Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки

Дом № 7/11

В отличие от первых трех зданий эпохи эклектики, пятиэтажный угловой дом № 7/11 – памятник архитектуры конструктивизма начала 1930-х гг. Характерными особенностями этого стиля, проявившимися в архитектуре дома, является полное отсутствие декора, четкий ритм прямоугольных окон, поэтажные горизонтальные тяги, своеобразные широкие ленты, выделенные белым цветом окраски на фоне стен салатного окраса (после последней реставрации фасада. – Авт.), и, конечно же, 17 совершенно одинаковых балконов, придающих своеобразную экспрессию зданию. Первый этаж этого задуманного как дом-коммуна инженеров и писателей образца конструктивизма, предназначавшегося для общественных целей, оформлен широкими окнами-витринами с мелким переплетом решеток. Авторы проекта этого дома – архитекторы А.А. Оль, К.А. Иванов и А.И. Ладинский²²⁹. На фасаде дома установлена мемориальная доска поэту О.Ф. Берггольц, прожившей здесь 20 лет. Именно благодаря ей дом, о котором она много раз писала в стихах и прозе, получил особую известность. Но прежде чем рассказать о более чем восьмидесятилетней истории современного дома, прозванного «Слезой социализма», обратимся к его предыстории.

Дом № 7/11. Фото авторов, 2021 г.

Дом № 7/11. Фото 1929–1930 гг.

Мемориальная доска поэту О.Ф. Берггольц

По данным «Атласа тринадцати частей…», владельцем этого участка, как и соседнего, под № 5, назван генерал-майор Н.В. Зиновьев²³⁰, о котором мы рассказали в предыдущем очерке. Многие десятилетия старый дом принадлежал купеческому роду Синебрюховых. Из архивного дела Санкт-Петербургского городского кредитного общества «О выдаче ссуды под залог дома жены коммерции советника Александры Ивановны Синебрюховой» мы узнаем, что в 1863 г. ее имущество включало три отделения на углу Графского и Троицкого переулков: «Каменное, крытое железом отштукатуренное лицевое строение с железным зонтиком на кронштейнах», «каменные флигеля по задней и левой стороне двора в 3 этажа, снаружи отштукатуренные», «угловые, выходящие на Графский переулок», «2-этажное строение, коего нижний этаж каменный, снаружи отштукатуренный, а верхний деревянный, снаружи обшитый тесом»²³¹.

В «Ведомости о доходах с дома» А.И. Синебрюховой за сентябрь 1863 г. содержится информация о жильцах, проживающих здесь в то время. Сама домовладелица занимала 4-комнатную квартиру на первом этаже, с передней, кухней и людской. Во втором этаже, в 8- и 7-комнатных квартирах, Александра Ивановна устроила меблированные комнаты. На первом этаже 4-комнатной квартиры проживал коллежский асессор П.И. Ясенский, который по доверенности Синебрюховой вел ее дела. Там же купеческая дочь Ваулина снимала 3-комнатную квартиру. Еще одна обитательница дома с известной адмиральской фамилией Маркиза де Траверсе (помните Маркизову лужу) занимала 1-комнатную квартиру для прислуги на первом и 8-комнатную квартиру для себя на втором этажах. В каменных дворовых флигелях и в мезонине проживали лифляндская уроженка Миллер, нарвская мещанка Тимофеева, уроженка города Ревеля Генрихсон, мещанка Глебно, и учитель Кладо, чиновники Вергель и Чаплинский, военные – капитан Величко, поручик Пейхор, штабс-капитан Ордвинский.

Всего в доме насчитывалось 16 квартир, которые приносили скромный доход 8136 рублей²³².

