвакуированных принадлежало к старой интеллигенции. Среди них были ученые, профессора ленинградских вузов. Покидая город, они надевали на себя все, что имели, остальное было брошено в разбитых холодных домах. В енотовых шубах и каракулевых манто, замотанные в старые пледы и пуховые шали, измятые и грязные, они являли собой жалкое и страшное зрелище вырванных из ада людей. Их высохшие от голода и холода тела, мертвые пергаментные лица и глаза, глядевшие опустошенно и безучастно, производили жуткое впечатление. Казалось, что это не живые люди, а футляры, в которых чуть теплится жизнь, но скоро они остынут, рухнут на землю и рассыпятся в прах.

На одних станциях эшелоны разгружались и ленинградцев вывозили и размещали в населенных пунктах, на других – останавливались на время приема горячей пищи, после чего следовали дальше по своему маршруту. Везде наблюдалась одна и та же картина: все эвакуированные находились в состоянии тяжелейшей дистрофии. Помогая друг другу, они с трудом выходили из вагонов и тут же на перроне справляли свои естественные нужды, ни на кого не обращая внимания, все вместе, и мужчины, и женщины…

Кое-где в пустых теплушках и возле них между путями лежали еще не убранные трупы детей и взрослых, умерших в дороге. Проходя мимо одной из теплушек, я обнаружил в ней сидящего на полу человека. Обеими руками он обнимал железную печь. Я вскочил в вагон, чтобы разбудить его и помочь выйти, но это был мертвец. Окоченевшими руками он крепко держал такую же холодную, как сам, печь.

Бойцы старались не пропустить ни одного эшелона с ленинградцами, чтобы поделиться с ними своими пайками. Многие ребята отдавали все свои запасы, оставаясь голодными.

Встречи с блокадниками вызывали справедливое чувство безудержной ненависти к гитлеровским захватчикам… Бойцы своими глазами видели, что принесло с собой нашествие варваров».

Ряд госпиталей Вологды был целево рассчитан на эвакуированных ленинградцев. Зимой и весной 1942 г. из окруженного города по «Дороге жизни» было вывезено 554 186 человек. 5 149 ленинградцев, самых тяжелых – с дистрофией второй и третьей степени, с сопутствующими этому заболеваниями, обморожением были оставлены в вологодских госпиталях. Сохранить жизнь удалось не всем – около двух тысяч из них нашли последний приют в вологодской земле…

А тем временем людские резервы для мобилизации на фронт стали истощаться и в 1942 г. был издан секретный циркуляр, предписывающий осуществлять излечение больных и раненых в сокращенные сроки. Теперь пребывание на излечении не должно было превышать среднего показателя в 21,3 суток. За превышение оного врачам грозил выговор… Вместе с этим, недолеченная дизентерия грозила рецидивом и выписанный ранее срока больной, вернувшись в воинскую часть, сам становился источником заразы. Госпитальные врачи, беря на себя ответственность, действовали как предписывает медицина – работая как бы между молотом приказа и наковальней обстоятельств. Недаром говорят, что не нарушишь инструкций – не совершишь подвига…

Отец выписался в марте. В районе Погостья – в направлении на Любань – всё еще шли бои, но его не вернули в 11-ю стрелковую, а оставили в резерве политуправления Волховского фронта.

Фронт этот был учрежден 17 декабря 1941 г. в результате успешной Тихвинской стратегической операции, что не только освободила от немцев железнодорожную ветку Тихвин – Волхов, по которой шло снабжение Ленинграда и эвакуация гражданского населения, но и позволила выровнять здесь линию фронта, установившуюся по реке Волхов, откуда и название нового фронта. Командовать им стал представитель Ставки на Северо-Западном направлении генерал армии К. А. Мерецков, удачно осуществивший Тихвинскую операцию.

Однако дальше этого рубежа нашим войскам продвинуться не удалось. Вошедшая в прорыв 2-я ударная армия, что по замыслу должна была выйти к станции Любань Октябрьской железной дороги (направление Москва – Ленинград) и соединиться с наступавшей от Погостья 54-й армией Ленинградского фронта, взяв гитлеровцев в кольцо, завязла в снегах, уткнулась в сильное немецкое сопротивление и сама оказалась чуть ли не в окружении.

Требование Ставки продолжать наступление до достижения успеха видимо и вызвало у командующего Ленинградским фронтом генерала М. С. Хозина реакцию самозащиты: неуспех наступления он объяснил тем, что якобы два фронта не могут договориться о совместных действиях и потому для успешного завершения операции нужно единоначалие.

