Петербургская литература

В Москве совсем иначе. Там очень часто даже под платьем хорошего фасона можно встретить самое невинное, самое блаженное неведение обо всех вещах, касающихся до учености и литературности. Я очень люблю и очень уважаю таких людей и готов говорить с ними только о том, о чем они сами любят говорить, хотя бы это было о новооткрытых и вернейших средствах вырощать волосы на плешивой голове и в короткое время сделать себе блестящую служебную карьеру. Если бы один из тех господ заговорил со мною о литературе, я почувствовал бы смертельную тоску… Зато там очень часто можно встретить людей, которые говорят о Байроне и матерьях важных^[13] не с чужого голоса, потому что знают и понимают, о чем говорят, – людей, которых не собьешь с толку никаким авторитетом и ничьим мнением. Там нередко можно встретить людей, которые рассуждают странно, коли хотите, даже ложно, но зато по-своему, как они сами понимают дело, а не как понимает его господин такой-то или этакой. И это мне нравится больше, нежели способность говорить обо всем, чего не знаешь и чем не интересуешься, и способность соглашаться со всеми. Что же касается до вралей и чудаков разного рода – где их нет? – И если Грибоедов в Москве отыскал Репетилова, то Гоголь в Петербурге нашел Ивана Александровича Хлестакова. В Москве авторитеты уважаются гораздо меньше не только истины, но и каждого личного убеждения. Старые имена гораздо меньше возбуждают к себе доверия, нежели вновь появляющиеся молодые дарования. Слова: выписался, отстал, совершенно неизвестные в Петербурге, в Москве в большом ходу, к крайнему огорчению пожилых гениев. В Москве есть свои авторитеты, утвердившиеся за давностию лет, – люди, из которых один в двадцать лет написал пяток повестей, другой – десятка два фразистых стихотворений, и т. п.^[14]. Но это – авторитеты между собою, авторитеты, которые сами же составляют и свою публику, хваля друг друга чрез третье лицо, которое, в ожидании такого же фимиама и себе, верно передает похвалы по принадлежности. Настоящая же публика судит там об этих «знаменитостях» по-своему, не справляясь с их мнением о самих себе. Мы уже имели случай заметить, что Московский университет дает особенный колорит читающей московской публике, потому что его члены, и учащие и учащиеся, составляют истинный базис московской публики^[15]. Поэтому в Москве, больше, нежели где-нибудь в России, молодых людей, способных принадлежать науке и литературе. Значительная часть учителей, переводчиков, журнальных сотрудников, равно как и служащих по гражданской части в Петербурге, переселенцы из Москвы. Оно и не мудрено: по литературе, как и по службе, Москва не представляет достаточно обширного поприща деятельности для желающих что-нибудь делать. И потому те, которые лучше хотят «делать ничего», нежели «ничего не делать», спешат переселиться из Москвы в Петербург, боясь из людей, способных к делу, превратиться в людей, способных только говорить о деле.