В дом Синебрюховой уже «проведен водопровод, и в двух квартирах установлены ватерклозеты и медная ванна, но в большинстве сохранились отхожие места с двух и трех сидений с этажа». Отсутствовала и парадная лестница. Кроме каменных флигелей во дворе дома находились четыре сарая и две конюшни. В целом дом сохранял облик патриархального сооружения, хотя, как видно из описи, его украшали «колонны фальшивого мрамора с капителями». Весь дом с землей Санкт-Петербургское городское кредитное общество оценило в 90 тыс. руб.²³³ На протяжении многих лет в доме ничего не менялось. По данным «Всеобщей адресной книги Санкт-Петербурга на 1867–1868 гг.», в доме проживал Федор Павлович Солярский, коллежский секретарь, чиновник Цензурного комитета Министерства внутренних дел²³⁴.

21 января 1889 г. А.И. Синебрюхова окончательно погасила свой долг Санкт-Петербургскому городскому кредитному обществу²³⁵. В адресных книгах «Весь Петербург» за 1894–1896 гг. владельцем этого дома назван ее сын, Платон Петрович Синебрюхов, известный купец, потомственный почетный гражданин, владелец нескольких доходных домов в Санкт-Петербурге²³⁶. После смерти купца дом унаследовал его сын, также потомственный почетный гражданин, Петр Платонович, который и владел им единолично в течение пяти лет²³⁷. По данным адресной книги «Весь Петербург» за 1894 г., в доме П.П. Синебрюхова размещалась водолечебница Александра Максимовича Вальденберга, предназначавшаяся для лечения нервных и хронических больных. Лечение осуществлялось здесь водою, электричеством, сгущенным воздухом, массажем и врачебной гимнастикой²³⁸. Сам надворный советник Александр Максимович Вальденберг служил в Медицинском департаменте Министерства внутренних дел и проживал в том же доме²³⁹.

Здесь же снимали квартиры чиновники: действительный статский советник М.И. Спиров, помощник тайного советника и управляющего Сенатом И.И. Шамшина²⁴⁰. Межевой ревизор, старший межевой инженер, действительный статский советник М.Н. Докучаев, управление межевой частью также арендовало квартиру в этом доме²⁴¹.

В доме П.П. Синебрюхова жили частный поверенный по столичному мировому округу А.И. Мерлин²⁴², находящийся на частной службе Г. Арендт²⁴³, книготорговец А.И. Бортневский (его магазин располагался в этом же доме)²⁴⁴, сапожник Василий Мещанинов²⁴⁵, обслуживающий всех проживающих тогда в Троицком переулке.

Из адресной книги «Весь Петербург» за 1899 г. мы узнаем, что в то время здесь снимала квартиру баронесса Мария Карловна фон Каульбарс и по-прежнему работала уже очень известная водолечебница А.М. Вальденберга²⁴⁶.

Кроме того, здесь много лет работал трактир с винными погребами В.И. Хромых. Торговец, происходивший из крестьян села Дединово Зарайского уезда Рязанской губернии, с 1896 г. занимался коммерческой деятельностью в Петербурге, владел тремя трактирами, кроме того, что на Троицкой, трактирами на Гороховой ул., 11, и Вульфовой ул., 43²⁴⁷.

В 1901 г. по духовному завещанию А.И. Синебрюховой дом по наследству перешел ее сестре, жене подполковника Софии Ивановне Левстрем²⁴⁸, которая и владела им до 1917 г., управляющим домом много лет был Николай Николаевич Филимонов²⁴⁹.

В предреволюционные годы в доме проживали: кандидат богословия, представитель компании The Russier Trading В.С. Симеонов, комиссионер А.Д. Северов, провизор П.И. Хобас, здесь были открыты чайная И.Ф. Дмитриева, прачечная М.Я. Леберг (она обслуживала всю Троицкую ул.)²⁵⁰, а к услугам петербуржцев и гостей города – меблированные комнаты А.П. Мазаева²⁵¹.

Подряды на малярные работы принимал В.А. Данилов, славу Троицкой улицы как центра моды поддерживала модистка Е.М. Ротцевич, а в годы Первой мировой войны в доме развернули лазарет Кружка русских женщин ²⁵².

Старый дом просуществовал до конца 1920-х гг., когда на его месте воздвигли новый, в стиле конструктивизма, описанный в начале главы.