Верховный главнокомандующий И. В. Сталин с вниманием относился к мнению своих военачальников, поскольку, как он полагал, реальное положение дел на местах им виднее. И если Хозин считает, что для пользы дела нужно соединить руководство силами двух фронтов в одних руках, то надо так и сделать. 23 апреля 1942 г. решением Ставки Волховский фронт был ликвидирован и продолжение операции поручили войскам объединенного Ленинградского фронта. Генерала Мерецкова откомандировали на Брянский фронт.

Однако это нововведение привело еще к большей неуправляемости, поскольку руководство Ленинградского фонта теперь находилось с внешней стороны блокады. В итоге 2-я ударная армия, вошедшая в прорыв и двигавшаяся навстречу 54-й армии, попала в мешок. Чуть больше месяца понадобилось Ставке, чтобы понять свою ошибку и восстановить прежнее статус-кво в управлении войсками на Северо-Западном направлении.

Ложная идея об объединении фронтов была расценена как проявление амбиций малоталантливого командующего Хозина, который еще в декабре 1941 г. активно возражал против переподчинения 54-й армии, действовавшей за блокадным кольцом, внешней группировке наших войск, возглавляемой генералом Мерецковым. 8 июня 1942 г. Волховский фронт был восстановлен, Мерецков возвращен к руководству им, а неудачливому Хозину, выдвиженцу маршала Жукова, нашли замену в лице командующего Ленинградской группой войск (той, что внутри блокадного кольца) генерала Л. А. Говорова.

Таким образом, отец вернулся из госпиталя как раз в период переформатирования наших войск на Северо-Западном направлении.

В мае – июле были созваны фронтовые курсы военкомов – военных комиссаров частей и подразделений, отец стал секретарем партбюро этих курсов.

1/ VI – 42 г., видимо уже обретя фотогеничный вид после пребывания в госпитале, он снимается в ателье местного фотографа – в полный рост на фоне рисованного задника, изображающего штормящее море, и отсылает семье, то ли еще на родину – в Астрахань, или уже на Урал. Не уверен точно куда, поскольку именно летом 1942 г. моя мать с младшей сестрой и двумя малолетними сыновьями вынуждена была покинуть этот волжский город по причине начавшейся систематической его бомбежки. В это время немцы подошли к Сталинграду, и Волга как главная транспортная магистраль стала объектом повышенного внимания противника.

На обратной стороне снимка написано: «На долгую и добрую память дорогой и милой жене Нате от любящего мужа Леши Сутырина».

(Брат потом вспоминал, что в первые годы войны все письма приходили от отца с почтовым штемпелем г. Боровичи Новгородской области. Видимо там и располагался политотдел фронта. А может быть, там было отделение полевой почты, которое концентрировало письма-треугольники из частей, проверяло строгим оком военной цензуры, сортировало по направлениям и отправляло в тыл.)

Море на фоне – это, конечно, случайность. Просто другого задника у фотографа не оказалось, но как символично это хмурое небо и начинающее штормить море отразили обстановку на фронте…

Наше наступление с целью деблокирования Ленинграда всё никак не приносило успеха, и работа по воспитанию вдохновителей будущих побед требовала постоянных усилий.

Политрук А. И. Сутырин. 1942 г.

Казалось бы, что нового в дополнение к уставам и уже известным директивам можно было донести на этих курсах до фронтовых политработников? Но нужно понимать, что находясь в лесах и болотах переднего края, бойцы и командиры оторваны от всего остального мира. Им неведомо, что происходит не только у них в тылу, но и у соседей – справа и слева. Знание о том, что на других фронтах наступают успешней, что уже освобождены первые занятые врагом советские города и села, рассказы о подвигах, информация о международном положении – всё это расширяло понимание того, какая задача предназначена каждой воинской части, входящей в состав Волховского фронта, и всем этим своевременно должны были быть вооружены комиссары батальонного, полкового, бригадного, дивизионного и корпусного уровня.

Н. В. Трущенко вспоминает, что «когда была опубликована Нота Народного комиссариата иностранных дел СССР о повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченной ими советской территории, мы, вооруженные ее текстом, пошли по землянкам: нужно было рассказать о ее содержании каждому воину…

В этом документе говорилось об издевательствах над советскими людьми и массовых убийствах, о глумлении над значительными памятниками русской культуры. Говорилось, что режим ограбления и кровавого террора по отношению к мирному населению захваченных сел и городов представляет собой не какие-то эксцессы отдельных недисциплинированных военных частей, отдельных германских офицеров и солдат, а определенную систему, заранее предусмотренную и поощряемую германским правительством и командованием…

Такие документы рождали у воинов жгучую ненависть к врагу, неукротимое стремление разгромить фашистских захватчиков».