«От дома-крепости к дому-коммуне», – так называлась статья, вышедшая в декабре 1929 г. в «Бытовой газете»: «На углу Троицкой ул. и Пролетарского пер. находятся развалины большого дома, – сообщалось в газете. – Зимой они покрываются снегом, летом обрастают травой. По ночам здесь ютятся беспризорники и обделывает свои дела местная шпана. Но сомнительную романтику прошлого сейчас заменяет романтика советского сегодня. Развалины расчищаются…»²⁵³.

Как отмечает Евгений Коган в очерке «Коммуна будущего», опубликованном в газете «Санкт-Петербургские ведомости»: «Дом-коммуну строили по проекту архитектора Андрея Оля. Он начинал трудиться еще до революции: первой его самостоятельной работой был созданный по заказу писателю Леонида Андреева проект деревянного загородного дома, построенного в 1908 году около финской деревни Ваммельсуу (не сохранился).

В 1920-м, после службы в Красной армии, Оль вернулся к архитектуре. „Только такие эпохи, как переживаемая нами, смело и даже самоуверенно выдвигают на сцену проблемы в области строительства такого, например, грандиозного масштаба, как урегулирование старых архитектурных ансамблей, создание новых планировок целых кварталов, сооружение зданий общественного значения…“, – писал он в статье „Судьбы русской архитектуры“. И в 1929–1931 годах построил дом-коммуну. „Бытовая газета“ сообщала: „Это только переходная, необходимая ступень от буржуазного, ячейкового, строго индивидуалистического дома-крепости к коллективистическим коммунам будущего“».

Дом изначально планировался как коммуна для инженерно-технической интеллигенции, во время постройки превратился в кооператив, который в результате заселили инженеры, писатели, а также их домработницы и некоторое количество сотрудников НКВД (вероятно, чтобы следить за потенциальным рассадником инакомыслия). В историю города дом вошел как писательская коммуна: жившие здесь литераторы, чьи имена гремели в Ленинграде в 1930-х гг., оставили после себя воспоминания о его доме и его жизни.

«Дом назывался в тогдашнем ленинградском просторечии „Слезой социализма“, – отмечал один из его обитателей драматург Александр Штейн. – Так его назвал Петр Сажин – тоже из племени „бандерлогов“ (Штейн называл так литературную молодежь, заселившую здание, писатель Петр Сажин был одним из них. – Авт.). Так дом в Ленинграде называли все: даже Сергей Миронович Киров заметил как-то, проезжая по улице Рубинштейна, что „Слезу социализма“ следует заключить в стеклянный колпак, дабы она, во-первых, не развалилась и дабы, во-вторых, при коммунизме видели, как не надо строить… И все-таки в наивности, в нелепости, в неудобствах нашей „Слезы социализма“ было нечто молодое, исполненное прелести и обаяния и неповторимое. В этой нелепости было время, с его протестом против мещанского уклада, презрением к обжитому, желанием во что бы то ни стало поломать быт, лишь бы поломать…».

Как отмечает автор цитируемой статьи: «Конец 1920-х и начало 1930-х все еще были временем великих надежд, временем идеалистов в завтрашнем дне. Оно закончилось слишком быстро и трагично. И многие из обитателей „Слезы социализма“ не дожили до будущего, пусть и совсем не такого счастливого, как им представлялось»²⁵⁴.

О.Ф. Берггольц

В этот дом поэт О.Ф. Берггольц въехала в 1932 г. и прожила в нем до апреля 1942 г., она занимала квартиру под № 20. В книге «Дневные звезды» (1950-е гг.) О.Ф. Берггольц рассказывает об этом доме: «Это был самый нелепый дом в Ленинграде. Его официальное название было „дом-коммуна инженеров и писателей“. Мы, группа молодых (очень молодых!) инженеров и писателей, на паях выстроили его в самом начале тридцатых годов в порядке категорической борьбы со „старым бытом“ (кухня и пеленки!), поэтому ни в одной квартире не было не только кухонь, но даже уголка для стряпни.

Дело было в том, что в начале 1930-х годов интеллигенция в борьбе с буржуазными пережитками объявила „войну старому быту“. Как это непосредственно претворялось в жизнь в семье Берггольц, рассказывает литератор Л.И. Левин: „Здесь накрывали стол газетами, пили чай из граненых стаканов, а сидели на старых венских стульях или табуретках. Причем все это делалось не от бедности, хотя деньжат порой и не хватало, а принципиально, пожалуй, даже демонстративно… Никаких признаков мещанского уюта! Никаких диванов, кресел, скатертей, обеденных и чайных сервизов!“ <…>

Мы вселялись в наш дом с энтузиазмом, восторженно сдавали в общую кухню продовольственные карточки и „отжившую“ кухонную индивидуальную посуду, и даже архинепривлекательный внешний вид дома „под Карбюзье“ с массой высоких, крохотных железных клеток-балкончиков не смущал нас: крайняя убогость его архитектуры казалась нам какой-то особой „строгостью“, соответствующей новому быту. <…>

Ю.Н. Либединский

Мы имели дивный солярий, но чердак был для сушки пеленок совершенно непригоден. Звукопроницаемость же в доме была такая идеальная, что если внизу, в 3-м этаже, у писателя Миши Чумандрина играли в блошки или читали стихи, у меня на 5-м уже было все слышно, вплоть до плохих ритм!.. „Фаланстера на Рубинштейна, 7, не состоялась“, – пошутил кто-то, и что скрывать? – мы часто сердились и на „слезу“, и на свою поспешность»²⁵⁵. В дом № 7 по улице Рубинштейна одновременно с Берггольц жили литераторы В. Эрлих, Ю.Н. Либединский и другие. «В нем, – вспоминала впоследствии Берггольц, – всегда зимой было светло и тепло, а какие хорошие коллективные вечера отдыха у нас были: приходил и пел свои песенки Борис Чирков – живой Максим из „Юности Максима“, показывал нам новые работы свои Бабочкин – живой Чапаев, – обе картины только что вышли тогда. „Тетя Катя“ – чудеснейшая Корчагина-Александровская нередко бывала у нас и вдруг за столиком, импровизируя, „выдавала“ такое, чего никогда не увидишь в театре…». Как отмечает автор очерка о поэте А.И. Федоров: «Сюда приходили и Ю. Герман, и И. Андроников. Здесь пел антифашист Эрнст Буш, приезжавший в Ленинград».

В этом доме, за простым столом, покрытым газетой, Берггольц готовила к печати свою первую книгу стихотворений, которая вышла в свет в 1934 г. А.М. Горький, прочитав присланную автором книгу, сразу же обратил внимание на главную особенность поэзии Берггольц, ее искренность. «Ваши стихи понравились мне, – писал Горький в ответном письме. – Они кажутся написанными для себя, честно, о том „именно“, что чувствуется Вами, о чем думаете Вы, милый человек».

В этот дом почтальон почти ежедневно приносил письма читателей. Адрес Ольги Берггольц знали многие ленинградцы. В одном из своих довоенных стихотворений, называя улицу Рубинштейна по-старому Троицкой, она писала:

 
Если ж кто угрюм и одинок,
Вот мой адрес – может, пригодится? —
Троицкая, семь, квартира тридцать.
Постучать. Не действует звонок.
 

С этим домом связаны самые трагические страницы из жизни поэта. В 1930-х гг. Ольга Берггольц, как и многие ее товарищи по перу, была репрессирована. Сама она вспоминала об этом времени так: «В 1937 году меня исключили из партии, через несколько месяцев арестовали. В 1939-м я была освобождена, полностью реабилитирована и вернулась в пустой наш дом…»²⁵⁶.