В ближнем тылу партполитработа велась на различном уровне. Так, Б. Ф. Редько вспоминает, как его, заместителя политрука, направили на пятидневные курсы при политотделе дивизии: «Занятия в «лесной академии» (так в обиходе называли мы свои курсы) проводили комиссар дивизии, начальник политотдела и другие опытные политработники.

В эти же дни меня приняли в партию».

Характерно, что заявления о приеме в партию в войсках писались накануне вступления в бой. Комбриг Б. Владимиров вспоминает, как в марте 1942 г. воины его 140-й бригады до ввода в бой совершали тяжелый шестнадцатисуточный ночной марш по глубокому снегу, в котором вязли даже лошади. Но бойцы стойко переносили тяготы, понимая, что идут на помощь осажденному Ленинграду. И еще до завершения перехода, за первые десять его суток, бойцами было подано 47 заявлений о приеме в ВКП (б). Это был показатель работы политруков и их заместителей накануне марша и в течение его. Комиссаром бригады в этот период был Б. М. Луполовер.

Подобное же вспоминает В. А. Крылов, в начальный период войны – старший политрук дивизиона 23-го артиллерийского полка 4-й гвардейской армии: «Сержант Федор Митрофанов, помощник командира взвода боепитания, подал мне листок бумаги. Читаю: „Прошу считать меня коммунистом. Право быть принятым в партию я заслужу в бою“. Об этом же заявили командиры орудий сержанты Кинжалов, Вьюнов, Макиенко, Дубина, рядовые Михеев, Золотарев. В то утро, перед началом боя, партийная организация дивизиона увеличилась на 15 коммунистов».

28 июня 1942 г. в преддверии ключевых событий на фронтах Великой Отечественной наркомом обороны был издан знаменитый приказ №227, известный в войсках главным своим императивом: «Ни шагу назад!». Как отмечается в коллективном труде ученых Института военной истории Министерства обороны СССР, «в войсках Волховского фронта проводилась огромная работа по разъяснению этого приказа каждому воину. В результате повысилась стойкость в бою, значительно усилился поток заявлений в партию. Только с 1 августа по 21 сентября 1942 г. в партийные организации фронта поступило 5911 заявлений о приеме в члены партии и свыше девяти тысяч новых членов пополнили ряды Ленинского комсомола».

Политрукам для своей работы не нужно было искать в книжках примеры личного героизма воинов прошлого. Прецедентов было предостаточно вокруг – в реальной военной жизни. Так, в боях июня 1942 г. погиб лейтенант Л. С. Трифонов. В его полевой сумке была найдена тетрадь с любопытной записью: «Что надо помнить о войне». Там в частности говорилось:

«…Сосредоточить все свои помыслы, всю свою силу, всю ловкость, все знания, всю душу на мести врагу.

…Будь при всех обстоятельствах честен, ибо честные люди есть смелые люди, потому что норма их поведения не позволяет стать трусами. Нелегко идти на смерть, кто бахвалится этим – тот лжет. Бросаясь в атаку, думай о жизни, а не о смерти, думай о том, чтобы, оставаясь в живых, не стыдно было взглянуть в лицо павшим.

В самые трудные минуты, когда смерть овевает тебя своим дыханием, вспомнив это, ты обретешь сверхчеловеческую силу, и волей к жизни, к победе победишь смерть…

Помни, что бой является лучшей школой войны. Поэтому будь всегда наблюдательным, анализируй каждый бой, с тем, чтобы можно было взять из него положительное и не повторить ошибок. При удачной боевой операции не зазнавайся, при неуспехе – не впадай в уныние. Объективно и трезво умей оценить и то, и другое, найди корни успеха и неудачи.

Только анализируя и повседневно учась на войне, ты не отстанешь от нее, а научишься управлять боем, планировать его, будешь уметь извлекать из любой обстановки и местности положительное для себя и для успеха своих войск».

Готовая лекция для пропагандиста! Жаль, что ее не прочел бойцам сам автор…

В частях фронта велась активная работа по пропаганде передового боевого опыта. Были сформированы специальные бригады, которые выезжали на передовую, делясь своим успешным опытом ведения боя. Проходили совещания боевого актива, слеты орденоносцев, митинги боевого содружества.