Выйдя из тюрьмы, Берггольц долго не могла прийти в себя, не могла писать стихи, встречаться со знакомыми. Строки же, которые болью изливались из души, опубликованы лишь после ее смерти. Берггольц с горечью вопрошала:

 
Неужели вправду это было:
На окне решетки, на дверях?..
Я забыла б – сердце не забыло
Это унижение и страх.
До сих пор неровно и нечетко,
Все изодрано, обожжено,
Точно на железную решетку
Так о жизнь колотится оно…
В этом стуке горестном и темном
Различаю слово я одно:
«Помни», – говорит оно мне…
Помню!
Рада бы забыть – не суждено…
 

Тогда в тюрьме она потеряла ребенка, который должен был в скором времени появиться на свет:

 
Где жду я тебя, желанный сын?!
– В тюрьме, в тюрьме!
Ты точно далекий огонь, мой сын,
В пути, во тьме.
Вдали человеческое жилье,
Очаг тепла.
И мать пеленает дитя свое,
Лицом светла.
Не я ли это, желанный сын,
С тобой, с тобой?
Когда мы вернемся, желанный сын,
К себе домой?
Кругом пустынно, кругом темно,
И страх, и ложь,
И голубь пророчит за темным окном,
Что ты – умрешь…²⁵⁷
 

Жертвами сталинских репрессий стали и другие обитатели этого дома: Вольф Эрлих – друг Сергея Есенина, прекрасный и, к сожалению, полузабытый поэт, расстрелян в 1937 г. по нелепому обвинению. Николай Костарев – революционер, автор крайне популярных в ту пору «Моих китайских дневников», сгинул в лагерях в самом начале 1940-х гг. После неудачной операции в 1940 г. умер блистательный переводчик и неординарный прозаик, поэт Михаил Фроман, первый муж поэтессы Иды Наппельбаум, в 1940-е гг. расстреляли писателя-историка Петра Евстафьева²⁵⁸.

В доме на улице Рубинштейна О. Берггольц встретила начало Великой Отечественной войны. Она записывает 27/ VI-41 г. в «Блокноте за неделю»: «Сегодня вечером дежурила возле нашего дома. Проверяла, не светит ли где случайно окно, – нет, все в порядке. И вдруг, когда оглядывала дом, так и схватило сердце горячей нежностью к нему, как к живому существу. Не отдам!..

<…> Эти балкончики всегда казались мне дурацкими, но теперь я вижу, что это замечательные балкончики, они устроены с заботой о жильцах, – пусть вылезет и подышит воздухом… После войны я обязательно поставлю на своем балкончике ящик с цветами…

Немцы подошли вплотную к городу. Ленинградцы готовились к уличным боям. В домах устанавливались „огневые точки“. Был установлен пулемет и в этот доме, в комнате, где до войны Костя, страстный филателист, показывал нам тысячи редчайших марок всех стран мира, с красивейшими пейзажами, цветами и зверьми. С изображениями целых событий, городов, стран… В тот день, когда комната, где мы разглядывали тысячи маленьких изображений мира, была превращена в дот, для того, чтобы стрелять отсюда по немцу, который мог, на самом деле мог, подойти сюда, к нашему Пролетарскому переулку, – я ощутила с необычайной остротой, что действительно в мире произошло что-то непоправимое, и это надолго…»²⁵⁹.

В ноябре 1943 г. сделана такая запись: «Мой дом, жилой объект № 7 по ул. Рубинштейна, до сих пор не пострадал. <…> В нем целы даже все стекла. Инженеры уверяют, будто бы это оттого, что дом не трясется, а „вибрирует“»²⁶⁰.

В. Эрлих

Ольга Берггольц оставила этот дом, когда переселилась в Дом радио в декабре 1941 г. Ее стихи, звучавшие по радио, имели для зажатого в тиски блокады, сражавшегося Ленинграда такое же огромное значение, как и выступления В.В. Вишневского, Н.С. Тихонова, А.А. Прокофьева.

Особенной популярностью у жителей блокадного Ленинграда пользовались стихи, адресованные «соседке» «Дарье Власьевне» – «тете Даше»:

 
Для того, чтоб жить в кольце блокады,
ежедневно смертный слышать свист, —
сколько силы нам, соседка, надо,
сколько ненависти и любви…
 
 
Столько, что минутами в смятенье
ты сама себя не узнаешь:
– Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
– Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.
 

Женщины заменили ушедших в армию и в Народное ополчения мужчин у станков, на дежурных постах, они рыли вокруг Ленинграда окопы и противотанковые рвы, строили оборонительные укрепления. Этот собирательный образ простой, уже немолодой женщины возник в творчестве поэта в первые месяцы войны.

А.И. Соколюк, одна из участниц 900-дневной обороны Ленинграда, рассказывает: «Жила я неподалеку от Берггольц, на Боровой улице. Прочитав о Дарье Власьевне в газете, я побежала на улицу Рубинштейна, где жила в ту пору Ольга Федоровна. Останавливаю каждую женщину у подъезда и спрашиваю: „Вы тетя Даша?..“ Уж очень хотелось мне, шестнадцатилетней девчушке, увидеть Дарью Власьевну». В Ленинградский радиокомитет приходили даже письма, адресованные «Дарье Власьевне»²⁶¹.

Между тем, как пишет в своей книге «…И возвращаюсь я опять» биограф О.Ф. Берггольц Ольга Окуневская: «С каждым днем все длиннее становился путь от дома до Радиокомитета, небольшое расстояние от улицы Рубинштейна до Малой Садовой. Все труднее было вставать в промерзшей комнате, все страшнее идти под обстрелом, все выше становились на Невском никем не убираемые сугробы… Что заставляло ее идти? Долг или понимание своей необходимости людям? Трудно сказать, но зато достоверно, что ее голос способен был поднять умирающих…»²⁶².

В декабре 1941 г. О. Берггольц вместе с сотрудниками Радиокомитета перешла на казарменное положение. Теперь Дом радио был не только местом работы, но и жилищем, и все они составляли одну большую семью. Жили на последнем седьмом этаже. «Хорош блиндаж, да жаль, что седьмой этаж», – шутили его обитатели.

Вместе с редакторами, дикторами, техниками Берггольц готовила радиопередачи, дежурила на крыше и ходила за водой на Фонтанку… Она писала о своих товарищах по Дому радио:

 
Здесь умирали, стряпали и ели,
а те, кто мог еще
вставать с постелей,
пораньше утром,
растемнив окно, в кружок усевшись,
перьями скрипели.
 
 
Отсюда передачи шли на город —
стихи, и сводки,
и о хлебе весть.
Здесь жили дикторы и репортеры,
поэт, артистки…
Всех не перечесть…
Они давно покинули жилища
там, где-то в недрах города,
вдали…
они одни из первых на кладбищаи
и, спаяны сильней, чем кровью рода,
родней, чем дети одного отца,
сюда зимой сорок второго года
сошлись – сопротивляться до конца²⁶³.
 

Героической борьбе Ленинграда посвящены поэмы О. Берггольц «Февральский дневник» и «Ленинградская поэма».

Еще в апреле 1942 г., когда благодаря работе Дороги жизни городу стало немного легче и казарменное положение в Доме радио сняли, О. Берггольц переехала в дом № 22 (кв. 8) по улице Рубинштейна. На старой квартире в доме № 7 по этой же улице она не хотела оставаться – слишком многое здесь напоминало о горьких утратах. Здесь умерли две дочери Берггольц и ее муж Николай Молчанов, талантливый литературовед. В 1946 г. в стихотворении «Мой дом» она с горечью писала:

 
А в доме, где жила я много лет,
откуда я ушла зимой блокадной,
по вечерам опять в окошках свет.
Он розоватый, праздничный, нарядный.
<…>
Нет, я не знаю, кто живет теперь
в тех комнатах, где жили мы с тобою,
кто вечером стучится в ту же дверь,
кто синеватых не сменил обоев —
тех самых, выбранных давным-давно…
Я их узнала с улицы в окно²⁶⁴.
 

Рассказ о поэте мы продолжим у дома № 22.

Еще одна известная поэтесса, запечатлевшая в своих стихах и в книге воспоминаний «Угол отражения» этот дом, – Ида Наппельбаум, дочь знаменитого петербургского фотографа, участница студии Н. Гумилева «Звучащая раковина». Н. Берберова вспоминает: «У Иды была квартира на седьмом этаже на Невском, почти на углу Литейного… Два незанавешенных окна смотрели на крыши Невского проспекта и Троицкой улицы… Здесь вплоть до весны собирались мы раз в неделю».

Н. Молчанов и О. Берггольц

Среди крыш Троицкой улицы виднелась и кровля старинного трехэтажного дома, на месте которого спустя 10 лет будет построен другой, где ей, как и О. Берггольц, доведется жить в 30-е годы²⁶⁵.

Как отмечает автор очерка «„Слеза“ на Рубинштейна» Сергей Назаров: «До глубокой старости И. Наппельбаум сохранила ясный ум, прекрасную память и способность писать стихи. Ей было уже за 90, когда она написала стихотворение, посвященное этому дому, где „было шумно, весело, тепло“:

 
А здесь бредут и тают мысли
Под тик и так стенных часов,
И легким облаком повисли
Обрывки дыма и стихов.
Но сквозь истертый звон монеты,
Сквозь торг и дрязг, и шум дневной —
Протяжным голосом поэта
Мой дом зовет меня домой.
 

Здесь до сих пор живет дочь поэтессы Екатерина Михайловна Царенкова и ее муж Игорь Денисович. Она считает, что незаслуженно забыто имя мужа Иды Наппельбаум, отца Екатерины Михайловны – замечательного поэта и переводчика Михаила Александровича Фромана (1891–1940). При жизни вышло всего три его книги – сборник стихов „Память“ (1927 г.), книга прозы (1930 г.), сборник „Избранные переводы“ – из Данте, Киплинга, Гейне, Фейхтвангера, Честертона, Тараса Шевченко и других авторов (1940 г.). Второй муж Иды Наппельбаум – публицист и мемуарист Иннокентий Мемнонович Басалаев (1897–1964). В квартире Наппельбаум в этом доме побывали многие деятели культуры.

И. Наппельбаум

В „Слезу социализма“ приезжали писатели – Браун, Слонимский, Тихонов, Чуковский, музыканты. Тогда еще не публиковали Николая Гумилева – друзья переписывали его стихи, переплетали в книжки и приносили в подарок Иде Наппельбаум, ведь в молодости она была его ученицей.

Екатерина Михайловна вспоминает, что Ольга Берггольц жила на два этажа выше со своим мужем, литературоведом Молчановым, который в блокаду здесь умер. Здесь жила масса интереснейших людей: писатель Чумандрин, погибший на финской войне, и Зельцер, погибший в Великую Отечественную, жил писатель Либединский, муж Марии Берггольц, сестры Ольги Берггольц. Еще один старожил дома-коммуны – Людмила Савельевна Кузьмина (Леонова), дочь писателя Савелия Родионовича Леонова (1904–1988). Участник трех войн (Гражданской, финской и Великой Отечественной), автор романов, рассказов, стихов, он жил в доме-коммуне в 1930-е гг. Самым известным его произведением, выдержавшим несколько изданий (первое вышло в 1948 г.), стал роман „Молодость“, в котором увлекательно описано время Гражданской войны и становления советской власти на Орловщине. Это первая и, пожалуй, единственная попытка художественно-исторического осмысления крестьянского восстания в Ливенском уезде в августе 1918 г.

Людмила Савельевна вспоминает жившего в доме известного киноартиста Дмоховского. А еще одним из ее соседей по дому был известный певец Ефрем Флакс. Хорошо запомнили жильцы дома и еще одного соседа – Бориса Довлатова, двоюродного брата писателя. Сергей Довлатов часто бывал у него и посвятил этому яркому и весьма неоднозначному человеку рассказ „Мой старший брат“.

И сегодня в доме проживают многие замечательные люди: ученые, экономисты, бизнесмены, заслуженные работники культуры, делающие много полезного для любимого города и уважающие традиции этого дома». В 2018 году вышла книга Е. Когана «Слеза социализма. Дом забытых писателей». Это книга о времени, когда «слезинцы» были молоды, а вера в светлое будущее еще не разбилась о большой террор, Великую Отечественную войну и страшную блокаду – о времени идеалистов, которое закончилось быстро и трагично.

Не случайно этот дом включен в свод памятников истории и культуры Санкт-Петербурга, состоящих под государственной охраной. Мемориальная доска О.Ф. Берггольц установлена на фасаде дома в 1990 г. Ее авторы архитектор А.Н. Васильев и скульптор В.И. Винниченко²⁶⁶.

Несмотря на общепризнанную ценность этого дома как памятника истории и культуры, в последние годы инвесторы осуществили перепланировки здания. Как отмечает в своей корреспонденции «Слеза капитализма» журналист Вадим Кузьмицкий: «…первый этаж памятника конструктивизма, не дожидаясь согласований, начали приспосабливать под ресторан. Местные жители предполагают, что работы могут сказаться на состоянии здания…

С 2013 года пространство первого этажа общей площадью около 370 квадратных метров перешло в собственность компании „Инвестпроект“, зарегистрированной на 69-м километре МКАД. Судя по всему, с этой фирмой связан и обосновавшийся ранее в соседнем доходном доме Мекленбург-Стрелицкого (Рубинштейна, 5) бар-ресторан „География“.

Вот и в доме-коммуне предприниматели задумали разместить общепит. В августе минувшего года Комитет по охране памятников зафиксировал в бывшей столовой самовольные работы, причем внутрь инспекторов не пустили. Ремонт продолжался. Да так, что в сентябре в нескольких квартирах дома перекосило входные двери.

Лишь полтора месяца спустя совместной комиссии прокуратуры Центрального района, КГИОП и жилищной инспекции удалось попасть в помещения на первом этаже. Там зафиксировали расширение прежних и устройство новых проемов в капитальных стенах, не предусмотренное проектом, а также появление новых гипсокартонных перегородок.

КГИОП обратился в Арбитражный суд Санкт-Петербурга с требованием вернуть помещениям прежний вид, а также выплатить неустойку. Но иск был отклонен из-за неверно указанного ответчика (претензии были предъявлены к уже, как выяснилось, бывшему арендатору).

По словам первого заместителя председателя КГИОП Александра Леонтьева, теперь Комитет устанавливает виновных в перепланировке, чтобы привлечь их к административной ответственности. Кроме того, предстоит оценить состояние конструкций здания. Проверкой займется Северо-Западный региональный центр судебной экспертизы.

Между тем недавно Комитет обнародовал материалы выполненной по заказу инвестора историко-культурной экспертизы. В этом исследовании доказывается, что первый этаж в здании всегда использовался под различные общественные функции – значит, кафе там уместно. Кроме того, обосновываются расширения двух проемов в капитальных стенах, а также создание четырех новых в центре дома. Эксперты считают: подобное вмешательство не ухудшит состояния здания. Справедливости ради отметим, что, по данным адресной книги „Весь Ленинград“ за 1935 г., здесь действительно размещалась столовая под № 33.

Против создания ресторана выступило большинство жильцов дома. Один из них, Александр Найнштейн, рассказывает, что создание проемов во внутренних капитальных стенах опасно из-за особенностей конструкций здания. Внутренние стены несут основную нагрузку – они выполнены из кирпича, залитого бетоном, а не из шлакобетона, как наружные.

Кроме того, заведение общественного питания существенно ухудшит быт жильцов из-за шума и запаха. Распространение их невозможно будет сдержать из-за отсутствия звукоизоляции и плохого состояния вентиляционных каналов. Об этом говорит и экспертиза, проведенная по заказу жильцов.

Активисты предлагают вместо ресторана создать на первом этаже центр патриотического и культурного воспитания имени Ольги Берггольц. Учреждение могло бы стать местом встреч с ветеранами и известными петербуржцами.

Правда, для создания такого центра помещение придется сначала выкупить. А желающих сделать пока не видно»²⁶⁷.

Вот на такой тревожной ноте мы заканчиваем рассказ об этом доме. Несколько лет назад в этом доме открылся ресторан «Listesso», но полгода назад его закрыли на неопределенное время.